Текст книги "Раздолбай"

Весна

23. Рома

Едва снег начинает таять, Рома меняет тяжелую зимнюю куртку на оранжевую олимпийку. Ему больше нравится носить свитер поверх футболки и снимать его в любое время, чем потеть в теплой верхней одежде. С возгласом «долой шапку!» он отправляет в шкаф и ее.

– Ну наконец-то! – восклицает Яна, когда он выходит из автобуса на ее остановке. – У меня уже нос замерз.

Рома сгребает ее в объятия, склоняется и целует в покрасневший нос. Соболева хихикает. Федор запретил дочери встречаться с местным раздолбаем, но в школу она все равно ходит. А кто хочет общаться, тот всегда найдет способ обойти запреты. Ну и соцсети никто не отменял. Стоило «папочке» отобрать у Яны любимую игрушку – смартфон, – как она заревела в три ручья, и ему пришлось его вернуть.

– Ты ведь помнишь о планах на вечер? – строго спрашивает Яна, сжимая руку Ромы.

– Конечно.

– Ты же не сбежишь?

– Меня столько раз водили в полицейский участок, что я выработал иммунитет к крикам твоего отца.

– Вот и славно. Мои бывшие его боялись.

– Потому они и бывшие.

– Что-о? Ты даже не ревнуешь?

– А чего мне ревновать? Я тебе доверяю.

– О-о, это так мило, – Яна ухватила его за локоть. – Не зря я столько лет потратила, чтобы ты меня заметил.

После случая в парке они всюду ходили вместе, держась за руки. Даже в классе, сидя за партой. Их ладони практически не расставались. Со временем все привыкли к странной парочке и стали их подкалывать. Одноклассники общались с Лисовым так, будто не они полгода назад винили его в смерти Егора. Давление общества спало, теперь Роме предстояло испытать давление конкретной семьи. Мама не возражала против встреч с Яной, даже подыгрывала, отвечая на звонки Федора, что Яны у них дома нет.

Человеческий мозг склонен забывать плохие события. Поэтому стоило Роме с Яной рассказать, что классного руководителя ограбили, как все в классе приняли их сторону. Прежде Лисова никогда так не поддерживали, и он был благодарен за каждый рубль, вложенный в анонимный ящик. Взамен он пообещал никого не доставать, помогать, если понадобится, и обмолвился об участии в олимпиаде в следующем году. И его похвалили!

– Молодец, – коротко бросил Дархан, держа конверт. Из-под белой бумаги торчала рыжая купюра. Дархан наскоро запечатал его и положил в самый низ.

– Что ты ей написал? – поинтересовался Рома.

Кусаинов повел плечом и не ответил.

– Ты иди в класс, а я загляну в учительскую. Хочу поговорить с Людой Михалной, – говорит Лисов.

– А я уже так привыкла к теплу твоей руки, – Яна отпускает его. – Ладно уж, иди. Буду ждать на нашем месте, – она очерчивает сердечко в воздухе и подмигивает ему.

Лисов бросает ей воздушный поцелуй, как бейсбольный мяч, и уходит.

– Люда Михална на месте? – он заглядывает в учительскую.

– Нет, сегодня ее не будет, – отвечает завуч. – Лисов, подойди. Возьми вот это, – Михаил Сергеевич постукивает рукой по стопке распечаток.

– Что-то новое? – Рома просматривает листки один за другим.

– Задания из олимпиады этого учебного года. Попробуй прорешать их дома, потом обсудим.

– Ладно, – Лисов свешивает на локоть рюкзак и засовывает бумагу внутрь. – Михал Сергеич, думаете, олимпиада на последнем году обучения не просто трата времени? Я слишком поздно за ум взялся.

– Поздновато, конечно, но зато ты попробуешь и узнаешь, каково это, – улыбается завуч. – Ты уже решил, куда будешь поступать?

– Нет, но Лана Алексанна обещала провести тест на профориентацию или что-то такое. Наверно, там и выяснится.

– Что ж, в любом случае знание физики тебе не помешает.

– И химии тоже, – поддакивает учительница за соседним столом.

– Ладно, я пойду, а то уроки скоро начнутся. Спасибо.

