Текст книги "Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства"

Изоляция от политики европейских держав сближала Японию с США. Но в остальном их политические траектории были различными. В США отсутствовали феодальные структуры, которые требовалось разрушить. Североамериканское мятежное государство уже в 1778 году получило дипломатическое признание Франции, а в 1783 году и бывшей имперской метрополии – Великобритании. Поэтому США с самого начала были государством, обладавшим внешним суверенитетом, с хорошо развитой степенью интеграции различных уровней внутри страны. Ее политическая элита обладала единым государственным гражданским сознанием, и страна во всех отношениях, очевидно, отвечала модерному миру. То, что эти обнадеживающие заделы не вылились в поступательное и гармоничное национальное развитие, является одним из крупных парадоксов XIX века. Именно в стране, полагавшей, что она переросла милитаризм и макиавеллистскую реальную политику Старого света, дело дошло до второго по масштабам (первым было Тайпинское восстание в Китае 1850–1864 годов) насильственного эксцесса в мировой истории между концом Наполеоновских войн 1815 года и началом Первой мировой войны. О том, почему так случилось, здесь рассуждать не место. Так или иначе, практически неуправляемая политическими и законодательными средствами экспансия на Запад и все возрастающая пропасть между обществом в Южных штатах, основанным на рабстве, и обществом на Севере, основанным на капиталистической эксплуатации наемного труда (free labor), привели к тому, что отделение одиннадцати Южных штатов стало не случайным, а структурно запрограммированным событием303303
  Самым убедительным мне кажется анализ: Potter, 1976.


[Закрыть]. Этот момент наступил в 1861 году, то есть по времени в непосредственной близости к завершению объединения Италии и началу (в 1862‑м) военно-политических процессов, которые привели к созданию Германской империи в 1871 году. Предыстории американской Гражданской войны присуща гораздо более фаталистическая логика, чем в итальянском и немецком процессах объединения, где столь многое зависело от тактического умения и случайной удачи людей вроде Бисмарка и Кавура. Отделение юга в ходе второй половины 1850‑х годов становилось все более неизбежным.

Из-за этого раскола прежде единое национальное государство США было разрушено. Открытость перспектив исторического развития проявляется в результатах крупных противоборств. Накануне сражения при Садове 1866 года многие современники – если не большинство – ожидали, что Австрия одержит победу. Почему победила Пруссия, стало понятно позже: мобильная наступательная стратегия Мольтке, лучше вооруженная пехота и высокий уровень подготовки прусских призывников стали решающими факторами. И тем не менее чаша весов колебалась. И вполне правомерно позволить себе пофантазировать на тему, что было бы, если бы американская Гражданская война закончилась ничьей. В этом случае Север должен был бы принять раскол Союза. Если бы Конфедерация на Юге могла развиваться далее в мирных условиях, территория с рабовладельческим режимом стала бы процветающей и влиятельной на международной арене второй великой североамериканской державой – перспектива, с которой в 1862 году начало сживаться даже либеральное правительство Великобритании, прежде чем ход войны показал, что это несбыточно304304
  Jones H., 1992; размышления о возможной победе южных штатов: Fogel, 1989, 411–417.


[Закрыть]. Неудавшееся отделение Южных штатов стало наиболее драматическим случаем попытки обретения государственной независимости в XIX веке, оставившим позади разгромленные национальные восстания в Польше (1830–1831, 1863–1864) и Венгрии (1848–1849).

После окончания Гражданской войны в 1865 году потребовалось в определенном смысле основать Соединенные Штаты по-новому. Почти год в год с (непростым) созданием либеральной Италии после 1861 года, с Революцией Мэйдзи в Японии после 1868‑го и с так называемым «внутренним основанием рейха» (innere Reichsgründung)305305
  Термин немецкой историографии, описывающий переход в Германской империи конца 1870‑х годов к консолидации новообразованного государства, сопровождавшийся консервативным политическим курсом, кризисом немецкого либерализма, репрессиями против социал-демократов и введением в экономике режима протекционизма. – Прим. ред.


