Текст книги "Время вброд"

«А мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер…»

 
А мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер
Пойти вдоль реки, там, где ветер и свечи
Сорвавшихся звёзд полыхают в волне,
И ты меня ждёшь на кауром коне.
Ах, как твоё сердце заныло бы сладко,
Когда бы увидел с цветочной охапкой
Меня вдалеке и в цветочном венке
На краешке ночи в цветах, налегке.
Ах, как бы твой конь заплясал под тобою,
И мы бы помчались над самой водою,
Над тёмной волною и тихим свеченьем
Любви по течению, вниз по теченью!
А сколько, ах, сколько я спела бы песен!..
Но дождь все дороги-пути занавесил,
И звёзд – на пригОршню, и месяц увечен…
Ах, мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер…
 

«И скрипка, вознесённая надменно…»

 
И скрипка, вознесённая надменно,
И бледный, очарованный скрипач,
Играющий Судьбу самозабвенно,
Ах, он – палач, душа, но ты поплачь
Над этим скоротечным, млечным летом,
Пленительным, летящим в листопад,
Нарушившим все вето и обеты
Былых времён. Скрипач не виноват,
Что синева клубилась и вскипала,
И подступала к побережью снов —
ЧтО там в туманах вещего опала —
Опала? Нет! – Нежданная любовь…
Не ждущая даров, счастливая дареньем,
Сама – исток: приди и утоли
Горчайшую печаль разминовенья, —
Так день и ночь; так в море корабли,
Летящие навстречу, – ближе, ближе…
Мгновенье – взмах руки… Не уберечь…
Волна, как рану, этот след залижет…
Играй, скрипач, – твой флажолет всё тише —
Судьбы каприз – каприччио невстреч!
 

Вальс

 
Розовым гребнем небесные кудри расчёсаны.
В смежной галактике сдержанный альт разрыдался
Над отзвеневшими, здешними, грешными вёснами,
Над уносящимся веком старинного вальса.
Валится, веется, вьётся миндальный цвет вишенный —
По горизонту: andante, bellissimo, dolche,
Вспышкою памяти – струнным крещендо (услышит ли?) —
Тем, что пронзает, терзает, врачует, морочит.
ЧтО с Вами, сударь, в заоблачной Вашей обители?
Вспомнили обморок встречи? Мгновенье крушения?
Что растревожило Вас, огорчило, обидело? —
Альт безутешный всё просит и просит прощения.
Сыплет и сыплет цветочной метелью нежнейшею
И накрывает волной световою немыслимой…
ЧтО Вам привиделось в парке, усталая женщина?..
Исчезновенье мелодии… piano… pianissimo…
 

VII

Реприза

 
Клоун с партнёршей народ веселили —
Цирк хохотал до упаду, до колик…
Он ей букеты оранжевых лилий
Вечно дарил – меломан, меланхолик.
Рыжий ковёрный с душой музыканта
И клоунесса – в душе балерина,
От циркового уставшие гвалта,
Молча любили сидеть у камина.
Он ей прощал утончённость иронии,
Непокорённость и козырь таланта,
И за неё был готов и в огонь, и…
Только просил: «Не ходи по канату!»
Ах, она нежила губы и веки!
И погибала, сгорая в объятьях,
Не выпускала из омутов неги,
Но…
продолжала плясать на канате.
Зонт – парашютом, струна – под ногами.
Ах, балерина в чулках полосатых! —
Прима антракта-прелюд-оригами —
«Разве не все мы идём по канату?!»
Клоун смотрел на неё, как на небо.
Клоун за сердце хватался от боли…
Рухнул мешком – некрасиво, нелепо…
Цирк хохотал до упаду, до колик…
 

«Не натягивай нить, не натягивай…»

 
Не натягивай нить, не натягивай,
Не пытай, не порви, – отпусти!
По дороге в ад, по дороге в рай
Дым да пепел, да ветер в горсти.
Этот ветер – хмельной да полуночный —
Мне знакомый по давней тоске.
На блесне ведёшь, как по улочке,
И поёшь на чужом языке. —
На тревожном, взрывном, непонятном мне…
Да и нужно ли нам говорить,
Если ночь в окне, голова в огне,
И струною натянута нить?..
Что ж ты смотришь очами нездешними?
Что читаешь ты в сердце моём?
Что ж ты песни поёшь безутешные
На тревожном своём. На чужом.
 

