Текст книги "Раздолбай"

Откуда-то издалека слышится бой курантов. В воздух взмывают разноцветные фейерверки, завиваясь и рассыпаясь завораживающими блестками по ночному небу.

– С Новым годом, Света, – говорит она сама себе.

19. Демьян

День рождения проходит серо: мать готовит блюда из того, что осталось после Нового года, отец дарит Демьяну немного денег, брат тратит бесценные секунды на звонок:

– С днюхой, чмошник!

– Когда вы с Самарой успели сблизиться? – Храмов раздраженно потирает ладонь о колено. Руки зудят, так хочется врезать!

– Ну, когда она стала старше, а мне еще не было восемнадцати, – судя по голосу, брат улыбается.

– Она встречалась со мной!

– Помнишь, что мама говорит? Братья должны делиться, – хохотнув, Даниил скидывает звонок.

Демьян трясущимися от злости руками жмет на вызов, но брат уже отключил телефон. Его счастье, что он на службе, иначе бы Демьян переломал ему все кости. Да что там, может, даже хребет бы вырвал!

Он бесцельно смотрит в потухший экран смартфона. Ноль сообщений, ноль пропущенных, оповещения Вконтакте брякают, но все не от Ремизовой. Если она что-то решает, то никогда не отказывается от своих намерений. И раз она отказалась от него, значит, шансов нет.

Демьян обнаруживает себя на улице во дворе дома, куда несколько раз провожал Нелю по просьбе классного руководителя.

Помявшись у подъезда, он жмет на первую попавшуюся цифру.

– Кто? – спрашивает пожилая женщина.

– Доставка пиццы. Пустите, пожалуйста, – будничным тоном сообщает Демьян.

– Как же вы меня достали. Почему всегда звоните мне?! – возмущается женщина, но дверь открывает.

Дернув ручку, Храмов взлетает по ступенькам, минуя по две-три за раз, и оказывается перед дверью Ухтабовых. Поправив растрепанные волосы, тычет в звонок. Когда он привел сюда Нелю после обморока, она его не пригласила, и он развернулся у подъезда. Потом ходил за ней, присматривая издалека. Все же они когда-то дружили, и ее благополучие волновало его чуть больше, чем благополучие остальных одноклассников. В этот раз Демьян решил увидеться лично. Только вот он забыл, что его день рождения в разгар зимних каникул, и все члены семьи находятся дома.

Дверь открывается. Из-за нее выглядывает худое лицо матери Нели. Бывшая балерина, нашедшая себя в «радости материнства» на пенсии, больше надежд возлагала на младшую дочь, Эльвиру, вобравшую в себя ее гены, чем на старшую и, что самое главное, единственную рыжую в семье за два поколения.

– Ой, знакомое лицо, – Раиса озадаченно разглядывает его.

– Здрасьте, – Демьян смотрит внутрь через ее плечо. – А Неля дома?

– Дома-дома. Лежит в кровати и ничего не делает, – мать впускает его внутрь. – Я вспомнила. Ты же Демьян, да?

– Верно.

– Отлично. Может, ты ее образумишь. Вы тут частенько в детстве бегали, – она берет у него куртку и убирает в шкаф на плечики. Достает ему тапки.

Из гостиной высовывается темная макушка Эльвиры. Она с интересом и без застенчивости разглядывает Демьяна. Вряд ли она его помнит: в последний раз, когда он тут был, она только-только научилась ходить.

– Кто это, мамочка? – она хлопает темными глазами с длинными черными ресницами.

– Демьян, друг твоей сестры.

– А можно он и моим другом будет?

Раиса смеется.

– Э-э, простите, я тут ненадолго… – Демьян отходит к комнате Нели. – Я поговорю с Нелей и уйду, хорошо?

– Погоди, – мать опережает его и стучит в дверь. – Неля! Ты одета?

Тишина.

– К тебе Демьян в гости пришел. Если ты не одета, то поторопись.

Тихий скрип кровати. Раиса, извинившись, приоткрывает дверь и заглядывает в образовавшуюся щелку.

– Она с начала каникул почти не встает с постели. Не знаю, что с ней такое. Влюбилась, наверное, – с усмешкой она качает головой. – Я в ее годы тоже себя голодом морила, вот только не ради мальчишек, а чтобы в балетную труппу взяли…

Пропустив ее болтовню мимо ушей, Демьян осторожно отстраняет Раису и прошмыгивает в комнату, сразу же закрывая дверь.

