Текст книги "Укрощение красного коня"

Стукнул гирю обратно в угол, повесил на шею полотенце. Выудил из ящика комода хлеб и чай.

И чуть не налетел в дверях на дворничиху Пашу. Она стояла, занеся вверх кулак.

– А я собралась стучать.

За мощной спиной маячила женская фигура. Паша чуть посторонилась, обернулась к ней.

– Чего стоишь, дурак понюхал, что ли? Бери! Вишь, он с полными руками.

Женщина, не поднимая на Зайцева глаз, забрала у него свертки. Что-то промычала. И тотчас унеслась на кухню. Зайцев успел разглядеть ситцевую спину, узел на затылке.

– Кухарку тебе наняла, – тихо буркнула Паша.

– Че-го?

Еды у Зайцева дома почти не водилось. Бегать по магазинам и стоять в очередях ему все равно было некогда. По давнему уговору он выдавал карточки и деньги Паше. Она сама прихватывала ему в магазинах ежедневную ерунду – хлеб, чай и что повезет: сахар, масло, кильки, мармелад, иногда картошку. Зайцев никогда не спрашивал сдачи. Обедать он предпочитал в столовой угрозыска.

– На черта мне кухарка? Хлеб резать?

– Да ты не боись. Спать она будет у меня. В углу за занавеской.

– Паша, ты что, спятила? – бросил он ей уже вслед. Ознакомив его с последними изменениями в хозяйстве, Паша мощно, как баржа, выдвинулась по длинному полутемному коридору мимо соседских дверей из квартиры.

Женщина и правда вернулась с горячим чаем. По виду – деревенская. Лицо худое, обветренное, изрезанное глубокими морщинами. В Ленинграде столько солнца на лицо за всю жизнь не соберешь.

И рука, державшая блюдце, грубая, жесткая. На блюдце – ломти хлеба. Зайцев успел полностью одеться. Даже в пиджак влез. Женщина молча поставила все на стол. На чай и хлеб старательно не смотрела.

– Вы не завтракали? – догадался Зайцев.

Женщина все так же отводила глаза. Промямлила: «Не голодные мы». И выскользнула.

– Вас как зовут? – бросил вслед Зайцев. Но слова ударили в поспешно закрытую дверь.

Он отодвинул стул. Пиджак стеснял. С вольными одинокими завтраками в трусах и в майке отныне, похоже, покончено.

Он отложил пару ломтей хлеба в сторону. Очевидно, что деревенская женщина была голодна и, очевидно, стеснялась. Пусть поест, как будто никто об этом не знает.

– Что за чертовщина? – вслух спросил он.

Несколько раздраженно поболтал ложкой в чашке. Больше по привычке: сахара сегодня не было. Но решил выбросить эту новую странность из головы как минимум до вечера, когда сможет выяснить все у Паши без соседских – любых посторонних – ушей.

Какая еще кухарка?

* * *

Преступником может быть каждый – классовых предубеждений у Зайцева не было. Никаких предубеждений вообще. Он видел всякое: девятилетних детей-убийц, профессоров-воров, женщин-взломщиц, мужчин, промышлявших хипесом – подсыпавших снотворное или наркотик женщинам на свидании, а потом обкрадывавших жертву. Возможности зла, как показывала практика, были безграничны.

Поэтому он внимательно прочел список, полученный в клубе собаководства. Не исключая никого. Сверху донизу. Ни одной фамилии нельзя было исключить только лишь потому, что на слух она была явно пролетарской. У преступников тоже нет предубеждений. Может, за кружкой пива Алексей Александрович предпочел бы интеллигентную компанию себе подобного. Но, идя на преступление, не погнушался бы никем. Одна из фамилий в этом списке принадлежала человеку, который помог убивать. Помог, возможно сам о том не зная. Адреса прилагались.

Зайцев прикинул: обойти всех? Или всех вызвать? По дверному косяку постучали. Зайцев поднял голову. Тотчас просунулась рука, махнула листками.

– Экспертиза. Торопили – получите!

Тон был недовольный. Бочком протиснулся незнакомый плотный человек. Матово блеснула лысина. Незнакомец положил листки Зайцеву на стол. На толстом волосатом мизинце блеснул перстенек.

– Не понял, – произнес Зайцев. Он ничего не ждал. Тем более никого не торопил.

