Текст книги "Зачем нам враги"

Пены оказалось слишком много, и Эллен сняла часть левой рукой. Рослин лежала обмякшая, бессильная, будто кукла, и руки Эллен скользили по ее распростертому телу, и вода, срываясь с краев кадки, гулко стучала по полу: кап… кап-кап… кап… кап…

– Я убила твоего ребенка.

Руки Эллен не были руками Эллен: это она была Эллен своих рук. Они давно уже ей не принадлежали – они зажили своей жизнью в день, когда хозяйка начисто забыла о них, пока их заливал шипящий воск. И в тот день преданные руки прокляли свою хозяйку и отреклись от нее. И сейчас, когда она умерла, они продолжали размазывать мыльную пену по телу ее убийцы.

Рослин знала, что Эллен не может ответить, – потому, видимо, ответа и не ждала. И продолжила сама, не меняя позы и все так же глядя в потолок:

– Два года назад. Это было два года назад, за месяц до гибели Рассела. Я тогда только недавно выучила новый рецепт. Нашла в старой книге, я ее купила у старьевщика за бесценок. Там разные были, больше все как лечить. А один был – как убить нерожденного ребенка. Тоже вроде бы как лечить, только мать. Избавить женщину от тягости, так там было написано.

Она чуть повела головой, будто ей было неудобно. Тяжелая масса волос заколыхалась, вода застучала по полу чаще: кап-кап-карапкапкап.

– Я нашла его и подумала: вот это я уже могу. Я не собиралась… просто подумала тогда: вот, уже могу это, знаю как. Есть все нужные травы, и слова легко смогу выговорить – они там несложные. Попробовала на дворовой собаке, Лерте – помнишь Лерту? – получилось. Только Лерта тоже умерла, и я решила так больше не делать, мне… – Она говорила легко и ровно и вдруг умолкла на полуслове, а потом так же легко окончила: – Мне страшно стало. Я просто попробовать хотела, а не кого-то убивать.

Она шевельнула ногой, круглое детское колено показалось над водой. Рослин осторожно распрямила ногу, вытянула ее, положила на край кадки. Вода хлынула потоком – на пол и на юбку Эллен. Но юбка Эллен тоже жила сама, отдельно, ей было все равно… и Эллен было все равно – она была где-то очень далеко, когда ее руки заботливо легли на бедро княжны.

– Ну вот… а потом ко мне пришел мой братик. Я знала, что он меня боится и считает… считает… сукой, – почти радостно добавила она, будто вспомнив. – Он редко ко мне приходил. И я так обрадовалась, что он пришел. Думала, может, он поиграет со мной. Он и… поиграл. Сказал: ты ведь моя любимая сестричка? Я говорю: да, Рассел, да, я твоя любимая сестричка! Я заплакала, когда это сказала. А он говорит: любимая сестричка поможет любимому братику? И я сказала: поможет, конечно, поможет… И он тогда рассказал, как ты ему надоела, и что у тебя будет ребенок, и что это плохо для всех нас. Сказал, что, если это будет мальчик, ты убьешь его и папу, и твой мальчик станет князем. И меня ты тоже убьешь, он так сказал. Я сначала не понимала, чего он хочет, а он сказал потом: я же знаю, ты ведьма. Я очень хорошо запомнила, как он это сказал тогда: ведьма. Сказал: ты же ведьма, ты должна знать, как это можно исправить. А я знала, только вот перед тем как раз узнала. И я так сделала… как Рассел меня просил. И он больше никогда меня не просил, потому что через месяц умер. Его тальварды убили и… сделали пояс из его кожи. А еще через месяц ты родила того мертвого мальчика…

– Девочку, – сказала Эллен. – Это была девочка.

Рослин подняла голову – то ли правда мучительно медленно, то ли Эллен казалось, что все в мире застыло вместе с ее сердцем. Облокотилась о край кадки, повела шеей, словно ей было тяжело держать голову под весом копны мокрых волос; на мокрых волосах прыгали отблески пламени…

Калардинская княжна Рослин посмотрела в глаза своей служанке Эллен.

