Текст книги "Зачем нам враги"

Ночь Натан провел без сна, сидя в темном углу и раздумывая над сложившейся ситуацией. Рослин же вела себя не в пример раскрепощеннее – Натан и не подозревал в ней такого актерского таланта и с изумлением наблюдал, как надменная калардинская княгиня строит из себя маленькую девочку, на глазах завоевывая симпатию бывалых бандитов. Большую часть времени она болталась у них под ногами, а когда наконец сумела им надоесть, переместилась к походной кухне, где добряк-повар стряпал завтрак на утро. Общество Рослин пришлось ему явно по душе. Спать она пришла к Натану, хотя и с видимой неохотой. Когда она легла рядом и свернулась калачиком, плотно прижавшись к нему, Натан невольно вздрогнул. Ему хотелось спросить, что она задумала, но он не хотел лишний раз привлекать к себе внимание. А уже через минуту леди Рослин спала крепким здоровым сном, как и положено детям ее лет, и он тоже попытался задремать.

Утром ребята Сколопендры ввалились в убежище взъерошенные, злые и без добычи. Натан не понял толком, что произошло, – кажется, они нарвались на патруль, не осведомленный относительно договора с местной властью. Стэйси была с ними и злилась сильнее всех – что ж, Натан прекрасно ее понимал, хотя его положение такой оборот дел явно не улучшал.

Стэйси прошла мимо него, будто не заметив; земляной пол пещеры гудел под ее тяжелой поступью. Натан проводил взглядом ее угловатую фигуру, скрывшуюся в знакомой нише, и подумал, что пора все-таки убираться отсюда. В столь дурном настроении Стэйси могла и забыть свои благородные принципы.

Натан оглянулся. Рослин сидела в стороне с глиняной миской в руках – несмотря на неудачное для банды утро, повар, похоже, сохранил благосклонность к своей новой любимице. А вот о Натане все забыли, и никто из жадно набросившихся на еду людей Стэйси не предложил ему разделить с ними трапезу.

Натан снова посмотрел на Рослин. Она взглянула на него в ответ. От ее миски тянулся густой ароматный дымок, но есть она не торопилась.

Просто смотрела на Натана, грея пальцы о стенки миски, и все.

Позже он думал: пыталась ли она предупредить его таким образом, или ему следовало благодарить свою интуицию. А если так, то вполне возможно, что Рослин было все равно, догадается он или нет.

И вот об этом ему думать почему-то совсем не хотелось.

– Эй, парень! – окликнул его повар. – Жрать-то хочешь небось?

Он стоял над чаном у самого входа; дым тянулся с поверхности густой похлебки, припадал к земле и стелился к щели меж стенкой пещеры и дерном, маскировавшим выход. Сквозь щель слабо пробивался солнечный свет, и Натан вдруг словно впервые ощутил, до чего же тут, внутри, сыро и темно. Ему безумно захотелось оказаться снаружи, вдохнуть полной грудью. Ему казалось, что даже воздух здесь отравлен этим дымом.

– Нет, – сказал он. – Благодарю.

Повар пожал плечами и тут же отвернулся – вокруг было два десятка голодных ртов, ни один из которых не отказался бы от добавки. Почему-то люди особенно сильно хотят есть, когда раздосадованы.

А Натан не был раздосадован – он был напряжен до такой степени, что цепенели мускулы на лице, и было как никогда трудно разыгрывать дружелюбие.

К счастью, на него никто не смотрел, и Натан встал. Рослин невозмутимо водила ложкой в похлебке, так ни разу и не поднеся ее ко рту. Натан твердым шагом направился к нише, за которой находилась каморка Сколопендры. Его никто не остановил.

Стэйси сидела на корточках перед кроватью и изучала разложенный на ней документ. При виде Натана она тут же схватила бумагу и вскочила, и Натан успел разглядеть лишь гербовую печать в нижней части документа. Та самая охранная грамота?.. Сегодняшний патруль отказался ее принять, и ты не понимаешь почему, верно, Стэйси?

Ладно, все равно это не мое дело, подумал Натан, а вслух сказал:

– Я хотел поговорить…

– Я тоже, – перебила его Стэйси и кивнула на кровать. – Сядь.

