Текст книги "Зачем нам враги"

Это все-таки она ведет его в Тарнас, а не он ее. Только вот… зачем? Ведь Рослин там нет. Там только Рассел. Там только моя война.

Или ваша тоже, господин Глориндель, просто вы еще сами не знаете об этом?

Но вопросы, сомнения, размышления больше не были важны. Они потеряли смысл в тот день, когда умер Рассел. Эллен поняла это, когда узнала, что перед смертью он успел убить их ребенка. И сегодня бессмысленность происходящего перестала вызывать в ней протест. Да, это случилось именно сегодня – в тот миг, когда она схватила руку Глоринделя и впервые за последние два года ощутила забытое, успевшее стать чужим: горячо. Пусть только на один миг – но она ощутила, что его тело жжет ее, будто огнем.

Хотя нет, неверно.

Огонь-то ее не жег.

* * *

– Какой у нас корабль, какой? Вот этот? Самый большой? Ох, как хорошо! – воскликнула Рослин и захлопала в ладоши, не сводя сияющих глаз с лениво колыхавшихся парусов.

Иногда она вела себя совсем как ребенок. Как обычная девочка одиннадцати лет. И это было так странно.

В Тарнас шел только один корабль, большая торговая галера. Торговала она, правда, рабами, так что путешествие на подобном судне в водах вражеской страны вряд ли следовало считать безопасным, но это была единственная возможность попасть в Тарнас морем. Из-за недавнего пожара, уничтожившего значительную часть порта, корабли теперь ходили редко.

Галера отбывала следующим утром, но Рослин захотела посмотреть на нее заранее. Натан поймал себя на мысли, что ждет от княжны заявлений, что-де этот корабль ей не нравится и на нем она плыть не станет, – и он испытал облегчение, когда она одобрила их транспорт. Хотя с чего он, собственно, взял, что она непременно должна была капризничать? Только потому, что один небезызвестный эльф на ее месте наверняка именно так бы и поступил? Это девочка, постоянно напоминал себе Натан, и даже не эльфийка, а с Глоринделем ее роднит только больное воображение Натана… И его глухая тоска, от которой он не мог избавиться с той минуты, как вернулся на земли лорда Картера и понял, что наступивший было душевный покой был всего лишь временным.

На судно загружали свой товар рабовладельцы, которым не посчастливилось сбыть его с рук; короткая вереница рабов угрюмо взбиралась по шаткому трапу. Надсмотрщики покрикивали и охаживали согнутые спины плетьми, срывая злость за неудачный рейс. У трапа стояли двое, ждавшие своей очереди; один из них держал в руке цепь, которая вела к поясу полуобнаженной женщины, и сочувственно кивал на причитания собрата по промыслу.

– У самых доков разместился, подвела нелегкая! – громко жаловался тот. – А загорелось-то как раз с них. Опомниться не успел – а все полыхает. Шестерых рабов потерял! И еще трое изуродованы, пришлось убить – их даже за пять монет никто не хотел брать. А одна была такая красавица, венессийка – кровь с молоком! Чтоб я еще хоть раз сунулся в этот поганый городишко…

– Зря ты, зря, хороший город, – покачал головой его собрат. – А беда может прийти в любое место. Надо только беречь свое добро и знать, как возместить убытки.

Произнося последние слова, он бросил взгляд на девушку, смиренно стоявшую на цепи рядом с хозяином. Во взгляде работорговца была затаенная нежность, но не походило, что он питает к своей рабыне романтические чувства. Тут было что-то другое. Натан мимоходом отметил это и, наверное, забыл бы, если бы Рослин вдруг не сказала:

– Я хочу ее.

Натан изумленно уставился на маленькую княгиню. Та уже смотрела не на корабль, которым только что так бесхитростно восторгалась, а на девушку-рабыню. Натан взглянул на нее тоже – теперь уже более внимательно.

Красива… наверное, красива – почему-то он не мог сказать с уверенностью. Может, потому, что у нее были коротко обрезаны волосы, будто после тяжелой болезни. А может, ее раньше брили наголо – так принято поступать со всеми рабами у некоторых народов. И еще… ее взгляд. Да. Взгляд, это главное. Покорный и смиренный… слишком покорный и смиренный. И в то же время нет в нем забитости и отрешенности, свойственной людям со сломленной волей.