– А я вам сейчас объясню, – скороговоркой брюзжал незнакомец. – Я на ночную вахту из-за этой спешки вашей был вынужден остаться. Я фамилии своей даже позвонить не успел, чтобы предупредить. Моя супруга ревнива, я и на это пошел. Я, товарищ, готов работать сверхурочно на базе исключения. На базе постоянной я так работать не готов! Понятно? Я не посмотрю, что я здесь четвертый день. Я уволюсь!

Теперь Зайцеву стало яснее. Это, стало быть, их новый эксперт. На столе лежал отчет о вскрытии.

Вот только никакого вскрытия он не запрашивал.

– Вы же тут у нас товарищ Зайцев? – напирал толстяк. – А то я не всех товарищей еще в лицо знаю… Ну так я вам и докладываю.

Зайцев нахмурился.

Оказывается, какое-то дело к его приходу на службу не только уже было открыто, но даже поручено ему. «Вы ко мне по ошибке», – хотел миролюбиво заметить Зайцев. Но фамилия Жемчужный уже прыгнула со страниц, размашисто подписанных новым экспертом.

Вчерашний наездник. Кто-то приказал в страшной спешке выпотрошить беднягу, вчера свернувшего себе шею на глазах множества свидетелей. И открыть дело. И даже закрепил это дело за ним, Зайцевым. Кто-то. Начальства теперь – когда слили милицию и ГПУ – стало много.

Но зачем огород? Случай ведь очевидный, прав Самойлов: гибель на производстве. Полный ипподром свидетелей.

Вслух он, прямо и весело глядя новому эксперту в глаза, сказал другое:

– Да. На такую выдающуюся и быструю работу в этих стенах способен мало кто. Полное обследование!..

Тон его был таким восхищенно-сердечным, что ворчун с шумом пыхнул. Он, видно, много еще чего хотел сказать, но не стал.

– Нашли что-нибудь интересное? – спросил Зайцев.

А в мыслях билось: странно, странно, странно.

Толстячок опять пыхнул. Но уже кивнув подбородком на страницы, то есть по адресу покойного:

– Печень умеренного алкоголика. В остальном – спортсмен.

– А причина смерти? – Зайцев с любопытством листал страницы.

– Перелом шейных позвонков. В результате удара при падении.

Никаких сюрпризов. Отчего же сыр-бор?

Смутное чувство беспокойства стало ярким, как мигающий маяк. Странно, странно, странно. Поручить столь стремительную экспертизу, приказать работать всю ночь мог только высокий начальник.

Но вслух Зайцев только опять поблагодарил эксперта, подлив в голос восторга.

Тот что-то буркнул, но по лицу видно было, что похвалы его умаслили. В бурчании можно было расслышать «всего хорошего». При желании.

– До свидания! И спасибо! – крикнул Зайцев вслед.

Лицо его снова стало озабоченным.

Он вспомнил свой недавний – беглый, но совершенно серьезный – разговор с Коптельцевым. «Справишься – молодец. Не справишься – тебе давно уже место в камере». Зато никто из своих не пострадает…

Итак, ему скинули глухое дело. Стоп. Какое уж тут дело, если нет убийства? Есть только очевидный несчастный случай на глазах множества свидетелей.

Чего от него хотят? Чего добиваются?

Заключения «состав преступления не обнаружен, расследование считаю нецелесообразным, дело закрыть»? И его, Зайцева, подписи?

Слишком уж кто-то торопится это дело закрыть, причем его, Зайцева, руками. А торопится – потому что кто-то другой торопится тоже, но только это дело открыть, дать ему ход.

И он, Зайцев, угодил между двух разнонаправленных воль.

Только в одном он был теперь уверен. Пахло это скверно.

Несколько минут тупо смотрел на собственные руки, замком лежавшие на столе. Успокоился. Заставил сознание погрузиться в комнату без окон и дверей. Пустую. Где нет ни тюрем, ни подлости, ни страха, ни суетных конторских забот, ни косых взглядов коллег, ни их прямого молчания. Главное, нет страха.

А что есть?

Что сказал эксперт о смерти наездника Жемчужного? Перелом шеи в результате падения?

Еще есть инстинкт.

Зайцев не закрыл глаза. Он все равно смотрел – и уже не видел перед собой ничего: ни стола, ни собственных рук, ни печи в углу, ни дивана из чертовой кожи.