Он предпочел бы постоять, но решил не спорить. Стэйси осталась на ногах, и ему это не понравилось.

– Так, говоришь, вы случайно в этих краях оказались? – сощурившись, спросила Сколопендра.

Его насторожил этот прищур, а еще больше – то, что она сказала «вы». Похоже, считать Рослин незначительным довеском она отказывалась. Плохо…

– Не совсем, – спокойно сказал Натан. – По правде сказать, я ищу здесь одного человека.

– Вот как? Очень важного человека, не так ли?

– Для меня – да.

– Дело обещает хороший барыш?

– Не в барыше суть.

– Да неужели?

Ох не нравилось ему все это. Стэйси явно встала с левой ноги, да и ночное приключение не подняло ей настроения. Надо было подбирать выражения очень осторожно – от того, что он скажет сейчас, зависела его жизнь и, что важнее, жизнь его госпожи.

– Я ищу ее мать, – вдруг сказал он.

И понял, что попал в точку. Нельзя было допустить, чтобы Стэйси спросила, какого хрена он таскает любимую дочурку за собой, подвергая многочисленным опасностям, – из такой ловушки было бы сложно выкрутиться. Теперь не спросит. Натан видел это по ее лицу.

– Ах вот оно что, – изменившимся голосом протянула она. – Как трогательно. Так все-таки уличная девка, верно? И вы отправились на поиски блудной мамаши, дабы воссоединить семью? Что ж, в это можно поверить. Зная тебя, Натан… ты всегда был таким сентиментальным.

Насмехается? Или правда поверила? Натан не мог понять и злился из-за этого на себя – прямолинейная Стэйси всегда казалась ему открытой книгой, а теперь он не мог понять, кто из них кого водит за нос. И не хотелось бы ему оказаться мышкой в когтях этой кошки.

– Она не уличная девка, – жестко сказал он. – Запомни это, Сколопендра. Раз и навсегда.

Она изумленно присвистнула и расхохоталась.

– Влюблен! О, Натан, ты же по уши влюблен в свою зазнобу, верно? Ну еще бы – раз бросил столь доходные пастбища в вашем сраном Калардине и поперся за ней сюда. И кто она? Может, я ее знаю?

– Почти, – огрызнулся он. – Про Одноглазую Аманиту ты вроде бы наслышана.

Дурак ты, Натан, старый дурак, сказал в его голове Глориндель. Тихо сказал, почти скорбно, с усталой насмешкой, которой от него Натан прежде никогда не слышал. Но это не имело значения – проклятый эльф прав. Натан был всего лишь старым дураком, раз позволил ей так легко вывести его из себя и так глупо подставиться. И в самом деле глупо… ну зачем ему понадобились эти дешевые эффекты – позлить Сколопендру захотелось? Позлил. Доволен теперь?

Доволен, отрешенно подумал Натан, глядя на рукоятку кинжала, торчащую в его ладони, пришпиленной тонким клинком к деревянной спинке кровати. Стэйси метнула нож ровно в тот миг, когда он выбросил руку вперед, пытаясь дотянуться до рукояти сабли на ее поясе. Может быть, и успел бы выхватить, если бы не глупость, которую он сморозил мгновением раньше.

– Обула тебя твоя молли, бражель, – сухо сказала Стэйси, коснувшись закругленным, но острым как бритва лезвием сабли его горла. – Она-то рыжая, а ты темноволос – как думаешь, в кого твоя байстрючка белобрысой уродилась? Ты б получше следил, перед кем зазноба твоя ноги раздвигала.

Натан судорожно сжал в кулак здоровую руку, стараясь не опустить взгляд. Пригвожденную к дереву ладонь жгло огнем. Натан слабо шевельнул пальцами. Сухожилия вроде бы не задеты. Перегородка тонкая; если поднатужиться, можно вырвать кинжал из дерева без помощи второй руки, правда, тогда почти наверняка он порвет себе ладонь. Стальные глаза Сколопендры не отпускали его взгляд, и ему казалось, что она читает каждую его мысль, включая те, о которых не знает он сам.

– Ладно, Натан, – проговорила она. – Я дала тебе шанс сказать правду. Ты его не использовал. А ты знаешь, как я не люблю лжецов. В этом поганом гнилом мире только честность и может еще удержать на плаву даже такой кусок дерьма, как ты.