[Закрыть] в Германии США, сохранившиеся как единое государство, но еще отнюдь не единые внутренне, перешли к новой фазе своего нациестроительства. Реинтеграция Юга в ходе так называемой эпохи Реконструкции (1867–1877) совпала с рывком возобновленной экспансии на Запад. США были уникальны и в том, что во время самой интенсивной фазы своего внутреннего нациестроительства они были вынуждены реализовывать одновременно три интеграционных процесса: 1) присоединение бывших рабовладельческих областей, 2) инкорпорацию Среднего Запада за постепенно закрывающимися фронтирами и 3) интеграцию в свое общество миллионов европейских иммигрантов. Восстановление национального государства США после 1865 года напоминает скорее модель гегемониального объединения. С точки зрения политики силы Бисмарк был Линкольном Германии, однако никого не освобождающим. Реинтеграция капитулировавшего противника в Гражданской войне проходила в США без изменения политической системы, в рамках прежнего конституционного развития. Это доказывает абсолютное символическое центральное значение конституционализма в политической культуре США. Старейшая из великих конституций мира была в то же время самой стабильной и способной к интеграции.

Покинутые центры

И наконец в XIX веке возникла новая ситуация: покинутый имперский центр. В ходе деколонизации после 1945 года этот феномен пережили несколько европейских стран: Франция, Нидерланды, Бельгия, Великобритания и Португалия. Все они после 1945 года в какой-то момент были поставлены перед фактом: у них больше нет колониальной империи. Великобритания могла бы оказаться в подобном положении уже после проигранной американской войны за независимость, если бы не смогла компенсировать потерю Америки геополитическим усилением своих позиций в Индии и приобретением других колоний и баз в Индийском океане. У Испании такого шанса не было. После освобождения американских республик ее колониями остались только Куба и Филиппины. Несмотря на то что (прежде всего) Куба стала прибыльной колонией, перед Испанией с 1820‑х годов стояла задача превратиться из центра глобальной империи в европейское национальное государство – особая разновидность скорее сужающегося, чем расширяющегося варианта развития национального государства. На протяжении полустолетия это Испании не особенно удавалось. Политические отношения стабилизировались лишь в 1874 году, но из‑за шокирующего поражения 1898 года в войне с США, которое привело к потере Филиппин и Кубы, они снова вышли из равновесия. Испания, а не мнимые «больные люди» на Босфоре и в Желтом море, была по-настоящему имперским аутсайдером, выбывшим в XIX веке в низшую лигу. Куба, Пуэрто-Рико, Филиппины и тихоокеанский остров Гуам пали жертвами США; Германская империя, вовсе не участвовавшая в войне, подобно гиене также старалась оторвать себе кусок306306
  См.: Dülffer et al., 1997, 513–525.


[Закрыть]. Испания была горько разочарована тем, что Англия не поддержала ее в войне с США, и приняла на свой счет речь премьер-министра Лорда Солсбери в мае 1898 года о жизни и смерти наций. Испанская внутренняя политика десятилетиями оставалась под влиянием травмы 1898 года307307
  Carr, 1982, 347ff.; Balfour, 1997, 44–46; Roberts, 1999, 692.


[Закрыть].

Схоже и все же иначе произошло с Португалией: после достижения Бразилией независимости Португальская империя была ограничена Анголой, Мозамбиком, Гоа, Макао и Тимором. Это несколько менее радикально, чем сокращение испанских владений в мире. Однако количество жителей в империи все же сократилось с 7,3 миллиона человек в 1820 году до 1,65 миллиона в 1850‑м308308
  Engerman, 1997, 479.


[Закрыть]. Относительно значимыми оставались только африканские территории. Тяжелым ударом стало то, что Англия в 1890 году потребовала передачи ей территорий между Анголой и Мозамбиком. И тем не менее Португалии не без успеха удалось построить «третью» империю в Африке: Ангола и Мозамбик, заселенные до тех пор португальцами в основном лишь вблизи побережья, подверглись, как это называлось на тогдашнем языке международного права, «эффективной оккупации» (effective occupation). Поэтому первой послеимперской страной в Европе после потери Америки стала скорее Испания, чем Португалия. В преддверии надвигающейся «эпохи империализма» потомкам Кортеса и Писарро пришлось мучительно постигать, как обходиться без империи.