Усилия Зары не проходят даром: оценки Ромы улучшаются, учителя осторожно хвалят его, напоминая, что еще есть куда стремиться.

– Без тебя я бы так и остался двоечником, – Лисов подсаживается к Сухудян на перемене. На парте напротив сидит Яна, болтая ногами в воздухе. – У тебя талант к преподаванию. Ты не собираешься пойти в учителя?

– Мне нравится помогать другим, но быть учителем я точно не хочу, – откровенничает Зара. – Вы посмотрите на Светлану Александровну, ей же ужасно тяжело приходится.

– Не любишь тяжелый труд?

– Не хочу уделять время тому, к чему не стремлюсь.

– Везет, – вздыхает Рома. – Я вот не определился еще, кем хочу стать.

– Не волнуйся, – Яна кладет руку ему на плечо. – Многие взрослые до самой смерти не знают, кто они, чем хотят заниматься и для чего живут. Так что у тебя еще есть время.

– Вот уж успокоила так успокоила, – смеется он. – Сама-то выбрала, кем будешь?

– Я еще с детского сада знала, что буду стилистом. А ты, Зар?

Она заправляет волосы за ухо и понижает голос:

– Я хочу заниматься политикой. Например, стать депутатом, оратором или дипломатом. Политика – она ведь не только государственная, но и социальная, и экономическая. У нее много направлений.

– Хороший выбор, – Рома уважительно кивает. – Далеко пойдешь. Не зря старостой выбрали. Ну и ко мне ты нашла подход, а я, мягко скажем, не самый приятный в общении тип.

– Видала и посложнее экспонаты, – прыскает Зара. Яна подхватывает ее смех.

– Добрый день, ребята, – в класс со звонком заходит Светлана Александровна. С тех пор как ученики поддержали ее, она всегда улыбается и ходит с гордо поднятой головой.

– Здравствуйте, Светлана Александровна, – вразнобой отвечает класс, рассаживаясь по местам.

– Лисов, к доске, – разложив вещи по учительскому столу, вызывает она.

Рома нехотя отлипает от Яны. Она корчит грустную рожицу. Когда он проходит мимо, Зара подмигивает. Лисов улыбается и берет мел. Записывает текст под диктовку. Его почерк под руководством Сухудян выровнялся, стал читабельнее: «Тяжко встают свинцовые воды и клубясь клокочущей пеной с глухим рокотом катятся в мглистую даль. Ветер злобно роется по их косматой поверхности, далеко разнося солёные брызги»[3]3
  А. Серафимович. Диктант № 829.


[Закрыть].

– Ну… прогресс очевиден, – отмечает учительница. – Но есть над чем поработать. Я дам тебе дополнительные задания.

Рома кивает, возвращаясь на место. Он быстро схватывает знания, но усваивает тяжело, методом проб и ошибок. Труднее всего переучиться ставить ударения в словах и произносить их правильно. Особенно «что» вместо полюбившегося «че».

Перед тем как вернуться в школу с домашнего обучения, Лисов вместе с мамой испек торт, криво украсил и подарил Заре, когда они встретились в парке. Она хохотала до слез, а потом сфотографировала торт и опубликовала у себя в Инстаграме.

– Лисов, отойдем на минутку, – Дархан подходит к нему после уроков с пакетом в руке.

– Янка, подождешь у ворот?

– Хорошо. Только недолго!

Рома следует за Кусаиновым. Они выходят на задний двор школы. Тот протягивает ему пакет.

– Спасибо, что одолжил.

– Че… что там? – Лисов заглядывает внутрь. – О, это ж мои кроссы. Но я их не одалживал, я их тебе насовсем отдал.

– Я купил другие, – Дархан наклоняет стопу ребром, показывая красные кеды. – Спасибо еще раз, – похлопав Лисова по плечу, он уходит.

– Странный он все же, – говорит Рома, вернувшись к Яне.

– Что он тебе дал?

– Да кроссовки мои. Я ему их зимой отдал, когда какое-то хулиганье ему обувь изрезало, прикинь.

– Фу, – Яна морщится. – И почему этих отморозков еще не посадили?

– Ты мне скажи.

Она с упреком смотрит на Рому, а он виновато улыбается.

– Ладно, язва, пошли уже.