Как будто и покорность, и смирение – наигранны.

– Слышишь? – нетерпеливо повторила Рослин. – Я хочу ее.

– Зачем? – медленно спросил Натан, лихорадочно пытаясь разобраться в противоречивых впечатлениях и не решаясь отмахнуться от инстинкта, настойчиво бившего тревогу.

– Мне нужна служанка. Моя прежняя меня предала. И бросила меня. А кто-то должен расчесывать мои волосы.

Звучало это абсолютно непримиримо – Натан почти обрадовался этим ноткам. Таким вот тоном господин Глориндель требовал вина там, где подавали только эль, и оленины там, где олени сроду не водились… Хочу. Я хочу, и все. Остальное – не моя забота.

В этом было что-то настолько отчаянное, что почти вызывало жалость.

– Мы можем поискать другую женщину. Эта будет слишком дорогой.

Рослин метнула в него быстрый взгляд.

– Нет. Я хочу эту.

Натан пожал плечами. Все равно эта женщина наверняка стоит больше, чем у них есть.

Работорговец догадался об их намерениях – у людей подобного сорта нюх на такие вещи – и коротким жестом прервал разговор. Его собеседник взглянул на Натана и тут же, замолкнув на полуслове, отошел в сторону. Работорговец продолжал глядеть на Натана приглашающе и как будто с пониманием, но это понимание было таким же наигранным, как покорность в глазах рабыни.

Натан приблизился, преодолевая внутреннее ощущение неправильности происходящего. Рослин держалась рядом.

– Я заметил ваш взгляд, добрый господин, – вполголоса произнес работорговец, будто стремясь не привлечь внимания своих собратьев, покрикивавших на рабов возле трапов в десятке шагов от них. – О, я знаю, что означают такие взгляды.

Натан почувствовал омерзение. Девушка усиленно пялилась в землю, но улыбалась, и эта улыбка была скорее наглой, чем смущенной. И уж конечно, не вымученной.

– Вам угодно сорвать этот дивный цветок, не так ли? Могу понять вас, вы не первый, кого обуревает это желание…

– Тогда почему цветочек-то еще в горшке, а? – грубо перебил Натан.

Торговец тонко улыбнулся.

– Ибо цена высока. Но, верьте мне на слово, эта роза стоит того.

– Да уж, кому-кому, а вам не верить в этом деле невозможно, – съязвил Натан. – Сколько?

– Пятьсот монет, сударь. Всего-то пятьсот монет.

Натан взглянул торговцу в лицо в полной уверенности, что тот насмехается. Для рабыни, продаваемой в грязном порту, буквально уже с борта корабля – запредельная цена. Никто такой не даст…

– Цена высока, – будто прочтя его мысли – предсказуемые, впрочем, кивнул торговец. – И если добрый господин не верит, что сей цветок достоин ее, он может проверить сам. Двадцать монет за час небесных утех, которые могут стать вашими навечно.

Вот оно что.

Небеса, он совсем разум потерял, если не понял сразу.

Натан коротко наклонил голову, сухо усмехнулся, сделал шаг назад, незаметно коснулся локтя Рослин.

– Идемте отсюда.

– Я хочу ее, – звонко сказала молодая княгиня.

Торговец обратил на нее пристальный взгляд. Ну вот, еще не хватало… Натан с трудом удержался от желания оттащить девчонку за волосы, а после выпороть. Но нельзя… ох, снова так хочется и снова нельзя. Ты соскучился по Глоринделю, Натан, – ну, небеса тебя услышали.

– Эта рабыня нам не подходит, миледи, – очень тихо сказал он.

– Я хочу ее.

– Мы найдем другую, лучше.

– Я хочу ее!

Последнюю фразу она выкрикнула, и в крике звенела ярость. Как смеет он не слушать приказа своей княгини? Как смеет вынуждать ее повторять приказ дважды и трижды? В самом деле… как смеет?

Внезапно Натан почувствовал страшную усталость. Захотелось проклясть день и час, когда он провалился в трюм корабля, плывшего из Калардина в Тальвард, а еще лучше – день и час, когда он решил, что беспрекословное следование долгу перед сюзереном – то, что сможет заменить ему исчезнувший смысл существования… то, что поможет ему принимать правильные решения. Научиться их принимать. Это ведь так просто – всего-то следовать долгу. Но это не всегда приводит к правильным поступкам. Видят небеса, Натан понял это – но слишком поздно…

Что ж. Придется снова выкручиваться. С Глоринделем он этому неплохо научился.