Если задаться вопросом, какие из существующих и поныне национальные государства возникли в мире с 1800 по 1914 год, итог будет такой: в первую волну, с 1804 по 1832 год, появились Гаити, Бразилия, республики Испанской Америки, Греция и Бельгия. В следующую волну, в третьей четверти века, путем объединения вокруг гегемона возникли Германская империя и Королевство Италия. В 1878 году великие державы создали на Берлинском конгрессе новые государства на бывших османских территориях Балкан. Созданный в 1910 году Южноафриканский Союз был де-факто самостоятельным государством, и его связи с Великобританией были гораздо слабее, чем у других доминионов. Статус последних между реальностью и международно-правовыми фикциями трудно точно определить. Около 1870 года доминионы управляли своими внутренними делами через органы представительной демократии, но еще не были суверенны с точки зрения международного права. Длившийся десятилетиями процесс обретения самостоятельности и независимости они в значительной степени завершили в Первую мировую войну. Огромный вклад (людьми и в виде экономической помощи), который скорее добровольно, чем вынужденно внесли в победу союзников Канада, Австралия и Новая Зеландия, сделал невозможным отношение к ним после 1918 года как к квазиколониям. Новые национальные государства, существовавшие в мире накануне Первой мировой войны, не все возникли из «железа и крови», как Германия, Италия и США, – Япония, Канада и Австралия были обратным примером.

Век империй

Из мира империй в Европе в XIX веке выделились лишь несколько новых национальных государств. Если обратить внимание на Азию и Африку, то картина там выглядит более драматично. Здесь империи торжествовали. Между 1757–1764 годами (битвы при Плесси и Баксаре), когда Ост-Индская компания впервые выступила в Индии в роли военной державы, и в 1910–1912 годах, когда одновременно два важных государства среднего размера, Корея и Марокко, были включены в колониальные империи, количество исчезнувших независимых политических единиц на двух континентах было исторически беспрецедентным. Практически невозможно точно определить, сколько таких единиц – королевств, княжеств, султанатов, племенных федераций, городов-государств и так далее – существовало в середине XVIII века в Африке и в организованных на основе мелких территорий регионах Азии, как в Индии после распада империи Моголов или на Яве и Малайском полуострове. Современная западная концепция государства имеет слишком четкие контуры и границы, чтобы адекватно описать разнообразие таких полицентричных, имеющих внутреннюю иерархию политических миров. Но можно констатировать: в Африке на месте, очевидно, нескольких тысяч политических единиц, существовавших еще в 1800 году, через сто лет появилось примерно сорок отдельно управляемых колониальных областей французов, британцев, португальцев, немцев и бельгийцев. Так называемый «раздел» Африки между колониальными державами был с африканской точки зрения не разделом, а его полной противоположностью – бесцеремонной консолидацией и концентрацией сфер господства, гигантским политическим укрупнением земельных владений. Если еще в 1879 году 90 процентами площади континента управляли африканцы, то к 1912 году эта доля сократилась до крошечного остатка309309
  Oliver, Atmore, 2005, 118.


[Закрыть]. На всем континенте тогда не было ни одного политического образования, которое удовлетворяло бы критериям национальной государственности. Только Эфиопия – хоть и этнически неоднородная, слабо интегрированная в административном отношении и, в конечном итоге, державшаяся только на выдающейся личности императора Менелика II (до его серьезной болезни в 1909 году) – была все же автономным действующим лицом внешней политики, заключила договоры с несколькими европейскими крупными державами и, с их молчаливого согласия, практиковала «собственный африканский империализм»310310
  Marx, 2004, 70.


[Закрыть].

В Азии концентрация власти была не столь заметной, поскольку это был континент давно существовавших имперских образований. Но и здесь большие побеждали малых. Индия в XIX веке впервые в своей истории была подчинена центральной власти, охватывающей весь субконтинент. Даже империя Моголов в своей наивысшей стадии расширения к 1700 году не затрагивала крайний юг, но британского управления он не избежал. На индонезийских островах голландцы после большого организованного аристократами восстания на Яве в 1825–1830 годах постепенно отошли от косвенного управления, которое оставляло местным князьям определенный простор для сотрудничества, в пользу более прямого, централизованного и однородного господства311311
  Ricklefs, 2001³, 155–170.


