Текст книги "Зачем нам враги"

Он вдруг обернулся через плечо на ходу, словно почувствовав ее взгляд, и она, набрав воздуху в грудь, закричала:

– Рассел!

И тогда из его глаз выросла вспышка. Белая и яркая, она медленно разливалась вокруг, будто вытекая из его лица, закрыв собой сначала это лицо, потом фигуру, потом тальвардское войско, а потом и весь мир. Пока эта вспышка ширилась и росла, Эллен все еще бежала, уже не крича, уже без его имени в голове, потом с бега перешла на шаг, споткнулась несколько раз, остановилась, упала на колени.

Ее ладони уперлись в землю, голова тяжело поникла между плеч, и Эллен стояла так, разучившись хотеть и думать, раздавленная затопившим весь мир белым светом, и слышала только песню – тягучую, страстную, самую прекрасную из всех существующих, и понимала каждое слово, и плакала, только по ее щекам вместо слез текла кровь.

Натану не нравилось это селение – ох до чего же оно ему не нравилось, еще до того, как он увидел его – только почуял запах жареного мяса, душный, приторно-сладкий, и хотя желудок за день успел опустеть, Натан ощутил приступ тошноты. Будто там, на этих кострах, жарили человечину.

Будь его воля, он обогнул бы деревню десятой дорогой, но выбора не оставалось: жизнь Эллен была на кону. И его поразило, что для него это, оказывается, имеет значение.

– Ей нужно спать, – сказала Рослин почти умоляюще, так, будто это зависело от Натана.

Он вез Эллен на своем коне, придерживая ее перед собой в положении полулежа. Эллен не приходила в себя с того самого момента, когда упала посреди поля, которым шли тальварды. Натан не понимал, что произошло и зачем она вообще туда пошла. Он даже пропустил момент, когда она отделилась от их маленького лагеря, и вместе с Глоринделем прибежал на крик Рослин, когда она, ускользнув так же тихо, стояла на вершине холма и кричала, но Эллен уже не могла ее услышать. Она была слишком далеко – сперва брела, спотыкаясь, по полю, потом вдруг побежала прямо на тальвардов, потом снова перешла на шаг и вдруг рухнула, прижимая руки к лицу. С Рослин немедленно случилась истерика – Натан никогда ее такой не видел, она рыдала и билась в руках Глоринделя, захлебываясь слезами и требуя, чтобы они скорее пошли туда, вниз, пока Эллен не умерла. Натан и сам пошел бы, но что его в самом деле удивило – так это реакция Глоринделя. Ему полагалось фыркнуть и сказать: «Дура, сама виновата», – но он лишь взглянул на Натана так, что тому не понадобились никакие слова.

Он спустился с холма с другой стороны, чтобы не привлекать внимания тальвардов, обогнул его и, пригибаясь, побежал вперед, туда, где ничком лежало упавшее тело. Почва пружинила под его ногами, будто он ступал по трясине. Когда Натан добрался до Эллен, тальварды уже прошли, оставив за собой густую пелену пыли, и в этой пыли Натан, перевернув Эллен, увидел ее лицо: застывшее, цвета пепла, с широко распахнутыми остекленевшими глазами, из которых текла кровь. Натан решил бы, что она мертва, если бы не сиплое, надрывное дыхание – будто у нее было пробито легкое. Натан поднял ее, чувствуя, как пальцы леденеют от ужаса, и только когда ощутил нестерпимую легкость ее тела на своих руках, понял, что его так испугало: Эллен стала как две капли воды похожа на умирающую эльфийку, которую он и Рослин нашли в логове Сколопендры.

Когда Рослин увидела их, она вырвалась из рук Глоринделя, подбежала, велела опустить Эллен на землю, схватила ее лицо в ладони. Калардинскую княжну трясло, но взгляд ее был холодным и ясным взглядом лекаря, привыкшего видеть смерть и останавливать ее. Она кратко сказала: «Прочь», и Натан беспрекословно отошел в сторону. Глориндель приблизиться даже не пытался – только смотрел на них обеих долгим, растерянным взглядом, и Натан знал: он не хочет, чтобы Эллен умерла.