Вокруг была пустота.

Пустота опадала и вздымалась в ритме его дыхания. Сперва из бархатистой нестрашной пустоты проявилась опрокинутая беговая коляска. Колеса задраны вверх, погнуты. Потом плоский и все равно громадный труп лошади. Красивая, под страшным неживым углом вывернутая голова.

Вот уже два возможных орудия убийства.

Зайцев взял телефон. Попросил соединить с ипподромом. Дождался ответа, представился. Дождался, пока секретарь директора попадет по рычагу испуганными пальцами.

– В сарае коляска? – быстро и холодно бросал в трубку Зайцев. – Не трогали? Уверены? И сарай заперт? Превосходно. Ничего не трогать.

Он уточнил еще одну деталь. Сбросил рычагом звонок. Потом по внутренней связи распорядился отправить на ипподром техника.

«Состав преступления не обнаружен», «эксперт заключил», «дальнейшее расследование считаю нецелесообразным»… Этого от него сейчас добиваются?

Не добьются.

Когда вокруг играют слишком напористо, сложно и хитро, лучше всего действовать как можно проще и прямее.

Значит, будет вам расследование.

Зайцев снова ударил пальцами по рычагу. На этот раз попросил соединить его с Ветеринарным институтом.

Туда, как сообщил директор ипподрома, вчера увезли – для научных исследований и обмеров – труп знаменитого представителя орловской рысистой породы, шедевр сложной селекции – жеребца по кличке Пряник.

Глава 2

Бежать теперь нужно было в трех направлениях сразу. Разбитая коляска стояла на ипподроме. Мертвая лошадь лежала в холодильнике Ветинститута. Третья цель была ближе всего – по коридору в кабинете, где заседал Юрка Смекалов. Вернее, бригада, ведавшая игроками, притонами и прочей такой шушерой.

Зайцев на миг задумался, с которого начать.

И выбрал четвертое.

– Вам назначено? – пискнула из-под фикуса секретарша, но из-за узкой юбки не успела быстро вскочить и остановить визитера.

– А как же, – законопослушно ответил на ходу Зайцев. Стукнул для вида и тотчас распахнул дверь к Коптельцеву.

Тот был один. Поднял голову от стола. И Зайцев сразу заметил мгновенное изменение, что-то вроде легкого паралича, тотчас сковавшего лицо в приветливой гримасе. Коптельцев был явно не рад его видеть.

Зайцев без приглашения уселся напротив. Просиял в сторону шефа. Со стороны могло казаться, что беседуют добрые товарищи.

Коптельцев выслушал, бросил на стол карандаш.

– Ты что, Вася, спятил? У нас и так нехватка кадров повсеместно.

Их взаимный тон мог обмануть постороннего, но друг друга они обмануть не могли. Глазки Коптельцева, подпертые жирными щеками, щурились недобро и испуганно. «Как на бешеную собаку смотрит, – холодно думал Зайцев, наблюдая. – Пришиб бы от страха. Да кого-то он боится еще больше». Рот его при этом выговаривал какую-то служебную белиберду:

– Ввиду того что… разнарядка… в соответствии с использованием человеко-часов…

Слова казенные, положенные, протокольные. Теперь Коптельцев уже не был для Зайцева загадкой, как тогда, в 1929-м, когда его «вдруг» назначили начальником Ленинградского уголовного розыска. Вернее, перевели. Из ленинградского же ГПУ. Угрозыск тогда трясло. Прежний начальник, Леонид Петржак, покончил с собой. Но трясло не от этого. Покончил Леонид Станиславович, потому что проворовался. Нечего в угрозыске воровать, кроме промокашек? Ошибка. А склад улик? А склад изъятых материальных ценностей? К рукам Петржака прилипло, должно быть, немало ценностей, раз он сам понял: не выкрутится. Зайцев догадывался: воровал-то, поди, не один, делился. И делился с важными людьми. Раз сам понял, что живым ему из этого всего не выбраться. Шуму тогда в городе из-за этого было много. Поначалу Коптельцев на всех произвел сносное впечатление. На его послужной список посмотреть как-то забыли. А зря. До того как прийти в угрозыск, Коптельцев десять лет отслужил в ГПУ. То, что при царизме называли «тайной полицией», вскоре подмяло под себя честный уголовный сыск. Отныне не было в Ленинграде уголовки – все теперь могло стать «политикой». Украл – контрреволюция, убил – террор, обжулил – вредитель. Не было больше преступника, которого нельзя было бы сделать врагом народа.