[Закрыть]. Российская империя после 1855 года завладела огромными областями к востоку от Каспийского моря («Туркестан»), а также севернее и восточнее Амура и покончила с самостоятельностью исламских эмиратов Бухары и Хивы. Французы окончательно объединили в 1897 году Вьетнам (который сам по себе состоял из исторических областей Кохинхина, Аннам и Тонкин) с Камбоджей и Лаосом в «Индокитай» (L`Indochine) – образование, не имеющее никаких оснований в истории территорий западнее Индии. К 1900 году вся Азия была под прочным контролем империй.

Китай был и оставался сам такой империей. Новое национальное государство Япония, аннексировав у Китая остров Тайвань в 1895 году, стала колониальной державой, которая следовала в своих методах западным образцам и вскоре стала преследовать широкие геополитические планы паназиатского господства. Только Сиам и Афганистан едва сохраняли свою независимость. Но Афганистан представлял собой абсолютную противоположность национальному государству; он был – и остается по сей день – рыхлой федерацией племен. Сиам, благодаря реформам дальновидных монархов, начиная с середины XIX века получил ряд внутренних и внешних признаков национального государства, но все еще оставался нацией без национализма. В официальном и общественном понимании нация состояла из тех, кто вел себя лояльно по отношению к абсолютному монарху. Лишь во втором десятилетии XX века начали распространяться идеи об особой тайской идентичности или о нации как сообществе граждан312312
  Baker, Phongpaichit, 2005, 105.


[Закрыть].

Для Азии и Африки XIX век был столетием национальных государств еще менее, чем для Европы. Прежде независимые, не подчиненные вышестоящей власти общества были поглощены империями. Ни одна африканская или азиатская страна не смогла высвободиться до Первой мировой войны из имперского плена. Египет, который находился под британским владычеством с 1882 года, добился в 1922‑м довольно обширного (но более ограниченного, чем предоставленное в то же время Ирландии) самоуправления на основе конституционализма европейского типа. Этот случай оставался в течение десятилетий единичным. Только в 1951 году в Ливии, а в 1956‑м в Судане начался процесс деколонизации Африки. На Ближнем Востоке в результате распада Османской империи возникли «мандатные территории» под надзором Лиги Наций, с которыми Великобритания и Франция обращались фактически как с протекторатами. Из них позже образовались первые новые государства Азии, начиная с Ирака в 1932 году, – практически все слабые образования, нуждающиеся в постоянной «защите» извне. Первым новым национальным государством в Азии с укорененным в истории высоким уровнем интеграции могла бы стать Корея, которая после краха Японии в 1945 году внезапно лишилась своего колониального владыки. Но раздел страны в начале холодной войны помешал ее «нормальному» развитию. Реальный исход европейских империй из Азии начался только в 1947 году с провозглашением Республики Индии (через год после обретения независимости Филиппин от США). Для Азии и Африки лишь через двадцать лет после окончания Второй мировой войны наступила эпоха истинной национальной независимости государств. Эта независимость в позднюю колониальную эпоху подготавливалась очень по-разному: на Филиппинах и в Индии интенсивно, а в Бирме, Вьетнаме или в бельгийском Конго всякая подготовка попросту отсутствовала. Только в Индии, где уже в 1885 году образовался Национальный конгресс как всеиндийский центр умеренных националистов, корни национально-государственной эмансипации прослеживаются в XIX веке.

Все это приводит к простому выводу: великой эпохой национальных государств стал XX век. В XIX же веке империя, а не национальное государство в глобальном масштабе, была доминирующей территориальной организационной формой власти313313
  См. подробное обоснование: Osterhammel, 2001, 322–341.


[Закрыть].

Это обстоятельство ставит под сомнение широко распространенное клише «стабильные национальные государства versus нестабильные империи». Клише восходит к основной идее националистической риторики: нация есть нечто естественное и первородное, а империя, от которой она освобождается, напротив, олицетворяет собой искусственные насильственные отношения. Возникшее еще в китайской и в западной древности мнение о том, что империи имеют циклическую судьбу, является оптическим обманом. Поскольку в какой-то момент империи исчезают, кажется, что уже на ранней стадии можно обнаружить причины их гибели314314
  См. примеры падения империй: Lorenz, 2000.