Они стояли рядом, не обменявшись ни словом, пока Рослин что-то шептала над телом Эллен, вкладывала ей в рот какие-то свои порошки. Потом она позвала их и сказала:

– Ее надо отвезти туда, где темно. В какое-нибудь место, куда не проникает свет. Ей надо поспать там.

– Она выживет? – спросил Натан.

– Я не знаю, – беспомощно сказала Рослин и посмотрела на Глоринделя. – Ей нужно спать, давайте отвезем ее куда-нибудь в темное место, пожалуйста!

Так они и оказались в той деревне. И в этом не было ничьей вины.

Впрочем, это неправда. Натану хотелось так думать, но он лгал сам себе. В этом была его вина. Не Эллен, которая то ли по глупости, то ли по ей одной ведомым причинам подставила себя под удар; не Рослин, которая беспрестанно твердила «Ей нужно спать», будто забыла все остальные слова; не Глоринделя, который именно теперь перестал упрямиться. А его, Натана. Он почти сразу получил подтверждение своих смутных опасений – но ничего не сделал.

Потому что когда голова Эллен лежала на его плече, он мог думать лишь о ее застывшем лице и губах, шептавших: «Неужели ты меня не узнал?..»

«Кто ты, кого я должен был в тебе узнать?» – без конца думал он, и эти мысли сводили его с ума, так что он действовал не задумываясь, когда они въехали в деревню и эльф обратился к первому встречному человеку с просьбой о помощи. Им дали помощь: отвели к дому сельского старосты, тот лично распорядился, чтобы их обеспечили всем необходимым, а Эллен выделили дальнюю комнату, где закрыли все ставни и заложили все щели.

Натан сам отнес ее туда, положил на постель, потом в полном мраке тронул ее лоб. Лоб был влажный от холодного пота, а глаза – Натан знал, хотя и не видел их в темноте, – все так же смотрели вверх. Кровь из них уже не текла, она запеклась вокруг глазниц бурой коркой и царапала Натану пальцы. Не думая, что делает, он наклонился и вслепую нашарил губами ее рот. И отстранился почти сразу, передернувшись от ощущения, будто целует труп.

– Отдыхай, – шепнул он, снова проводя рукой по ее лбу. – Отдыхай…

Кто-то что-то сказал от двери – на тальвардском, мягким, вкрадчивым голосом. Натан обернулся, рассеянно переспросил на калардинском: «Что?» – хотя все понял бы, просто толком не расслышал. Фигура в дверном проеме поклонилась, повторила:

– Господин, наверное, тоже желает отдохнуть.

Он помотал головой, отгоняя навалившуюся на плечи усталость, поднялся, вышел. Фигура на пороге оказалась слугой, маленьким скукоженным человечком с изогнутой шеей: из-за этого недуга он все время смотрел снизу, как бы исподлобья, и Натана снова что-то кольнуло – второй раз после того, как он почуял доносившийся отсюда запах.

Все разговоры с местными вел эльф: он говорил на тальвардском так же свободно, как на калардинском, к тому же у него был язык хорошо подвешен. Денежная компенсация за неудобства, разумеется, воспоследовала, и староста не стал от нее отказываться, чем эльфа, кажется, возмутил. Он сразу надел свою обычную маску сукиного сына и высказал старосте все, что думает по поводу его бескорыстного стремления помочь путникам, попавшим в беду. Староста – невысокий плотный человек с красным лицом и шрамами от ожогов на руках – слушал, кивая, и сдержанно улыбался. Держался он с большим достоинством и чем-то напоминал Натану убийцу, прикидывавшегося работорговцем в порту Врельере. У старосты была дочь, гибкая рыжая кошка с дикими глазами, и она Натану напомнила наемницу, неумело прикидывавшуюся рабыней. Это его встревожило и было еще одним сигналом, но тогда Натан не расценил это как сигнал – он думал одновременно об Эллен, о слуге с искривленной шеей, о лорде Глоринделе, который уж слишком нагло вел себя со старостой и уж слишком плотоядно посматривал на его дочь…

Только о Рослин он не думал. О единственном, о чем думать и правда стоило.