Ухтабова свернулась клубком под одеялом. Глаза зажмурены, веки и ресницы дрожат, очки лежат рядом на книге с потертым переплетом. «Анна Каренина». И чего она с этой книгой постоянно таскается? Тоска смертная!

– Эй, ты как там? – Демьян присаживается на кровать.

Неля прикусывает губы и подтягивает колени к животу. На лбу проступает пот.

– Тебе помог…

– Не двигайся, – шелестит она. – Замри.

Храмов растерянно осматривается. Комната почти не изменилась: те же обои в цветочек, местами отклеивающиеся в углах, стол для рукоделия, заваленный всяким барахлом (самодельными куклами, пряжей для вязания, булавками, иголками и пуговицами); на свободной половине ноутбук и зеркало с подсветкой.

– Ты зачем пришел? – Неля щурится. – Тебя никто не звал.

– Захотел тебя увидеть.

– Увидел? До свидания, – она тянет к себе одеяло, но Демьян сидит на его краю. – Слезь.

– Слушай… – Храмов облизывает губы. – Я пришел, чтобы извиниться. Ты правильно меня тогда ударила. Я не подумал, когда говорил.

– Ты никогда не думаешь.

– Чего ты такая агрессивная?

Неля роняет голову на кровать и устало смотрит на него.

– Меня все достали, а тут еще ты… не хочу слушать тебя и твой пустой треп.

Демьян собирается возразить, как слышит отчаянное урчание желудка. Он смущенно кладет ладонь себе на живот, но потом понимает, что это не его организм.

– Принести тебе поесть?

– Нет…

Храмов поджимает губы. За годы, что они не общались, он и забыл, какой сложный и неуживчивый характер у Нели. И как она без труда помыкала им в детском саду и начальных классах, а он и рад был ей услужить. Сейчас бы встать и уйти, но эти бледные губы, впалые щеки и пустые глаза…

Он вздрагивает, отчетливо представив себе лицо покойного Егора, и поднимается с кровати.

– Когда ты в последний раз ела?

– Не твое дело.

– Когда?

Ухтабова искривляет губы в вялой усмешке.

– А тебе-то что? Волнуешься?

– Да.

– Ой, не ври. Это все из-за тебя, – очередное урчание заставляет Нелю скорчиться, зажмуриться и слабо заметаться по кровати. Из глаз выступают слезы и тут же скатываются по вискам, сливаясь с бледной почти серой кожей.

– Что значит… из-за меня?

– Из-за твоего длинного языка.

Голодные судороги оставляют ее, и Неля разводит конечности в стороны. Правые рука и нога высунуты из-под одеяла, и Демьяну видны ее персиковые майка и трусы.

– Из-за тебя я не чувствую себя девушкой. Не чувствую себя человеком.

– Что ты такое говоришь…

– Ты сам все прекрасно знаешь. Ты… ты назвал меня жирным пришельцем.

Демьян сгибается пополам, словно она снова ударила его под дых. Колени трясутся, ноги подгибаются, и он садится на темно-красный ковер. Боль пронзает тело, будто вместо крови по венам течет расплавленная лава.

– Я думал, ты спишь. Я… я не знал, что ты слышала, – пораженно мямлит он, прикрывая рот рукой.

– Я всегда слышу, что ты говоришь. Потому что это ты, Демьян.

– Прости меня, Нель… Господи, прости, пожалуйста, – эмоции подскакивают к горлу, слезы, скопившиеся за последние полгода, прорываются наружу. Он подбирается к кровати на четвереньках. Хватает взмокшей рукой ладонь Ухтабовой.

– Пусти, – она дергается, словно рыбешка без воды.

– Нет! – Демьян обхватывает ее веснушчатую руку ладонями и прижимается к ним лбом, держа их в молящем жесте. – Прости меня, прости. Я, о, господи, я не хочу, чтобы ты умерла. Не умирай.

Вперемежку с рыданиями он проговаривает вслух давно заученную молитву. Что бы там ни говорили о церкви и как бы он сам к этому ни относился, молитвы приносили ему успокоение и приводили мысли в порядок.