[Закрыть]. Поскольку в отличие от относительно молодого явления национального государства за три тысячелетия накопилось достаточно эмпирического материала о падении империй, именно они привлекают основное внимание. Европейцы XIX века предсказывали – с презрением, торжеством или элегической нотой – закат азиатских империй, которые, по их мнению, не могли выжить в условиях жесткой международной конкуренции современной эпохи. И ни одно из этих предсказаний не подтвердилось. Османская империя распалась только после Первой мировой войны. Султан все еще существовал, когда последний царь уже плохо кончил, а его кузен из Гогенцоллернов колол дрова в изгнании. Вся османистика ныне сходится на том, что оценочный термин «упадок» следует вычеркнуть из лексикона. В Китае в 1911 году свергли монархию, но после четырех десятилетий потрясений коммунистической партии Китая после 1949 года удалось территориально воссоздать империю почти в той же максимальной протяженности, которой она достигла в 1760 году в правление Цяньлуна, императора империи Цин.

Подобно Габсбургской империи, которая пережила революцию 1848–1849 годов, угрожавшую – прежде всего в Венгрии – ее существованию, а также поражение от Пруссии в 1866 году, другие империи также выдерживали в XIX веке опасные потрясения: Китай – Тайпинское восстание (1850–1864) и еще более опасные для единства империи мусульманские бунты 1855–1873 годов, а Российская империя – поражение в Крымской войне (1856). Наиболее тяжелый удар Османская империя пережила в жестокой межимперской войне с Россией 1877–1878 годов, потеряв бóльшую часть Балкан. Поскольку Балканы являлись геополитической опорой Османской империи в еще большей степени, чем Анатолия в центре Турции, это стало тяжелым ударом, со времени завоевания независимости Латинской Америкой подобного не переживала ни одна империя в XIX веке. И тем не менее ядро Османской империи пережило многие десятилетия, внутренние процессы его развития структурно подготовили относительно стабильное и бескризисное национальное государство – основанную в 1923 году Турецкую республику. Если еще учесть, что европейские колониальные империи смогли выстоять в обеих мировых войнах, то на первый план выступает не столько уязвимость империй, сколько их устойчивость и способность к регенерации. Империи возвышались в эпоху модерна как «реликтовые» образования соответственно своему главному времени становления: веку XV (Османская империя), XVI (Португалия, Россия) или XVII (Англия, Франция, Нидерланды, Китай – империя Цин как конечная точка имперской истории с III века до н. э.). Из перспективы начала XX века эти империи относились наряду с католической церковью и японской монархией к старейшим политическим институтам мира.

Империи не смогли бы выжить, если бы не обладали, с одной стороны, значительным потенциалом центростремительных сил, а с другой стороны, способностью адаптироваться к меняющимся обстоятельствам. Самые успешные среди них – в XIX веке это была Британская империя – даже были в состоянии в значительной степени формировать эти обстоятельства в собственном огромном пространстве. Они определяли условия, на которые затем должны были реагировать другие.

Типы: империя против национального государства

Чем типологически отличается империя от национального государства? Возможным отличительным критерием является точка зрения составляющих их ядро и/или представляющих их в идейном отношении элит или, иначе говоря, структура обоснований, выдвигаемых в пользу этих двух форм политической организации315315
  Представленные здесь и далее размышления следуют импульсам, заданным такими классиками теории национализма, как Бенедикт Андерсон и Эрнест Геллнер. В дополнение см.: Calhoun, 1997, 4f., и в расширенной форме: Osterhammel, 2002.


[Закрыть].

Первое. Национальное государство видит себя окруженным четко зафиксированными границами с другими, структурно аналогичными национальными государствами. Империя ищет свои менее четко определенные внешние границы там, где она натыкается на «дикую пустынную местность», и/или «варваров», или на другую империю. Империя предпочитает иметь между собой и соседней империей буферную полосу. Границы без буферных зон между империями нередко чрезвычайно милитаризованы (габсбургско-османская граница на Балканах; границы между советской и американской империями в Германии и Корее)316316
  О границах см.: Münkler, 2005, 16–18; а также: Osterhammel, 2000, 210–213, и главу III данной книги.


[Закрыть].

Второе. Национальное государство, в идеальном случае совпадающее с нацией, провозглашает свою собственную гомогенность и неделимость. Империя, напротив, подчеркивает свою гетерогенность и различия всех видов и стремится к культурной интеграции только на высшем уровне имперской элиты. В земельных владениях центр и периферия также четко отличаются друг от друга. Помимо этого, периферии различаются между собой в соответствии с критериями социально-экономического уровня развития и интенсивности господства центра (прямое или косвенное господство, сюзеренитет). Приоритет центра сохраняется и во время кризисов, поскольку в худшем случае предполагается его жизнеспособность и без периферии – точка зрения, нередко находившая в Новое время свое подтверждение.