«Если он еще полезет под юбку этой дикарке, будут неприятности», – расстроенно размышлял Натан вечером этого длинного дня. Он сидел на скамье у входа в сельский трактир, сжимая в руке кружку с вином, и смотрел на звездное небо. Звезды тут были не такие, как в Калардине, – как будто дальше и холоднее. Где-то среди них, наверное, пряталась мифическая звезда, за которой шли тальварды. «Теперь их не нагоним», – подумал Натан, все так же глядя в небо, и эта мысль вызвала у него облегчение. Впрочем, нагонят – он это знал, потому что знала Рослин, а она именно так и сказала, когда он проводил ее ко сну. Она тоже устала, и ее глаза в ободках глубоких теней казались такими же большими, как слепые глаза Эллен, глядевшие во тьму.

– Я тоже должна поспать, мы обе, – сказала она Натану. – А завтра все будет снова хорошо, и мы пойдем дальше.

И обняла его, а он обнял ее. И пошел из дома прочь, во двор, встретив по дороге Глоринделя, приперевшего дочь старосты к стене и что-то ворковавшего ей на тальвардском – слишком тихо и быстро, чтобы Натан, с его скудными знаниями, мог разобрать.

Но даже его знаний хватило, чтобы понять то, что он услышал, когда устало потягивал вино во дворе трактира. Понять – но все равно ничего не сделать. И за это ему не было прощения.

Сперва он даже не вслушивался, хоть неоднократно повторившееся слово «девочка» могло бы привлечь его внимание. Но он слишком беспокоился за Эллен и сердился на Глоринделя, поэтому встрепенулся, только когда до его слуха донеслось «маленькая ведьма». Натан выпрямился, огляделся, пытаясь определить, откуда доносится разговор двух приглушенных мужских голосов.

Оказалось, что говорят у него прямо над головой: чуть выше скамьи в стене трактира располагалось окно, неплотно прикрытое ставнями. Натан не стал оборачиваться, только выпрямился в струну, откинулся назад, прислонившись к стене спиной, вытянул ноги. Он слушал, и понемногу тошнота, приступ которой он ощутил утром, снова подступала к горлу.

– Ты предлагаешь мне попрать святой долг гостеприимства, Горк. Я не могу на это пойти. Даже если они враги.

– Они не враги. Все гораздо хуже. К тому же я говорю только о девочке, трогать остальных я тебя и не прошу.

– Это меня и смущает – ну что ты, подумай сам, такая маленькая девочка…

– Ты ничего не знаешь, Эррей. Именно таких маленьких девочек они и предпочитают делать глашатаями. Бог Первородный ведает, что случится с нашей деревней, если мы будем медлить.

– Не знаю, Горк. Мне кажется…

– Эррей, я не верю, что ты не ощутил того, что в ней живет.

Эррей не ответил, но Натан хорошо представлял себе выражение его лица. Да, староста ощущал то, что в ней живет. Как и сам Натан, как Эллен, как все, с кем леди Рослин сталкивала жизнь… или смерть.

«Она ведь приносит смерть всем, кому переходит путь, – вдруг подумал он. – Рабыня из Врельере, купец, которого я убил в трактире, Стэйси со своими людьми… Я, Глориндель и Эллен. Дело только за временем».

– Хорошо, Горк, – проговорил наконец голос за окном. – Делай, как считаешь нужным.

– Это мудрое решение, Эррей.

Натан услышал, как внутри хлопнула дверь, и поднялся. Он успел завернуть за угол, прежде чем староста вышел из трактира – один. Его неизвестный собеседник остался внутри. Значит, предпринимать немедленных действий, в чем бы ни была их суть, они не намерены. И значит, еще есть время.

Есть время, Натан? Время на что? Разбудить Рослин, вытащить Глоринделя из постели старостиной дочки, поднять Эллен?.. Последняя мысль его и остановила. Да, поднять Эллен, когда ей нужно спать в полной тьме и видеть сны, которые, может быть, вернут ее к жизни… а может, и не вернут. Зато жизнь Рослин могут отнять. Только одной Рослин, ведь Горк, кем бы он ни был, сказал, что остальных трогать не следует.