Фламенко

 
Если б вальс, но синкоп, стаккато…
Не закат – фламенко заката —
Страсть – малиновое полотно.
В вечность треснувшее окно.
Так отчаянья львица тщится
Разнести клетку-плен-убийцу.
Эта дробь – в гробовую доску:
– Из земной в неземную тоску!
Жест – притворная лень мулеты.
Взгляд ли, выстрел из пистолета?
Это – гордости вызов и зов —
Диалог запрокинутых лбов.
Крик гортанный и пламя платья.
Нераспахнутые объятья —
Кабальеро – тореро-партнёр —
Приворота яд, приговор.
Ссора? Ненависть? Тень вендетты?
Кастаньеты ли? Пистолеты?
Норов нрава, каприз, каприс!..
В жизни как же Вы?!..
Браво, бис!!!
 

«Ах, музыкант, ласкающий струну…»

 
Ах, музыкант, ласкающий струну,
Вступление – томление легато…
Возносишься вслед за смычком крылатым,
Уходишь без меня в свою страну.
Пари на грани грёз, вне лжи речей,
Над суетой и лезвием вопроса…
Мне вечно помнить, как многоголоса
Тишайшая очей виолончель.
 

«Ах, князь, чаруют ваши речи…»

 
Ах, князь, чаруют ваши речи:
«Я не забуду, не забудь!»…
Ах, князь, от встречи до картечи
Недолог путь, недолог путь!
И жизнь, увы, не терпит правки, —
Мы на волне или в молве:
У чарованья – две приставки,
Всего лишь две, всего лишь две…
 

Подражание

 
Проснуться свободною кошкой:
ЧтО было иль не было – ложь!
Походкой, строкой, оговоркой
Не выдать – о, как ты хорош!
Услышать тоскливый, неспешный
Знакомой шарманки мотив…
И знать, что, бретёр и насмешник,
Замрёшь ты, губу закусив.
 

«Щиколотки, локотки, локоны, коленки…»

 
Щиколотки, локотки, локоны, коленки…
Окликал, кормил с руки, сливки снял и пенки.
Куролесил, славным слыл, в великаны метил
И, казалось, не любил никого на свете!
А она, тонка в кости – женщина-ребёнок —
Балеринка, травести – хрупок лёд и тонок.
Невесомая, неслась – смелая, смеялась…
И растаяла, как страсть, этой жизни малость…
И поднялся великан над бедой-тоскою:
Локон облака ему не давал покоя.
 

«Шарманщик, сказочник, Пьеро…»

 
Шарманщик, сказочник, Пьеро
С мартышкою под мышкой.
Судьбу поставив на зеро,
Подсчитывай излишки!
Удачу-дурочку лови,
Пока толпа хохочет,
И горькой сказкой о любви
Заполни дни и ночи!
Но взглядом взгляд не задевай
Надеждой и упрёком,
С шарманкою не застывай
Перед моим порогом.
Разъятым нечего делить.
Прощания печали
Не станем длить. Нам не забыть:
Словам – не только веселить…
Не будем палачами…
 

«Возвратись, мореход, по волне, по весне…»

 
Возвратись, мореход, по волне, по весне,
по любви!
Полюби возвращенья, прощенья, объятья,
Шёлк летящий весеннего платья,
Взрыв и обморок страсти в крови.
Мореман, мореход, одолей
Недуг мании шторма, штурвала,
Чтобы море покорно лизало
След ступни королевы твоей.
Берег, быт полюби, капитан, —
Штилевой, незатейливый глянец,
Но о том, что Летучий Голландец
Режет парусом чёрный туман
По морям твоих снов, гореман,
По девятому валу в крови,
Умолчи!
Возвратись, капитан,
По звезде, по судьбе, по любви!
 