– Ну и спектакль, – говорит Неля, когда рыдания наконец отпускают его.

Демьян размазывает слезы по щекам и шмыгает носом.

– Когда ты в последний раз ела? – сипит он.

Ухтабова пожимает плечами.

– Я как-то не слежу. Я ведь жирный пришелец, мне еда неинтересна.

– Перестань, – Храмов встает и качает головой.

Он выходит из комнаты и уверенно шагает в кухню.

– Что-то случилось, Демьян? – рядом появляются Раиса и Эльвира. – Куда ты так спешишь?

– У вас есть какой-нибудь бульон?

– Нет… но есть грудка индейки.

– Дайте мне кастрюлю, – засучив рукава, Храмов вытаскивает индейку и забирает у Раисы кастрюлю. – Простите, что я так ворвался, но я хочу сварить бульон для Нели.

– Это бесполезно, она ничего не ест, – Раиса садится за стол и обиженно передергивает плечами. – Я что только не пробовала! Всё ей предлагала, даже скакала вокруг нее, а она все нос воротит: «Не хочу, не буду».

Демьян оборачивается и с легкой улыбкой спрашивает:

– А вы пробовали не скакать вокруг дочери, а любить ее?

Если бы он спросил это у собственной матери, то получил бы от отца подзатыльник, а она бы начала причитать, что вырастила неблагодарного нахлебника. Но мать Нели не возражает. Плохо, когда в семье детей любят не одинаково, а заводят любимца. Это несправедливо. И Демьян лучше других понимает, каково это – оказаться в шкуре нелюбимого ребенка.

– Я потом все уберу, – смягчившись, обещает Храмов.

Демьян заходит в комнату Нели с подносом. Из супницы вьется пар. Рядом лежит ложка.

– Я добавил немного соли, – Храмов ставит поднос на стол и помогает Неле сесть. Взбивает за ее спиной подушки, подтыкает одеяло так, чтобы она не мерзла; берет тарелку и садится рядом. – Сделай глоток.

– Не хочу.

– У тебя живот песни пел, а ты не хочешь? Кого ты пытаешься обмануть?

– Никого.

– Нель… пожалуйста. У меня уже руки устали. Видишь, все трясется?

Неля фыркает.

– Так это была твоя идея. Я не просила.

Демьян опускает супницу, давая рукам отдых, и поникает.

– Ну прости меня. Я правда не думал, что ты так болезненно отреагируешь. Мы ведь давно не общались, и я решил, что тебе все равно. Ты всегда такая спокойная и холодная.

– Иди своей Самарочке пожалуйся. Пусть она тебя утешит, к груди прижмет.

– Она больше не моя. Она выбрала Даниила.

– Ва-ва-ва-а, – изображает Ухтабова звук неудачи. – Целых четыре года впустую потратил, надо же.

Она упирается щекой в подушку и закрывает глаза. Небольшой клок тускло-рыжих волос падает на кровать. Демьяна пробирает дрожь. Еще недавно ее волосы сияли и переливались медью.

– Отстань от меня, Храмов. Я ничего не хочу от этой жизни, – бормочет она, слабо дыша. – Разве что броситься под поезд…

– Не говори так, – он осторожно берет руку Ухтабовой. Она холодная, но липкая от пота. – Нель, ну хотя бы пару глотков бульона сделай, а? Если не ради мамы с сестрой, то ради меня.

Она поворачивает голову и открывает глаза.

– И почему я должна ради тебя что-то делать?

– Потому что… – с жаром произносит Демьян и обрывается на полуслове, не в силах придумать причину. Если он скажет, что считает ее другом, то соврет и ей, и себе; если скажет, что ради прощения, то распишется в собственном эгоизме. Остается сказать как есть, но вдруг это приведет к необратимым последствиям? – Потому что я не спас Егора, но все еще могу спасти тебя.

Губы Нели трогает слабая улыбка. Не насмешка, не презрительная ухмылка, а частичка той лучезарной девочки из прошлого. Странной девочки, дерущейся с другими детьми и перекусывающей одуванчиками на прогулке в парке. Когда они познакомились в детском саду, Неля собрала в парке божьих коровок и посадила себе на голову. Она уверяла, что она – цветочек, а насекомые обязательно захотят ее понюхать. И волосы Ухтабовой тогда пахли по-особому. Клубникой со сливками?..