Выделить Зайцеву помощь Коптельцев отказался наотрез.

– Нет так нет, – мирно согласился Зайцев, вставая. Задвинул стул.

Закрыв за собой дверь кабинета (секретарша опять трепыхнулась ему навстречу – и опять упала обратно на стул в своей узкой юбке), Зайцев тут же направил стопы в комсомольское бюро.

Товарищ Розанова – активистка местной комсомольской ячейки – оторвалась от газеты.

– Вам чего?

Зайцев завел тот же мотив. Только слова были другие: «комсомолец», «способный сыщик-оперативник», «показал себя», «прозябает на канцелярской работе», «куда смотрит актив».

Актив переспросила:

– Комсомолец? Как его фамилия? Нефедов?

Она сделала несколько закорючек в тетради. Пообещала:

– Разъясним.

* * *

Зайцев понадеялся, что других дел у Розановой сегодня нет и она ринется спасать комсомольца из лап рутины. Розанова была идейная. Коптельцев таких боялся. Он любил секретарш в узких юбках, с завивкой и парфюмом. Розанова платила ему ответной ненавистью. Зайцев был уверен в скорой победе. Но до тех пор решил навести справки о ленинградском тотализаторе.

Юрку Смекалова он, к счастью, застал на месте. Тот одним пальцем бил по машинке – писал отчет.

– А, Вася, здорово. – Он протянул поверх каретки руку. На указательном пальце краснела зарождающаяся мозоль. Казино с проспектов исчезли, а игроки, каталы, жулики – нет. Просто играли теперь все больше по квартирам, в подпольных притонах. Стучать по машинке Юрке приходилось не меньше, чем при НЭПе.

Он рад был прерваться.

– А то! Пряник! – поднял пшеничные брови в ответ. – Как же не слышали.

И покачал головой.

– Вот жаль, так жаль. Такая смерть дурная. Глупая. Какая лошадка!.. Птица! Чего?

Зайцев почувствовал, что его опять задело. Вот и Юрку, похоже, мало занимало, что при этом погиб человек. Вот и он тоже: какая лошадь!

– Да ничего. Я не знаток.

– Ой, зря! Такая лошадь!.. Выдающаяся. Ни одного проигрыша. Да чего уж теперь.

Юрка подавил зевок.

– Ты сегодня спал? – сочувственно спросил Зайцев.

Юрка мотнул головой, опять зевнул, не размыкая челюстей.

– Ладно, ты ж не о лошадках трепаться пришел. Чего надо?

– О лошадках, представь.

– Ну?

– Ты мне скажи как конский специалист.

– Да какой я специалист! Просто Пряника не знать – это как не знать… Как Уланову не знать! Эрмитаж не знать!

– Ладно, ладно, устыдил. Вот этот Пряник ваш выдающийся. Ни одного проигрыша. А если бы он раз – и проиграл?

– Я бы удивился.

– А кто-то при этом на него поставил. Причем неслабо так.

– На него все ставили, дураков нет. Только выигрыш все равно мизерный. Раз все ставят.

– Ага, – кивнул Зайцев. – Вот так это, значит, устроено?

Юрка оживился.

– Если явный фаворит, то это как пойти и в магазине купить: вот деньги – вот товар. Приятно, но радости мало, – принялся рассуждать он. – Или как с женой это самое. Все знаешь наперед.

– Ты это, в половую тему не углубляйся.

– Я объясняю по-человечески. На доступном материале. В лошадях-то ты не шаришь.

– Я и в браке не шарю.

– Ладно. В общем если бы вдруг вышло так, что ты угадал победителя, которого никто не ждал, то и выигрыш твой был бы – ого!

– А сколько?

– А это ты на ипподроме спроси. У них учет полный. Котел после заезда опрокидывают и все по книгам бухгалтерским разносят: кому, сколько, за кого.

«Угу», – буркнул Зайцев. Судя по голосу директора ипподрома, кое-что в такие книги не записывалось.

– Хорошо, Юрка. Это все складно. А если, допустим, один – да поставил не на него. Не на Пряника вашего расписного. И вовсе при этом не дурак. А умный человечек. Ушлый, я бы даже сказал. Допустим, знал он, что именно в этот день Пряник не выиграет.