– Слушай, может мне сходить переодеться? Не слишком ли просто для…

– Да нормально! Моя мама за естественность… наверное, поэтому она папу и выбрала. Она рассказывала, что до встречи с ней он ходил в мятых штанах. Теперь у него они всегда выглаженные, сам их гладит!

– Только не говори, что ты для меня тоже утюг приготовила?

– Не ходи в мятых штанах, и мне не придется доставать утюг.

Попрощавшись с одноклассниками, они заходят в автобус и занимают заднее сиденье.

У него на руках – Сима, белая голубоглазая кошечка. Мурлычет и помахивает хвостом, позволяя Роме ее гладить. Стоит пальцам замереть, как Сима легонько бьет по ним лапой, не выпуская когтей.

– Какая ты красивая выросла, надо же, – Лисов почесывает кошку за ухом. Та блаженно прикрывает глаза и мурчит.

– Ты первый из гостей, кому она так быстро дала себя погладить, – замечает Яна.

– Помнит, наверно, кто ее спас.

– Угощайся, Рома, – из кухни выходит мама Яны, Лариса, и ставит на стол тарелки с мятными пряниками. – Федя придет позже, можешь не стесняться.

– Спасибо, – он неловко посмеивается и берет пряник. – М-м, мятный. Здорово.

– Мам, а ты папу предупреждала о встрече?

– Нет. Пусть это будет для него сюрпризом.

Мать и дочь переглядываются и со странными улыбками поворачиваются к Роме. Его спину прошибает потом, футболка липнет к коже.

– Вот ведь шутница эта судьба, – начинает Лариса. – Я тебя совсем маленьким помню. Бегал по двору, коленки разбивал, по лужам прыгал, а теперь смотрю и не узнаю́ того малыша, такой ты взрослый стал, возмужал.

Лисов улыбается и краснеет.

– А плечи какие широкие! Можно потрогать?

– Мам! – всплескивает руками Яна. – Это мой парень, а не твой.

– Да брось. Он же мой будущий зять, – Лариса обходит стол и встает рядом с Ромой.

Тот потеет еще сильнее. Какая еще женитьба, он даже школу не окончил. С другой стороны, городок у них маленький, и у многих любовь со школьной скамьи – та самая «любовь до гроба».

– Лучше бицепсы пощупайте, – Рома сгибает руку в локте.

– О-о, лучшая часть мужского тела, – хохотнув, Лариса щупает его мышцы. – Ты в качалку ходишь?

– Нет, я…

– Лариса! Что за разврат ты тут устроила?! – они оборачиваются. Из коридора на них смотрит ошеломленный и одновременно разъяренный Федор.

– Ой, Федя, лучше б себя в форму привел. Вот, бери пример с Ромы, смотри, какое тело…

– Да он же сопляк, ему даже восемнадцати еще нет, а мне под сорок! Поживет-поработает с моё, тогда и посмотрим, у кого какое тело будет, – Федор выдыхает, и вместе с выходящим из легких воздухом с его лица сползает яростное покраснение. – Ладно, я так понял, что вы решили поглумиться надо мной и моим запретом. Тогда приступим.

Он моет руки и садится за стол, буравя Рому взглядом. Лисов борется с давнишней привычкой, но ухмылочка сама лезет наружу.

– Ну вот, Яночка, все как ты хотела, – начинает Федор, – встретились полицейский и вор.

– Эй, – негромко возмущаются и Яна, и Рома.

– А чего «эй»? Чего «эй»?!

– Федя, не нагнетай, – предупреждает Лариса.

– Нет уж, Лара. Дай мне закончить, – Федор поворачивается к дочери и берет ее ладонь. – Доченька, милая, я же для тебя стараюсь, для твоего будущего. Почему ты не нашла себе более подходящего парня? Почему именно Лисов? Ты же с детства знаешь, какой он.

– Да, я знаю. А вот ты, папочка, совершенно Ромку не знаешь! – Яна отдергивает руку. – Представь, как ему тяжело здесь находиться? Но он все равно пришел ради меня. Потому что он меня любит.

– Да не любит он тебя. Это просто гормоны. Ты у меня умница-красавица, такую себе каждый парень в школе хочет. И у всех только одно на уме. А мы с твоей мамой…

– Не впутывай меня в свои эгоистические речи, – холодно вставляет Лариса.

