Электронная библиотека » Юханна Фрид » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 18 апреля 2022, 20:11


Автор книги: Юханна Фрид


Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

5
Бинго!

Летние ночи – пограничное явление, время, когда ни темно, ни светло. Все мерцает в сумеречных тонах синего и серого. Эти ночи не бывают черными. Но для меня сутки четко разделились надвое. Днем по большей части все было нормально: яркое солнце, вкусные булочки, ряды домов, увитых плетистыми розами. Ночью все было иначе. Мир сужался до желтого нимба ночника и мерцающего холодным голубым светом телефона. По крайней мере, для меня. Эмиль засыпал, как только клал голову на подушку. В ту же секунду разрасталось мое одиночество, достигая гигантских размеров. Светлые ресницы Эмиля лежали неподвижно, он дышал ровно и размеренно. Эмиль спал, когда нужно было спать, ел, когда нужно было есть, занимался спортом, учился, писал и читал стихи, когда нужно было заниматься спортом, учиться, писать и читать стихи. Порой его упорядоченное существование казалось мне проявлением зажатости, внутренней лютеранской строгости. А иногда возникало ощущение, будто этот тщательно выстроенный мир может рухнуть, стоит Эмилю хоть раз отступить от привычных правил, – и тогда он будет стоять, потерянно озираясь по сторонам, а в его груди будет колотиться невыносимая тоска. Казалось, его внутренний мир, его чувства были настолько мощны, что требовали жесткого порядка. Что бы он сделал, поменяйся мы ролями? Если бы сидел с зажатым в руках телефоном один в чужом доме в чужой стране? Мог ли он вообще оказаться на моем месте?

У Эмиля не было смартфона: он таскал с собой старый увесистый «эрикссон», который пережил бы даже падение с Круглой башни. Так что он в подобной ситуации наверняка вел бы себя по-другому. Я тогда и не подозревала, что тот вечер положит начало зависимости, которая не покинет меня еще долго, очень долго. Болезненное пристрастие, нервный тик, симптом, место которому в DSM-5. Мне требовалось знать о Норе больше. Я хотела знать все. Мобильный светился в руке.

От Фейсбука пользы не было. Он выставлял вперед преграждающую руку, как полицейский на месте происшествия: разойдитесь, здесь смотреть не на что. Страница Норы была доступна только для друзей. Я не могла увидеть, кто у нее в друзьях, где она работала летом 2005 года (если ей, конечно, было тогда не три года). Эмиль счастливо посапывал во сне, словно собака, которой снится, как она гоняет зайцев по лесу. Был ли он столь же непредсказуемым? Или столь же преданным? Или склонным к побегу? Ответа у меня не было. И я стала искать Нору в Инстаграме. Это была медленная, кропотливая работа – но в то же время приятная, успокаивающая. Технологический прогресс поражал. Всего несколько лет назад было невозможно так много узнать о частной жизни незнакомого тебе человека. Поисковые функции в приложениях вроде Инстаграма будто созданы для ненавязчивой слежки, но требуют определенного упорства. Такое сочетание имени и фамилии оказалось очень распространенным. Я смотрела на девочек с хвостиками, радостную мать двоих детей из Тромсё, черно-белые снимки гор. Листала фото норвежских флагов, снятых против света, пирожных «яблочные розы» и этих ужасных булочек с кокосом, которые норвежцы называют skolebrød, пока мне в голову не пришла мысль, что, возможно, Нора принадлежит к той жалкой горстке людей, у которых нет аккаунта в Инстаграме. Но нет. Все-таки я ее нашла. Обнаружив нужный аккаунт, я испытала мощную радость первооткрывателя, мне захотелось разбудить Эмиля и прокричать «Ура!». Но, как я уже говорила, у Эмиля смартфона не было, и он едва ли понимал, в чем прелесть социальных сетей. По этой и другим причинам я сдержалась.