Глаза Эллен не были глазами Эллен – в тот миг перестали, отказались от нее. Потому что не смогла бы Эллен смотреть своими глазами на сказочно маленькое, голое, мокрое, прекрасное чудовище и не вырвать ему сердце голыми руками. А этим глазам было все равно. Эти глаза смотрели в глаза маленькой девочки и видели в них столько смертельного горя и черной, как преисподняя, тоски, что Эллен хотелось кричать от боли – то ли за себя, то ли за нее, то ли за них обеих. Эти глаза, предавшие Эллен, почти видели, как тот, кого она так любила, приходит не к колдунье, которой надо платить (а ты всегда был скуп, Рассел, это был твой единственный недостаток, ведь никто не совершенен), и не к лекарю, который может проболтаться, а к маленькой сестре, которая так одинока, одинока-одинока и которая убьет кого угодно за ласковое слово от своего брата… или отца… или матери, но нет, ведь все боятся ее – они еще с самой колыбели ее боялись, потому что она не плакала, не кричала и родилась с открытыми глазами, которые говорили: я все понимаю … А теперь не понимала, ничего не понимала, как, почему, почему я, Рассел, но я же готова ради тебя…

На что я готова ради тебя?

Рассел, любовь моя, на что я готова ради тебя, подумала Эллен. Бросить все, бежать во враждебную страну, жить одним днем, запретить себе думать, казаться дурой, быть дурой, чтобы ни на миг не видеть того, чем ты был на самом деле… «Глупая женщина», – насмешливо прошелестел голос Глэйва в ее голове, и она послушно подумала: «Да, я глупая, потому что только глупой можно любить человека, который убил нашего ребенка руками своей девятилетней сестры, а я так хотела его любить… и только не спрашивай меня почему, я сойду с ума, если не отвечу».

Рослин рыдала. Сев в кадке, охватив руками колени, дрожа так, что расплескивалась вода. Плакала по-детски, отчаянно, навзрыд, очень громко, жмурясь и широко раскрывая рот. Ты тоже была глупой, малышка, устало подумала Эллен. Тоже притворялась глупее, чем есть, потому что нельзя ведь думать о том, что ты сделала, и о том, почему ты это сделала. Ты простила бы себе, если бы не та собака, верно? Лерта, так ее звали. Ты тогда увидела сотворенную тобой смерть и испугалась – а от этого страха тебе стало еще страшнее. Испытай ты удовлетворение или азарт – дальше было бы легко… но легко не было. Вовсе нет.

– Н-не-навижу тебя… – выдавила Рослин сквозь рыдания. – Не-на-ви… жу! Ненавижу… тебя-я…

За то, что из-за меня в девять лет ты стала убийцей, верно, малышка?

Только вот кем же я стала из-за тебя?..

Эллен взяла девочку за плечи, подняла, отерла ее простыней, помогла надеть сорочку. Потом отерла руки и, поднатужившись, подняла кадку с грязной водой, чтобы вытащить ее во двор.

Рослин стояла посреди мансарды босиком, ее била дрожь.

Эллен толкнула дверь ногой, та отворилась с тихим скрипом. Эллен перешагнула через порог и, обернувшись, мягко проговорила:

– Теперь у вас есть враг, маленькая госпожа.

На пристани пахло мочой, рыбой и тысячью тел. Все очень яркое и очень грязное: мелькали непроницаемые лица с масками одинаковых эмоций, и все это было неживым. Хотя казалось – живее некуда. Страна некромантов…

Или это просто я тут неживая – я одна, поэтому все кажется мне таким чужим?

Эллен шла по набережной, наступая на воловий помет и ошметки рыбьей чешуи. Грязные наглые дети с криками хватали ее за подол, темнолицые мужчины провожали сальными взглядами – в порту любая женщина становится желанной. Даже неживая. Страна некромантов…

Еще утром Эллен собиралась найти корабль, плывущий в Калардин. Не потому, что хотела вернуться домой, – потому, что твердо помнила странные слова Глэйва о том, что Рослин должна вернуться и выйти замуж за эльфа. Она и сама это прекрасно понимала, однако прежде ее смущало то, что это сказал ей тальвард, враг, – и как она могла доверять ему в том, что будет лучше для ее страны?