– Только ли? – хрипло рассмеялся Натан. – Дерьмо в любом случае не тонет, дорогуша.

Лезвие сабли заскрежетало по его горлу, сдирая верхний слой кожи. Натан почувствовал, как щекочущей струйкой побежала по ключице кровь, но не шелохнулся.

– Чего ты ждешь? – спросил он.

– Когда ты вытряхнешь из себя калардинскую гниль и начнешь вести себя как честный человек, – сказала Стэйси. – Я знаю, что ты это умеешь. В отличие от остальных.

– Мы давно не виделись, Сколопендра…

– О да. Люди вправду меняются. Могла ли я подумать десять лет назад, что такая безвольная тряпка, как ты, достигнет таких высот и начнет воровать не сельских девок, а принцесс?

Она знает, подумал Натан. Проклятие, да она же все знала, наверное, с самого начала. И хотела, чтобы я сам ей сказал. И если бы я сказал… может, она действительно бы нас не тронула. Это ведь дура Стэйси, способная упустить самый сказочный барыш ради своих дурацких представлений о справедливости.

– Как ты узнала? – спросил он наконец, пытаясь оттянуть время, хотя времени у него как раз не было. Кровь с пригвожденной руки текла ему за отворот рукава, пальцы начинали неметь.

– Мои люди всякое на своем веку повидали. А у некоторых из них хорошая память на лица. Скажи мне, куда ты везешь ее, Натан, и сколько тебе за это платят.

Он прерывисто вздохнул, уже почти сдавшись под ее натиском.

– Нисколько. Я просто ее сопровождаю.

– Калардинскую княжну? Ты? – Лезвие ткнулось в его кадык, заставив откинуть голову. – Я, кажется, просила тебя больше не врать.

– Вот именно, – огрызнулся он. – Глянь мне в глаза, раз такая умная, и проверь, вру я или нет.

Она знала, что не врет, – что-что, а чувствовать ложь Стэйси умела как никто. Ей даже не понадобилось бы ни свидетельство ее осведомителя, ни оплошность самого Натана, чтобы понять, что он обманывает ее. Как и теперь она должна была видеть, что он говорит правду.

– Куда сопровождаешь?

– В Тарнас.

– Что делать в Тальварде калардинской княжне?

– Вот у нее и спроси. Я только выполняю ее приказ.

– Приказ? – Снова этот прищур, ох и дурной же… – С каких пор в Калардине набирают стражу из бандитов?

– С тех пор, как бандиты каются и приносят присягу.

Стэйси опустила саблю. Этим надо было воспользоваться, но Натан пока не знал как.

– Так ты… завязал?

– Называй так, если хочешь.

– Почему?

Идиотский вопрос. И у Натана было вовсе не то настроение, чтобы на него отвечать.

– Неужели это важно? Суть в том, что я больше не имею ничего общего ни с Джойсом, ни с кем бы то ни было вроде него. Ни в Калардине, ни здесь. Я просто еду своей дорогой и везу свою госпожу туда, куда она приказала себя доставить. Вот тебе твоя правда. Этого ты хотела?

Стэйси разглядывала его так, словно увидела впервые.

– Так ты ее не похищал? – наконец раздельно произнесла она. Что-то в ее голосе заставило Натана напрячься еще больше.

– Сообразила наконец? – зло спросил он. – Ну давай либо убей меня, либо забирай свой сраный нож и дай мне перевязать рану.

– Тогда, – будто не слыша его, словно про себя сказала Стэйси, – мне придется тебя убить.

Ну вот, называется, договорились…

– За что? – быстро спросил Натан, оценивая степень ее сосредоточенности.

– За то, что ты – владелец большой ценности, – с легким удивлением пояснила Стэйси, словно не понимая его возмущения. – Тебе же приходилось убивать сторожей, что ж ты спрашиваешь?

– Я ее не…

– Ты ее не похищал, помню, – кивнула Стэйси. – Если бы было так, она была бы твоей законной добычей. И я не посмела бы посягнуть на твой дувал, и никто бы не посмел. Но ты завязал, и ты больше не бражель, ты обычный цивил… то есть, – поправилась она, будто он ее не понял, – ты простой человек, который охраняет дорогой товар. Думаю, эта девочка поможет мне уладить разногласия с местным лордом. Ведь Тальвард с Калардином все еще воюют, так?