– …я не для того тебя растил, чтоб ты встречалась с отбросом.

Терпение Лисова лопается. Он опускает кошку на пол и резко встает, сжимая кулаки.

– Я же сказал, что докажу, что не отброс, – цедит он.

– Уже весна наступила, а ты еще ничего не доказал. Ты обыкновенный пустомеля, Лисов. И вор.

Федор берет Рому за шиворот и тащит в прихожую. Лисов позволяет ему сделать это, ведь стоит ему махнуть рукой, как полицейский покатится по полу. Федор, хоть и не при исполнении, обязательно обвинит его в нападении.

– Пап, не надо! – Яна порывается выйти за ними, но ее удерживает мать.

– Дай им по-мужски разобраться.

Федор отпускает Рому и указывает ему на дверь.

– Уходи. В моем доме не место ворам.

Лисов продевает ноги в кроссовки и берется за ручку. Стискивает ее так, что железо впивается в ладонь, и оборачивается.

– Знаете, я не удивлен, что в нашем городе полиция фигово работает, – гневно говорит он. – Я не крал ту жвачку, я просто забыл выложить ее из кармана на ленту. Мне было шесть!

– Все преступники так говорят, Лисов. Они никогда не признают свою вину.

Стиснув челюсть до скрипа зубов, Рома вылетает в подъезд и бежит по лестнице. Щеки и спина горят, в горле пересохло. Едва дотерпев до улицы, он пинает подъездную дверь, пока злость не исчезает, уступая место разочарованию в самом себе.

24. Демьян

В школе Демьян появляется все реже. Часами бродит по улицам, поднимается на крыши и наблюдает за закатным солнцем, кутаясь в толстовку и стягивая завязки капюшона. Тетради, некогда пестрые от записей, наполовину пустые, только поля до самого конца изрисованы кладбищенскими крестами.

Каждое воскресенье мать таскает его в церковь. Демьян ставит свечку, молится и, как только выходит за двери святой обители, чувствует разрастающуюся внутри пустоту.

С приходом весны люди избавляются от уродливых курток. Одноклассницы меняют длинные теплые юбки и штаны на симпатичные платья, комбинезоны и мини-юбки. В один из дней Демьян засматривается на Самару. Он лежит на скрещенных руках, и свет из окон будто сходится вокруг одной Ремизовой. Ее волосы, кожа и глаза будто сияют, настолько красивой и посвежевшей она выглядит. Слыша ее смех, Храмов прикрывает глаза.

Подловив ее перед спортзалом, Демьян отводит Самару в сторону. Горячая голова, тоска по ушедшим отношениям и минутная слабость заставляют его сказать:

– Вернись ко мне.

Он сжимает ее мозолистые из-за волейбола руки, подносит их к губам, целует костяшки пальцев. Самара хмыкает, но рук не отдергивает.

– И зачем мне к тебе возвращаться?

– Я дам тебе все что захочешь, – Демьян прислоняет ее спиной к стене и едва ощутимо касается губами шеи. – Я соскучился. Вернись ко мне.

– Тише, ковбой, – Самара выставляет колено ему между ног в качестве предупреждения. – Я выбрала Даниила и хочу дождаться его дембеля.

– Почему он? Почему не кто-то другой?

– Потому что он не ты, – она пожимает плечами. – Ты, скорее всего, считаешь меня сукой-изменщицей…

– Я так не считаю.

– …но между нами больше ничего не будет. Даниил – тот, с кем можно весело провести время. А еще он не хочет быть рядом двадцать четыре на семь, – Самара поглаживает Демьяна по щеке. Жест сожаления, в котором больше ласки, чем за все время их отношений. – Давай больше не будем поднимать эту тему. Мне было хорошо с тобой, но наше время ушло.

– Ремизова! Долго еще будешь зажиматься? Тренировка уже начинается! – кричит из зала тренер.

– Пока, Демьян, – Самара отворачивается и уходит в спортзал.

Храмов сползает по стене на пол. В унижении нет ничего страшного. Он привык ползать на коленях перед теми, кто ему небезразличен. Демьян накидывает на голову капюшон толстовки, утыкается лицом в колени и позволяет себе беззвучно выплакаться. Самара, его мечта, только что стала недостижимой.