Эллен или Рослин. Только одна из двух. Ему предстояло сделать выбор. Это казалось легко: Рослин была его госпожой, защитить ее – его долг… и она так плакала в его руках, умоляя ее не бросать.

Эллен ни о чем его не умоляла. Могла бы. Но не стала. Чувствовала, наверное, что не вправе.

«Но они ведь не будут действовать немедленно. А для нас главное – дождаться утра, Рослин сама так сказала», – подумал Натан и, приняв решение, твердым шагом направился в дом старосты.

Впрочем, в выделенную ему комнату он даже не зашел. Вместо этого прокрался туда, где, как он знал, спала Рослин, заглянул, убедился, что все в порядке, и, сев на пол, оперся спиной о дверь. Все в порядке, он проведет ночь здесь, и никто не войдет в эту комнату иначе чем через его труп. Только дождаться бы утра, а утром… утром все будет хорошо. Рослин так сказала: все будет хорошо. И для нее, и для Эллен, и Натану не нужно выбирать между ними.

Он думал так, не подозревая, что уже сделал выбор.

Пробуждение следующим утром было худшим пробуждением в его жизни. Он ощутил страх, еще толком не перейдя из сна в явь, потому что совершенно не помнил, как уснул, и не понимал, почему такое могло произойти. Голова, веки, язык будто налились свинцом, тело одеревенело, даже пошевелиться было трудно. Но хуже всего то, что он лежал в постели. В той самой комнате, которую ему отвели.

Ставни были распахнуты, комнату заливал солнечный свет, а снаружи, с улицы, доносился гул голосов. И запах дыма. Удушливый, сладковатый, тошнотворный. Такой сильный, что Натан внезапно понял: вчера этого запаха не было, было лишь его предчувствие, к которому он не прислушался.

И теперь его госпожа, наверное, уже мертва.

Натан вскочил, быстро огляделся в поисках своего меча, не найдя, бросился к двери. Она оказалась заперта. Он не стал тратить время на попытки ее выломать и без раздумий перемахнул через подоконник – благо всего-то второй этаж. Падая, инстинктивно сгруппировался, погасив силу удара, – и отстраненно подумал, что не делал ничего подобного очень давно. Натан выпрямился, чувствуя, как больно колотится сердце. Дом старосты находился на одной из двух главных улиц городка, вчера вечером здесь сновало полно народу, а сейчас было совсем пусто.

С другой стороны дома к небу лениво поднимался столб серого дыма.

Это был, кажется, какой-то сарай – здание совсем небольшое, а главное, стоявшее особняком. Рядом громоздились обугленные обломки дома, похоже, сгоревшего недавно. Дом так и не отстроили, а сарай каким-то чудом уцелел, будто специально ждал этого дня. Его обложили зелеными ветками, наломанными со слив и яблонь, не дав ни одного полена – словно хотели, чтобы она не сгорела, а задохнулась в едком дыму молодых ветвей. Было ветрено, дым рвался вверх и к западу тугим жгутом, но огонь еще не разгорелся как следует – молодая зелень горела плохо. Рослин кричала. Натан слышал ее крики, пока бежал, но они смолкли, когда он достиг места казни. Наверное, она потеряла сознание. А может, он уже опоздал.

Тальварды стояли вокруг сарая полукругом, их собралось не меньше полусотни. Натан влетел в их толпу, как таран, разбив стену людских тел, но замешательство толпы длилось всего мгновение. Натан рванулся к сараю, но его тут же схватили несколько пар крепких крестьянских рук. Тальварды смотрели на него в молчаливом напряжении, без враждебности – скорее с жалостью. Мутнеющий взгляд Натана выхватил из толпы вдруг сделавшихся одинаковыми темных лиц старосту, а через мгновение – странного маленького человека в черной робе и такими же черными провалами глаз на заостренном лице. Он будто хотел заговорить и не решатся, словно не был уверен, что смысл его слов будет понят.

– Горк… – хрипло сказал Натан и закашлялся от дыма, дравшего горло. – Ты Горк, так ведь?

Он говорил на калардинском, но Горк понял его. Помедлив, он кивнул и шагнул вперед. Его цепкий взгляд не выпускал глаза Натана.