Но теперь у нее появился другой враг. Ее враг. И ей было плевать на свою страну.

Когда-то, еще в самом начале их связи, Рассел лежал на покрытой шкурами кровати, а Эллен сидела в его изголовье, поджав под себя ноги, и перебирала пальцами его волосы. Он смотрел в потолок сладостно пустыми глазами – похожая пустота возникает в глазах всех мужчин после излияния и длится всего несколько мгновений. В глазах Рассела она возникала чаще и длилась дольше, и Эллен обожала эту пустоту, млела от нее, восторгалась ею – и гордилась тем, что ее любит мужчина с этой пустотой в глазах. Он не думал о ней – он думал о завтрашней битве, всегда он думал только о битвах и только о будущих – никогда о тех, в которых победил. Прошлых побед ему всегда было недостаточно, он хотел еще и еще, в этом он был ненасытен так же, как она была ненасытна в плотских утехах. Они хорошо дополняли друг друга.

Эллен знала, о чем он думает в эту ночь, и все равно спросила – заранее предвкушая ответ:

– Где ты сейчас?

Он опустил ресницы, тихонько и с наслаждением вздохнул. Он только что встретил двадцатую весну, но ему уже не было равных – ни в постели, ни на поле боя, ни между тем и другим.

Он почему-то сказал:

– Прости.

Эллен засмеялась, быстро провела пальцами по его лбу – знала, что он это не любит, а ей очень нравилось ощущать кожей его ранние морщины.

– За что?

– Я совсем не разговариваю с тобой.

– Я не хочу, чтобы ты со мной разговаривал. Мне нравится просто быть рядом. Смотреть, как ты… думаешь.

– Я не думаю.

Он правда не думал – он жил. Проживал то, что ему предстояло завтра, но ему этого было мало, вечно мало – он предвкушал и проживал заранее.

– Тебе недостаточно убить своих врагов единожды, верно? – прошептала Эллен.

Он кивнул, не открывая глаз. Движение получилось жестким, безапелляционным. Больше ничего спрашивать в такие минуты было нельзя, но Эллен поняла это гораздо позже – а тогда она только узнавала его и была бестактна в этом, так же, как и в страсти.

– Рассел, зачем тебе столько врагов?

Он вскинул руки над головой, потянулся, как кот – Эллен сама устыдилась этого сравнения. Лорд Рассел, наследный принц княжеского рода правителей Калардина – лев, тигр, леопард, но никак не ленивая домашняя тварь.

– Врагов много не бывает, – нехотя обронил он.

– Почему?

– Тебе не понять, женщина.

– Почему?

Он запрокинул голову, не поднимаясь. Эллен рассматривала его лицо, поражаясь, как хоть что-то в мире может быть настолько безупречным.

– Твои враги – мерило твоего собственного достоинства, – помолчав, проговорил он; гораздо позже она поняла, что в ту ночь у него было на редкость хорошее настроение. – Чем сильнее твой враг, тем сильнее ты. Великие воины не станут ненавидеть мелкую сошку.

– И ты нарочно вызываешь к себе их ненависть? Чтобы доказать себе, что ты чего-то стоишь?

В другое время он дал бы ей пощечину за тень непочтения, скользнувшую в этих словах. Но в ту ночь просто слегка нахмурился.

– Мне не надо ничего себе доказывать. Но им …

– Так ты уважаешь своих врагов больше, чем самого себя?

– Я знаю, чего стою, – отчеканил он. – Знаю все, что должен знать. Мои враги – не знают.

– И ты существуешь лишь затем, чтобы доказать им это?

– Чем эта цель хуже любой другой?

Эллен медленно наклонилась, заливая его лицо своими волосами. Тогда она часто распускала их – для него.

– Ты правда думаешь, что стоит жить только во имя вражды? – Он не ответил, и она прошептала, задевая его губы своими: – Разве любви тебе недостаточно?

– Недостаточно, – сказал он.