– Нельзя спасти того, кто сам этого не хочет, – говорит Ухтабова. – Я не мученица, а ты не святой. Так что иди домой и забудь обо мне.

– Нет.

Неля сворачивается комочком, притягивая к себе одеяло. Демьян так и сидит с супницей в руках. Бульон остывает.

С первой попытки у Демьяна никогда ничего не получается. За свою жизнь он преуспел разве что в двух делах: 1) чуть ли не сразу запоминал молитвы и 2) признался в чувствах Самаре.

Дома в каникулы делать нечего, Егора больше нет, Самара по уши увязла в своей волейбольной фигне… Проходив ночь по комнате и буравя взглядом потолок, Храмов решил не отступать от задуманного. И что бы ни думала родня Нели, он будет приходить к ней день за днем, приносить с собой или готовить еду, пока она не начнет есть. Он достанет ее своим упрямством, и ей проще будет выздороветь, чтобы поколотить его, как в детстве, чем лежать умирающим лебедем на кровати.

Так он и делает: с утра берет продукты, приходит к ней домой и бесцеремонно захватывает кухню. Раиса с Эльвирой только переглядываются, но к нему не лезут. И он мысленно благодарит их за то, что они не пристают к Неле, не пытаются кормить ее через силу, не выносят ей мозг причитаниями о том, как они о ней заботятся и какая она неблагодарная дочь.

– Снова ты, – Неля закатывает глаза, когда он в очередной раз приходит к ней с бульоном в термосе. Ее ноздри расширяются и сужаются. Демьян подавляет улыбку и садится на кровать в позе лотоса.

Он уже не впервые так сидит. К вечеру у него затекают ноги и спина, и он разминает их только тогда, когда доходит до своего дома.

– Почему ты не дашь мне просто спокойно умереть? – Неля потирает виски указательным и большим пальцами.

– Что бы я ни ответил, тебе все равно не понравится. Поэтому не буду отвечать. Пей, – Храмов подается вперед и проводит термосом перед носом Нели. – Неужели совсем не нравится запах?

– У меня нет аппетита. Я хочу спать. Уйди! – она пытается пнуть его в коленку, но лишь слабо дергает стопой и морщится от боли.

– Давай заключим сделку, – предлагает Демьян. – Ты выпьешь немного бульона, а я исполню твое желание.

– А если я тебе скажу прыгнуть из окна?

– Тогда я прыгну.

– Ну да, конечно, с первого этажа любой дурак может прыгнуть…

– Любое желание, кроме тех, где ты просишь причинить кому-то вред или пытаешься меня послать.

Неля вдруг ухмыляется.

– А ты мне за каждые пару глотков будешь должен?

Поколебавшись, Демьян кивает. Ухтабова жестом показывает ему поднести термос ко рту. Храмов помогает ей отпить бульон.

– ПФФ!

Оплеванный, он растерянно моргает. Неля смеется, но так слабо, будто мышь кашляет.

– Какой же ты наивный дурак…

Храмов смаргивает слезу и отворачивается, вытирая лицо. Плечи опускаются. Если бы она жила не на первом этаже, то он бы точно вышел в окно.

– За что ты так со мной? – отрешенно спрашивает он.

– За все. И это я тебя еще пожалела.

– Ладно. Признаю, я урод. Но, пожалуйста, сделай глоток, – Демьян пытается снова. – Если ты так меня ненавидишь, лучшее, что ты можешь сделать, – поправиться, набраться сил и поколотить. Прошу тебя…

Наверное, его голос был достаточно жалким, потому что Ухтабова снисходительно бросает «ладно» и, набрав супа в рот, проглатывает его.

– Будешь моим рабом на веки вечные, – зловеще добавляет она.

За ее спиной на столе от скачка напряжения мигает лампа, подсвечивая куклу вуду.

На крещенских купаниях Демьян окунается, думая о выздоровлении Нели. Вытираясь полотенцем, одеваясь и выпивая горячий чай, он перебирает в голове диетические рецепты и списки продуктов, которые надо купить для Ухтабовой. Все его мысли отведены ей, на самого себя времени не остается.