– Пряник не выиграет?

– Придет вторым. Споткнется. Задержится. На сантиметрик вот такой. – Зайцев показал пальцами. – На секунду да отстанет.

Вид у Юрки был сомневающийся.

– И знал наш человечек это наперед, из надежного источника. И даже сам с этим источником договорился выигрыш поделить.

– А, вот оно что. Думаешь, сговорился Жемчужный на заезд.

Юрка с удовольствием вытянул спину, хрустнув суставами, заложил руки за голову, показал острые локти – один продранный. И посмотрел на Зайцева весело-маслянистым взглядом жулика.

– Не-е-е. Быть такого не могло.

– Да ладно. Серафимы у вас там, что ли, на ипподроме?

– Да нее, не серафимы. Просто незачем им. Им и под Усами тепло.

У каждой бригады свои словечки, свой жаргон. «Под какими еще усами?», – Зайцев сделал вид, что понял.

– Тепло, да может, кому и потеплее хочется. Выигрыш никогда не лишний.

– Нет, – твердо отсек Юрка, выпрастывая руки. И даже весь как будто выпрямился, подобрался. – С Усами такое не пройдет. Сразу прочухает. Мы тотализатор ипподромовский сами знаешь как пасли поначалу? Особенно как казино закрылись. У-у. И агентов внедряли. И наблюдали. И подкатывали сами. Нет. Всё чисто! Усы там такого шороху навел, что ты! Без дураков знаток. Народ тамошний это тоже понимает. Если бы кто из наездников лошадь придержал, Усы бы сразу это заметил: на лошадей-то у него глаз алмаз. Этот твой источник и выигрыш свой пересчитать толком не успел бы, как уже ехал бы в лагерь на Соловки.

– Но ведь играют…

– Играют, – перебил Юрка. Потер глаза, обведенные тенями. – Государство не запрещает.

– Скажешь, все честно?

– Не скажу, что прямо вот все. Но мелочь копеечную мы не гоняем, все равно новая тут же набежит. Но пока Усы приглядывает и на трибунах сам появляется, там мир и покой. А нам, вот. – Он кивнул на машинку. – И без ипподрома писанины хватает.

Зайцев глядел на него во все глаза. Он был так изумлен услышанным, что не знал, как половчее уточнить.

– А Усы… часто на трибуне-то?

Юрка, казалось, не замечал его удивления.

– Усы-то? Да как приезжает за надобностью какой на Высшие кавалерийские курсы здешние, так и на ипподром заглянет. Уж непременно. Частенько то есть, да, – хохотнул он.

Зайцев уже не знал, что и думать, потому что на ум ему пришло только одно толкование юркиных речей, одно, но такое… Зайцев понизил голос:

– Погоди, Юрка. Ты что же, хочешь сказать, что сам товарищ Сталин в Ленинград…

– Сталин?!

Юрка загоготал так, что ремингтон отозвался тоненьким звоном.

– Сталин? Ну, Заяц, ты даешь. Ха-ха! – Юрка утер пальцем увлажнившийся уголок глаза и наконец смог выговорить. Глаза у него стали совсем проснувшиеся, хохот Юрку освежил, как холодная вода. – Это ты, мол, Усы? Слушай, Вася, я тебя, конечно, уважаю, ты мужик неглупый, но это уже такой анекдот, что я и рассказать никому не смогу – антисоветчина. Не Сталин! Буденный! Я о товарище Буденном – маршале Буденном говорю.

* * *

Зайцев валил по лестнице. Ему было досадно на себя, но и смешно тоже. Усы, да уж. На месте Смекалова он бы тоже ржал.

На портретах усы у прославленного маршала-кавалериста товарища Буденного и правда были выдающиеся – две огромные, удало топорщившиеся метелки. Не усы, а переведенные под нос бакенбарды.

Зайцев стучал башмаками по лестнице, размышлял. Сколько ж возни с такими усами! А как их мыть – часто, редко? Расчесывать? Смазывать надо или нет? Чем? Сами ли они по себе так стоят? Сколько времени требуется, чтобы вырастить эдакое украшение? И каждому ли оно доступно или ограничено природой?