Сейчас она шла по грязной пристани, спотыкаясь через шаг, и слабо шевелила губами – теми самыми, только они тоже от нее отреклись вслед за руками, глазами, сердцем. И та ночь кружилась перед ее мысленным взглядом, взвивалась вихрем, снова и снова. Ты сказал – это цель? В чем теперь моя цель, Рассел?

У меня теперь тоже есть враг. Вернее, два. Но один из них уже мертв и…

И что мне делать с другим?

Зачем нам враги, если мы не знаем, что делать с ними, Рассел? Этого ты мне тогда не сказал. Ты всегда убивал своих врагов и иногда приносил в родовой замок их отрубленные головы; они убили тебя и сейчас носят твою снятую кожу. У вас все было так легко и так просто – свирепо, жестоко и ясно, как солнечный свет. Вы ненавидели друг друга, но это была такая простая ненависть. Вы просто договорились: вы теперь враги, и это дает смысл жить дальше каждому из вас.

Почему же я себя чувствую так, словно все силы ушли из меня разом?

Кто-то залопотал рядом с ней на тальвардском – Эллен шагнула в сторону, не глядя протянула руку с отставленной ладонью: нет. Не знаю, что вам нужно, но нет, нет, нет…

Нет, нет, нет. Я не смогу. Я другая, не такая, как ты, Рассел. Я не ведьма, не воин. Я не смогу.

В воздухе пахло солью.

Рассел, почему? Я не могу понять… почему? В год у принцев крови рождаются десятки бастардов. Ты и сам наверняка наплодил немало. Ни один из них ни на что не может претендовать. Так почему же ты убил моего ребенка? Кого и от чего ты хотел защитить? Или… небеса, неужели ты обезумел настолько… неужели тебе уже было мало врагов?!

«Он тебя ненавидел! Ему плохо с тобой было! Он хотел от тебя избавиться! Ты так к нему прицепилась, что и в преисподнюю за ним кинуться готова! И ведь кинулась!»

И ведь кинулась…

Рассел… возможно ли… что ты просто боялся меня? Моей одержимости… о которой я сама тогда еще не знала?

Так боялся, что даже не мог убить – ни словом, ни рукой?

И ты нашел другой… способ.

Она сама не заметила, как оказалась напротив кораблей. Сине-красное знамя Калардина было прямо перед ней, в вышине. Грязный трап покачивался вместе с корпусом корабля, дремавшего на волнах. У трапа сидел старый моряк с красной татуировкой на абсолютно лысом черепе. Эллен пошла прямо к нему.

– Вы из Калардина, верно? – спросила она.

Моряк поднял на нее глаза, вынул трубку изо рта.

– Пассажиров не берем. Хотя если хочешь шлюхой для команды – подумаю.

– Мне не надо плыть. Просто я не знаю тальвардского, и мне некого больше спросить.

Взгляд моряка стал заинтересованным.

– Не болтаешь на местном? Почему же ты еще жива?

– Не знаю. Скажите, какое судно идет в Тарнас?

Моряк попыхтел трубкой. Видимо, на языке у него вертелось множество самых лестных слов, но почему-то он решил оставить их при себе. Эллен смотрела на него в упор, не мигая, не отводя взгляд.

Невероятно, но он вдруг смутился.

– Третье отсюда, видишь? С малиновым флагом. Только его тальварды ведут, ты с ними не объяснишься. Да и не возьмут они тебя. Разве что опять же шлюхой, только предупредить забудут.

– Ничего, – спокойно сказала Эллен и задрала юбку. У моряка округлились глаза. Эллен невозмутимо достала из-за матерчатого пояса, стягивавшего нижнюю сорочку, плоский кошель, в котором были все ее деньги. Оправила юбку и бросила кошель на землю.

– Тут золото, – сказала она. – Когда вы отплываете?

– Утром, – осоловело отозвался моряк.

– Когда стемнеет, я принесу вам один… груз. Груз будет кричать и сопротивляться, и вы будьте с ним поосторожнее – лучше всего заприте в трюме. Довезите до любого порта в Калардине и отведите к местным властям. Получите вдесятеро больше.