Так легче забыть, что лучшего друга нет. Легче простить девушку, предавшую доверие и разбившую сердце. И проще не замечать, что у самого в душе зияет огромная рана, со временем только разрастающаяся, как черная дыра…

20. Рома

Рома копается в шкафу, перебирает одежду и отбрасывает вещи одну за другой на кровать. Проходящая мимо мама заглядывает в комнату и отпивает горячий латте.

– Тебе помочь, или ты ищешь вход в Нарнию? – спрашивает она с легкой усмешкой.

– Ма, не сейчас. Я к свиданию готовлюсь.

– Скажи хоть, что надо найти. Ты же целую вечность в шкафу не убирал.

– Да так… ну, помнишь тот красный свитер с белыми снежинками и оленями, или что там было в виде узора?

Мама подходит к шкафу, достает из ящика аккуратно сложенную одежду и протягивает сыну. Он хватает ее и на радостях целует маму в щеку. Она посмеивается, склонив голову.

– Спасибо! – Рома скидывает с себя футболку, надевает другую и поверх нее натягивает свитер. Трясет головой, поправляет слабые завитки волос, слегка оттягивает воротник и возвращает на место.

– Какой же ты у меня уже большой стал…

– Ма, я в четырнадцать уже двухметровым был, – он проходит в коридор и обувается.

– Я не о росте говорю, а о том, как ты себя ведешь. Весь такой сосредоточенный, серьезный, на свидание вот идешь. Передай от меня привет Яне.

– Это как-то смущает. А вдруг она подумает, что я маменькин сынок?

– А разве это не так?

Лисов с показным возмущением смотрит на нее, натягивая оранжевую куртку с пушистым темно-коричневым мехом на капюшоне.

– Как скажешь, лисенок. Наслаждайся свободным временем.

– Кстати, ма, – Рома оборачивается в дверях. – Ты теперь всегда будешь дома?

– А что, я тебе уже надоела?

– Нет, конечно! Просто интересно.

– Не волнуйся, я ищу работу. Может, какое-то время буду работать по удаленке. Так что у нас все нормально, – она отпивает латте и машет на прощание.

Рома ждет Яну на остановке, размышляя, куда пойти: посмотреть на замерзшую речку и насладиться прогулкой по покрытому снегом парку или отправиться на центральную площадь, где стоят елка и горки, с которых можно покататься на ногах. Вести Соболеву в кино или торговый центр он почему-то не решился. Деньги на свидание есть, но после случившегося осенью, когда мать Полоскова прилюдно избила его букетом, он старался избегать мест со скоплениями людей. Только в продуктовый ходил, не оборачиваясь и не озираясь.

– Привет, – Яна выходит из автобуса и кидается ему в объятия. – Долго ждал?

Она виснет на нем и улыбается, а Рома, поцеловав ее, начинает кружить. Соболева радостно машет ногами.

– Нет, сам только пришел, – он опускает ее на снег и тут же крепко обнимает. – Я сильно скучал.

– А я сильнее!

Рома хмыкает.

– Да это же такая игра у влюбленных, – Яна жестикулирует руками в розовых варежках. Он пропускает объяснение мимо ушей, любуясь. – Ты слушаешь?

– Нет.

– Для кого я тут распинаюсь?! – Яна легонько бьет его ладонью по груди. – Ладно, ты уже решил, куда мы пойдем?

– Давай просто погуляем, – Лисов берет ее за руку. – Не хочу никакой толпы вокруг, хочу только нас двоих.

– И хорошо, а то я уже боялась, что ты опять поспешишь к Заре.

– Ты че… что, ревнуешь?

Соболева задирает нос и молчит.

– Да ладно тебе! Зара мне очень помогла, когда я в этом нуждался.

– Ром, давай присядем на скамейку, – Яна хмурится. – Я на самом деле хочу тебе кое-что сказать. И, может быть, у меня мало времени.

– Эй, ничего серьезного не произошло? У тебя все хорошо?

– Да, расслабься.

Они пересекают дорогу. Лисов смахивает снег со скамьи, садится и хлопает по коленям. Соболева по-кошачьи грациозно забирается ему на руки. Обняв его за шею, Яна прижимается щекой к щеке Ромы и прикрывает глаза.

– Боже, мне так этого не хватало… – выдыхает она блаженно.