– Так, – медленно проговорил Натан. Стэйси не было никакой нужды объяснять ему все это – но он видел, что ей необходимо объяснить себе. Объяснить, почему все-таки придется перерезать горло старому боевому товарищу. Ох ты, сука, будь ты проклята с твоими представлениями о благородстве, мать твою…

– Так что все по чести, – с облегчением проговорила Стэйси. – И без обид.

Тянуть дальше было некуда. Натан метнулся левой рукой к правой и бросился в сторону в тот самый миг, когда в том месте, где только что была его шея, просвистел клинок. Натан упал на колени рядом с кроватью; правая рука неестественно вывернулась, но прежде, чем затрещали суставы, Натан вырвал из ладони нож, круто развернулся, бросился вперед, Стэйси под ноги, и полоснул кинжалом под ее коленями. Она упала, не вскрикнув, – сказалась выработанная за долгие годы привычка, и именно она стоила Стэйси-Сколопендре жизни. Падая, она расслабилась, и Натан без труда вырвал саблю из ее руки, а уже через миг всадил клинок в широко распахнутый для запоздалого крика рот.

– А я теперь цивил, Стэйси, и имею право защищать свой товар, – тихо сказал он, глядя в ее наливающиеся кровью глаза. – Так что и впрямь – давай без обид.

Он не знал, слышала ли она его последние слова или уже была мертва к тому мгновению, да его это и не интересовало. Удар сабли пробил мозг, и не было даже конвульсий. Тело Сколопендры замерло посреди залитой кровью каморки в странно изящной позе. Натан мог бы поспорить, что она никогда не смогла бы принять такую при жизни.

Он вытащил саблю, перехватил ее поудобнее. Драться левой рукой он умел, но не в пример хуже, чем правой, а ему ведь предстояло прорубиться сквозь два десятка людей, командира которых он только что убил. Видят небеса, ему этого не хотелось – и не только потому, что он не был уверен, что такая задача ему под силу.

Странно, успел подумать Натан, шагая в нишу, почему никто до сих пор не прибежал на шум. Хоть Стэйси и не кричала, но возню они подняли нешуточную.

Мгновением позже стало ясно, что ее людям было не до того. Впрочем, Натан отчего-то не испытал облегчения.

Пещера гудела от заполнявших ее стонов. Слабых, мучительных – но когда так стонут два десятка человек, образуется гул, от которого можно сойти с ума. Натан был готов к чему-то подобному, но теперь застыл на пороге, глядя на людей Сколопендры, валявшихся по всей пещере. Те из них, кто еще мог шевелиться, держались за животы и катались в лужах собственной рвоты, несколько человек лежали неподвижно. Один из них все еще сжимал в руке ложку. Перевернутые миски валялись между телами, густая похлебка вытекла из них и смешалась с испражнениями агонизирующих тел.

Натан обвел помещение взглядом, выискивая девочку, повинную в этом кошмаре. Та стояла у самого выхода, крепко держа обеими руками свою котомку, будто боялась, что Натан захочет отнять ее. Говоря по правде, у него мелькнула такая мысль.

Они встретились взглядами. Натан тут же отвел глаза и пошел вперед, осторожно ступая между стонущими телами. Один из мужчин вдруг ухватил его за лодыжку. Скорее всего это было конвульсивное движение, но Натан молниеносно развернулся и всадил саблю Сколопендры ему в грудь. Человек захрипел, дергаясь на клинке, словно муха, насаженная на иглу.

Натан круто развернулся, снова окинул взглядом помещение, уже немного успокоившись. Боль в продырявленной руке немного притупилась, и это прояснило его мысли.

«Да они ведь далеко не все мертвы, – вдруг понял он. – Наверняка только вот те двое… и повар… А ну как они очухаются и бросятся за нами? У меня бы на их месте такое желание точно возникло…»

Следующие несколько минут он методично добивал умирающих и тех, кто еще мог выжить, сочетая доброе дело с личной корыстью. Смерть от клинка все равно легче… и ему не придется оборачиваться на каждый подозрительный звук весь остаток пути.