«Снова скулой ледокола расколотый…»

Памяти старейшего

капитана/полярника

Бызова К. К.

 
Снова скулой ледокола расколотый,
Вдребезги, склянки, осколки разбитый,
В россыпи брызг незакатного золота
Шёл под винты океан Ледовитый.
С дизельным грохотом, рыком и рокотом
Он сокрушался, крошился на льдины,
Бился в канале расколотым кобальтом,
Туго вращался хрустальной турбиной —
Аквамариновой, с искрой малиновой,
Вспоротой веною голубокровной
Над суетою земною, рутинною —
Невероятный, бездонный, безмолвный.
Будто бы тайну вулкана глубинного —
Алую лаву любви титаниды
Держит надёжно под синей лавиною
Мрамор могильный – ледовые плиты.
А в запредельное иллюминатором
Близкое небо – такою дорогой…
Что капитан – этих льдов прокуратор (он —
Старый партиец, полярник, диктатор)
Вдруг тихо спросил: «А Вы верите в Бога?»
 

«Бегунья-спринтер – нежная заря…»

 
Бегунья-спринтер – нежная заря —
Летящие шелка по горизонту.
Пастельным бликом лесу и болоту,
Лавиной алою в зелёные моря.
В зелёном море парус голубой,
Моряк весёлый, грешный и беспечный, —
В любом порту есть у него скворечник!
В одном порту он ходит сам не свой.
Там женщина – «Приди или приснись!» —
Насмешница, печальница, певунья…
И не поймёшь: святая или лгунья…
И никогда не говорит: «Вернись!»
Любовь её – блаженство и беда,
Но сколько раз он видел сам воочью:
В гляделки одолеть Циклопа Ночи,
Блаженной, ей не стоило труда…
Не догадался, нет! – Взбешён и зол,
Он уходил, и вновь она смеялась.
В удвоенных зрачках змеился парус —
В шелках зари летел за горизонт.
 

Песня Сольвейг

 
В чаше сердца настой из Господней горсти, —
Пей, возлюбленный, пей, – не иссякнет нектар.
Слышишь: парус разлуки над нами свистит,
И рассвет раздувает пожар.
Это глупое сердце – бездонный сосуд!
Пей, возлюбленный, пей, – не иссякнет исток.
Прибывает волна. Скоро склянки пробьют.
Помолюсь за тебя на восток.
Но едина незримая нить,
Не вернёшься. Прощай! Не зову. Не корю,
И подругу свою в чужедальнем краю
Чьей любовью ты будешь поить?
Я тихонько пойду по каёмочке дня, —
Прямиком, босиком по зелёной траве, —
Мне расскажет о том, как ты любишь меня,
Шепелявый шептун – шелест ветра в листве.
 

Из найденной тетради

1.

 
День искрится на солнце и меркнет, и тает,
Исчезает, как дальний напев.
Тишина тёмно-синюю ленту вплетает
В шелестящие кроны дерев.
Тишина этой женщины облаком, благом
Сквозь погибельный грохот борьбы.
Я за ней, как сомнамбула, медленным шагом
Над разверстою бездной судьбы.
Оглянитесь, сеньора, сударыня, панна!
Доедает ночь лунный калач.
Ещё рано… Рассветы дымящейся раной —
Закипающей страсти кумач…
 

2.

 
В пожаре, копоти, в аду
Её прохлада…
Сведут нас, как с ума, к пруду
Аллеи сада.
Печать печали, тайны тень…
Какие сети
Вас уловили в этот день,
В каком столетье?
Кому являлись Вы во сне
В своём далёком?
Забытым трепетом во мне —
Ваш локоть, локон…
Готов сложить под эту сень
И жизнь, и душу.
Но проплывает Ваша тень,
Не обернувшись.
 