Внезапно приняв решение, Натан круто развернулся, подошел к торговцу быстрым шагом, рванул с пояса кошелек. Тревожно звякнули монеты.

– Опробуем твой цветочек, – резко сказал он.

Пересчитывая деньги чуткими пальцами, торговец не сводил глаз с Рослин. Натану это не нравилось – но не потому, что взгляд был плотоядным. Потому что в нем не было тревоги и подозрения, хотя он ясно слышал, что рабыню хочет девочка, а мужчина против, и в то же время с легкой душой отдавал свою собственность в чужие руки, весьма ею рискуя…

Да, так было бы, если бы это был обычный работорговец. А девушка – обычной рабыней.

Цепь легла в ладонь. Натан стиснул зубы. Он не любил искать на свою голову неприятности, но сейчас риск был оправдан. Что ж, подумал Натан, остается надеяться: то, что вскоре случится, послужит для леди Рослин уроком.

Девушка покорно пошла за ним, когда он грубо дернул цепь, не сказав ни слова. Пока они шли обратно к гостинице, Натан время от времени бросал на нее взгляд – и ловил взгляд Рослин на себе, долгий, изучающий, будто ожидающий чего-то… и слегка встревоженный, растерянный.

Когда они оказались в снятой комнате, Рослин сказала:

– Какой же дурак этот торговец. Теперь мы можем оставить ее себе. Как он нас найдет?

– Он не станет нас искать, – сказала Натан, глядя на застывшую девушку. На ней была только короткая накидка, едва прикрывавшая бедра, да кожаные браслеты на руках и ногах, и кожаный пояс, к которому тянулась цепь. Девушка дрожала, едва заметно, но уже давно, будто от холода. Так и просила всем видом – не обижайте меня, мой господин, я буду послушной…

– Вон, – сказал Натан.

Рослин раскрыла рот. Широко и беспомощно, а глаза у нее стали огромные, потемневшие от потрясения.

– Ч-что ты сказал?

– Выйди, девочка. Ты еще мала, чтобы видеть такое, – сказал Натан, все так же глядя на рабыню в упор. Ты же чувствуешь мой взгляд… чувствуешь и… чего ты ждешь? Неужели малышка для тебя – помеха?

– Да как ты… – Рослин проглотила окончание фразы и твердо проговорила: – Даже думать не смей хоть пальцем тронуть мою служанку. Я не для того купила ее.

– Ты не купила ее, – резко сказал Натан. – Это я взял ее… напрокат. И мое время уходит, девочка. Так что вон, пока я прошу добром.

Интересно, а что сделал бы в ответ на это Глориндель, успел подумать Натан и понял, что не имеет понятия. Никогда он не сказал бы такого Глоринделю. Даже если бы ситуация была та же. Потому что яростью Глоринделя мнимая рабыня воспользовалась бы прежде, чем отвлеченным вниманием Натана. И бросилась бы на него первого, потому что обманулась бы безумием в его глазах и сочла бы его более опасным противником, а потому решила бы устранить первым. А маленькую девочку как противника она не воспринимала. Поэтому бросилась на Натана, оставив ее напоследок, – и хотя думала, что удачно выбрала момент, изначально была обречена.

Натан выбросил вперед руку – удар кулака пришелся девушке прямо в солнечное сплетение. Столь молниеносной реакции она не ждала, а потому с глухим выдохом осела вниз, распахнув глаза от недоумения. Натан рванулся в сторону от ее метнувшейся снизу вверх руки; что-то слабо блеснуло в воздухе, будто два крохотные луча. Натан оказался у девушки за спиной и набросил ей на шею цепь от ее пояса. Рабыня захрипела, вцепившись пальцами в сталь; Натан надавил сильнее, глядя в ее запрокинутое лицо. Судорожно пытаясь ослабить удавку, девушка дернула рукой; и снова тот же мутный двойной блеск, на этот раз – у ее щеки… Натан не ослабил хватку, хотя знал, что теперь это не имеет особого смысла. Девушка уже была мертва, когда хрустнули шейные позвонки.