– Чего?

– Твоего тепла, запаха… с предками так скучно встречать Новый год. Раньше я как-то с этим мирилась, но теперь, когда влюбилась в тебя, на меня такая тоска напала, жуть!

– Ты в меня влюбилась? – подтрунивает Рома, а сам улыбается так широко, что болят щеки. Приятно, когда девушка признается первой, хоть он сам давно у нее на крючке.

– Всю новогоднюю ночь крутилась и мяла подушку, представляла, что это ты, – ехидничает Яна. – Сейчас, подожди, – она усаживается поудобнее, прижимает ладони к его щекам и целует. Шерсть варежек щекочет и колет кожу. Поцелуй становится глубже и проникновеннее. Сердце стучит в ушах. Рома придерживает Яну за бедро. – Вот теперь нормально, – она отрывается от его губ, переводя дыхание. – В общем, у меня две новости. Первая короткая, начну с нее.

– Эй, а я только втянулся!

– Ром, у меня правда мало времени… – Яна тревожно оглядывается. – Папа дежурил в участке, и туда пришла Светлана Александровна. Я потом узнала, что она написала заявление.

– Что случилось?

– Ее кто-то ограбил перед самым Новым годом, представляешь? И она осталась без денег на праздники. Жуть какая-то, – Соболева поеживается. – А вторая новость… Давай я просто дам тебе послушать.

В парке безлюдно, по дороге изредка проносятся автомобили. Яна стягивает варежку и достает из кармана старый смартфон.

– Это ж дяди Федора… – узнаёт Рома. Яна кивает. – Зачем?

– Хочу, чтобы ты знал правду и не волновался, – она вводит шестизначный пароль и недолго возится. Потом включает запись и подносит к лицу Лисова. – Слушай внимательно, хорошо?

«– Это правда, что ваша фирма обанкротилась, Юрий Борисович? – спрашивает Федор.

– Правда.

– И вы скрывали это от семьи?

– Скрывал.

– Мне известно, что вы набрали кредитов, пытаясь избежать банкротства, но в итоге прогорели и попали в долговую яму.

– Зачем это все? Мы разве не о моем сыне говорим?

– Мы пытаемся установить причину, по которой Егор решился на столь отчаянные меры.

– Просто он такой же слабак, как и его мамаша. Всегда за бабью юбку прятался, никогда моих надежд не оправдывал. Я всё для него делал! ВСЁ! А он только ныл и жаловался. Знаете, если бы можно было отказаться от ребенка посмертно, я бы это сделал. Мне не нужен сын-тряпка».

Запись обрывается. Рома ошарашенно смотрит на Яну.

– Это… получается, Егор мог из-за отца?..

– Может быть.

– Янина Федоровна! – от громкого грозного окрика они вздрагивают. – Как ты посмела украсть мой телефон и сбежать? Думала, я тебя не найду?

– Ой, – Соболева жмется к Роме, а он стискивает ее в объятиях. К ним со стремительно краснеющим лицом приближается Федор. – Пап, я же просила не называть меня полным именем! Оно просто отстойное!

– А ты, Лисов, что здесь забыл? – Федор забирает у дочери телефон и только потом сканирует парочку гневным взглядом. – Что все это значит?

– А что, не видно? – Рома ухмыляется.

Ему всегда доставляло удовольствие дразнить участкового, и кривая ухмылка сама вылезала, стоило тому появиться в его поле зрения.

– Вот же уродец, – Федор хватает Яну за руку и резко дергает. Рома удерживает ее за пояс.

– Ай! Папочка, мне больно! – пищит она со слезами на глазах.

– Раньше надо было думать. Пусти ее, мерзавец, – Федор толкает Рому в грудь. – Ты, отброс, не смей портить жизнь моей дочери!

– А-а-ай! Ты мне сейчас руку вывернешь!

Рома отпускает Яну и поднимается, возвышаясь над ее низкорослым отцом. Сейчас бы ударить его по шапке, и… и все. Тогда не видать ему ни светлого будущего, ни Яны рядом. Сунув руки в карманы, Лисов говорит, выдыхая морозные облачка:

– Я не отброс. И я вам это докажу.

Федор дергает дочь к себе.