Лестница спускалась в прохладный полумрак вестибюля. Недавно объявили неделю экономии электричества. Только на касках дежурных милиционеров за стойкой лежали солнечные блики, проникавшие через окно. Зайцев отразился в дверном стекле светлым привидением. Он не выдержал. Бросил взгляд на дежурных: нет, головы склонены. По утрам в угрозыске сравнительно тихо. Зайцев, глядя на себя в темное стекло, быстро приложил под нос по два пальца, средний и указательный.

И чуть не подпрыгнул – боковым зрением заметил внизу разворачивающееся движение. Сердце ухнуло. Остроухая тень. Стукнули когти – Туз Треф. Пес, очевидно, дремал на прохладной плитке, пока вожатый дул свой чай в столовой. А теперь вскочил, приветствуя знакомца. Ожидал ласки. Тускло блестел в полумраке нос. Зайцев видел, что это Туз Треф. Видел знакомые круглые рыжие брови. Видел блики в глазах-вишенках. Слышал, как ходит туда-сюда хвост.

Но сумел выдавить только:

– Здорово, друг.

И поспешно толкнул дверь и выкатился наружу.

Весело уже не было. Липкий, гадливый ком, который он тогда почувствовал в клубе, снова стоял внутри.

* * *

Зайцев держался за кожаную петлю. Переполненный трамвай звенел всеми своими кишочками. Будто черно-серые гроздья пассажиров, висевшие на обеих площадках, тянули его назад. Внутри тоже давка, но все-таки свободнее.

Ехали по Лиговке в сторону окраины. Злачные места. Зайцев смотрел и не видел серые обшарпанные дома. Ком внутри рассосался. Осталась досада. Милый, смышленый Туз Треф – и все равно ведь нахлынуло это омерзительное ощущение мощных мышц под руками, этой дикой, извивающейся животной жизни, которую нужно прекратить во что бы то ни стало…

Зайцев отвернулся, стал глядеть на пассажиров. Ни на кого в особенности – взгляд плавал по озабоченным замкнутым лицам. Но все-таки это был взгляд сыщика. Парень поодаль, в спортивной футболке и клетчатой кепчонке, ничем не отличался по виду от других парней в кепке. Точно так же раскачивался вместе со всеми и вместе с трамваем, точно так же держался за кожаную петлю. И все же Зайцев сразу отметил: вор.

Щипачок был еще молодой. Может, и в картотеке нет. Зайцев наблюдал. Трамвай тряхнуло. Щипачок упал на дородную тетку с сумкой. «Пардон», – и задвигался, извиваясь в переполненном проходе, к выходу. Некогда, одернул себя Зайцев. Возвращаться на Гороховую с щипачком на буксире, сдавать, оформлять, терять несколько часов ему сейчас было совсем некстати.

В любом расследовании первые-вторые сутки решают, уйдет ли следствие в прорыв или дело повиснет.

Не было у него этих лишних часов.

Трамвай перенесло через стоячую вонь Обводного канала. Дома лепились все еще плотно, по-городскому. Но за окнами все чаще мелькала зелень. Зайцев соскочил на нужной остановке.

Голову овевал совершенно деревенский воздух. Сквозь мостовую пробивалась трава. Ботинки сразу же припудрило мягкой пылью. В просвет за серым забором белело развешанное белье. Высоко поднимала лапы курица. От деревьев дышало свежестью. Как только треньканье трамвая удалилось совсем, Зайцев услышал в тишине пение жаворонка. Среди деревянных домишек здание Ветеринарного института казалось случайным, неуместно городским, как шкаф, который выгрузили приехавшие на лето дачники.

Мощное, высокое, добротное. Ложноклассическая осанка махины говорила об академической родословной, которая уводила в царские времена, когда институт был учрежден. Зайцев быстро нашел главный вход.

Милиция, уж конечно, нечасто навещала этот институт. Но визит сотрудника угрозыска не удивил, скорее озадачил вахтера. «Да вы присядьте», – шепнул он Зайцеву, снимая трубку внутренней линии.

Вскоре на площадке высокой лестницы нарисовался юнец. Ассистент, лаборант. Или просто студиоз.

– Вы товарищ Зайцев? – переспросил он, хотя других товарищей рядом не наблюдалось. – Идемте за мной, я вас провожу к профессору Савченко.

Зайцев почему-то приготовился к запаху животных и госпиталя. Псины и хлорки. Но пахло в коридорах лишь солнцем, мастикой и канцелярией. Профессор Савченко тоже был похож больше на чиновника, чем вивисектора.