Находка была дверью в новое пространство. У мира появился новый горизонт. Как же странно было погружаться в интернет-существование другого человека. Все равно что зайти в комнату, одновременно частную и общественную. Тебя поощряют смотреть, но ты знаешь, что это вторжение. Это как тайком открыть шкафчик в чужой ванной – и стыдно, и волнительно одновременно. Ты не знаешь этого человека с его вагинальными кремами и таблетками от аллергии. Но Нора… В Норе было что-то, требовавшее посторонних взглядов. На одном из селфи она позировала с крошечными трусиками лавандового цвета на голове; они слегка прикрывали ее лоб. Взгляд небрежно-скучающий, как у фотомодели. На другом фото она проделывала то же самое с пакетом мандаринов. Я не могла оторваться от снимков, мое сердце сияло, кровь стучала в ушах. Открывать все новые и новые фото было словно выигрывать в лотерею. Так вот какая она – зависимость от азартных игр! Очевидно, ставки были высоки, но что стояло на кону? Внезапно мне вспомнился пассаж из книги, которую я недавно прочитала. Точных слов я не помнила, но чувство, чувство горело огненными буквами.

Each time I locate something – a detail, a fact, a missing fragment of information – I have the sense of having made a match. Something lights up. Bingo! We have a winner! And for a moment everything is clear, and then just as quickly I am all too aware that still, always and forever, there will be an enormous amount that remains a mystery[3]3
  Всякий раз, когда я нахожу нечто – деталь, факт, недостающий фрагмент истории, – у меня возникает чувство, будто что-то сошлось. Что-то загорается. Бинго! У нас есть победитель! И на мгновение все становится ясным, а затем так же стремительно приходит осознание, что огромная часть остается и всегда останется тайной (англ.).


[Закрыть]
.

Это фрагмент из автобиографии Э. М. Хоумс The Mistress’s daughter[4]4
  Дочь любовницы (англ.).


[Закрыть]
. В ней рассказывается, как ей впервые написала биологическая мать. Хоумс тридцать один год. Матери нужна пересадка почки. Так писательница узнает и про своего биологического отца. У него есть семья, и все это время он жил всего в нескольких километрах от дома, где выросла Хоумс. Внезапно она оказывается между двух полубезумцев, считающих, что имеют на нее право. У Хоумс есть своя семья, работа. Она в растерянности. Как понятно из названия, биологическая мать Хоумс была любовницей ее биологического отца. Тот был старше ее, женат, владел магазинами одежды, жил в достатке, пользовался уважением в обществе. Тридцать один год спустя Хоумс колеблется перед встречей с ним. Он хочет любой ценой сделать анализ, подтверждающий отцовство, потому что мало ли что там напридумывала любовница. Кто знает, со сколькими она крутила романы. Хоумс соглашается сделать тест ДНК. Согласно результатам теста, Хоумс и яростный сторонник ДНК-анализа являются тем, что люди назвали бы отцом и дочерью. И что ей теперь говорить? «Привет»? Хоумс с отцом начинают как-то общаться. Они изредка встречаются и обедают вместе в отеле. Мать время от времени посылает подарки и постоянно названивает. В ее воображении у нее совсем другие отношения с дочерью, она полна романтических фантазий о том, какими они могли быть и какими должны стать. Хоумс сначала пытается поддерживать отношения ради матери, но потом вынуждена взять дистанцию ради себя самой. Спустя несколько лет биологическая мать умирает из-за отказавшей почки. Хоумс едет к ней домой, чтобы собрать ее вещи и бумаги. У матери обнаруживается множество кукол. И ее дом помогает Хоумс по-новому взглянуть на ситуацию матери в 1961 году, когда той было семнадцать лет. У Хоумс просыпается лихорадочный интерес: стремясь узнать больше о своей биологической семье, она начинает изучать свою генеалогию с помощью интернета. Платит сотни долларов за доступ к сайтам yourheritage.com и lineage.com, роется в архивах и связывается с людьми из Австралии, чтобы узнать, как выглядят ее родственники и чем занимаются. Bingo. We have a winner[5]5
  Бинго. У нас есть победитель (англ.).


[Закрыть]
. Но что за победитель? И что за приз его ждет?

Я знала только, что Нора для меня загадка. Во время охоты я обнаруживала множество источников информации, ненадежных рассказчиков, второстепенных персонажей, которые пестрели на заднем фоне, громоздясь друг на друга. В Инстаграме можно долистать аж до снимков 2012 года, если знаешь как. Я просмотрела Нориных подписчиков, снимки, на которых ее затегали, и передо мной начал вырисовываться круг ее подружек – отвязных норвежских девчонок. Благодаря им: Нора в Нёрребро на праздновании дня рождения, перед оперным театром в Осло, с сигаретой в руке, в широких брюках рядом с мотоциклом. Руки унизаны серебряными украшениями, в ушах – тяжелые серьги-кольца. Как у сказочных троллей.