Натан разжал руки. Тело тальвардской наемницы грузно рухнуло на пол. Натан поднял голову. Рослин стояла у двери, неподвижная, как статуя. Ей хотя бы хватило ума не подвернуться под руку рабыни. Хорошо. Или, может быть, нет.

Натан молча наклонился, на всякий случай наступил носком сапога чуть повыше тонкого запястья. Девушка не шевельнулась. Натан указал на ее браслет, вернее, две тоненькие иглы, высовывающиеся из скрытого кармана.

– Яд, – пояснил он. – Если бы она напала внезапно, я был бы мертв. И вы тоже, миледи.

Рослин облизнула губы. Она смотрела на труп – совсем не так, как, по мнению Натана, должны смотреть на мертвые тела маленькие девочки.

– Зачем она…

– Не задавайте глупых вопросов, – отрезал Натан. – Это же было ясно с первого взгляда. За нее просят немыслимую цену, а на поругание отдают едва ли не задаром. Но до поругания, могу спорить, ни разу не доходило. Она убивает покупателя, вычищает его карманы и возвращается к хозяину. А через несколько дней они меняют порт.

– Как ты узнал?

Натан бросил цепь, подошел к столу, сел. Ему хотелось выпить, и он едва удержался от того, чтобы попросить девчонку сбегать за вином. И только проклятый долг застрял в горле комом.

– Видал я таких, – коротко ответил он.

Рослин стояла все так же неподвижно, сложив маленькие руки на груди. Когда после долгой паузы она заговорила, Натан с удивлением услышал в ее голосе тепло:

– Ты… оказался на высоте.

Слова были взрослыми… взрослыми и глупыми, ненужными, бессмысленными. Натан хмуро посмотрел на нее.

– Мне жить хочется. И я должен защищать вас… – «От вашей собственной глупости», – хотел добавить он, но Рослин покачала головой.

– Я не о том. Ты не захотел эту женщину. Скажи: она была хороша?

Натан не знал, что ответить. Он не ожидал таких вопросов. Ждал ахов, шока, истерики – но не подобного холодного любопытства, казалось, нимало не связанного с тем, что только что на ее глазах Натан убил человека.

– Наверное, – наконец неохотно ответил он.

– Она ведь красива. Разве нет? От нее… веет… чем-то… – Рослин запнулась, но не смутившись, а будто задумавшись – словно понимала и чувствовала больше, чем могла сказать. Наконец просто нетерпеливо вздохнула и добавила: – Разве нет?

Веет… чем-то… проклятие, да. Девка была не красавицей, но что тянуло к ней как магнитом – этого не отнять. Не потому ли Натан обратил на нее внимание еще до того, как ее заметила Рослин?

– Много вы знаете для ваших лет, – проворчал он и удивленно приподнял брови, когда Рослин яростно выпалила:

– Ты не знаешь, что значат мои годы! И ты не знаешь, что я пережить за них успела! Так что молчи!

Вот как… Малышка считает себя взрослой. А не без оснований ли? В этом Натан уверен не был.

– Я хотела проверить твою верность, – вдруг сказала Рослин совсем другим тоном. – Хотела посмотреть, будешь ли ты… с этой женщиной… так же… – Она снова запнулась. Натан пристально смотрел на нее. – Я хотела узнать, может ли женщина лишить тебя разума. Теперь вижу, что нет.

– Вы странная, миледи, – проговорил Натан.

Рослин вздернула подбородок, сухо усмехнулась.

– У меня была служанка. Она предала меня ради мужчины. Я убила этого мужчину. Но моя служанка все равно осталась предательницей. Она стала моим врагом. Я хотела знать, не станешь ли моим врагом и ты.

– Вы… так вы за этим едете в Тарнас?

Глупо было думать, что эта маленькая девочка преследует предательницу, чтобы отомстить… но с этой маленькой девочкой никакая мысль не была бы слишком невероятной.

Рослин помолчала, будто обдумывая ответ. Потом сказала:

– Нет. Не за этим. Она… сама себя накажет.

Натан молча кивнул, сам не зная зачем. Внутри у него похолодело.

Все же эта девочка была не такой, как Глориндель. Она была хуже. И, кажется, гораздо хуже.