– И как же ты это собираешься сделать, мальчик? Да и не нужно мне ничего доказывать. Я запрещаю тебе встречаться с моей дочерью.

– Делайте что хотите, вы же ее отец, – Рома едва не закатывает глаза. – Я люблю Яну и собираюсь за нее бороться.

Федор устало трет переносицу.

– Пап, ну чего ты? Мы ничего такого не делали, просто были на свида… – пытается подластиться к нему Яна.

– Нет. Нет, нет и нет! Только через мой труп. Ты мне и так всю жизнь нервы треплешь, Лисов, а тут еще решил за моей дочкой хвостиком ходить? Она мое единственное сокровище! Бесценная ценность! А ты хочешь своими грязными лапищами… ай, да что тут распинаться! – отмахивается участковый. – Она уже совершила преступление из-за тебя, стащила мой телефон. Нет, не бывать этому. Яна, ты наказана. Идем. Живо!

– Но… – Соболева жалобно смотрит на Рому. – Прости… – опустив голову, она плетется за отцом. Тот все еще сжимает ее руку.

Лисов складывает руки рупором у рта:

– Я докажу, что не отброс! Слышите, Федор Евгенич?! Докажу!

Рома снимает куртку и вешает на плечики. Настроение средней паршивости, на языке тоска, на губах воспоминания о поцелуях.

– О, лисенок! Ты чего так рано? Поругались? – он вздрагивает, когда мама возникает на пороге.

– Блин, ма, напугала. Никак не привыкну, что ты дома.

– Не увиливай от разговора. Случилось что?

Рома неопределенно пожимает плечами.

– Давай я налью тебе чаю и ты все расскажешь?

– Ладно.

Пока мама хлопочет на кухне, у него есть время подумать, чем поделиться. Обрывки разговоров всплывают в голове, отдаваясь в ушах неприятным эхом: отбросотбросотброс.

Рома умывает лицо, промокает полотенцем. Взгляд Яны до сих пор разрывает сердце. Но это не то, чем хочется делиться с мамой. Не так и не сейчас. Хоть он и привык рассказывать ей обо всем, это лучше временно утаить. Стоит произнести «Федор», мама покроется иголками, как ежик, и начнет шипеть.

– Ну что? – она постукивает блестящими ногтями по столу.

Рома хватает ее за руку и рассматривает пальцы.

– Ты что, маникюр сделала?

– Да, сделала. Время же появилось на себя. Еще на мою завивку посмотри, – посмеиваясь, мама касается светло-русых волос.

– Очень красиво.

– Так-так, молодой человек, я прекрасно знаю, что ты пытаешься сделать. Пожалуйста, перестань пытать мой интерес!

– Ладно. Светлану Александровну ограбили. Стащили зарплату прям перед Новым годом, представляешь?

– Боже, – мать прикрывает рот рукой, – и что? Нашли воров?

– Похоже, нет. Вот, хотел с тобой посоветоваться. Как думаешь, можно ей как-то помочь?

– Ну… я сейчас спрошу у тебя кое-что, но ты потом притворись, что этого не было.

Рома кивает.

– Что ты о ней думаешь?

– Она хороший человек. Она обращает внимание на проблемы класса… Со мной вот возилась, пока я на домашнем обучении сидел. Проводит эти, как их… терапевтические классные часы, потому что Мария Ивановна ушла в декрет.

– Ваша психологиня мне никогда не нравилась, – вставляет мать. – Строила из себя специалиста, на деле просто толстая тетка. Ей никогда не было до тебя дела.

– Она не толстая, а беременная, – хмыкает Рома.

Мама машет рукой.

– Забудь. Так, что ты там говорил?.. Что она занимается не только с тобой, но и с другими ребятами? Неравнодушный учитель в наше время – редкость. Теперь ваша очередь ей помочь.

– О, может, мы все скинемся деньгами? – Лисова осеняет, и он ходит кругами по кухне. – Точно-точно! Позвоню Заре, договорюсь с остальными и дока…

Рома прерывается, едва не проболтавшись. Покашливая, он стучит себя кулаком по груди.

– Подавился, – поясняет удивленной маме, допивая чай.

– Хорошая идея, лисенок, – она ласково треплет его по руке. – Кушай, а я пойду дальше поработаю. Когда будешь собирать деньги, скажи. Я тоже вложусь.