Одну из фотографий я узнала. Точнее, узнала сад за окном спальни, в которой лежала. Снимок был сделан 54 недели назад. Кладка стены и рыжие лилии были точно такими же. Нора стоит спиной к фотографу, одетая в голубое платье – цвет Девы Марии, золотые локоны рассыпаны по плечам. Она вытягивает руку и касается лилий. Кровь кипит. Возможно, не ее кровь. Судя по позе, она спокойна, почти возвышенно-безмятежна. Как ей удается оставаться такой бесстрастной? Мой взгляд ее не тревожит. Какие бы эмоции ни будила во мне Нора, сама она остается равнодушной к моим посягательствам.

В готическом романе Генри Джеймса «Поворот винта» есть сцена, где рассказчик видит на лестнице призрака, который не дает покоя обитателям усадьбы. Они стоят и смотрят друг на друга. И внезапно рассказчик задается вопросом, кто из них мертв.

6
Потерянный заяц

Проснувшись, я долго лежала и смотрела на Эмиля. Я была рада его видеть – те же черты лица, тот же характерный подбородок. Я заметила, что плачу, и Эмиль проснулся под теплым соленым летним дождем. Я сказала «Прости». Мы еще некоторое время лежали рядом. Киста напомнила о себе болью в районе пупка, невидимая и таинственная. Сильная чистая боль, от которой я старалась абстрагироваться.

Мы катались на велосипедах. Неподалеку петляла сквозь лес небольшая речка. В супермаркете «Нетто» в Далуме мне попалось на глаза замороженное блюдо под названием brændende kærlighed – «страстная любовь». Красная коробка с невнятным изображением. Я держала ее в руках, преисполненная чувства вселенской значимости. Вот я стою в продуктовом магазине в части мира, которая всего несколько месяцев назад не имела для меня никакого значения, и держу в руках блюдо с названием на чужом языке, который я только начинала понимать. Торжественный момент, грандиозный. Я показала упаковку Эмилю. Какое-то время мы держали ее вместе. Оба были растроганы до слез, особенно я, а поцелуй, скрепленный «страстной любовью», подтвердил, что мы помирились. Эмиль пообещал, что скоро мы попробуем вегетарианскую версию (блюдо представляло собой картофельное пюре с кусочками бекона). В соседней морозилке лежали коробки с «потерянным зайцем». Не настоящим зайцем: это был мясной фарш, обернутый беконом.

Позже дома мне попалась на глаза сковородка с круглыми углублениями для булочек æbleskiver. Я заявила, что хочу ее опробовать, и Эмиль объяснил мне, что надо делать. Он смешал муку и соду, а я мелко-мелко накрошила яблоки и посыпала их кардамоном. Мы ели булочки с сахарной пудрой и джемом. Я сказала, что они чертовски вкусные. Эмиль согласился. «Очень вкусные. Может, поэтому их едят на Рождество».

На Рождество. Только на Рождество.

– Но те, что ты приготовила, вкуснее обычных, потому что обычно яблоки в них не кладут.

Без яблок. На Рождество. Я поняла, что совершила ошибку. Большую ошибку. Непоправимую.

В четверг мы пошли в культурный центр в Оденсе посмотреть на датских художников двадцатого века. Большинство из них были мне незнакомы, но я с удовольствием ходила по светлым залам, держась за руки с Эмилем, и разглядывала картины. И хотя многие из них оказались просто кошмарными (гномы оставались популярным мотивом в датской живописи до конца семидесятых годов), в музее все равно было на что посмотреть. Дышать стало легче. Дойдя до последнего зала, где располагалась выставка местных талантов цифровой эпохи, мы разошлись, чтобы закончить осмотр музея самостоятельно. Эмиля я нашла на скамейке с телефоном.

– Идем? – спросила я, присаживаясь рядом и кладя голову ему на плечо. И случайно увидела имя Норы у него на дисплее. Эмиль не пытался спрятать его. Он не был скрытным человеком, не лгал и ничего не замалчивал. Правда ведь? Он не переписывался с ней втайне от меня. Может, это он хотел мне продемонстрировать?