– Поня-ятно, – протянул моряк и наступил сапогом на кошель. – А ты та еще стерва, как я погляжу. Может, и не пропадешь. Ну а как мы оприходуем твой… груз?

– По правде сказать, мне все равно, – сказала Эллен.

Моряк хмыкнул, почесал трубкой лысый затылок.

– Странная ты баба. Ладно. Как стемнеет, буду ждать возле доков.

Эллен кивнула и, развернувшись, пошла прочь, чувствуя спиной взгляд моряка. В том, что он придет к докам, она была уверена – даже если он не собирался доставить «груз» в Калардин, получить живой товар, да еще с доплатой, в любом случае выгодно. А Эллен было все равно. В этом она не лгала.

«Вы вернетесь домой, маленькая госпожа, – подумала она. – Во всяком случае – я отправлю вас туда. Это единственная месть, которую я могу себе позволить».

По отношению к вам, добавила бы она, если бы осмелилась думать об этом. Мой второй враг… за ним более серьезный должок. И она, еще не признаваясь себе в этом до конца, собиралась взыскать этот долг.

Она вернулась в гостиницу, когда уже стемнело. И, поднимаясь по лестнице, услышала звуки борьбы. Хозяева внизу тоже не могли его не слышать – и Эллен только в этот миг осознала, что, когда она шла через зал, они прятали от нее глаза.

Она взлетела через два пролета и застыла, заставила себя последний пролет пройти крадучись. Лестница содрогнулась – наверху перевернули что-то тяжелое. И ни одного крика. Прокравшись на площадку перед дверью в мансарду, Эллен услышала частое тяжелое дыхание Рослин. Потом шаги – и негромкий мужской голос, говорящий на калардинском:

– Успокойтесь, маленькая леди. Не заставляйте меня причинять вам вред.

Что-то разбилось – и снова затряслась лестница. Эллен приникла спиной к стене у приоткрытой двери.

– Прошу вас, одумайтесь.

Рослин что-то сказала – Эллен покачнулась, стремительно зажала уши руками, и конец жуткой сипящей фразы на проклятом богами языке заглох, будто в отдалении. Но вкрадчивый смех нападающего прорвался в ее уши даже сквозь прижатые ладони. Не получилось. Ничего странного. Рослин еще только маленькая неопытная травница, а ее противник – видимо, не из самых слабых магов, раз его послали за ней.

«Я же знала, что это случится», – подумала Эллен, и снова что-то загрохотало. Она так и видела эту картину: маленькая девочка со страшным лицом и человек – его она себе вообще не могла представить – кружат по комнате, будто кошка с мышью… и вот только как узнать, кто здесь кошка, а кто мышь?

Пролетом ниже стояла масляная лампа с тлеющим огоньком. Эллен метнула к ней взгляд, быстро сглотнула. Успею или нет? Думая об этом, она уже скользила вниз – все так же тихо, куда тише, чем поднималась. Подхватив лампу, она вернулась наверх и, набрав полную грудь воздуха, ступила к двери.

Человек, которого прислали за Рослин, видимо, все же был не особо силен, а его хозяева – глупы, или они недооценили девочку, или – Эллен склонялась к последнему – она просто была им не так уж и нужна. Иначе они послали бы как минимум двоих, чтобы одна глупая слабая женщина не смогла привлечь внимание единственного противника, всего лишь громко хлопнув входной дверью, а потом, когда человек (совсем молодой, она успела заметить) бездумно обернулся на звук, плеснуть ему в лицо кипящим ламповым маслом. Черная трава калардинской княжны наверняка подействовала бы лучше, но та так и не нашла для нее всех нужных частей.

Рослин – как была, в одной ночной рубашке, с растрепавшимися волосами – протянула ей руку, безвольно, умоляюще. Эллен не думая вцепилась в нее и выволокла в коридор, мимо орущего и выцарапывающего сожженные глаза человека. Они слетели вниз по лестнице, через зал, во двор – у Эллен не было времени смотреть на лица чужих людей, не было времени думать, что будет, если за ними пошлют погоню. Ее ноги вдруг будто оторвались от земли, она не чувствовала неровностей грубой кладки мостовой, по которой ступала. Она мчалась по темным улицам, ослепнув от редко и внезапно выныривавших из мрака огней и яростно стискивая в кулаке маленькие детские пальцы… какие-то не такие, как всегда… другие…

Теплые – поняла она, только когда они стали выскальзывать из ее ладони.