– Так, калардинец, – медленно сказал он на тальвардском, тщательно выговаривая каждое слово. – Не бойся. И прости нас. Ты не знаешь, какое зло было рядом с тобой и твоими друзьями.

– Они мне не друзья, – сказал Натан. – А она – все, что… у меня есть.

– Это неправда, калардинец, – ответил Горк все так же на тальвардском, хотя явно понял его слова. – Послушай. Ею руководит демон. Это очень злой и темный демон. Он уже свел с ума детей Тальварда, он забрался в умы детей Калардина, и кровь эльфов скоро зальет эти земли, как море, и мы потонем в ней раньше, чем вы. А эта страшная девочка помогает ему, калардинец. Не говори, что ты этого не знал.

– Не знал, – выдавил Натан. – Я не знаю, о чем ты говоришь, но она моя госпожа, мой долг защитить ее, я…

– Ты не должен так говорить, калардинец. Ты должен делать, а ты говоришь. Она тебе не госпожа. Она кукла. А в ней зверь. В прежние времена мы предавали огню ведьм и ведунов. Тогда те, кто черпает силу из мертвых, еще не свели с ума детей Тальварда. Нас осталось совсем мало, и мы скоро умрем, но не раньше, чем решат боги. Если бы эта маленькая ведьма осталась здесь, погибли бы мы все. И вы тоже, калардинец.

– Неправда. Мы ушли бы сегодня. Мы просто просили помощи, – бессильно сказал Натан. Четверо мужчин держали его все так же крепко, не ослабляя хватку. Один из них сжимал его правую руку, выкрутив запястье, и Натан чувствовал, как снова просыпается тупая боль в недавно зажившей ране.

– Вы уйдете. Ты, слепая женщина и… эльф. – Горк запнулся перед последним словом, покачал головой, будто хотел что-то сказать и передумал. – Мы не трогаем эльфов. Это демонам нужны эльфы, а мы просто хотим жить.

– Она тоже, – прохрипел Натан. – Проклятие, ей же только одиннадцать лет!

– То, что в ней, намного старше. С ней говорят демоны, и ведьма должна умереть. Все беды и нашей, и твоей земли, калардинец, от того, что мы перестали очищать ведьм пламенем.

Он говорил и говорил, а Рослин уже не кричала. Натан смотрел на сарай, окутанный плотной пеленой дыма, так, что уже и двери было не разглядеть, и думал: она не кричит. Кричала, будто звала меня, а теперь не кричит, словно не надо уже звать, а этот подонок, этот детоубийца говорит, говорит и…

– Очищение пламенем, – повторил Натан и, будто очнувшись, закричал: – Очищение пламенем! Вы знаете про очищение пламенем?!

Они знали. Натан понял это по изменившемуся лицу Горка.

– Ты хочешь пойти за ней в огонь?

– Да, и вы отпустите ее, если мы оба выйдем живыми!

– Вы не выйдете.

Будто в подтверждение его слов внутри сарая что-то затрещало, и мгновение Натану казалось, что стены хилого строения сейчас обрушатся внутрь, как стены карточного домика. Он услышал слабый треск и увидел отблески пламени у самой земли.

И вдруг вспомнил Эллен – здоровую, зрячую, сжимающую обгорелую палку всей ладонью.

Внезапно толпа всколыхнулась – так же, как при его появлении. Он попытался обернуться, но увидел только могучее плечо державшего его мужчины, и за ним – напряженные лица.

Но зато он слышал – шаги. Стремительные, отдававшиеся вдоль всей улицы гулом, хотя пламя уже трещало громко, а низкие неровные стены домов не могли создать эха.

Я могу узнать его по звуку шагов, подумал Натан и снова вспомнил Эллен – и в этом воспоминании она лежала на земле, погрузив руки в грязь, хотя он, кажется, никогда не видел ее такой.

Эльф вошел в толпу, и его не схватили, как Натана, – напротив, дали дорогу. Натан взглянул ему в глаза и понял почему.