Я отвела взгляд, боясь увидеть, как за его очками сверкает страсть. Стала смотреть на свои туфли, на стену с белыми афишами. Думала, стоит ли прокомментировать то, что только что случилось, но Эмиль просто выключил дисплей и ответил: «Да, идем». Он поднялся и двинулся к выходу на своих длинных ногах. Я осталась на скамейке. Нора была частью визита в музей. Все это время она реяла рядом. Когда мы держались за руки, когда мы смеялись над картиной с гномами – «гномоискусством», – Нора была рядом. Что-то в легких не давало мне дышать. Разбитое стекло, асбест. Я попыталась прокашляться, но не могла. Эмиль уходил все дальше, не оглядываясь. Хотела ли я последовать за ним? Пересилить себя и добровольно пойти к унижениям и страданиям?

Я оглянулась по сторонам в зале цифрового искусства: экраны и рисунки, вокруг неторопливо прохаживаются люди, равнодушно, наверное, уже в предвкушении мороженого и flæskesvær – свиных чипсов. Мне идти было некуда. И я потащилась к выходу. Воздух был отравлен злобой. Удивительно, что посетители музея не задыхались от недостатка кислорода.

Мы ехали домой молча. Облака плыли по небу. Было по-летнему жарко. Мы проехали пастельные домики в узких улочках, большой супермаркет «Фётекс» с парковкой, гранитную мастерскую, специализирующуюся на надгробиях (единственный товар, который всегда будет пользоваться спросом), и остановились на красный свет на большом перекрестке, соединяющем проселочные дороги и шоссе. Покатили дальше мимо отдельно стоящих коттеджей. У дома Эмиля швырнула велосипед на траву. И разразилась слезами. Я рыдала, как рыдают жалкие животные, не внушающие к себе никакого уважения. Как перепуганные ежи и запутавшиеся в рыболовной сети и нефти лебеди. Эмиль открыл дверь и втянул меня в дом. Может, решил, что лучше избавить соседей от этой жалкой шведской мелодрамы. Я с такой силой захлопнула дверь, что та затрещала, – глухой звук заставил меня задуматься, что будет, если я что-нибудь сломаю. Что-нибудь еще, помимо своих отношений с Эмилем и его доверия ко мне. В тот момент я больше переживала по поводу ракушечных и ребристых ваз: не придется ли мне возмещать их стоимость хозяевам? Ханне и Свену с их датскими кредитками, курортными отелями, красивыми детьми. Не придется ли мне склеивать осколки бойсеновских обезьянок?

– Как ты можешь? – кричала я. У меня темнело в глазах. – Как ты мог лгать мне?

– Я не лгал. Нора мне раньше написала.

– И тебе срочно пришлось перечитать это сообщение именно там и тогда?

Это был такой примечательный текст? Эпистола, блистающая поразительными афоризмами, достойными запоминания? Или это было сообщение сексуального характера – насколько это возможно по-норвежски?

– Она тебе чертов порнорассказ послала? – выпалила я. – Признайся! Как будет по-норвежски «отсосать»?

– Не говори так о Норе, – сквозь зубы процедил Эмиль.

– Я говорю что хочу! – с вызовом крикнула я. – Чертова шлюха.

– Прекрати плохо говорить о Норе. Я больше не хочу это обсуждать.

– Так ты не будешь с ней встречаться?

– Я не буду больше ее обсуждать, и ты не вправе решать, с кем мне встречаться.

– Я не хочу говорить тебе, с кем встречаться. Я хочу, чтобы ты не хотел встречаться с Норой.

– Но я этого хочу.

Мы уставились друг на друга. Дом молчал. Обставленный и украшенный заботливыми руками.

Я стояла в дверях на веранду и умирала внутри. Во время ссоры я открыла дверь в сад, чтобы иметь видимость свободы, вырваться из чувств Эмиля и из его родного дома. Ветерок пронесся по дому, создавая сквозняк. Под его действием тяжелая дверь медленно, но неумолимо надавила мне на пальцы.

– Ай, – воскликнула я. – Ай!