Эллен круто развернулась. Рослин стояла на коленях в грязи и, всхлипывая, пыталась подняться.

– Голова…

– Что?

– Голова… я… ее там оставила…

Мгновение Эллен не понимала, о чем она говорит, потом вспомнила – черный иссохший шар в этих маленьких… теплых… пальцах. В этом обрывочном образе у чудовищной головы почему-то было лицо молодого мага, которого она только что ослепила.

– Мы должны вернуться…

– Возвращайся, – немедленно ответила Эллен. – И завтра отправишься в свой Тарнас. Вместе с этим ублюдком. А потом он сдерет кожу с тебя и сделает из нее пояс. Нет, он вырвет твои глаза. И вставит их себе. Его могущественные друзья ему их приживят.

Рослин смотрела на нее с таким ужасом, какой Эллен никогда и не мечтала в них увидеть. Но только теперь ей не было от этого радостно. Ей было горько и отчаянно хотелось плакать.

Рослин обхватила плечи руками, всхлипнула.

– Он… он сказал, что отвезет меня домой… в Калардин. Но я ведь… не хочу.

Эллен вздрогнула. Вспомнила слова Глэйва – и ничего не сказала.

Рослин всхлипнула снова.

– Ты пришла… а я думала, ты не придешь…

– Пришла. Пойдемте, у нас мало времени. – Она договорилась встретиться с калардинским моряком у доков с наступлением темноты, а уже давно стемнело.

– Что… куда?..

– Я нашла для вас корабль, – коротко сказала Эллен.

Рослин вскинула голову.

И вдруг спросила то, что Эллен меньше всего ожидала от нее услышать:

– Разве ты не поедешь со мной?

«О нет», – ядовито подумала Эллен – и почувствовала отвращение к себе. Все, что только что произошло, промчалось сквозь ее сознание и лопнуло кровавым пузырем. Молодой тальвард хотел отвезти калардинскую княжну домой… и Эллен почему-то не думала, что он лгал, наивно надеясь ее обмануть. Тальварды хотят, чтобы Рослин вернулась назад, и вряд ли они желают ей добра.

Эллен тоже не желала ей добра и тоже хотела отправить ее в Калардин.

«Я почти уже стала тальвардкой», – подумала она, но не улыбнулась этой мысли.

– Ты не поедешь со мной? – настойчиво повторила Рослин.

– Нет, – ответила Эллен.

– Но ты же хотела… ты хотела, чтобы…

Не можете закончить, маленькая госпожа? Маленькая… такая маленькая, а уже чувствуете, что можно и чего нельзя говорить.

– Кое-что изменилось, – сказала Эллен. – Вы поедете… в одну сторону, а я… пока останусь здесь.

Рослин посмотрела ей в глаза.

И вдруг кинулась к ней, крепко охватила руками, ткнулась ей в грудь лицом.

Эллен помедлила. Потом положила ладони на ее костлявые озябшие плечи. «Как она похудела», – отстраненно подумала Эллен. Рослин не плакала – просто стояла, прижимаясь к ней с неимоверной силой. Потом вскинула голову и посмотрела на нее уже совсем другими глазами.

– Где мой корабль?

Сейчас можно все изменить, вдруг в каком-то бешенстве подумала Эллен. Сейчас, да, можно сейчас, ВСЕ изменить! Она не знала, что – все, и думать не хотела, не умела, отказывалась – так было проще.

И Эллен сказала:

– Там, – махнув рукой на покачивающийся у пристани корабль.

В ночной тьме цвет его флага нельзя было различить, и калардинская княжна узнает цвета своей страны только завтра утром, когда взойдет солнце.

«А я пока, – подумала Эллен, – останусь здесь».