Глориндель был без рубахи, в одних только штанах, явно натянутых наспех, а рыжеволосая дочь старосты Эррея бежала за ним, как собачонка, и что-то быстро, невнятно лопотала заискивающим медовым голоском. Белая ночная рубашка, неплотно запахнутая на груди, почти не скрывала полные груди, меж которых свисал на кожаном шнурке продолговатый амулет. Что-то кольнуло Натана при его виде – будто он когда-то видел нечто подобное. А потом вдруг некстати вспомнил: такой носили староверы в самых диких уголках Калардина.

Но эти люди не были дикими. Они жили в затерянной деревне и сжигали ведьм на кострах из молодых побегов, но они совсем не были дикими. Напротив – в черных глазах Горка угадывалось куда больше знания, силы и разума, чем в глазах лорда, которому когда-то присягнул Натан… И, наверное, поэтому он не пытался вырваться.

Он все время думал: а что, если они правы?

Глориндель остановился напротив Натана, в нескольких шагах от сарая. Скрестил руки на груди. Его лицо было совершенно непроницаемым. Говорить с Горком он не стал, но Натан вдруг понял, что думают они об одном и том же. И уверился окончательно, когда Глориндель взглянул на него, и Натан увидел в его глазах затаенное облегчение.

Это было жуткое и очень опасное мгновение. Натан моргнул, тяжело тряхнул головой. Ему стоило большого труда выдавить хоть слово – язык заплетался и лип к пересохшему небу:

– Очищение… огнем… Можно вытащить… ее…

Ресницы Глоринделя дрогнули. Он посмотрел на поднимавшееся пламя, снова на Натана и сказал только одно слово:

– Эллен.

Эллен. Да, конечно, он тоже подумал об этом: Эллен. Тусклое пламя уже объяло сарай, и Эллен единственная, кто может войти туда и вынести Рослин. Потому что она не чувствовала боли от огня и была почти богом.

Но только Эллен, израненная, ослепшая, лежала сейчас в дальней комнате, в полной тьме, и спала. Рослин умирала в этом задымленном аду от того, что вчера Натан не пожелал тревожить ее служанку, и потревожить Эллен теперь означало бы обречь на смерть их обеих. Да, обеих, а не только одну из них, что ты и сделал, Натан.

– Эллен, – повторил Глориндель и улыбнулся.

Натан вскинул на него изумленный взгляд. Нет, эльф не о том говорил. Он вовсе не предлагал позвать Эллен и приказать ей идти в это пламя, вот еще. Как малодушно это было бы со стороны здорового мужчины… пусть даже он и чувствует боль от огня.

Натан ощутил волну жгучего, всепоглощающего стыда и вздрогнул, когда эльф повторил в третий раз – выкрикнув это слово и почему-то уже почти смеясь:

– Эллен!

И у Натана на миг возникло дикое ощущение, что Глориндель обращается к нему по имени.

Эльф быстрым шагом подошел к нему, схватил за плечи, взглянул в лицо расширившимися глазами, блестевшими от непостижимой для Натана радости.

– Всеблагие небеса, как вы все-таки похожи, – прошептал он. – Ты тоже… Стоит мне на тебя посмотреть, Натан, и… и я знаю, что должен делать дальше. Так всегда было, и там, в самом начале, помнишь? Я потому так и доставал тебя. Хотел, чтобы ты не выдержал первым. Потому что, знаешь, это так жутко – когда тебя все время заставляют поступать правильно.

– Что вы…

– Молчи, Натан, ради всего святого, – перебил эльф и сжал его плечи крепче. – Знаешь, я ведь именно поэтому так и не смог с ней переспать. Смешно, правда? И поэтому не выбил из нее то, что хотел знать… поэтому просто ехал вместе с ней. Потому что она так сильно напоминала тебя. А мне тебя не хватало. Все время не хватало, потому что ты, друг мой, вечно умудрялся вовремя сказать то, что я должен услышать. Как и она. Спасибо… передай ей за это.