Когда он наконец оказался рядом с Рослин, сабля Сколопендры была в крови по рукоятку. Рослин посмотрела на нее, потом на его руку.

Они вышли на солнечный свет, не обменявшись ни словом.

День был ясный, солнце заливало холмы. Натан окинул себя взглядом, и его передернуло. Но почему-то дрожь прошла, когда Рослин взяла его за пальцы пробитой руки.

– Ты чудовище, – спокойно сказала она. – Давай я перевяжу твою рану.

Земля была мокрой после недавнего дождя и липла к пальцам, к волосам, к волочащемуся подолу платья. Было сыро и холодно, воздух как будто набух и забивал горло, словно вата.

Все это оказалось трудно, так трудно, что у Эллен просто не осталось сил следить за подобными мелочами, и к тому времени, когда дело было сделано, она оказалась вымазана в грязи с головы до ног. И она, и девушка из деревни, которая помогла ей вынести Глоринделя из дома через задний двор и погрузить на коня. Она проводила их до границы деревни, и, отъезжая, Эллен чувствовала меж лопаток ее тяжелый мертвый взгляд.

«Я никогда больше не увижу ее, – думала она, глядя на светлые волосы эльфа. – Но я сделаю то, что она хотела. Для нее. Я должна ей это».

Но все оказалось намного сложнее, чем она представляла. Еще когда они волокли бесчувственное тело Глоринделя к коню, Эллен, поддерживавшая его под мышки, подумала, какой же он тяжелый. Девочка тоже едва не надрывалась, но одержимость, плескавшаяся в ее глазах, видимо, прибавляла ей сил. А у Эллен, напротив, силы отнимала. Руки Эллен не были руками Эллен: они отказывались делать то, что она им велела. И это было так… страшно.

За деревней до большого тракта оставалось несколько миль глухой, заброшенной сельской дороги, и если съехать с нее и углубиться хотя бы шагов на пятьдесят в лес, никто ничего не услышит.

Если бы эльф очнулся прежде, чем она закончила все приготовления, Эллен отказалась бы от своих намерений. И была бы счастлива, да, наверное, счастлива, когда он схватил бы ее за волосы и впечатал лицом в придорожный валун. Она умерла бы, чувствуя собственные мозги на лице, и это была бы счастливая смерть. Потому что ей не пришлось бы делать это. Она предпочла бы умереть, только б не делать.

Но он не очнулся. Она хорошо его приложила. Даже тряска по размытому тракту его не потревожила. Он не чувствовал, как Эллен столкнула его с коня, как она, постанывая от напряжения, волокла его к дереву по грязной земле. Не чувствовал, как она прислоняла его к стволу и связывала его руки наголовной лентой невесты.

И что теперь, Эллен? Что ты собираешься делать теперь?

На миг ей почудилось, что он уже очнулся и теперь просто притворяется, подыгрывая ей, подчиняясь ее воле. Это ощущение окрепло, когда его ресницы задрожали – стоило ей только как следует затянуть узлы и выпрямиться, тяжело дыша и стискивая трясущиеся руки. И ушло, когда он открыл глаза.

Ушло, спало, будто пелена, а вместе с ним ушел страх. И растерянность. И способность мыслить.

Глориндель открыл глаза и взглянул на Эллен, и она не отвела взгляд.

– Я же сказала вам, – проговорила она. – Я же говорила, чтобы вы не смели меня бить.

Он сонно, растерянно моргнул, будто не понимая, что происходит, дернулся, и его глаза распахнулись – широко, потрясенно. Боги, какие же у него были красивые глаза. И как ей нравилось видеть там то, что она видела в этот миг.

Эльф смотрел на нее еще несколько мгновений, потом огляделся, дернул локтями, потянул ноги к груди, будто рефлекторно пытаясь отстраниться. Он боится, подумала Эллен. Он сам еще этого не понимает, но уже боится.

Меня.

– Я же сказала, – с каким-то болезненным наслаждением повторила Эллен. – Сказала, чтоб вы не смели меня бить. Почему вы не послушались?