Эмиль смотрел на меня с удивлением и не двигался. По прошествии долгого мгновения он шагнул вперед, открыл дверь, вытянул мою руку, подул на нее, отвел меня на кухню и сунул руку под холодную воду.

– Почему ты ничего не сделал? – икнула я.

– Я забыл, что «Ай» означает по-шведски.

Я смеялась и плакала ему в плечо.

– Юханна, – сказал он, – я тебе не изменяю.

Я заставила себя поверить ему. И потом заставляла еще долго. Позволила обнимать себя и утешать бутербродами и клубникой.

7
Мужественность и честность

Наши отношения начались в марте. Пасмурным днем, когда в Копенгагене моросил дождь и черные ветки за кухонным окном были унизаны жемчужными каплями. Эмиль снимал комнату на втором этаже в коллегиуме – общежитии на бульваре Амагер. Коллежское жилье имеет в Дании давние традиции. Каждый дом предъявляет разные требования к жильцам. Например, в одном таком доме у Круглой башни могли жить только студенты с самыми высокими оценками. Но было у этих общежитий и кое-что общее: студенты селились там по доброй воле. Это был их выбор – ютиться практически на коленях у незнакомцев, согласиться на все эти совместные ужины, ежегодные тематические вечеринки и обязательные беседы за утренней чашкой дорогого кофе, за бутылкой «Туборга», за косяком с травкой, купленной в коммуне хиппи, которая располагалась в десяти минутах езды на велосипеде. Общежитие Эмиля называлось «Квиннерегенс» – женская резиденция. В этом просторном общежитии из красного кирпича до 1970 года могли селиться только девушки. Квиннерегенс был красивым зданием, расположенным в живописном месте. Окаменелости в лестничных ступеньках, витражные окна, запах мела. Одна сторона дома выходила на бульвар Амагер, другая – на набережную и Кристиансхавн. С балконов открывался вид на золотую спиральную башню церкви Христа Спасителя.

Оказавшись там в первый раз, я не могла поверить, что Эмиль действительно так живет – в комнате с одним большим окном, высоким потолком, аккуратно заправленной кроватью, раковиной и стеной, выложенной плиткой до середины, с крошечной прихожей. У него было два заполненных книжных шкафа, репродукция Мунка на стене (а также зловещий постер с Тинтином в рамке за стеклом) – и, в общем, все. Есть, принимать душ и срать полагалось в общих помещениях, выходящих в коридор. Дверь в туалет примерно на тридцать сантиметров не доставала до пола, как в старинных салунах. Мне хотелось спросить: «Ты правда живешь тут?» и «Это выше моего понимания, но скажи почему?». Мне удалось удержать язык за зубами. Но я до сих пор пребываю в недоумении. Зачем этот молчаливый, относительно закрытый, амбициозный и слегка раздражительный мужчина жил с кучей двадцатилетних гуляк? Я так и не нашла ответа на этот вопрос. Думаю, Эмиль считал, что это самое практичное – и к тому же экономное – решение.

Вернемся к тому мартовскому дню, к капающим крышам Копенгагена, первым приметам весны на серых клумбах. Мы с Эмилем ели бутерброды с сыром, поскольку датский стиль жизни предполагает в любой ситуации есть ржаной хлеб и сыр. И ничего больше. Эмилю не нужны были ни джем, ни масло. Его земляки считали это нормальной едой. Мы были одни в кухне, что случалось не часто. Эмиль долго молчал, рассеянно жуя свой бледный сыр «Эдамер». Наконец я спросила, о чем он думает. Он смутился. Здесь надо сказать, что Эмиль не был умелым соблазнителем. На год моложе меня, высокий и долговязый, с бледной кожей, симметричными чертами лица и красиво очерченным ртом, он писал стихи про страусов и крокусы, мечтательные и образные. «Husk jeg er en krokus»[6]6
  Помни, я крокус (дат.).


[Закрыть]
, – эта строчка из стихотворения часто приходила мне на ум при взгляде на автора.

Крокус тем не менее был заядлым курильщиком, и, доев бутерброды, мы вышли на балкон, чтобы он подымил. Эмиль обвел взглядом набережную, Кристиансхавн, спиральную башню и сказал:

– Там на кухне ты спросила, о чем я думаю… Я думаю, что люблю тебя.

У него горели щеки. Я ощутила их тепло под моими ладонями.