– Нет! – крикнул Натан, поняв, что он собирается сделать, потому что все эти слова, так много слов сейчас, когда дорого было каждое мгновение, могли означать только прощание. Если бы его по-прежнему не держали, он сам схватил бы эльфа и не позволил бы ему пойти на почти верную смерть ради той, которая и так собиралась его убить, пусть даже сама не хотела этого. Но тальварды не выпустили его, и Натан только бессильно смотрел, как эльф идет вперед, как вязкий серый дым тянется к нему, будто слепой хищник, почуявший приближение жертвы, как бросается на него и обволакивает с ног до головы, втягивая в свое ненасытное чрево.

Потом Глориндель исчез в огне.

Эллен чувствовала жар.

Он был последним, что она ощутила перед тем, как умерла, и первым, что почувствовала, когда воскресла. Сперва в глазах, будто бы изнутри, за зрачками, у нее развели костер, потом – во всем теле, в каждой клетке, словно ее кровь превратилась в огонь. И самое главное – это было больно. Не просто горячо, но и больно. И Эллен любила эту боль так, как ничего никогда не любила прежде.

И она была бы счастлива, если бы вдруг не поняла, что источник жара находится вовне.

Эллен рывком села, шаря руками вокруг себя. Она находилась в полном мраке – то ли пещера, то ли подземелье, в которое не проникает ни единый луч света. Но постель под ней была широкой и мягкой, хотя и влажной от ее пота. Эллен спустила ноги на пол – холодный и дощатый. Не земля и не камень…

Но она отметила это лишь краем сознания – все остальное ее естество заполнило давящее ощущение жара. Казалось, оно шло со всех сторон, будто она была заперта в огромной бочке, которую подогревали на медленном огне.

Эллен встала, взмахнула руками, пытаясь нащупать опору. Поколебавшись, ступила вперед и почти сразу задела пальцами дверной косяк. Помещение, выходит, было небольшим, да только ей уже надоело передвигаться по нему вслепую. Она хотела выйти к солнцу.

Эллен толкнула дверь и зажмурилась, заранее пряча глаза от удара света. А когда открыла их, поняла, что не от чего прятаться.

В соседнем помещении было так же темно.

Эллен остановилась, медленно подняла руку к лицу, ощупала глаза. Вокруг них запеклась какая-то корка – сухая и твердая. Эллен попыталась сковырнуть ее и поморщилась от боли. А через мгновение поняла: это же кровь. Это моя кровь. Кровь текла у меня из глаз и…

И я смотрела на Рассела. Смотрела, как он уходит от меня дальше и дальше, сливаясь с темной толпой тальвардов.

«И это было последнее, что я видела. Больше не на что стало смотреть», – подумала Эллен и, тяжко привалившись плечом к дверному косяку, закрыла глаза.

Бесполезные глаза, которые больше не были глазами Эллен… от которых Эллен больше не было никакого проку.

Она хотела заплакать, но не смогла, как будто белой вспышкой ей выжгло и слезные железы тоже. А может, и не вспышкой… может, их выжгло огнем, который она по-прежнему ощущала вокруг себя. Эллен стиснула зубы, глухо, сдавленно застонала, сама испугавшись того, как прозвучал этот стон, с силой оттолкнулась от стены, выставила вперед руки. Надо было идти вперед, надо было выбраться отсюда, из этого душного места. Она никого не звала, странным образом чувствуя, что людей поблизости нет. И это ощущение подхлестывало ее, гнало вперед, нагнетало в душе новую, еще более мучительную тревогу.

Глориндель. Натан. И Рослин.

Кто-то из них сейчас в этом огне.

Это был какой-то дом – довольно большой, с деревянными полами, гладко обструганными порогами и низкими притолоками. Эллен шла по нему вслепую, держась за стены, но уверенно – общее ощущение огненной ловушки сменилось ощущением, что огонь находится в строго определенном месте и больше не угрожает Эллен – теперь он угрожает кому-то другому. И вместо того, чтобы бежать, Эллен шла на него, как на свет маяка. Свет, который она теперь не могла видеть, но снова могла чувствовать. И от этого вернувшегося ощущения ее переполняла безумная, бессмысленная радость.