– Да ты, сука, совсем с ума спятила! – закричал он. Крик получился сильным, мощным, в нем не было дрожи, не было визгливых ноток, которые ей, может быть, хотелось услышать. Как же он ненавидит меня теперь, подумала Эллен, наблюдая, как он, опустив голову, судорожно пытается освободиться. Ему плевать, что я делаю и… что собираюсь делать дальше. Он просто зол, что я посмела тронуть его. И еще больше – что не дала завершить начатое. Удовлетворить его похоть. И его жажду причинять другим боль.

Научи меня, мысленно взмолилась она. Научи меня… этой жажде. Она мне так нужна, а ее нет…

Нет?

– Развяжи меня сейчас же, дрянь! – прошипел Глориндель, вскинув голову. Растрепавшиеся белокурые волосы падали ему на глаза, рот застыл в гримасе безграничного отвращения, тонкие ноздри яростно раздувались. Эллен никогда не видела его таким… или…

Или ВИДЕЛА?

Эта ярость, обескураженность и гнев в его глазах, возмущенный крик, сменяющийся криком боли, когда сталь вонзается в его прекрасное белое тело…

Эллен вдруг поняла, до чего смешна. До чего она ничтожна и убога в его глазах: стоит над ним в пяти шагах, будто боясь подойти, в своем несуразном, выпачканном платье, со скрученными в кривой узел грязными лохмами, сжимая на груди трясущиеся руки, неуклюжая, жалкая… И эта жалкая тварь оглушила его, отвезла в лес, привязала к дереву и теперь стоит, дрожа как осиновый лист, едва не теряя сознание от ужаса перед тем, что сделала…

Как ты омерзительна, Эллен, холодно подумала она – или кто-то другой в ее голове. Ты в самом деле хуже, чем дождевой червяк. Так ты себе представляла встречу с Расселом, верно? Ты бы и его оглушила, связала, а потом дрожала бы перед ним, слушая, как он осыпает тебя бранью, тебя, жалкую глупую суку, которая вообразила себя великой мстительницей?..

Ну и кого здесь ты собиралась этим рассмешить?

Никого, подумала она. Некого смешить. Здесь никого нет.

Что ж, отлично. Хорошо. Я все поняла. Спасибо за эту науку.

– Ты оглохла или… – снова начал эльф, и тогда она рванулась к нему, стремительно, как змея, и со всей силы ударила по лицу.

Она никогда прежде к его лицу не прикасалась – хотела, но ни за что не набралась бы смелости, а когда он был без сознания, ей просто было не до того. И сейчас ощутила – обжигающе жаркую кожу под своей рукой. Жаркую и такую мягкую – верно говорят, что щетина у эльфов не растет. Не понять даже, что кого ожгло сильнее – эльфа эта пощечина или его кожа – руку, которая пощечину нанесла.

«Огонь, – подумала Эллен будто в бреду, – огонь, жарко, горячо…»

Глориндель вскинул голову, и его глаза снова расширились, но ярость из них ушла. И брезгливость тоже. Осталось негодование, и изумление, и… и появилось что-то, абсурдно напоминающее восторг. Будто он был приятно поражен тем, что она сделала.

– Ты…

– Я убью вас, – сказала Эллен и подняла с земли нож – его нож, который сняла с его пояса. – Убью.

Он хотел что-то сказать, но умолк, едва приоткрыв губы. Прекратил вырываться, медленно подтянул ноги поближе к туловищу. Слабо тряхнул головой, сбрасывая липнущие к лицу пряди, – словно хотел видеть ее получше. Хотя нет, не ее. Эллен поймала его взгляд и поняла, что он направлен на нож в ее руке.

– Слушай, Эллен, – наконец проговорил Глориндель. – Если это из-за того, что я… сделал в той таверне, то… я сожалею.

– Заткнись, – сказала она.

– Я правда поторопился. К тому же девчонка была вовсе не так хороша. Послушай, Эллен. Если ты хочешь, то мы можем…

Она ударила его снова. Левой рукой – потому что в правой был нож, а Эллен не хотела уродовать эльфа. Пока не хотела. Пока ей нравилось смотреть на его нечеловечески красивое лицо, нравилось наблюдать, как меняется его выражение, как понемногу с него слетают все маски, которые он привык носить, – одна за другой.

Ярость была только одной из этих масок, вдруг поняла Эллен. Всего лишь одной. Самой верхней.