– Так-так-так, – выслушал он. – Пряник, да. Выдающийся представитель породы. Исключительный результат исключительно грамотной селекции. А что случилось?

– Вот это мы и выясняем, – пожал плечами Зайцев. – А что, это обычная процедура? Я имею в виду: лошадь сразу же отвезли сюда…

– Необычная, конечно! – всплеснул руками Савченко и тут же сцепил их замком на животе: – Обычно мы принимаем трупы, если есть подозрения. Если лошадь пала. Была больна и заболевание ее может быть инфекционным. Знаете, в условиях города и городского извоза любой случай инфекции…

– Так Пряник был болен? – перебил Зайцев.

– Здоров. – Глаза профессора Савченко блеснули. Он почувствовал внутри толчок шутки. – Здоров, так сказать, как конь!

Шутка была рассчитана на студенческую аудиторию, и Зайцев пропустил ее мимо ушей. Он немного подался вперед.

– Что же тогда необычного?

– Не что – кто! Лошадь. Лошадь необычная! Исключительный экстерьер. Правильность сложения. Ровный нрав. Великолепный ход в упряжке и под седлом. Резвость. Исключительная резвость.

– Так это, товарищ Савченко, мне представляется, очевидные качества. Видные невооруженному глазу. Зачем же вскрывать лошадку?

– Это вы, дорогой мой, действительно не понимаете. Внешние, как вы говорите, качества есть сумма внутренних. Объема легких, размеров и веса сердца. Все важно: особенности кровеносной системы, состояние желудка и кишечника. Обмеры костей. Состояние суставов и связок. После смерти Пряник представляет собой сумму ценнейших сведений. Как для советского животноводства, для селекции орловской породы, так и для науки о лошадях как таковой.

Зайцев выпятил губу, покивал с уважением, мол, дела.

– А сумма сведений эта… Что же, можно мне с ней ознакомиться?

– А вам зачем? – простодушно удивился профессор.

– Работа такая. Интересоваться.

– Господи, если это как-то в чем-то вам поможет… Ради бога, молодой человек, ради бога. – Он высунулся в коридор. Остановил кого-то, перекинулся словами. «Товарищ из милиции интересуется» и «Кольцов проводил вскрытие?» – донеслось до Зайцева. Обернулся в кабинет: – Вот, пожалуйста, вас проводят.

Опять светлые канцелярские коридоры. Солнечная пыль, гул шагов и запах мастики.

Зайцев бессчетное количество раз бывал в морге. И пока шел за сероватым халатом по коридорам и лестницам, представлял себе железный стол на колесиках, плоскую огромную тушу с четырьмя твердыми копытами на странно тонких сухих ногах. Но ошибся.

Товарищ Кольцов за своим письменным столом тоже больше напоминал чиновника.

– Вот. От Савченко. – Серый рукав махнул Зайцеву. Он так и не успел рассмотреть лицо провожатого.

– Здравствуйте, товарищ, – полувопросительно выговорил Кольцов. Круглые глаза смотрели внимательно на внезапного посетителя и не находили ответа. Не студент, не лаборант, не извозчик, не веттехник, не колхозник – кто?

– Вы из газеты? – наконец предположил Кольцов. Приподнял свое широкое, несколько прямоугольное туловище, протянул крепкую ладонь. Зайцев пожал – сильная. На носу красные жилки: поддать любит. На вид Кольцову было хорошо за пятьдесят.

– Ленинградский угрозыск. Зайцев.

Взгляд стал отчужденным, это Зайцев заметил мгновенно. Это, впрочем, не значило ничего. Возможно, товарища Кольцова просто бесило, что его отвлекают по пустякам.

– Угрозыск? Сава… Товарищ Савченко, – недовольно поправился он, – сказал только, что вы насчет Пряника.

Под Кольцовым снова скрипнул стул, приняв плотно сбитое тело.

– Все верно. Просто мелочи уточнить хочу. Все-таки лошадь знаменитая.

Взгляд Кольцова не смягчился. Зайцев попробовал с другой стороны:

– …Знаете, с такими знаменитыми лошадями все равно как со знаменитыми людьми, артистами там, учеными или писателями. Все советские граждане перед законом, конечно, равны, но… Знаменитая персона поневоле привлекает внимание. Вы же понимаете, о чем я, верно?