3.

 
Льдистых глаз и магнит, и отрава…
Я – и сам недурён и матёр;
Мне привычкой – дурная забава:
Запалить в женском сердце костёр!
Только Вы отрешённо глядите
Сквозь меня, как звезда из-за туч,
И души Вашей древней обитель
Заперта на неведомый ключ.
 

4.

 
Июль зелёными салютами, —
В зените лето.
Как снять – сонетами, цикутой ли —
С желаний вето?
В окно охапкой незабудковой —
Ни шагу дальше!..
Вообразить так сладко, жутко мне
Ладони Ваши
На лбу своём – крутом, отчаянном…
Не за-ме-ча-ете!!!
Как-будто бы печати Каина
На нём читаете…
 

5.

 
Cеньорита, сударыня, мисс!
Стану тише воды. Не обижу. —
Только сяду, как трепетный лис,
Чуть поближе, немного поближе.
Отражениям нашим в воде —
Даже им (!) – не струиться, не слиться.
Ваши знаки везде: «Быть беде!»,
И в предсердии тонкая спица.
Что читаете? Я бы мечтал
Вас читать, как незрячий, по Брайлю…
Но травинку жую, и опал
Облаков надо мной… Погибая,
Я натянут и тих, как струна
Моей славной гитары забытой…
А вчера я загнал скакуна
И впервые уснул как убитый.
 

6.

 
Рисовaльщица кувшинок:
Мостик, пруд, закат, пейзаж…
Я смотрю, смиренный инок, —
Ваш порхает карандаш,
Преисполненный стараний,
Мир на частности дробя…
Я не знал, как больно ранит
Женский взгляд поверх себя.
 

7.

 
Будто я Вас действительно ранил —
Не сказали, а вскрикнули: «Нет!»
Где искать Вас, прекрасная пани?
Почему Вы бежали, мой свет?
Летний дом, опустевший, – магнитом…
Я вошёл, как живая мишень.
У окна над мольбертом забытым
Мне мерещилась нежная тень.
Я молил, но молчали невинно
Вещи, брошенные впопыхах…
И прицельно, навылет с камина
Бил портрет мой с травинкой в зубах.
 

VIII

Сны сосны

 
Чужого сна осколки —
След – легче акварели.
Чьей смерти контур тонкий?
Чьей жизни багатели?
 
 
Осень, ясень, дождь в горсти,
Тишины подробности…
Время – вечным травести,
Облачные области.
Корабельная сосна
(Время – колыбельною)
Пробудится ото сна
Мачтой корабельною.
Не в огонь, не на гробы,
А в моря туманные,
Чтоб не знать иной судьбы
Душам моремановым,
Отрубившим якоря
Верности, терпения
И ушедшим по морям
В лунное кипение.
Чтоб неверная жена
Не встречала в гавани, —
Обернула их волна
Всех зелёным саваном.
Им теперь прибой – разбой,
Паруса – тряпицею.
Надвигаются грозой
Тёмные, безлицые
Вдоль огней сторожевых
Мертвенными бликами —
Устрашением живых
Поимённым кликаньем.
Вновь из сна вернись, сосна,
Тяжкого, осеннего!
Пробуждение от сна —
Праздник воскресения:
Снова – выкормыш корней,
И звезде – подсвечником,
Той, что в синь земных морей
Свет из моря млечного
Проливает… И летит
Весть о славе, доблести…
Осень. Дождь. Не спит пиит…
Тишины подробности…
 

Русалочья песня

 
А в синей волне облака так легки!
В зелёной – русалок бока, плавники.
А в чёрной волне метаться звезде,
Вершиться беде и судьбе.
Я синей волной ухожу в небеса,
Зелёной – плыву по подводным лесам,
А чёрной отправлюсь в твой сон за тобой
Под ветра угрюмый гобой.
Ты скажешь: «Не надо – сует суета:
В душе моей многих побед пустота,
Удушие власти и трубная медь —
В ней нечему больше гореть».
Ты мрамором белым, скалой неживой
Умолкнешь, но теплится след ножевой
Пронзительной нежности: давняя боль…
Взгляни на меня, мой король!
Я – тень под волной, – не горю, не молю,
Но сердце твоё разбужу, растоплю
(Ах, все мы умеем в подводном лесу
Из мрамора высечь слезу)…
Искали меня, не нашли рыбаки…
А в синей волне облака так легки…
А в чёрной волне метаться звезде,
Вершиться беде и судьбе.
 

«Смена времени года, глагола…»

 
Смена времени года, глагола…
Голый склон зеленеет «на бис».
Женский голос грудной у виолы,
И на коду восходит альтист —
На Голгофу, Сизифом на гору…
Эта женщина в третьем ряду
Будто слушает стон мандрагоры[3]3
  Согласно поверьям, тот, кто услышит стон, издаваемый мандрагорой при её выкапывании из земли, должен умереть


[Закрыть]…
Каждый раз для неё, как в бреду,
Он играет, и сдержанной страстью
Накаляется, мается зал,
А она бликом солнца в ненастье
Исчезает… Финал и обвал
Восклицаний, восторгов, оваций.
Нежный след её – ландыш? сирень?
И неведомо нам, друг Гораций,
Ничего об утративших тень.
А во сне она нежно и робко
Губ коснётся губами, – приду.
– Я так долго спускалась с галёрки!
Ты ищи меня в первом ряду.
 

Primavera Боттичелли

 
Тешится лужами, нежит фиалки
Тихий рассеянный дождь.
Ветер в сердцах бросил вслед катафалку
Юной черёмухи гроздь.
В саван одета лежит Симонетта —
Донна, Мадонна, жена…
Пылким любовником вспыхнуло лето,
И отгорела Весна
Тихо и кротко: спиртовка чахотки.
Плачь же, Флоренция, плачь!
Клики уключин Хароновой лодки,
Грозен небесный трубач.
О, Primavera, какого предела
Ты заворожена сном?
Как ты глядела!.. И просто взлетела
В странном саду неземном.
Боже, не помню, откуда знаком мне
Бездны неведомой взгляд! —
Так отрешённо и так обречённо
Девы земли не глядят…
Будто бессрочно высот одиночеств
Ты постигаешь в мирах
ВЕЧНЫХ РАЗЛУК…
И миг жизни короче
Этой печали…
Веков многоточие…
Вспышки в моих зеркалах.
 

«Волны времени, волки лет…»

 
Волны времени, волки лет.
Давней скрипочки голосок.
Сквозь листву – запредельный свет, —
Тоньше тонкого волосок
Этой неги – не исчезай! —
Звук ли, отзвук, прощальный луч?
Край земной и небесный рай,
Между ними – скрипичный ключ.
Между ними – скрипичный звук,
Исчезающий – флажолет…
Ты пришёл ко мне, милый друг,
По волне, излучавшей свет.
Сердце – вестник, ему ль не знать:
Не ко мне пришёл, а за мной!..
Научусь теперь различать —
Райский звук иль ещё земной.
 

Из прошлой жизни

 
Так выпала карта: лежать королю
С разорванной раной в неравном бою
Поверженным, в боли и гневе,
И знать, что у жизни на самом краю
Лежит, а трубач выдувает «Зарю»,
И шлёт он гонца к королеве.
На третьи сутки прибыл экипаж:
Семь фрейлин, служанки, шеф-повар и паж,
Самой королевы Величество
(Всех вместе большое количество!).
Вот смотр она учинила войскам,
Картинно платок подносила к вискам,
Узрев пораженья картину.
Министру отставкой грозила она,
Гвардейцам сказала: «Готова тюрьма!»,
А лекарю: «Да! – Гильотина!»
«Ах, Ваше Величество, Ваша вина, —
Увидев супруга, вскричала она, —
Ведь я Вам давно говорила,
Что будет проиграна эта война!»,
И чашу вина протянула она.
Он чашу позора, вины и вина
Испил и подумал: «Чернила!»
Испил и подумал: «Ма шер, Вы правы,
Но, видимо, тот, кто бесплоден в любви,
Он и в состраданье бесплоден».
Сказал: «Вы, ма шер, безусловно правы,
И мне не поднять, не сносить головы,
И Вы поступать как угодно вольны,
И я, извините, свободен!»
И падал король, и горел, как в аду,
И кружево ворота рвал он в бреду:
«Лаура, аура, цветок
Пускай цветёт, горит Восток, —
Восторг и радости поток
Меня несёт беспечно.
Когда же мой настанет срок,
И я не вспомню этих строк, —
Ты будешь знать их назубок,
На вкус, навзрыд, навечно!»
И снова гонец в стременах до утра,
А смерть кузнецом над подковой ребра
Хлопочет упрямо и хмуро.
«Прочь руки от сердца и вон со двора!»
О, счастье: взвиваются полы шатра,
И в солнечном свете нежна и добра —
Прекрасная дама Лаура!
«Мой Бог, мой Король! Никогда не смогу
Поверить, что Вы отдаёте врагу,
Помимо минутной победы,
И жизнь, и стихи, и пронзительность встреч;
Что Вы на забвенье готовы обречь
Все тайные наши обеты!..
Мой Бог, мой Король, я должна Вам сказать,
Что тысячу раз от любви умирать
Ещё предстоит Вам, поверьте!
Так слушайте, я говорю не шутя,
Плод счастия нашего – Ваше дитя —
Ношу я под любящим сердцем!»
Ах, Господи, Боже мой, слаще вина
Уста у Лауры, и чаша полна —
Король пригубил в восхищении,
И долго тянул он и выпил до дна
Всю чашу надежды, любви и вина
Испил и подумал: «Спасение!»
 
 
Сюжета свидетель, как будто во сне,
Я помню: я мчался на лёгком коне —
Секретный пакет от министра
Я должен был даме одной отвезти.
Сказал: «Короля ещё можно спасти!» —
Летел я быстрее, чем выстрел.
О, память, побудь ещё в тех временах!
Дай мне приподняться на стременах,
И чтобы полёта стрела, как струна,
Взрывала бы полночь со звоном…
 
 
Всё кончено! – Падает с глаз пелена,
И я чужестранкою в парке одна
Сижу под скалой над Гудзоном…
Зачем эта повесть, пред кем я в долгу?
Но всадник уходит в туманную мглу,
В холодную, тёмную Лету…
 
 
Так что ж я привыкнуть никак не могу?!
Скребёт небеса, как наждак по стеклу,
Щербатою пастью Манхэттен.
 

IX

«Встреча – кресало о кремень…»

 
Встреча – кресало о кремень…
Перебирая лица —
Горсткой от Господа – время
Встретиться нам и проститься.
Жгла и кипела – опала
Сиротства струя в аорте.
Время – земная опала,
Вечно на коде, в излёте.
Разорваны путы вето
Тишайшим ветром-предтечей
С дальнего берега Леты…
Время венчается встречей
Тайной, мгновенной, летальной,
Зовом, нездешней свирелью…
Не ты ли писал детали
Снов по воде акварелью?
И вязь лемурийских литер, —
Опалы в небесной сини, —
Не ты ль оставлял, Водитель,
По волнам земной пустыни?
Вся жизнь – этой встречи устье:
Здравствуй, мой страж свершений!
Земные покровы грусти,
Взлётов моих и падений,
Снимаешь. Стираешь годы
Сиротства, пустых усилий…
 
 
Знакомое чувство свободы
В ключицах забытых крыльев…
 

«Парус, парус – парящий, весёлый!..»

 
Парус, парус – парящий, весёлый! —
Мимо бухт малахитовых лета,
Над бедою моей невесомо
Ты летишь в волнах моря и света.
Словно голос поющей сирены,
Искушаешь бродячую душу, —
А она: «Лучше пеной, чем пленной!
Дом разрушу и клятвы нарушу!»…
В миражи горизонта, в воронку
Плавно падает парус пернатый,
А душа всё вдогонку, вдогонку:
«Я крылата, я тоже крылата!»…
 

«Ты помедли, волна, в моей малой горсти!..»

 
Ты помедли, волна, в моей малой горсти!
Мне, быть может, недолго осталось гостить —
Слушать струйную, струнную песню твою:
Знаю, ждут меня в дальнем краю.
Вечной странницей мимо родных берегов
Океанами странных реалий и снов
Я, как ты, – навсегда чужестранка,
А в предсердии рваная ранка
КровотОчит… Волнуйся и бей в берега!
Мой поклон, что так долго меня берегла:
Корабли моей жизни качала
Далеко от приюта-причала.
Как люблю твои грозные штормы и штиль,
Но уже паруса наполняет Энлиль[4]4
  В мифологии шумеров – бог ветра и воздуха


[Закрыть]
В усмирение мне, непокорной, —
Белый парус!..
И алый.
И чёрный…
А как только рассеется призрачный дым,
Поднимусь и пойду я по гребням твоим,
Над которыми песней летела, —
Стану чистой любовью.
В н е т е л а…
Так сбывается время, судьба и мечта…
Убегаешь…
В ладонях моих пустота…
А в закатном пожаре во все небеса —
Паруса, паруса, паруса…
 

«Эти вести чёрной масти…»

Памяти Д.Б.

 
Эти вести чёрной масти —
Костью в горле, в бронхах остью:
Умер сына одноклассник…
Места много на погосте…
Мостик перешёл над бездной,
Гитарист с иной планеты…
Обожаемой, болезной
Классной как сказать об этом?
Не уснуть ей, не согреться, —
Нет ни дочки, ни сыночка.
У неё больное сердце
Гимназистки, одиночки.
Там у них, за океаном, —
Снег и мартовская вьюга.
В этом марте окаянном
Навсегда оставят друга
Одноклашки – тёти, дяди —
Снова вместе, снова дети…
Бубенец, будь он не ладен,
Голосит о власти смерти.
В гитаристе были стиль и
Штиль, и боль, и свет, и сила!..
Три часа проговорили, —
Трёх ещё нам не хватило.
Это я заторопилась:
Дом былой, друзья былые…
Ну, куда, скажи на милость,
Мы торопимся, живые (!), —
Мол, ещё вернусь, приеду
(Ни предчувствий, ни сомнений),
А теперь иду по следу,
Не имеющего тени.
Лепестки с окраин рая, —
Ты ли тронул струны вишен? —
Невидимкою растаял —
Свет и вздох… А звук не слышен.
 

«Чего ж роптать, когда листва полна…»

 
Чего ж роптать, когда листва полна
Зелёным соком, светом, трепетаньем.
Кто скажет: прошлым, будущим страданьем
Оплачена сегодня тишина
И радость сердца? Маятник пошёл
(Ужель опять?!), уходит в поднебесье.
Я столько раз озвучивала песни,
Которые насвистывал Эол.
Крылатый, пой! Даруй разгон волне!
Кипящая, неси на гребень чуда!
А неизбежность полной амплитуды
Известна мне… давно известна мне.
 

«Золотокрылый листопад…»

 
Золотокрылый листопад
Как исполнение желаний:
Пройдя дорогами страданий,
В конце пути подняться над
Тем садом, городом, волной,
Что нас держали и хранили,
Семь футов даровав под килем,
Звались удачей и судьбой.
Увидеть женщину одну —
Непобеждённую гордячку:
О, боги! Королева плачет!
И радость: я её верну!
Опомниться… На вираже
Ей уронить янтарь в ладони, —
Живей, невидимые кони!
Её мне не вернуть уже…
Мне только издали следить:
Не прерывается с годами
И серебром звенит меж нами
В струну натянутая нить…