Теперь обе его щеки пылали от ее ударов, а у нее огнем горели ладони. Эллен стояла над ним, стискивая скользкую от пота рукоять ножа, а эльф смотрел на нее снизу вверх, и блики мутно светившего сквозь облака солнца отблескивали в его васильковых глазах.

– Что ж тебе надо? – бессильно прошептал он.

Эллен наклонилась, отчего-то не боясь никакого подвоха – она знала, чувствовала, что его не будет, хотя и сама не знала, откуда у нее взялось такое чутье, – и откинула волосы с левого уха эльфа, обнажив изуродованную ушную раковину. Потом, поддавшись порыву, провела грязными пальцами по еще розоватому рубцу. Эльф содрогнулся и тут же застыл.

Как будто тоже вспомнил, почему-то подумалось Эллен.

– Расскажите, как это случилось, – попросила она.

Именно попросила – он мог не ответить, и она никакими силами не выбила бы из него признание. Любое другое – но не это. Потому что в глубине души не была уверена, что хочет это знать.

Но спросить должна была – из-за Рослин. Из-за ее талисмана.

И эльф, конечно, не ответил. Стиснул зубы – Эллен увидела, как напряглись желваки на его скулах. И промолчал, по-прежнему не сводя глаз с ножа в ее руке. Проглотив ком горького разочарования, на миг вставший в горле, Эллен выпрямилась и небрежно перехватила рукоятку ножа удобнее, направив лезвие эльфу в глаза.

– Тогда я вам и второе так же укорочу, – улыбаясь, сказала она.

Он вцепился в нее внимательным, требовательным взглядом.

– Почему ты это делаешь?

– Вы мне не нужны, – охотно пояснила Эллен, обрадовавшись вопросу, на который у нее был готов правдивый ответ.

– Но твоя княжна…

– Моя княжна давно дома, – перебила Эллен. – А мне надо было в Тарнас. Я думала, вы проводите меня. Думала, что вы защитите меня от насильников. А вы сам насильник. Я не могу допустить, чтобы такие, как вы, не только подстерегали беззащитных женщин на безлюдных трактах… но и вламывались в их спальни.

– Она сама со мной пошла! – бросил эльф, будто оправдывался перед ревнивой женой, и его возмущение выглядело столь искренним, что Эллен рассмеялась.

– Вы такой… наивный, милорд, – нежно сказала она. – И ведь вам уже, наверное, немало лет, а ничего-то вы не знаете о жизни. Или что-то все-таки знаете? А? Может быть, я и отпущу вас, если вы поделитесь со мной частью своих знаний.

Это так странно прозвучало – отпущу вас. Эллен было сладко во рту от этих слов, и она видела, что эльф тоже это почувствовал. Он не вздрогнул, только стал еще бледнее. Ты в моей власти, подумала Эллен. Ты мой. Я могу сделать все, что захочу.

Вот только чего же я хочу и… могу ли.

Могу, могу. Я должна. Сейчас я просто… пробую. Учусь. А там – у меня не будет времени на раздумья.

Рука Эллен не была рукой Эллен, когда метнулась вперед, со всей силы, только лезвие слабо блеснуло перед глазами. Глухой звук удара вынудил настороженную тишину леса содрогнуться, вверху зашелестели ветки, с которых сорвалась испуганная птица, крупный зеленый лист медленно опал к ногам Эллен, лизнув одеревеневшее плечо эльфа.

Плечо, над которым в стволе подрагивал нож, вошедший в древесину в двух пальцах от шеи Глоринделя.

«Если я сейчас не смогу выдернуть лезвие…» – подумала Эллен и, не дав этой мысли времени развиться, рванула нож на себя. Лезвие вышло с сухим хрустом разламываемой коры. Эллен показала Глоринделю нож, на котором поблескивали капельки прозрачной желтой смолы.

– Как вы поступаете со своими врагами, милорд? – спросила она. – Научите меня. Вы меня научили быть жестокой… безрассудно, бессмысленно жестокой – ну так и научите еще зачем. Зачем я должна вас убить?

Он смотрел на нее – теперь на нее, а не на нож, кажется, вовсе не потрясенный только что продемонстрированной серьезностью ее намерений. Эллен смотрела ему в лицо с тупой злостью, отрешившись от всех ощущений и отказываясь, да попросту не желая видеть в глазах Глоринделя то, что там появлялось…

То, чего там попросту не могло быть.

