Текст книги "Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры"

Что объединяет мастеров ворд-арта при всём многообразии его разновидностей и творческих приёмов? То же, что и мастеров бук-карвинга: оспаривание первенства придумок и изобретений, неиссякаемые претензии на оригинальность и новизну. Амбициозным художникам и дизайнерам хором вторят всезнающие искусствоведы и охочие до сенсаций журналисты, подтверждая новизну и заявляя едва ли не всякую технологию как ноу-хау.

Но здесь, пожалуй, следует говорить не о терминологической спекуляции, а о переосмыслении понятия. Нынче новое – это не содержательно иное, нечто оригинальное и самобытное, а только что появившееся. Не первое в своём роде, а последнее в своём ряду. Ставшее новостным поводом, предметом сегодняшнего обсуждения. Подобно скоропортящемуся товару, такое искусство имеет «срок годности», потому и называется актуальным.

Фигурное стихотворение С. Полоцкого из книги «Орел Российский»

Между тем, ворд-арт, как и другие актуальные практики, имеет множество прецедентов и наследует целому ряду давно известных направлений и отдельных феноменов искусства. В первую очередь, вспомним древнерусскую технику «плетения словес» конца XIV столетия, стихотворения в форме звезды и сердца Симеона Полоцкого.

Вспомним и европейские портреты, искусно составленные из текстовых фрагментов. Один из самых известных – изображение австрийского императора Леопольда I с супругой: гравюра на меди состоит из описаний достоинств и заслуг императорской четы. Десять тысяч искусно вырезанных миниатюрных букв прячутся в пышных париках.

В 1912 году в издательстве Л. Колотилова были выпущены почтовые открытки с портретами Александра I и Александра II, составленные из текстов их биографий и манифестов. В 1900-1914 годах художник С. Хазин создал серию портретов Гоголя, Толстого, Чехова, Горького, выписанных текстами их произведений. В один толстовский портрет уместилась целиком «Крейцерова соната», на другом одежда и борода писателя выписаны «Смертью Ивана Ильича» (88 тысяч знаков!). Портрет Максима Горького содержал целиком рассказ «Мальва» и, соответственно, 82 тысячи букв.

Техника портретирования Хазина отличалась утончённой изощрённостью. Из-вестные широкой публике фотографии писателей увеличивались до размера 50 × 70 сантиметров; затем основное изображение – волосы, одежду, фоновые детали – почти полностью смывалось, оставалось только лицо; далее тексты произведений вписывались вручную поверх контура фигуры. Поистине ювелирная работа! И выполнялась она, опять же, задолго до появления компьютерных технологий и дизайнерского креатива.

Про леттеринг и говорить нечего – он появился едва ли не одновременно с письменностью, а с XVIII века применялся в оформлении вывесок и витрин.

Г. Доре. Илл. к «Озорным рассказам» О. де Бальзака (1855)

Современные леттеристы заимствуют элементы древнеримского капитального письма, каролингского минускула, средневекового готического шрифта, уставного кириллического письма, древнерусской вязи, гуслицкого рукописного письма и ещё множества стилей с не менее чарующими названиями. Используют идеи и приёмы авторских шрифтов и алфавитных матриц – от Альбрехта Дюрера до Антонио Базоли.

В знаменитом фильме-манифесте «Трактат о грязи и вечности» (1950) основатель леттризма Исидор Изу прогуливается по Парижу, излагая свою творческую концепцию и превращая пространство го-ро-да в речевую игру, в которой «летто» становится «гетто», слово – зданием, человеком, элементом ландшафта… Во второй части на киноэкране мелькают причудливые пятна, штрихи, росчерки, извиваются иероглифы, человеческие лица зачёркиваются авторучкой…

Художественная стилизация букв и «опредмечивание» текстов получили концептуальное воплощение в дадаизме, кубизме, футуризме. В стиле ар нуво буквы превращались в капризные и прихотливые виньетки. Леттризм экспериментировал с изображениями, похожими на шрифт. Эд Рушей занимался текстовой живописью, Николай Сядристый – словесными микроминиатюрами. Последний создал, в частности, портрет Куприна из текста повести «Гранатовый браслет» (77 тысяч наков) и портрет Ленина из текстов его сочинений (около 140 тысяч знаков).

Современные дизайнеры должны считать своими учителями не только художников прошлого, но и поэтов. Здесь надо вспомнить фигурные стихи английского поэта-метафизика XVII века Джорджа Герберта; поэму немецкого классика Христиана Моргенштерна «Ночная песнь рыб» (1905), которая состояла из тире и скобок, образующих рыбью чешую; ящик Джорджа Брехта «Водяной батат» – 54 карточки с описанием художественных идей.

Ф. Стейсси «Бабочка»

Предшественники шрифтовых портретов и словесных картин новейшего образца – «каллиграммы» Гийома Аполлинера, стихографика Владимира Маяковского и конструктивистские опыты оформителя его книг Эля Лисицкого. Нельзя не упомянуть также «Железобетонные поэмы» Василия Каменского, произведения авангардистов Игоря Терентьева и Ильи Зданевича, «конкретную поэзию» лианозовской группы, «видеомы» Андрея Вознесенского.

Один из первых образцов typewriter art – знаменитый рисунок бабочки американской художницы Флоры Стэйсси, сделанный ею на пишущей машинке ещё в 1898 году. А ближайший прообраз ANSI-графики – созданные в 1960-е годы компьютерные программы, позволяющие распечатывать портреты, «выписанные» всего одной любой буквой с помощью алфавитного цифрового печатающего устройства (АЦПУ).

Прообраз нынешних «словесных» геоглифов – известное ещё в Древнем Риме искусство подстригать тисовые изгороди в виде фантастических фигур (Ars topiaria).

А вообще-то, знаете, где самый креативный ворд-арт? На виселице. Это ещё Аверченко подметил. И он же иронически описал деградацию читательской культуры. Уж сто лет почти прошло, а мы тут кричим «новизна! новизна!».

– Откуда бредёте, Иван Николаевич?

– А за городом был, прогуливался… На виселицу любовался; поставлены у заставы.

– Тоже нашли удовольствие: на виселицы смотреть!

– Нет, не скажите. Я, собственно, больше для чтения: одна виселица на букву «Г» похожа, другая на «П». Почитал и пошёл.

Аркадий Аверченко

«Этапы русской книги», 1920

Но если без шуток, то экскурс к истокам визуализации букв – слов – текстов обнаруживает сущностную разницу новейшего творчества и его аналогов в прошлом. Сравним, например, текстовые портреты австрийской императорской четы и работы современных мастеров. Внешних отличий немного, но разница всё же существует, и принципиальная.

Задолго до появления термина ворд-арт существовал как культурный феномен и относился к разным уровням сакрального. Древние практики визуализации представляли слово как сакральный объект и как священный Дар. И реализовывались такие практики не абы где и абы как, а в особых локусах и специальных условиях – воплощая незыблемость, таинство и герметичность Знания.

Ян Брейгель Старший «Аллегория зрения» (1617)

Замечательный комментарий дан академиком Д. С. Лихачёвым в «Поэтике древнерусской литературы»: «Слово в изображении как бы останавливает время. Его помещают в гербах в качестве девиза – как вечное напоминание о неизменяющейся сущности символизируемого объекта. Оно помещается в иконах для выражения сущности изображаемого, при этом сущности не меняющейся. По своей природе произнесённое или прочитанное слово возникает и исчезает во времени. Будучи „изображённым“, слово само как бы останавливается и останавливает изображение».

Современность стала эпохой тотальной разгерметизации («Найди код под крышечкой!»). И сегодняшние текстовые портреты ставят божественные лики в один ряд с лицами поп-звёзд. Точно так же буктрейлер использует одни и те же технологии применительно к талантливому сочинению и литературной поделке. А стрит-арт использует и то, и другое в качестве материала. И заниматься визуальным творчеством любого рода могут сейчас как опытные профессионалы, так и дилетанты-любители. Современность смешала всё и уравняла всех.

Ворд-арт также с полным основанием можно отнести к постэстетике. Гибридизация словесных и зрительных элементов превращает произведения ворд-арта в «картины-книги», наделённые «даром речи». Выражаясь образно, мастера ворд-арта – ученики Мортимера из знаменитого романа Корнелии Функе «Чернильное сердце». Мортимер умел оживлять слова и перекодировать мир текстовый в реальный. Однако он показал только технику фокуса, но не раскрыл секрет волшебства.

Глубоко вторичные, лишённые принципиальной новизны такие «картины-книги», тем не менее, не нуждаются в комментариях, аннотациях, табличках с поясняющими подписями, поскольку сами себя «высказывают». Книга «говорит» только тогда, когда её читают, а текстовые картины «разговаривают» сами. II в системе ценностей современной культуры они автоматически, негласно оказываются «выше» и «прогрессивнее» традиционных книг.

* * *

Картинкам доверяли больше, чем словам, не только сейчас, но часто и в древности. Иногда это становилось даже навязчивой идеей, как, например, у титана XVII века изобретателя Атанасиуса Кирхера, обожавшего искать во всех вещах зрительные ассоциации, визуальные аналогии, обманки для глаз. Но сейчас речь и зрелище существуют уже не по закону гармонии, а по принципу конкуренции.

Визуализация – естественный и закономерный этап развития книжной культуры, но с непрогнозируемыми последствиями и непредсказуемыми результатами. Слова не для чтения, а для разглядывания стали немыми картинками, безмолвными пиктограммами. Предел визуализации – отвердение формы. Актуальное искусство подобно горгоне Медузе, чей взгляд превращал человека в камень.

Но разве это не странно – слова, разлучённые с речью? Подлинная красота – в естестве. Всё прочее – просто красивость. Пусть утончённая, притягательная, мастерская, но… ненастоящая.

Глава 6. Вся плоть – бумага. Маленькая глава о большой метафоре

 
…И гнусь, как язь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово.
 

Арсений Тарковский «Малютка-жизнь»

Здесь в деревянном переплёте покоится экземпляр лучшего издания человека… Ныне это старая книжонка, потрёпанная, грязная, с вырванными страницами и попорченным фронтисписом, изъеденная червями и наполовину сгнившая.

Шарль Нодье «Библиоман»

Помимо стен и асфальта, витрин и товарных упаковок, есть ещё множество поверхностей, на которые люди додумались наносить тексты, в том числе фрагменты литературных произведений. Одежда и обувь, аксессуары и украшения, мебель и посуда, ковры и одеяла, скатерти и постельное бельё… Причём футболка, чашка или сумка с цитатой – уже вчерашний день, сейчас дизайнеры гордо представляют столешницы-«книги», обои «для чтения», «литературные занавески» и прочие мегакреативные штучки. Однако это ещё далеко не всё…

Издавна известны творческие практики, отражающие идею человекоподобия книги как материального воплощения её автора и квинтэссенцию всей человеческой культуры. В античную эпоху преимущественно устного чтения это буквальное отождествление текста и чтеца: книга «забирает себе» голос декламатора. В средневековье это инквизиторские казни «опасных», «преступных» книг, которые сжигали точно так же, как ведьм и еретиков (часто вместе с их авторами). В Новое время это распространение т. н. плагиативного поведения – самоидентификации читателя с литературным персонажем (гл. 12). На уровне разговорной речи – известный всем метонимический перенос вроде «читать Пушкина», «проходить Толстого», «взять в библиотеке Шекспира». Старинные книги называются по именам печатников и типографов – альды, эльзевиры, джунты, плантины. В современности та же метафора прорастает в названии основной части электронного послания – тело письма. Вспомним также роман «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери, посмотрим ещё раз рисунки Джонатана Уолстенхолма – яркие художественные воплощения метафоры «человека-книги».

…Он увидел штук двадцать книг, тщательно разложенных на кровати так, что они воспроизводи все объёмы и контуры человеческого тела. Он уверяет, что можно было различить голову, обрамлённую небольшими книжками в красных переплётах, туловище, форму рук и ног. Женщина? Мужчина? Двойник? Мы спорили об этом. Никто был не в состоянии что-то утверждать или раскрыть смысл фигуры.

Карлос Мария Аомингес

«Бумажный дом», 2002

Нынче, как выясняется, ту же самую метафору можно воплотить не только образно, но и физически – то есть буквально. В моде «читательские» татуировки. Американцы Эва Талмадж и Джастин Тэйлор собрали 150 таких изображений и выпустили книгу «Слово во плоти: литературные татуировки от книжных червей со всего мира» (2010). Люди наносят на тела фразы из Шекспира и Кафки, Блейка и Гибсона, Фроста и Керуака, украшают себя графическими стихами Эдварда Эстлина Каммингса и целыми фрагментами «Героя нашего времени».

Самые эксцентричные граждане накалывают ещё иллюстрации – кто Пеппи Длинныйчулок, кто Маленького принца, кто Чеширского кота. Фанаты фэнтези украшают себя картами вымышленных вселенных и всякими магическими знаками. Ну а самые преданные читатели татуируются портретами любимых авторов: плечо с Хемингуэем, лицо Гоголя на всю спину, Эдгар По на лодыжке…

Но круче всех тот, кто решает пройти путь до конца. В 2003 году метафора «плоть – бумага» получила предельное воплощение в книге Шелли Джексон «Кожа», страницами которой стали человеческие тела. Желающих нашлось немало – больше двух тысяч, и на них нанесли столько же татуировок. Чтобы сохранить наколотый текст, Джексон попросила зафиксировать изображения на видео. Откликнулись 191 «человекостраниц», из которых писательница сложила новую историю с тем же названием.

Похожий творческий эксперимент – поэмы на частях тел слушателей – ранее предпринимался российской поэтессой Ры Никоновой. А сегодня всё громче заявляет себя боди-каллиграфия – словесная роспись по телу. И здесь тоже возникает немало «литературных проектов». Телеведущая Катя Гордон расписала себя собственными стихами, израильская художница Ронит Бигаль воспроизвела на человеческом теле фрагменты Ветхого Завета.

На обыденном, профанном уровне образ «человека-книги» эксплуатируется и в рекламе. Магазин «National Book Tokens» представляет подарочные сертификаты на покупку книг под лозунгом: «Потому что все читатели разные» (Because every book nut is different). И причёски у них тоже разные, даром что сделаны из книжных страниц.

Плакат «National Book Tokens»

Литовский рекламист Томас Раманаускас обыгрывает не волосы, но лица, в буквальном смысле предлагая читателю сделаться «лицом» книги. Хоть перебинтованным человеком-невидимкой, хоть усатым морщинистым Дон Кихотом, хоть черепом бедного Йорика. Но, возможно, самый оригинальный и, одновременно, самый простой перепев того же мотива – в рекламе от британского издательства «Penguin Books». На плакатах «Unputdownable» (букв, «не отпускающие») – книги, «напечатанные» прямо на ладонях читателей.

Однако в сфере телесных опытов нашим современникам также, как в экспериментах с внешним обликом книг, не переплюнуть искусных умельцев и изощрённых сочинителей прошлого. Так, в романе 1798 года «Паулиска, или Современная испорченность»[2]2
  В другом переводе – «Паулиска, или Новейшая развращённость».


[Закрыть] французского автора Жака Антуана де Реверони типограф уличает жену в супружеской измене, раздевает догола, привязывает к столу и… впечатывает в её тело письмо от любовника.

Реклама «Penguin Books»

В дальнейшем образ «тела-текста» во множестве сюжетных вариаций и смысловых нюансов регулярно воспроизводится художественной литературой и кинематографом.

Вспомним, например, рассказ Франца Кафки «В исправительной колонии», где описан аппарат для казней, который выцарапывает на теле осуждённого нарушенную им заповедь, потом переворачивает его на другую сторону и снова выцарапывает те же слова уже глубже – и так пока человек не умирает. Иной поворот того же мотива – в романе Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник…»: здесь возникает образ «прочитанной читательницы», тело становится символическим объектом чтения.

В фильме Питера Гринуэя «Записки у изголовья» (1995) писатель ежегодно наносит на лицо дочери каллиграфическое поздравление с днём рождения. Повзрослевшая девушка испытывает навязчивое желание письма на своём и чужом теле[3]3
  В других переводах: «Интимный дневник», «Книга-подушка», «Роман на ночь», «Постельное чтение», «Чтение на сон грядущий», «Китайская каллиграфия». Оригинальное название – «Записки у изголовья» – английский перевод заглавия книги «Макура-но соси» Сэй-Сёнагон, японской писательницы кон. X–XI вв.


[Закрыть]. Однажды знакомый переводчик соглашается, чтобы она написала на нём книгу и отнесла в издательство. Так создаются 13 «телесных» произведений, а после смерти переводчика с него снимают покрытую текстом кожу и сшивают в книгу-раскладушку…

Фигурные буквы Дж. де Грасси

Не менее интересный и столь же регулярно воспроизводимый, сквозной образ визуального искусства – «человек-буква», ещё одна бродячая творческая идея – алфавит из человеческих тел. Одним из первых её воплотил итальянский художник-миниатюрист Джованнино де Грасси около 1390 года. Здесь причудливо переплетаются изображения людей и животных, пропорции немного искажены и подогнаны под формы букв.

Берлинский алфавит

Литеры С и F гротескного алфавита

Примерно в 1400 году появился Берлинский алфавит с «человеческими» буквами. Изображения людей тоже заметно стилизованы и декоративно упрощены.

Ещё один гротескный шрифт подобного рода датирован 1464 годом. Неизвестный автор применяет тот же принцип: человек просто «вписан» в букву как в раму. Линии фигур строго подчинены орфографике и общему орнаменту.

Аналогичная азбука выполнена в середине 1460-х неизвестным немецким гравёром, подписывавшимся инициалами E.S. Здесь пропорции фигур уже гораздо ближе к настоящим, позы куда естественнее, детали прорисованы до мельчайших подробностей. Статика исчезает, возникает эффект живого движения тел.

Буквы Q и X из алфавита Мастера E.S

В 1534 году немецкий проектировщик и гравёр Петер Флётнер нарисовал «Человеческий алфавит» уже не из условных и стилизованных фигур, а из обнажённых тел. Анималистические образы, фантастические химеры и декоративные орнаменты полностью исчезают – остаются лишь пластика и органика человеческой плоти. Акцентировано анатомическое строение, позы ещё более жизнеподобны, почти натуралистичны: «женская» часть литеры I явно стыдлива, буква L – величава, N – кокетлива.

Антропоморфный алфавит П. Флётнера

В первой трети XVI века основой структуры печатных букв стали классические пропорции человеческого тела, вписанного в символическую фигуру квадрата. Человеческая плоть признана идеально соответствующей орфографическим канонам. Таковы, например, типографические рекомендации французского художника, издателя и книготорговца Жоффруа Тори в трактате «Цветущий луг» (1529), где изложены представления автора об идеальном оформлении книг.

Далее идея «человека-буквы» эксплуатируется уже в целом ряде авторских шрифтов. Человеческие тела застывают на бумаге во множестве разнообразных поз, творя из самих себя увлекательные и поучительные сюжеты. Так литеры становятся литературой. Вот лишь несколько самых известных примеров.

«Гротескный алфавит в мифологических пейзажах» Джакомо Паолини (XVI в.)

Фигурный алфавит Джованни Брачелли (1632)

Аллегорический алфавит «Мечта» Дж. Мителли (1683). F – Fortuna; D – Diligenza, etc.

Фигурный латинский алфавит (Париж, 1836)

Постепенно дошла очередь и до России. Скажем, ещё до революции выпускались шоколадные конфеты «Дети шалуны» – с именами, выложенными человеческими фигурками.

В 1931 году появилась эротическая «Русская азбука из 36 букв от А до ИЖИЦЫ» – серия акварельных рисунков Сергея Меркурова, по основной специальности, на минуточку, скульптора-монументалиста, известного создателя памятников советским вождям. Листы этой азбуки в папке с конспиративной надписью «Акварельные рисунки И. И. Иванова» сейчас хранятся в частном собрании. За взрослыми озорными картинками последовали детские «Весёлые картинки»: в 1979 году художник Виктор Пивоваров придумал знаменитый «человечкобуквенный» логотип журнала. Кто не помнит стоящего на одной ножке Чиполлино – «Е» или Незнайку в позе оперного певца – «К»?

В рассказе Артура Конан Дойля «Пляшущие человечки» (1903) знаменитый сыщик Шерлок Холмс раскрывает тайну шифра, состоящего из изображений танцующих человечков. В переводе Марины и Николая Чуковских использован алфавит из 23 знаков.

Современность диктует иную логику творческого самовыражения. Если сумки или украшения можно сделать не только наподобие книг, но также из самих книг – почему бы не сделать алфавит не в виде людей, а непосредственно из людей? И вот в 1975 году фотограф Роуленд Шерман, вдохновлённый офортом Джованни Брачелли, предлагает членам лондонского танцевального центра «Ковент-Гарден» исполнить задумку под названием «Love Letters» – буквы, составленные из живых людей. Замысел удался, идея «голого шрифта» пришлась по душе редакторам глянца – и на обложках модных журналов стали регулярно появляться «люди-буквы».

«Love Letters» Р. Шермана

А уже в 2010 году на весь мир прогремела другая английская азбука, «сделанная» телами шести участников театрально-танцевальной труппы «Pilobolus Dance Theatre». Проект был создан в студии за четыре дня при помощи фотографа Джона Кейна и без помощи фотошопа. По признанию танцоров, самыми сложными были буквы С и R – пришлось демонстрировать подлинные чудеса пластики и координации.

Обложка книги «The Pilobolus Human Alphabet»

Такая вот трансформация бродячей метафоры. Грасси, Флётнер, Паолили, Мителли и даже теоретик книжного дела господин Тори – разве могли они ожидать такого «культурного поворота»? Современность – эпоха развоплощённых метафор.

Конечно же, кто-то станет спорить: дескать, у Ры Никоновой стихи на теле – концептуальное искусство, а у Кати Гордон – эпатажная самореклама. Или наоборот – это не важно. Проблема в том, что в соединении с боди-артом, граффити, мобилографией и другими актуальными практиками литература из способа осмысления мира превращается в прикладную технологию дизайна. Книга отчуждается от текста, литература редуцируется до литеры.

Наверное, самый монументальный современный образ человекобуквы – статуя испанского скульптора Жауме Пленса «Nomade» (2007). Фигура целиком составлена из стальных латинских букв. Сидящий восьмиметровый гигант созерцает море. Ему определённо есть, над чем подумать. То ли ещё будет…