После череды звонков, когда ноги затекают, Демьян разминается. Бродит туда-сюда, словно его дергает за нити кукловод, и размахивает локтями вправо-влево. Из мужской раздевалки вываливаются пацаны классом помладше, замирают, смотрят на него и, засмеявшись во весь голос, уходят.

Дверь на петлях болтается. Внутри больше никого. Храмов заходит, втягивая удушливый запах пота, и садится на лавку. Душа в школе нет, поэтому ученики могут лишь переодеться в чистую одежду и потеть в ней дальше. И чего его потянуло именно сюда?..

Со скрежетом распахивается дверца шкафчика. Перекосившаяся и местами проржавевшая, она плавно замедляется и наконец останавливается. Шкафчик Егора – пульсирует в мозгу. Храмов берется за дверцу. Прислонившись к ней лбом, Демьян закрывает глаза.

В младших классах большинство приходили сразу в спортивных костюмах. К средним классам у учеников прибавились пакеты и спортивные сумки с формой, и только несколько ребят никогда не носило повседневку. Демьян с Егором таскали злосчастную форму и переодевались. Они всегда выходили последними. Их даже как-то дразнили геями, но они не восприняли выкрики всерьез, и остальным позже надоело к ним лезть.

Однажды Егор пришел в школу в спортивной форме.

– А как же раздевалка, чел? – возмутился Демьян. – Я думал, у нас правила.

– Они иногда меняются, – ответил тот.

Тогда Демьян по привычке отмахнулся от очередной странности друга, а сейчас явно вспомнил боль в его взгляде. И стиснутые зубы, подмятые внутрь уголки губ. Нервозность. Но ведь Полосков никогда не говорил о своих проблемах, а значит, их не было… так тогда думал Храмов.

После физкультуры они с Самарой обнимались в коридоре.

– Ты не видела Егора?

– По-моему, он был в раздевалке.

– Че он там забыл? Он же сегодня без сменной одежды.

Самара пожала плечами.

– Жди тут, мы скоро придем, – поцеловав ее, Демьян побежал в спортзал.

Внутри было тихо: ни стуков мячей, ни свистка, ни зычного голоса физрука. Он уже собирался уйти, как услышал приглушенные удары. Пошел на звук и заглянул в раздевалку. Егор молотил по шкафчику рукой, сунутой в кроссовку с такой злобой, что дверь перекосилась и на поверхности осталась вмятина. Демьян отступил. Ему не хотелось оказаться на месте той двери…

Демьян закрывает дверцу, и она отворяется вновь. Так повторяется несколько раз, пока Храмов, разозлившись, с силой не захлопывает ее.

– Кто здесь шумит? – в раздевалку заглядывает физрук. – Храмов, ты когда на уроки явишься?

Не говоря ни слова, Демьян разворачивается и вылетает, задев плечом физрука.

Дома у Нели нестерпимо жарко. Батареи еще не отключили, и Храмов снимает толстовку, оставшись в белой застиранной футболке. Вещи ему давно не покупают, да и настроения выбирать новые у него нет. Сидя на кровати, он прижимается затылком к стене. Неля копошится рядом, что-то старательно вырезая.

– И чего ты ко мне как на работу ходишь? Других дел, что ли, нет?

Демьян не отвечает.

– Я набрала килограмм.

А ведь после того случая Егор всегда приходил в спортивке и не пользовался раздевалкой…

– Ку-ку? – Неля щелкает пальцами у него перед глазами. – Земля вызывает Демьяна, прием.

– Прием, – бесцветным эхом отзывается он.

Ухтабова убирает в сторону свои поделки и садится боком к Храмову. Ее плечо касается его плеча. Тепло чужого тела согревает его подмерзшую душу.

– Давай, – предлагает Неля.

– Что?

– Поплачься мне. То есть выскажи, о чем думаешь.

Он молчит, обнимая колени руками. Его голова опускается на ее острое неудобное плечо. Тиканье настенных часов в коридоре словно замедляется.

– У меня больше никого не осталось, – шепчет Демьян. Глаза увлажняются. – Егора нет, Самара ушла к Даниилу. Родители меня не замечают.

– А бог?