Она сразу поняла, когда оказалась на улице, – по тому, как резко посвежел воздух, и одновременно усилился жар, и появился густой горький запах гари. Эллен на миг застыла в растерянности, не имея ни малейшего представления, где находится и что ее окружает, а потом доверилась своему вновь заговорившему телу, которое так охотно откликалось на зов жара. Сперва она шла, держась за бревенчатую стену дома, из которого только что вышла, потом отпустила опору, перешла на бег. Она не видела окружений и преград, но ни разу не споткнулась, ни разу не наткнулась на плетень или стену – огонь был ее поводырем. Огонь и тот, кто в нем горел.

– Стойте! – закричала она, сама не зная, к кому обращается. – Стойте, нет!

Наконец появились звуки. Треск огня, звук всеобщего движения, гул людских голосов, ее собственный крик – все это захлестнуло ее с такой силой, что на мгновение она утратила путеводную нить далекого жара и в первый раз споткнулась, чувствуя, что теряет равновесие. И в то же мгновение услышала, как кто-то зовет ее по имени, потом кричит: «Да пустите же вы меня!» – и снова зовет, снова и снова, крик приближался, и в нем было столько мольбы… Но только когда руки этого человека подхватили ее и не дали упасть, Эллен поняла, что это Натан. Не потому, что узнала голос, – просто некому больше было, либо Натан, либо Глориндель, а у Глоринделя горячие руки. Это она помнила хорошо: такие горячие руки…

Руки Натана были холодными и скользкими, и в охватившем ее тело и разум пламени это было так странно, что она мгновенно очнулась.

– Натан?.. – проговорила Эллен, поворачиваясь туда, где, как ей казалось, находится его лицо. – Что это? Где мы? Почему я ослепла?

Он не ответил ни на один из вопросов, только продолжал крепко держать ее за плечи, хотя приступ слабости прошел и она уже не собиралась падать. От него остро пахло паникой – Эллен подумала, что и сама, должно быть, провонялась этим запахом до кончиков волос, и вовек этому запаху не выветриться, пусть даже теперь это все, что осталось от страха.

А самого страха не было. Ничего больше не было. Она увидела Рассела, который не заметил ее, отвернулся и пошел прочь, – и ничего больше не было. Совсем.

Разве только…

– Где Глориндель? – спросила она.

Натан обхватил ее тело поперек, прижав руки к туловищу, притянул к себе – она чувствовала своей грудью, как бьется его сердце. И вдруг ощутила прилив ужаса – нет, нет, как же так, этого не может быть!

А ведь всего мгновение назад думала, что больше ничего не осталось…

Но она ошиблась, остался жар – теперь уже совершенно явный, настоящий, порожденный не ее больным рассудком, а костром, горевшим совсем неподалеку, всего в десятке шагов от них. Ровно на том же расстоянии, на котором находилась от нее горящая гостиница в порту Врельере, та, из которой она вывела Глоринделя… Только тогда она видела этот огонь, видела костер, знала, что он есть, – а теперь только ощущала, и это было одно и то же: видеть и знать.

– Пусти меня!

Натан сжал ее крепче, будто ждал этих слов.

– Пусти! Он там, да?! Пусти!!!

– Успокойся, Эллен! – крикнул Натан. – Он пошел за Рослин. Я не мог его остановить. Он должен был…

– Он ничего не должен! – закричала Эллен; вдруг стало очень тихо, люди, стоявшие вокруг, смолкли, только огонь трещал по-прежнему да ее собственный крик гудел у Эллен в голове. – Ты что, не понимаешь?! Она все равно собиралась его убить! Она служит этим проклятым некромантам, которые забрали моего Рассела, и Глоринделя они тоже заберут!

– Теперь уже не заберут, – сказал кто-то рядом с ней. Эллен повернула голову в его сторону, мучительно вглядываясь незрячими глазами. От этого человека не веяло жаром. От него вообще ничем не веяло – его попросту не было.

Она снова рванулась со всей яростью, на которую была способна.

– Натан, пусти меня! Я выведу их обоих, я смогу! Я же не чувствую огня!

– Тогда откуда ты знаешь, что там огонь?

Она замерла, пораженная его словами. И тут же ощутила боль – страшную боль во всем теле, в каждой его части, которой когда-либо касалось пламя: словно вся боль от ожогов, украденная у нее когда-то, разом вернулась в измученное тело… так, как возвращаются домой.