– Молчите, – проговорила она. – А я и сама не знаю зачем. Знаю, что… должна. И знаю, что мне хочется. Каково вам жить с чужой ненавистью, милорд? Каково вспоминать о тех, чьи жизни вы разрушили? Вам никогда не бывает страшно? Вам страшно сейчас, не правда ли? Только если тот, кого вы оплевали, прижмет вас как следует – тогда-то вы и накладываете в штаны. Только тогда-то и задумываетесь, зачем вы так поступили. И как вы могли. Вы думали хоть когда-то прежде – как вы могли? Как… как и зачем ты это сделал, ты, вшивый ублюдок, ты думал, что можешь играть с другими, как тебе вздумается, и убивать их, когда они тебе наскучат?

– Эллен, с кем ты говоришь? – тихо спросил Глориндель.

– С тобой! – яростно выкрикнула она и снова полоснула ножом по стволу прямо над головой эльфа, прочертив в мягкой коре ровную, сочащуюся соком рану. – Не смей из меня дуру делать! Довольно уже! Если не можешь научить меня убивать всяких ублюдков – научусь сама. И на тебе научусь, раз уж не на ком больше.

– Ты не способна на это.

– Вы не знаете, на что я способна.

И в его глазах она увидела – да, он правда не знает. Знал вчера, минуту назад – а сейчас не знает. Он все-таки такой еще… маленький и глупый, этот эльф. Мальчишка. Щенок. Наглый и дерзкий щенок, который там, у себя на родине, был блистательным дворянином, давал балы, выигрывал битвы и кружил головы женщинам, и женщины кружили голову ему… У него была одна… любовь… та, к ногам которой он был готов сложить головы всех своих врагов… даже если бы она его просила этого не делать… если бы хватала его за ноги, волочась за ним по полу, и рыдала, и кричала: «Нет, нет, только не уходи, я чувствую беду, нет, не ходи на эту битву, Рассел!» А он… он смотрел на нее своими пронзительными васильковыми глазами… смотрел с нежностью и отвращением, не видя ее, видя только свой долг, долг перед своим народом и своими принципами, и еще он обещал, он поклялся, что вернет святыню в свой род, и не важно, что ему так хотелось бы наплевать на эту святыню, забыть, бросить все, предать все и броситься к этой женщине, поднять ее с колен, осыпать поцелуями ее лицо и повторять без конца ее имя: «Аманита, Аманита, Аманита…»

Аманита.

Эллен видела свою руку, прижимавшую лезвие ножа к горлу эльфа. Видела струйку крови, бегущую по его шее вниз, за распахнутый ворот измятой рубашки. Видела, но ничего не могла поделать. Потому что всю ее, весь мозг, все естество заполнило это имя – бьющееся, пульсирующее, нарастающее в ней безграничным, беспредельным криком: «Аманита, Аманита, Аманита!»

Она увидела, что пересохшие губы эльфа шевельнулись – совсем слабо, будто он едва слышно шептал, – но его шепот ворвался в крик в голове Эллен и заглушил его далеким, осторожным, несмелым:

– Натан?..

Пальцы Эллен разжались. Нож вывалился из них, нырнул в траву – она не видела, куда именно, потому что слезы слишком быстро навернулись на глаза. Ноги Эллен подкосились, она осела на холодную, колючую от веток землю, зарылась лицом в ладони и разрыдалась. Она плакала долго, измученно, ничего не видя, не слыша, не чувствуя.

Она знала только, что все-таки не могла, и плакала от счастья, что это так.

Когда к ней вернулась способность воспринимать окружающий мир, она встала на четвереньки, стала ползать, слепо шаря руками в траве, все еще плача. Наконец ее пальцы наткнулись на рукоятку ножа. Всхлипывая, Эллен подползла к другой стороне дерева, к которому был привязан Глориндель, нащупала прохладный шелк, туго стягивающий его запястья, заморгала, силясь прояснить взгляд, кое-как разрезала ленту. Бросила нож на землю и зарыдала снова, обхватив колени руками и ткнувшись лицом в колени.