– Бог не отвечает на мои молитвы, – одинокая слеза катится по щеке, и он не смахивает ее. У него нет сил скрывать чувства.

Неля усмехается.

– Что смешного? – спрашивает Демьян севшим голосом.

– Ну, пока бог не отвечает, я могу побыть вместо него. Закрой глаза и расскажи, о чем обычно просишь в молитвах.

– Не знаю. Это как-то странно…

– А то, что ты несколько месяцев откармливаешь меня, хотя мы годами не общались, не странно?

Храмов пожимает плечами и закрывает глаза.

– Ладно. Твоя взяла. Дай подумать.

Он перебирает множество вариантов жалоб, бессчетное количество раз отправленных на небеса и оставшихся без ответа. Раньше, когда он о чем-то спрашивал бога, ему снисходило озарение. Это считалось ответом, отчего счастье переполняло. С того дня, как умер Егор, озарения пропали.

– Я не знаю, как это пережить, – бормочет Демьян.

– Что? Поясняй, пожалуйста. Я вместо бога, но я не телепат, – шепотом упрекает Неля.

– Егор умер, а я не смог ему помочь. Какой из меня друг, если ему было плохо, а я ничего не замечал?

– М-м-м…

– Это и есть твой ответ?

– Подожди. Я должна подумать, – Неля склоняет голову. – Демьян, чем ближе отношения между людьми, тем проще они закрывают глаза на проблемы друг друга. Вот, вспомни нашу с тобой дружбу: сначала ты отверг меня потому, что новообретенное общество мальчиков-первоклашек смеялось над тобой из-за дружбы с девчонкой, потом – когда увидел девочку поинтереснее меня. В центре между этими двумя событиями – твоя вынужденная дружба с Егором. Почему вынужденная? Потому что тебе было хорошо со мной, а из-за стыда пришлось выбрать друга наобум.

– Я… никогда не задумывался об этом.

– Вот так вот. А можно я тоже задам тебе вопрос?

– Валяй.

– Что было у Самары, чего не было у меня?

– Честно, не знаю. Загадка, может быть? К пятому классу я знал о тебе все. Мы даже на один горшок в садике ходили. Ты видела, как я бегал со спущенными штанами, я видел, как ты ковырялась в носу. У нас… было слишком много общего детства, наверное. А Самара… О ней я ничего не знал. Она была как туман войны…

– Чего-чего?

– Это термин из игр. Типа, когда начинаешь играть, тебе виден только определенный кусок карты, а все остальное сокрыто туманом, пока ты хотя бы раз там не побываешь. Или не поставишь вышку.

– Поняла-поняла.

– И мне хотелось узнать больше о Самаре. Что она любит, что не любит, как она выглядит в разное время суток, зимой, летом… Каково это – поцеловать ее? А обнять? А…

– Все-все, хватит, – пресекает его Неля. – Иными словами, я тебе надоела.

– Ты всегда была мне другом. А она – моя первая любовь.

– Ты что, до сих пор по ней сохнешь? Даже после того как она тебя отшила?

Демьян кивает, не поднимая головы с плеча Нели. Она прислоняется к его темени.

– Эх, Храмов-Храмов… ничему тебя жизнь не учит. Пока ты тут льешь по ней слезы, она десяток парней сменит.

Демьян мысленно соглашается.

– Знаешь, я тут думала, есть ли в ней что-то хорошее, и вспомнила кое-что.

– М-м-м?

– Полосков у нее одалживал деньги. Просил тебе не говорить.

– Что? – Демьян отстраняется. – Когда это было?

– Ну… за месяц? Два? До его гибели.

– А почему ты молчала все это время?! – шипит Храмов. Лицо, тело, ноги и руки до самых кончиков пальцев горят так, словно внутри началось извержение вулкана.

– Да не знаю. Не думала, что это имеет какое-то значение.

– Ты и полиции этого не говорила?

Неля качает головой.

– Твою мать! – Демьян падает на пол, выбираясь из кровати, и поднимается. – А вдруг его кто-то прессовал из-за денег? Вдруг он не сам прыгнул, а его убили?! Ты об этом не подумала?

Она равнодушно пожимает плечами.

– Ты же не думал о моем благополучии, когда на весь класс обзывал меня жирным пришельцем.