– Мы теперь не сможем плыть тем кораблем, – помолчав, сказала Рослин. – Разве что ты убьешь и хозяина этой дряни тоже. Но если он уже на борту, это будет сложно сделать, не привлекая внимания. Это плохо. Придется ехать сушей.

Она подняла на него спокойный, ясный взгляд и добавила:

– Но ничего. Я больше не тороплюсь.

Умная девочка, отстраненно подумал Натан… умная, и красивая, и очень злая.

У него было странное ощущение, словно это не его мысль.

Эллен проснулась со слабым вскриком, мокрая от холодного пота. И в первый миг не поняла, где находится, – только чувствовала ноющую боль во всем теле и колотящееся в горле сердце, еще не отличавшее сон от яви.

– Ну и ну, – насмешливо сказал Глориндель. – Крепкие же у тебя нервишки, милая, если научилась спать в седле. Не поделишься наукой?

Эллен удивленно тряхнула головой. Она задремала всего на несколько мгновений, но уже одно это было странно. Ей не так часто приходилось путешествовать верхом, и наездницей она всегда была никудышной, чем в детстве расстраивала отца, а позже, уже при дворе, заслужила немало насмешек…

– Я горничная, – сказала она, – а не амазонка.

– Да уж вижу. Это тебе и помешало стать кем-то большим, чем служанка княжны, верно? Еще и личиком не вышла. Представляю, до чего ты должна быть обозлена.

Он был не только груб и нагл – еще и чудовищно бесцеремонен. Порой Эллен казалось, что этот эльф говорит абсолютно все, что приходит ему в голову, – она сомневалась, что там зарождались сколько-нибудь содержательные мысли, но зато издевкам не было конца. И, похоже, он делал это вовсе не из желания ее унизить. Просто не мог иначе. Не умел. Для него это было так же естественно, как дышать.

Эллен не понимала, почему его никто до сих пор не убил. И его высокое происхождение не казалось достаточной причиной.

– Согласна? – словно обрадовался он, приняв ее молчание как признание его правоты. – Обозлена, ведь так?

– Так, – сказала Эллен. – Но не поэтому. А вы, милорд, напрасно меряете всех по себе.

Он усмехнулся и нахмурился одновременно – еще одна его характерная черта.

– Думаешь, напрасно? – помолчав, проговорил он. – Тем не менее я очень редко ошибаюсь.

Эллен вздохнула, попыталась сесть поудобнее. Проклятая кобыла… нет, кобыла, конечно, ни в чем не виновата. И она вполне хороша – лорд Глориндель по-прежнему поражал своей щедростью. Только вот на ней Эллен как будто еще больше чувствовала свою неуклюжесть. А может, это пристальный взгляд эльфа так на нее действовал. С той минуты, как они покинули Врельере, он почти все время смотрел на нее.

– Так почему?

– Что – почему?

– Почему ты обозлена?

Он скучал. Это было видно совершенно ясно. А Эллен чувствовала себя немного виноватой за то, что лишила его развлечения в порту. Ну да ничего, через какое-то время им должен встретиться трактир или деревня, где господин эльф сможет утолить голод своей плоти с женщиной, от которой Эллен не будет улавливать этого душного ощущения неведомой опасности…

Ты только послушай себя, Эллен. Послушай, послушай. Добросовестная дуэнья и заботливая мать…

Что-то свистнуло за ее спиной – Эллен не успела обернуться, когда ее кобыла, хрипло заржав, взмахнула передними копытами и рванулась с места. Эллен судорожно вцепилась в ее гриву, отчаянно стискивая бока лошади коленями. К счастью, кобыла пробежала совсем немного, потом сбавила темп, отфыркиваясь и тряся мордой. Эллен ни жива ни мертва обернулась через плечо. Эльф гарцевал чуть в стороне, поигрывая хлыстом, и ясно, широко, счастливо улыбался, словно ему только что сделали подарок, о котором он мечтал всю жизнь.

– Будешь дрыхнуть в седле – в следующий раз твою спину огрею, – дружелюбно пообещал он. – И впредь отвечай на мои вопросы, как только я их задаю.