– И, – спросил он после того, как мы поцеловались, – мы теперь kærester?

Я ответила, что да, и он сказал:

– Я перееду в Стокгольм.

Занавес.


Казалось, именно об этом я всегда мечтала: чтобы какой-то человек ставил меня на первое место, первее всего остального в жизни. Мне нравились и последствия этого выбора: нам предстояло жить в одном городе. Внешние проявления были столь же важны, как и внутренние. Символы, как пишет Агнета Плейель, не плоды фантазии.

 
СИМВОЛЫ
но как проститься с человеком?
A DIEU.
Как отрезать еще живую часть самой себя?
МУЖЕСТВЕННОСТЬ И ЧЕСТНОСТЬ.
 

Когда Эмиль сказал, что планирует переехать в Стокгольм, меня переполняло ощущение радости и значимости, легкое и простое, словно пузырики от шампанского в носу, и в то же время теплое и надежное, словно натопленная кафельная печь. Только много позже я поняла, как крепко наши отношения повязаны разлуками. Эмиль собирался переехать в конце августа, а весне и лету – где мы находились в тот момент – предстояло стать чередой прощаний на вокзалах, автобусных станциях, по телефону. Каждый раз, уезжая из Копенгагена, я испытывала необъяснимое, безграничное горе. Я выплакала все глаза, пока мы ожидали поезд в Стокгольм на 26-й платформе. Было мучительно смотреть, как состав покидает город и здания с улицами превращаются в далекие кулисы. Самой ужасной была остановка в Каструпе. Радость, которую я испытывала, проезжая аэропорт на пути в Копенгаген, теперь швыряли мне в лицо. Давали понять, что счастье временно, а разлука вечна. Новость о переезде Эмиля была огромным облегчением. Она означала, что мне больше не надо будет отрезать еще живую часть самой себя.

Но после короткого облегчения пришли сомнения. Внезапно мне вспомнилось, что Эмиль собирался переехать и в Осло тоже. Если бы они с Норой не расстались, сегодня он находился бы в Осло. Жил бы в норвежском общежитии, ходил с мечтательным взором вдоль улицы Карла-Юхана, возможно, в toppluva – норвежской спортивной шапке. Судя по всему, мысли о переезде в другие скандинавские столицы давались ему легко. Может, его манила перспектива большого нордического турне.

Эмиль все отрицал.

– Я переезжаю в Стокгольм, потому что действительно хочу быть с тобой, – уверял он.

– Но ты ведь мог сейчас быть в Осло, – упрямилась я.

– Не думаю, что у наших с Норой отношений было будущее. Ничего бы не получилось.

В тот вечер я долго плакала. Плакала из-за Осло, из-за Хельсинки, из-за 26-й платформы на Копенгагенском вокзале, из-за того, что все временно и ничто не длится вечно. Из-за того, что каждые отношения строятся на повторениях. Слова и обещания, которым свойственно быть исключительными, продолжают повторяться. Другими устами, другим людям. Брак должен длиться вечно, но, поскольку мы живем в реальном мире и не властны над вечностью, иногда он длится меньше. Даже моногамия, несмотря на название, повторима. То, что должно было стать особенным и окончательным, распадается, а потом воссоздается в новой конфигурации. И речь даже не идет о браке или чем-то драматичном. Можно лежать на кровати своего партнера и гадать, сколько там лежало до тебя. И, как я полагаю, ваших отношений это прошлое не касается. Отношения и связи, которые когда-то казались вечными, не должны снижать градус восторга от новых отношений, которые тоже навечно. Может, это уменьшенная версия «навеки», с коротким послевкусием, но она тоже вселяет надежду. Общение, удовольствие не зависят от того, что было в прошлом. Настоящее не превращается в бледную копию прежних романов, прежних совокуплений, прежней милой свекрови, которая дарила тебе продуманные подарки на день рождения, – и тому подобное. Но, несмотря на все это, все равно странно быть с кем-то и осознавать: это уже было раньше. То же расстояние до лица другого человека. И есть что-то зловещее в том, чтобы идти по протоптанной другим человеком тропинке. Может, тропинке в саду свекрови. Наверно, это страх, что и тебя могут заменить, что ты никакая не особенная, просто тщеславное memento mori.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации