Текст книги "Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры"

Не менее активно, чем сам образ Книги, художники, дизайнеры, инженеры осваивают, а точнее, даже атакуют готовые (полиграфически оформленные) издания. К настоящему моменту сложился ряд популярных творческих практик и целых направлений актуального искусства.

Приверженцы монументальных форм создают архитектурные сооружения, средовые конструкции, скульптурные композиции и масштабные инсталляции из книг. Популярны встраивание книг в изначально неестественную для них среду, создание иного обрамления, трансформация исходного контекста. Здесь, конечно, больше профессионалов, чем любителей. И каждый мастер стремится удивить публику масштабами, размерами, оригинальностью своего творения.

В Буэнос-Айресе выросла 28-метровая стальная башня-спираль из десятков тысяч печатных изданий. В США возвели громадное сооружение из книг об Аврааме Линкольне. Словацкий дизайнер Матей Крен создал инсталляцию «Сканер» – длиннющий тоннель из книг и зеркал. Арт-группа «Luzinterruptus» реализовала проект «Литература vs трафик», заполнив улицы Нью-Йорка тысячами светящихся книг – 800 изданий со встроенными светодиодами. Серия «Биографии» испанки Али сии Мартин – книжные водопады, «льющиеся» на улицы городов из окон зданий. Голландская художница Анук Крейтхоф строит стены из разноцветных книг, обложки которых создают градиент, напоминающий радугу.

В ряды книжных архитекторов вливаются и наши мастера. В читальном зале библиотеки подмосковного Одинцова творческая группа под руководством художника Ярослава Трунова выстроила небоскрёб из расформированного книгофонда в виде трубы полутораметрового диаметра и в тонну весом. Содружество Маркса с Маяковским скрепили клеем ПВА А на закрытии Сочинской олимпиады Россия напомнила всему миру о своей «литературоцентричности» следующим образом: на арене выросла гигантская библиотека, вышли актёры в образах писателей-классиков, а затем на них пролился дождь из… книжных листов.

И вновь здесь сплошные претензии на оригинальность, самобытность, новизну. Между тем, история книжной культуры имеет массу примеров подобного и даже более впечатляющего обращения с книгами. Скажем, француз Антуан Мари Анри Булар (1754-1825) собрал крупнейшую в Париже частную библиотеку, спятил на почве коллекционирования книг и стал превращать принадлежавшие ему многочисленные квартиры в библиотеки. По легенде, Булар заполнил томами аж восемь домов, выкладывая из книг крепости, замки, колодцы, улицы, площади. Ну, что тут скажешь? Эргономично. И, главное, живо напоминает современных дизайнеров.

Малые арт-объекты из книг? Пожалуйста: известнейшая картина итальянского художника и декоратора XVI века Джузеппе Арчимбольдо «Библиотекарь» из цикла «Составные головы». Деталями аллегорических изображений служили овощи, рыбы, жемчужины, кухонная утварь и, соответственно, книги.

Однако это ещё не самое интересное и показательное. Самое интересное то, что мебель, посуда, украшения – словом, едва ли не всё может изготавливаться не только в виде книг, но также из настоящих книг. Эта практика именуется красивым словом апциклинг (англ. upcycling) – художественная переработка утилизированных бытовых предметов. Официальное название – верный способ публичного признания.

Те же бук-клатчи сегодня изготавливаются уже из настоящих книг. Популярны, например, работы рижанки Ольги Григурко. Модный бум охватил не только профессиональных дизайнеров, но и любителей – им предлагаются многочисленные мастер-классы с разными техниками и подробными инструкциями.

А вот лондонский дизайнер Джереми Мэй додумался делать из книг украшения – подвески, кольца, серьги. Фрагмент печатного текста вырезается по заданной форме, прессуется, раскрашивается, ламинируется и покрывается лаком, а затем вставляется обратно в книгу и продаётся вместе с ней. Куда там Марго Кент с её «искусственными» книжными бирюльками! Публика в полном восторге, а логика здесь очень проста: если женщина любит украшения и она же любит книги – значит, ей должны понравиться украшения из книг. Мало кто замечает изъян этого силлогизма, когда глаза разбегаются от эдакой красотищи.

Разновидностью книжного апциклинга можно считать также создание алътербуков (англ. altered book – букв, «изменённая книга») – художественных переделок печатных книг с частичным сохранением их исходного облика, отдельных внешних черт. Здесь тоже имеется несколько более частных ответвлений: диорама, инсталляция, роспись, аппликация, коллаж и др.

Д. Арчимбольдо «Библиотекарь» (1565)

Йоханнес Хелден соединяет издания с растениями и выращивает на страницах живую травку и красивые цветочки. Майкл Стилки сооружает мозаичные конструкции из книг и создаёт картины на обложках. Лоуи Джовер рисует чернилами женские портреты поверх книжных страниц. Екатерина Паниканова рисует на книжных разворотах, создавая полотна-мозаики. Игорь Удушливый (Rogix) занимается пиксель-артом из книжных корешков: книги оборачиваются в обложки с чередованием белых и чёрных элементов-пикселей, из которых составляются геометрические композиции.

Наконец, возможно, самая популярная сегодня практика – бук-карвинг (англ. book – книга + carving – резьба) – трансформация печатных изданий в объёмные арт-объекты. Русскоязычные синонимы: резьба по книге, книжная скульптура, художественное вырезание из книг. Мастера используют одинаковый инструментарий (скальпель, пинцет, ножницы, специальные ножи), одни и те же вспомогательные материалы (клей, краски, лаки, воду), но неизменно стремятся к самобытности и отсутствию повторов. Поэтому бук-карвинг не имеет единой технологии – это масса самых разнообразных и сугубо индивидуальных практик.

Один из известнейших бук-карверов американец Брайан Деттмер, обладатель прозвищ «книжный хирург» и «книжный потрошитель», скальпирует и оскопляет книги до причудливых трёхмерных композиций, не поддающихся словесному описанию, рассчитанных лишь на пристальное разглядывание.

Его соотечественник Роберт Зэ вырезает из целых книг жуков, раков, пистолеты и почему-то швабры.

Ещё один американский мастер Джоди Харви-Браун вырезает из страниц изданий морской тематики бумажные океаны, корабли, китов, русалок.

Австралийка Кайли Стиллман высекает на книжных корешках растительные образы: деревья и цветы, поля и леса, букеты и гербарии. Джорджия Рассел из Шотландии разрезает книги на тонкие полоски, напоминающие волосы, и создаёт из них затейливые панно. Аргентинец Пабло Леманн плетёт кружева из текстов Жака Деррида, Жака Лакана, Хорхе Луиса Борхеса. Британец Кайл Киркпатрик превращает книги в инопланетные пространства, населённые человеческими фигурками из бумаги. Датчанин Олафур Элиассон вырезал в книге трёхмерное изображение частного жилого дома. А как вам горный пейзаж, вырезанный из 24 томов Британской энциклопедии канадцем Гаем Ларами? Ловкость модельного ножа Х-acto – и никакого мошенства!

Реакции публики неоднозначны: кто-то громко восторгается, кто-то воспринимает с осторожностью, кто-то яростно негодует. Рефлексировать будем позже, а пока просто несколько мнений с сайта «Культурология».

Чтобы подвергать инкарнации старые неактуальные книги, это уже шедевр художественной мысли, ведь до этого ещё додуматься надо было!..Кто бы из нас отказался от такой штучки у себя в коллекции диковинных вещей, сотворенных руками человека? Восхищена необычайно!

Мне, воспитанной в советской школе, было привито трепетное отношение к книгам. И двойственное ощущение испытываю, глядя на эти, безусловно, необычные шедевры. Восхищение таким трудом! И в то же время сложно принять мне такой материал для творчества.

Очень красиво… Вот только я книголюб и книгокрахобор, и книги мне жалко. Не представляю себе книгу, которую я могла бы отдать на этакое культурное растерзание.

Достаточно необычные скульптуры. Вызывают неоднозначное чувство. С одной стороны, красиво, но, с другой стороны, в душе поднимается волна протеста из-за варварского отношения к книге.

Для вдохновлённых идеями книжного апциклинга предлагаются практические пособия (причём уже не только зарубежные, но и российские) для самостоятельного изготовления разнообразных поделок из книг. Дизайнеры охотно научат вас делать из книжных страниц и переплётов карандашницу, абажур, цветочный горшок, изголовье кровати, напольный коврик, подставку для фруктов, украшение для штор, детскую вертушку-флюгер, игрушечный домик, новогоднюю ёлку и под ней ещё «книговика»… Достаточно? Можете даже плескаться в ванне, инкрустированной книжными корешками!

Какие выводы из всего этого следуют? Очевидны явный и пристальный интерес наших современников к художественным экспериментам с Книгой и бескрайние горизонты творческой мысли. При этом Книга как синтез текста и его оформления утрачивает свои исходные целостность и ценность. Процесс чтения редуцируется до поверхностного восприятия либо замещается разглядыванием (библиоскопией), постепенно превращаясь в рудимент культурной традиции, осколок некогда священного ритуала. Освоение текста мыслится как совершение над ним сугубо внешних, механических и притом побочных действий.

Так в современных условиях буквально воплощается известный советский библиотечный лозунг: «Чтение – это труд и творчество». Текст теряет и онтологию (подлинную сущность), и аксиологию (ценностную значимость). Книга не только превращается в рядовой товар массового потребления, но и встраивается в процесс постпроизводства и метапроизводства – становится сырьём для творчества и материалом для переработки актуальным искусством.

Всё описанное можно обобщить в образном определении – синдром Карла Великого. Замена чтения созерцанием уподобляет её апологетов императору-библиофилу, страстному коллекционеру книг, не умевшему… читать.

Мастера букарта особо подчёркивают: для своих работ они используют книги ненужные, устаревшие, списанные, непригодные, выброшенные, утилизированные, отжившие свой век, сомнительной востребованности… Не менее красноречивы и определения книг, подвергнутых трансформации: перерождённые, преображённые, обновлённые, возвращённые, спасённые от забвения, востребованные искусством, обретающие новую жизнь; получающие актуальное содержание, оригинальное воплощение, интерактивное продолжение… Синонимические ряды составлены из реальных высказываний и публикаций в СМИ.

Можно ли считать подобные суждения принципиально новыми? Опять же, ответ отрицательный. Вспомним средневековые палимпсесты (греч. palipmpseston – вновь соскобленный) – рукописи, написанные на пергаменте, уже бывшем в употреблении. Эта практика была обоснована объективной нехваткой материалов и необходимостью экономии. А вот дальше начались уже типичные выкрутасы моды.

Мы жалуемся на то, что у нас несправедливо отняли жилища, что одежды нам не только не даны, но и те, которые на нас были исстари, содраны с нас нечестивыми руками. Душа наша повержена в прах, живот наш припал к земле, слава наша обращена в пыль.

Ричард де Бери

«Филобиблон», жалоба книг, 1345

Так, в Париже XVIII века был варварский обычай коллекционировать цветные книжные иллюстрации и наклеивать на стены, комнатные ширмы, каминные экраны. А в первой трети XIX века Европу увлекло т. н. «книжное живодёрство»: из переплётов делали туфли, страницы использовали как упаковочную бумагу. История книжной культуры знавала и немало библиофилов-вандалов, casseurs (фр. «разрушители») – собирателей обложек, титульных листов, гравюр отдельно от книг. Знавала она и просто чудаков, «охотников до книг» (фр. curieux), одержимых коллекционеров вроде уже упомянутого Булара.

В России советского периода книги уродовали по идеологическим соображениям: вырезали из переплётов двуглавых орлов, вымарывали тушью неугодные фамилии, стирали резинкой «буржуазные» комментарии…

Наконец, едва ли не во все времена книги потрошили для устройства в них тайников. Посередине толстого тома выстригалось углубление, куда помещали шкатулку с ценностями либо какие-то отдельные вещи, которые хотели спрятать. В рассказах букинистов то и дело встречаются подобные истории из разных эпох.

Выходит, книги кромсают и калечат в угоду безумным капризам, болезненным пристрастиям, цензурным принципам и творческим порывам уже на протяжении многих веков. Однако раньше утилитарное отношение к книгам оценивалось просвещённой частью общества как неправильное и недостойное, а всякое посягательство на них – вообще как порочное и преступное. Вспомним просветительские сатиры Николая Иванчина-Писарева, Михаила Михайлова, Антиоха Кантемира, обличавшие чтение как светскую моду, высмеивавшие бессодержательность библиофильства, порицавшие отношение к книгам как к элементам интерьера.

Вспомним яростное негодование французского писателя и библиофила Шарля Нодье по поводу «книжного живодёрства». Вспомним, наконец, пушкинскую иронию по поводу графа Нулина, у которого, помимо «фраков и жилетов, шляп, вееров, плащей, корсетов, булавок, запонок, лорнетов», в одном ряду оказываются стихи Беранже, книги Гизо и новый роман Скотта. Прежде книгами дорожили и берегли их, пусть даже такими неуклюжими способами, как приковывание на цепь, а за порчу – осуждали и наказывали.

Р. ван дер Вейден «В библиотеке XVI века» (1894). Книги прикованы цепями (лат. catenati libri – прикованные книги)

Одна из нагляднейших иллюстраций – инцидент с Львом Кобылинским, писавшим на рубеже XIX–XX веков под псевдонимом Эллис: поэт готовил статью по истории символизма, вырезая цитаты из библиотечных книг. Случай получил публичную огласку – и негодование общественности отлилось в фельетоны «Джек-книгопотрошитель», «Чтение ножницами», «Хранителем музея и библиотеки назначается г. Эллис».

Да что там былые времена! Ещё даже в середине прошлого века невозможно было вообразить масштабы популярности практик «преобразования» книг в иные предметы, а главное – того энтузиазма, с каким взялись за это дело наши современники. Апциклинг называют передовой технологией, бук-карвинг – актуальным искусством.

Советский плакат

Стоит, однако, посмотреть чуть глубже – и обнаружатся либо самонадеянные декларации, либо добровольные заблуждения, либо эвфемизмы для маскировки истинной сути. Ведь «ненужной», а затем «перерождённой» можно объявить абсолютно любую книгу, независимо от качества, года выпуска, исходной стоимости. Питекантроп не ведал книг – киберкантроп не ведает уважения к книгам.

Борис Гройс в «Топологии современного искусства» (2003) очень точно сформулировал ответ на вопрос: как художник может доказать, что он подлинный творец? «Очевидно, он может доказать это единственным способом – показав, как далеко он зашёл по пути разрушения и редукции традиционной образности, насколько радикальными и иконоборческими являются его работы». И книга – с её живой архетипикой, богатейшей культурной традицией, глубокой социальной укоренённостью – оказывается идеальным объектом для «доказательства» состоятельности современных мастеров.

Работа книжного скульптора Исаака Салазара в бельгийской книжной рекламе «А для чего читаешь ты?»

Но Книга как сакральный объект сама по себе не нуждается в верифицировании и интерпретациях. Отсутствие такой потребности – одна из онтологических особенностей сакрального. Аналогично самодостаточными являются герб, знамя и другие культовые предметы.

Всевозможные разновидности книги как объекта не изменили ни её назначения, ни её синтаксиса за более чем пять веков. Книга как ложка, молоток, колесо или ножницы. После того, как они были изобретены, ничего лучшего уже не придумаешь. Вы не сделаете ложку лучше, чем она есть.

Умберто Эко

«Не надейтесь избавиться от книг», 2009

А ещё вот что любопытно. Мы живём в светском обществе, и атеистов в нём всяко больше, чем верующих. Но попробовал бы кто заняться «резьбой по иконам» – его моментально подвергли бы жесточайшему остракизму. На каком-то глубинном, доречевом уровне большинство из нас имеют представления об универсальных запретах, общекультурных табу. Однако при этом книга как икона культуры легко подвергается всяческим посягательствам – хоть под предлогом утилизации, хоть под видом творческого переосмысления. И та же «книжная скульптура» легко используется в рекламе… самих книг. Очередной парадокс современности.

Про сакральность книги можно говорить ещё и как про сакральность человеческого тела: оно неприкосновенно, и никто не вправе нарушать его цельность. Чтобы стать вандалом, достаточно уничтожить всего одну книгу – точно так же достаточно посягнуть на одну жизнь, чтобы сделаться преступником. Книга не нуждается ни в каких преобразованиях и трансформациях – как человек не нуждается в третьей ноге.

К самой книге, как выражению мысли и души её автора, должно относиться как к одушевлённому, как к живому существу, и тем более, если автор умер. В случае смерти автора, на книги должно смотреть как на останки, от сохранения коих как бы зависит самоё возвращение к жизни автора.

Николай Фёдоров

«Философия общего дела», 1906

Изрезанные книги чем-то очень напоминают «пластиноиды» – скульптуры из расчленённых мумий, скандальное изобретение немецкого анатома Гюнтера вон Хагенса. Почему? Да потому что человек есть нечто большее, чем просто сумма органов и тканей. Книга тоже что-то большее, нежели кипа бумаги с печатными знаками. В ней авторская мысль, труд издателей и полиграфистов, культурная традиция, память человечества.

Н. Рерих «Голубиная книга» (1922) Картина на сюжет русского духовного стиха о Голубиной книге – то есть хранящей сокровенные знания

Вспомним эпизод из «Братьев Карамазовых»: Смердяков, вешаясь, показывает иконе кукиш, тем самым признавая Бога, но отрицая его власть над собой. В современности вместо актов творения – креативные акции. Но сегодняшние креативщики не герои Достоевского, их деятельность не иконотворчество, а иконоборчество – ниспровержение авторитета Книги.

Эксперименты с книгами – это ещё и символические жесты, которые демонстрируют идеологическую власть и технологическую мощь актуального искусства, указывают на его репрессивный характер. Дизайн становится инструментом социального влияния, способом подчинения культурных форм, сферой перераспределения статусов и ценностей. Деконструируется не только внешний облик Книги, но и её символический статус – как вместилища знания и хранилища культуры.

Здесь уже не только постмодернистская «смерть автора», но «исчезновение» самого предмета – его замещение некоей «отсутствующей структурой», ибо книгу нынче можно превратить во что угодно.

Превратить в шутку и всерьёз, «взаправду» и «понарошку». Впрочем, как и человеческое тело. Вот австралийский художник Стеларк прирастил к своей руке третье ухо, а ещё раньше тысячи людей заключили с тем же профессором Хагенсом договор о превращении их после смерти в «пластиноидов». И разве это не пост-одичание?

Бук-карвинг и подобные творческие практики – наглядное и убедительное доказательство того, что современному художнику доступны любые инструменты, процедуры, операции: материальные и духовные, реальные и виртуальные, ретроспективные и интроспективные. В актуальном искусстве действуют те же рекламные принципы, что в сфере потребления товаров и услуг: «Введи пароль и получи код доступа в систему»; «Найди код под крышечкой бутылки и отправь CMC на номер такой-то».

На смену знаковой упорядоченности пришли семиотический хаос (утрата гармонии), семиотический разрыв (отделение знаков от их значений), семиотическая спекуляция (предъявление мнимого как истинного). Смыслы уже не извлекаются естественным путём, а искусственно производятся. Нынче арт-объектом и произведением искусства можно назвать фактически что угодно. Появился и соответствующий неологизм meaning-makers – англ. букв, «производители, изготовители смыслов».

М. Эшер «Порядок и хаос» (1950)

Какие же смыслы создаются и транслируются бук-карвингом? Творческие мотивы мастеров можно условно разделить на прагматические, эстетические, идеологические, концептуальные, конспирологические.

Прагматическая мотивация инициирует сугубо утилитарный подход к использованию книг. Якобы с перепроизводством печатной продукции и распространением букридеров значимым сделался только текст, а книга как его носитель превратилась в бесполезный предмет, кипу бумаги с типографскими значками, ненужный хлам и «пылесборник». А раз так – значит, её вполне можно употребить как сырьё или материал для творчества. Аналогичный, только более возвышенный мотив – манипулирование книгами как способ популяризации чтения. Яркий пример – масштабная кампания «Чтение через Америку» (2011): на пороге Нью-Йоркской общественной библиотеки выстроилась восьмиметровая скульптура в виде слова «Read» (призыв «Читай!») из 25 тысяч книг известного детского автора Доктора Сьюза.

Эстетическая мотивация относит эксперименты с книгой к визионерским практикам: «иновидение» обыденной вещи, «материальное воплощение» литературных сюжетов, «оживление» художественных образов и т. п. Так, Сью Блэквелл полагает, что истории обретают физическую форму посредством вырезания персонажей из книжных страниц и переплётов. А упомянутый книжный тоннель Матея Креня представлен на музейном сайте как «узкое внутреннее пространство, умноженное и осложнённое зеркалами», что «вызывает ощущение величественного террора». Производство смыслов – нынче дело нехитрое. Главное, побольше умных и красивых слов.

Идеологическая мотивация заявляет вивисекцию книг как некий социальный жест. Скажем, упомянутый горный пейзаж из Британской энциклопедии описан в прессе как «реакция художника на известие о том, что после 244 лет издание больше не будет выпускаться», и как демонстрация того, что «люди перестали видеть в литературе источник знаний и обращаются с книгами уже не так бережно, как две сотни лет назад». Да уж, точно…

Дизайнер Люси Норман представляет свои люстры из книг как акты «спасения от жалкой участи быть выброшенными». А художница Кайли Стиллман мыслит вырезание орнаментов на книжных корешках как «возвращение книг природе». Такое вот радение о судьбах словесности.

Персонаж романа Элиаса Канетти «Ослепление» сооружает у двери в свою квартиру цитадель из книг, поджигает и сгорает вместе с ними. В романе Карлоса Марии Домингеса «Бумажный дом» сумасшедший библиоман строит настоящий дом из книг, соединяя их с арматурой и замуровывая в стены. Постепенно разрушаясь после смерти владельца, здание являет собой поистине ужасающее зрелище. Но это и понятно – странно другое: почему в литературе подобные сюжеты вызывают отторжение, а в жизни бывают столь привлекательны?

Обломки покосившихся, кривых и шершавых стен, на которых между кусками цемента, мелкими ракушками, тёмными лишайниками, выжженными солнцем и снова смоченными дождём, я разглядел слипшиеся и отвердевшие, как хрящи у рыбы, страницы с расплывшимися, нечитаемыми буквами, корешок энциклопедии, разбухшую белую пену книги в бумажном переплёте с волнистыми бесформенными краями. ‹…› Каждый том торчал из дюны, как зловещий труп. Бумага и слова, пересохшие чернила, переплёты, прогрызенные насекомыми, прорывшими между страницами и главами сотни тонких, замысловатых туннелей.

Карлос Мария Аомингес

«Бумажный дом», 2002

Возможно, ответ содержится в концептуальной мотивировке арт-экспериментов с Книгой, которая придаёт им статус стройных художественных теорий. Например, «книжный хирург» Брайан Деттмер заявляет: «В своей работе я выношу содержание книги наружу, таким образом, книга не умирает, но наоборот – начинает говорить вслух» – и сравнивает свой творческий процесс с аутопсией, посмертным вскрытием и исследованием тела.

Творение Томаса Энгартнера «Meaning Minus Truth Conditions» – пол из книг и книжное гнездо – символизирует процесс формирования личности читателя и жизненный фундамент, созданный всем прочитанным. Покетбуки, превращаемые Терри Бордером в скульптурные подобия главных героев произведений, воплощают идею «беспомощности» книги и необходимости придания ей «дополнительного функционала». Франческа Лав вырезает фрагменты книжных страниц, выражая таким образом «стремление избавиться от всей ненужной информации, которую навязывают в обществе каждый день».

А. Корцер-Робинсон «Анатомия Грея»

Книжный скульптор Джонатан Коллан полагает, что «большинство предметов не кажутся настоящими до тех пор, пока он не разберётся, что же у них внутри». Дизайнер Райан Новлайн создал вечернее платье из десятков иллюстраций детской книжной серии «Golden Book», соединённых позолоченной металлической нитью. Как сообщается в релизе, «любимые американцами сказки приобрели вторую жизнь в складках красивой одежды». Маргарет Вили назвала связанную ею тунику из разрезанных на полоски страниц «Нового Завета» соединением традиционно женского занятия с идеей доминирования мужчин в христианской религии…

Подобные декларации звучат как минимум красиво, а для многих и убедительно. По крайней мере, желающих возражать или хотя бы спорить особо не находится. Однако, пожалуй, самое неуязвимое обоснование книжного апциклинга – конспирологическое: творческие опыты с книгами относят к эзотерике и определяют как ключ к познанию их сокровенной сущности. Например, Джорджия Рассел провозглашает «вторую жизнь» и «новый смысл» книг; утверждает, что бук-карвинг позволяет познавать их секретное существование и тайный язык. Александер Корцер-Робинсон уверяет, будто диплом психолога помогает ему решать «внутренние проблемы» изданий и что разъятие книг – это реконструкция процессов подсознания. По мнению создателя книжной бижутерии Джереми Мэя, страницы книг заключают большой информационный массив и эмоциональный потенциал, что «переносится» на его украшения.

Что же получается? Современный художник при желании всегда найдет «код под крышечкой», даже если его там нет, либо на худой конец изобретёт собственный код и заботливо поместит под крышечку актуального искусства.