Эллен молча ждала, пока он приблизится. Со стороны он был еще красивее, чем вблизи. Великолепная осанка, величественно вскинутая голова, золотистые волосы, легко трепетавшие на ветру, рукоять хлыста в поразительно изящных пальцах… Все придворные дамы перегрызутся насмерть за него. Вернее, перегрызлись бы, если бы ему суждено было вернуться в Калардин.

Эллен вздрогнула от последней мысли. Нет… она не то хотела подумать. Он, конечно, вернется туда, но князем ему не стать.

И все же она подумала то, что подумала, – этого не изменить, и пока что не важно, что это означает.

«Он просто проводит меня в Тарнас. К моему Расселу. А я… просто провожу его. Не знаю, к кому, мне все равно, я…»

Она очнулась, только когда ладонь эльфа легла ей на щеку. Это был очень мягкий жест, почти нежный. На его руке была перчатка, от нее густо пахло кожей.

– Ты меня поняла? – ласково спросил Глориндель.

И Эллен только теперь увидела, что жест, которым он сжимает хлыст, уже не изящный, а жесткий – в нем было напряжение гадюки, сжавшейся перед прыжком. Эллен дернулась, будто он уже ударил ее.

Она хотела сказать: «Да, но боюсь, милорд, вы по-прежнему меня не понимаете», уже начиная осознавать бессмысленность шантажа – он все равно будет делать только то, что хочет. Но потом вдруг вспомнила, как он, яростно сквернословя, волок ее по пристани за волосы… повинуясь тому, что она приказала. Подчинившись ей.

Эллен взглянула в его сузившиеся глаза и сказала:

– Да, милорд, я все поняла. Простите, не могли бы вы повторить ваш вопрос?

Вот так с ним надо. Вот так! Он мгновенно просветлел и убрал руку. Хлыст вернулся за пояс, улыбка стала беззаботной. Он просто не любил, когда ему перечили вслух и явно. И когда над ним смеялись. А чувствовать это он хорошо умел.

– Расскажи мне про себя, – почти попросил эльф. – Ты-то зачем едешь в Тарнас?

Он тронул коня, и Эллен двинулась за ним следом. Ей стоило обдумать заданный им вопрос, но времени на это не было.

– Там моя госпожа, – запоздало солгала она.

– Знаю. А кроме этого?

– Почему вы думаете, что есть что-то кроме?

– Ты не похожа на человека, слепо выполняющего свой долг. Во всяком случае, ты знаешь предел.

– Предел? – удивилась Эллен. – Вы, сюзерен, полагаете, что может быть предел в верности долгу?

– А ты как вассал с этим, разумеется, не согласна, – усмехнулся эльф. – Да, вообрази, я именно так и считаю.

– Вам плохо служили.

– Напротив, мне служили слишком хорошо.

Эллен почудилось, что он сказал в этой фразе больше, чем хотел. И хотя она не могла понять скрытого смысла его слов, Глориндель почувствовал свою промашку и то, что Эллен заметила ее. Он разозлился, но, кажется, несильно.

– Мы говорим о тебе, не забывай, – резко сказал он. – Давай признавайся, кто у тебя в Тарнасе.

Эллен закусила губу. В кои-то веки за день эльф не смотрел на нее, но как раз сейчас она предпочла бы видеть его глаза.

– Вы когда-нибудь любили… милорд?

Он фыркнул, и только тогда она поняла, до чего же это глупо звучит. И еще поняла, что снова ему солгала. Даже вопросом – и то умудрилась.

Почему-то она не могла сказать ему даже слова, чтобы не солгать.

– Если ты скажешь, что едешь выручать возлюбленного из тальвардского плена, я лично вспорю тебе живот и брошу подыхать в кусты, – небрежно сказал Глориндель. В его устах злой шуткой это обещание не звучало. Так что Эллен снова стоило ему солгать… вот только что было бы ложью, а что – правдой? Возлюбленного… из тальвардского плена… выручать? Вот уж не слышала больших глупостей.

– Мой возлюбленный там, – сказала она. – Но я не затем еду, чтобы его спасти. Просто мне надо… поговорить с ним на прощание.

– О, – холодно произнес Глориндель. – Сказать последнее «прости»? И тут же умереть на его руках, пронзенная вражеской стрелой? Ты для этого бросила ваш уродливый, но хоть сравнительно безопасный замок и поперлась хрен знает куда?