– Да, лошадью Пряник был действительно выдающейся, – без охоты согласился ветеринар.

– Вот-вот, – другим тоном заговорил Зайцев. – Я сам человек не азартный, но даже я, знаете ли, не пропускал его выступлений. Только лишь на чудо природы посмотреть. Даже не знатоку понятно. Вот уж правда – Холстомер.

Он сделал паузу. И на этот раз угадал: интеллигентный милиционер вызвал у Кольцова больше симпатии, чем милиционер-дурачок или милиционер-обыватель.

– Присаживайтесь. Что же вы стоите, – спохватился, показал ладонью Кольцов. – А что вас интересует?

– Вы проводили замеры. Вскрытие…

– Что же интересует уголовный розыск?

Молчание. Баки чуть светились на солнце, валившем в высокое старинное окно без занавесок. Кот, понял Зайцев. Вот на кого он похож. Кот, который с каменным терпением ждет мышь. Кажется, он почти дремлет. Почти уже Будда. Как вдруг – молниеносный удар лапы. Да, с таким бессмысленно ходить вокруг да около. Он так может часами сидеть. С таким лучше прямо.

– Я хотел бы посмотреть отчет о вскрытии. Вы ведь составляете такие отчеты?

Кольцов кивнул:

– Все как у людей. Чем, по-вашему, лошади отличаются?

Он принялся приподнимать за уголок папки и бумаги, стопкой лежавшие на столе. Перекинул Зайцеву самую тоненькую.

– Я заберу, с вашего позволения. – Зайцев положил сверху ладонь, а сам не сводил глаз с товарища Кольцова. Тот не сморгнул, не отвернулся. Только двинул плечом.

– Мне все равно. Это копия.

Ему было не все равно, это Зайцев понял. Кольцов напрягся. Но давить на товарища Кольцова, особенно сейчас, не имело смысла. Все равно что давить на железный шкаф. Сейчас надо было просто уходить. Зайцев поднялся. Сунул папку под мышку. Сердечно поблагодарил за помощь.

Кольцов приподнял в улыбке губу. Зайцев в ответ фальшиво просиял.

«Что же тебя так взволновало, товарищ Кольцов? Что ты там увидел?» – уже в коридоре задал себе вопрос Зайцев. Он отошел к окну. Кольцов запирался, ясно. В разговоре с милиционером люди могут делать это по тысяче разных причин, и только некоторые – потому что виноваты. Кольцов совершенно точно был в смятении. Но почему? Зайцев пролистал отчет. Он зря опасался каракулей типично докторского почерка, отчет был уже перепечатан машинисткой. Но толку? Ясной выглядела только схема лошади, на которой быстрая и точная рука Кольцова отметила какие-то синие стрелки, неровные овалы. Какие? Что отметила?

– Эй, – крикнул он. – Да, товарищ, вы.

Товарищ был совсем зеленый. Лет двадцати, может и того меньше. Длиннолапый и тощий, как вдруг вымахавший щенок. Фалды халата были мятыми – отсидел в библиотеке, должно быть.

– Товарищ, – сверкнул Зайцев удостоверением, – я из милиции.

На безусом лице мелькнула тревога. Зайцев поспешил ее развеять.

– Вы не подскажете?.. Вот бумажку получил. А что в ней написано – ни черта не смыслю. Все слова понял, а не понял ничего. Наука. Хоть головой о стену бейся.

Это молокососу польстило. Вид у него стал до смешного надменный и знающий. Он завел руки за спину.

– Вот тут что говорится? – Зайцев протянул страницы, позаботившись, чтобы палец его прикрыл слово «Пряник».

– Посмотрим, посмотрим. – Студент быстро побежал глазами по строчкам, изредка прыгая на рисунок и обратно. – Что это с вашей лошадкой случилось? – участливо спросил он.

– Умерла, – ответил Зайцев. – На полном, можно сказать, бегу. А на вид такая здоровая.

Студент углубился в бумаги:

– Ого. Не такая уж здоровая.

Показал на схему. Губы сложились в трубочку и неумело изобразили свист. Голос зазвенел:

– Легкие по взвешивании показали почти тридцать килограммов!

– А сколько надо?

– Четыре с половиной. Пять, может. Лошадь-то какая была?