– Нет. Я сопровождала леди Рослин. Просто потом оказалось, что нам по дороге.

– Расскажи мне, какая она.

Вопрос застал Эллен врасплох. Она молчала дольше, чем следовало, и смогла только сказать:

– Она вам понравится, милорд. Я думаю… думаю, вы ее полюбите.

– Прелестное маленькое дитя, которое невозможно не любить? – фыркнул эльф.

– Вовсе нет.

Он снова посмотрел на нее – пристальнее, чем до того.

– Э-э, да ведь в твоем омуте те еще бесы водятся, милая, – протянул он. – Ты точно едешь к своему возлюбленному, а не смертному врагу?

Любопытно, господин эльф, – это вы столь проницательны или я столь проста?

– Знаешь, – помолчав, проговорил Глориндель, – мне тоже случалось любить человека, которого стоило ненавидеть. И ненавидеть его потом еще больше за то, что все равно продолжал любить. И если бы я мог найти эту женщину и спросить ее… спросить…

– Спросить: «Почему»? – вырвалось у Эллен. Эльф вскинул на нее глаза – и, кажется, она впервые не увидела в них ни издевки, ни ярости.

– Да, – медленно кивнул он. – Почему. И… как она могла. Если бы я мог – я бы сделал это.

– Значит, мы с вами чем-то похожи, – вымученно улыбнулась Эллен.

Он окинул ее взглядом, будто раздумывая, потом хмыкнул.

– Ну да, сделал бы, а потом удавился бы со стыда, что был таким дураком. И что рисковал жизнью для того, чтобы задать вопрос, на который все равно не получил бы честного ответа. Но вряд ли подобная мысль меня бы поколебала. Мое счастье, что эта женщина мертва.

– Ваше счастье, что вас это способно остановить.

Он снова устремил на нее пронзающий до костей взгляд – и снова Эллен от него бросило в дрожь. Но главного она добилась. Ему было интересно. Она видела. И знала, что этот разговор продолжится. А хуже всего – хотела этого. Хотела, как с Глэйвом: ткнуться лицом ему в грудь, рассказать, выплакаться, а потом принять в себя его огонь… огонь, которого сама она давным-давно лишилась. Но этого не будет, потому что Глориндель – не Глэйв. И не Рассел. И даже не тот человек, которого она видела рядом с ним в мутном зеркале и которого Рослин прочила ей в суженые. Он совсем другой. Он даже не посмеется над ней – просто одернет с таким равнодушием, что никакими плевками этого не измерить. Он не пара ей… и не друг. И даже не господин. Он никто, просто тень, которую она отбрасывает на дорогу. И с которой она разговаривает, чтобы не сойти с ума от одиночества на последнем своем пути. И которая, может быть, убьет ее, если станет совсем невыносимо. Но это еще надо заслужить.

Рядом кто-то несмело загнусавил на тальвардском. Эллен обернулась. Дорога была довольно людной, время от времени они обгоняли повозки, а их обгоняли другие всадники. И вот теперь с ними поравнялась телега старьевщика. Он раболепно смотрел на добрых господ снизу вверх и продолжал гундосить. Это было возмутительной дерзостью – в Калардине смерд не смел обратиться к дворянам первым. Эллен не удивилась бы, если бы эльф убил его, но тот, казалось, даже ничего не заметил. Приступ общительности прошел, Глориндель погрузился в свои мысли. И был, кажется, оскорблен, когда Эллен вырвала его из них, вцепившись в его рукав.

– Ну что опять? – разозлился он, тем не менее, похоже, привыкая к ее манере привлекать к себе его внимание.

Впрочем, об этом Эллен сейчас не думала. Не выпуская рукава эльфа, она ткнула другой рукой в предмет, лежавший поверх кучи хлама, которым была завалена повозка. Старьевщик перехватил ее взгляд и радостно растопырил пятерню.

– Дайте пять монет. Живо, – сказала Эллен.

– Облюбовала себе драную шаль? Потерпи до города, я тебе куплю что-нибудь поприличнее. На тебя и так смотреть – мало приятности.

– Вы даже не представляете, до чего вам повезло, милорд. Дайте мне пять монет, или не будет никакого смысла ехать дальше.

– Ты снова!.. – приняв ее последние слова за уже привычную угрозу, почти застонал эльф, но деньги отсчитал, бормоча что-то о том, как надоело ему иметь дело с этой чокнутой бабой. Похоже, у него было хорошее настроение.

Эллен протянула монеты торговцу и даже не отдернула руку от его грязных пальцев, когда он жадно вцепился ей в запястье, чуть ли не вытряхивая из ее ладони деньги. Потом приняла из его рук предмет, за который в свое время заплатила гораздо дороже, и протянула Глоринделю.

– Что за мерзость, – с отвращением сказал тот. – Сама это тащи.

– Я с радостью, милорд. Потому что эта вещь может стать нашим единственным пропуском в то место, куда отправилась леди Рослин.

Эльф взглянул на нее с интересом. Потом поморщился.

– Все равно неси сама. Это что… глина?

– Это плоть. Мумифицированная плоть.

– Хочешь сказать, оно… настоящее?!

– Вы так брезгливы, милорд? – улыбнулась Эллен.

– Неси сама, – твердо повторил он и отвернулся.

Все еще улыбаясь, Эллен убрала голову, добытую эрьеленом Глэйвом, в котомку с провизией, притороченную к седлу. Глориндель заметил это и тут же заявил, что есть провизию из этой котомки он уже не станет. Эллен засмеялась в голос – на сердце у нее вдруг стало легко. Она и поверить теперь не смогла бы, в какой ужас ее привел когда-то этот жуткий артефакт. Это было так давно… так неизмеримо давно. Тогда она еще не знала, что Рассел убил их ребенка. А сейчас эта находка, повысившая ее шансы добраться до некромантов, показалась ей хорошим знаком. Она смеялась, и эльф, кажется, чувствовал, что она рада, потому что скоро перестал злиться и заулыбался в ответ.

Налетевший порыв ветра взъерошил его волосы, на мгновение отбросил длинную прядь с левого уха. Эллен увидела, что оно изуродовано – верхняя, острая часть, отличавшая эльфов от людей, была срезана, а на ее месте остался широкий кривой рубец.

Но она все равно не перестала смеяться, хотя внутри у нее все заледенело в этот миг.

Небеса сегодня были щедры не только на добрые знаки.

В Тальварде стояла хорошая погода. Все время пути, с того самого дня, как они сошли с корабля во Врельере. Впрочем, даже и раньше – Натан не мог припомнить ни одного сколько-нибудь серьезного волнения на море все то время, пока они плыли. Как будто небеса благоволили к нему, расчищая путь. Или скорее к ним. Обоим. Небеса благоволили к ним – к нему и Рослин, пока они были вместе.

Почему-то ему становилось жутко от этой мысли.

Впрочем, дальше хорошей погоды благоволение небес не шло. Приморский воздух был свеж и не слишком влажен, тучи, время от времени сгущавшиеся в небе, ни разу не разразились дождем, будто решили только немного попугать, – но радости от этого было мало, потому что каждый дождливый день задержал бы их в пути, а Натан все больше убеждался, что в глубине души вовсе не стремится в Тарнас. И он не переставал спрашивать себя, было ли бы это так, если бы ему не приходилось сопровождать туда свою малолетнюю княгиню.

Но все это оставалось пустыми рассуждениями, которыми он развлекал себя во время их нечастых стоянок. На деле же он неумолимо продвигался на юг – туда, где, по словам Рослин, находился оплот тальвардских некромантов и где он мог разузнать про Аманиту.

Странно, но он почти не думал о ней. Из холодно светящего маяка, безжалостно притягивавшего Натана к себе, она превратилась едва ли не во второстепенную цель его путешествия… А первостепенной была леди Рослин. Она и ее… ох, нет, не капризы. Как бы ему хотелось назвать это капризами… но он не мог.

Так они и двигались на север, меж крутых холмов и сланцевых гряд. В Тальварде было мало буйной растительности, все больше равнины да холмы из песчаника. Леди Рослин переносила путешествие безропотно, но время от времени приказывала спешиться и долго бродила по скудно поросшим полям, собирая какие-то травы и коренья. Все найденное она тщательно очищала от грязи и прятала в котомку. Натану это казалось странным, а впрочем, травничество – не такое уж необычное увлечение для принцессы.