Третье. Независимо от формы правления – демократической или авторитарно-аккламационной – национальное государство культивирует идею легитимности политического господства «снизу». Осуществление господства в национальном государстве справедливо только тогда, когда оно служит интересам нации или народа. Империя же даже в ХX веке все еще довольствуется легитимностью «сверху», в том числе посредством укрепляющей лояльность символики, установления мира (pax) в стране, административных мер или особого адресного благоприятствования клиентским группам. Империя – результат принудительной, а не консенсусной интеграции: «по своей сути недемократическая»317317
  Tilly Ch. How Empires End // Barkey, von Hagen, 1997, 7.


[Закрыть], «ассоциация, основанная на суверенитете, а не на общности»318318
  Doyle, 1986, 36.


[Закрыть]. Почти всегда, когда колонизаторы открывали колонизованному населению возможность выборов и политической конкуренции, это вызывало необратимую освободительную динамику, во всяком случае в той части империи, где проводилась такая реформа.

Четвертое. К национальному государству человек принадлежит непосредственно – как его гражданин; гражданство – всеобщий статус юридического равенства и непосредственной государственной принадлежности. Нация понимается не как объединение подданных, а как гражданское общество319319
  Langewiesche, 2000, 32f.


[Закрыть]. В империи место равного гражданства занимает ступенчатая иерархия прав и привилегий. Если имперское гражданство, открывающее прямой доступ в метрополию, вообще существует, то на периферии им обладает лишь небольшая часть населения. Меньшинствам в национальном государстве приходится завоевывать себе особые права; империя же с самого начала базируется на предоставлении особых прав и особых обязанностей.

Пятое. В национальном государстве те культурные признаки, которые являются общими – язык, религия, повседневные обычаи, – в тенденции разделяются всем населением. В империи они ограничены имперской элитой в центре и ее ответвлениями в колониях. В империи сохраняются различия между универсальными «большими традициями» и местными «малыми традициями», которые в национальном государстве, особенно под влиянием работающих на однородность средств массовой информации, скорее сглаживаются. Империи скорее склонны к религиозному и языковому плюрализму, то есть сознательно допускаемому разнообразию, чем национальные государства.

Шестое. В то же время элита центра империи видит себя в силу предполагаемого собственного цивилизационного превосходства призванной к какого-либо рода цивилизаторской миссии, преследующей цель создания аккультурированного образованного слоя на периферии. Крайности, то есть полная ассимиляция образованных слоев аборигенного населения (как во Франции, по крайней мере в теории) или их полное уничтожение (нацистская империя в Восточной Европе), встречаются редко. Цивилизаторская деятельность понимается как щедро даруемая милость. Сравнимые процессы в национальных государствах, такие как введение всеобщего школьного образования; функционирующий полицейский порядок или элементарные государственные системы социального обеспечения, напротив, воспринимаются как общенациональные задачи, а отчасти и как реализация законных прав граждан.

Седьмое. Национальное государство в самоописании своего генезиса апеллирует к уходящим в седую древность началам соответствующей ему нации и даже к общему биологическому происхождению (оно может быть выдуманным, но в конечном счете в него верят). В самых отчетливых проявлениях оно конструирует нацию-племя (tribe-nation). Империя же возводит себя к учредительным актам королей-завоевателей и законодателей; часто она пользуется идеей имперской преемственности (translatio) и наследования (например, Ост-Индская компания, а затем королева Виктория как преемники династии Моголов в Индии). Поэтому империи испытывают трудности в (ре)конструировании своей собственной истории – особенно после того, как нормативный статус обрела национальная историография в русле историзма с ее органицистскими презумпциями континуитета.

Восьмое. Национальное государство утверждает, что имеет особое отношение к определенной территории, что зримо проявляется в особо культивируемых, иногда сакрализованных местах памяти. «Неприкосновенность», «неделимость» национального географического тела – это «святая святых современного национализма»320320
  Langewiesche, 2000, 23.


[Закрыть]. Империя же имеет скорее экстенсивное, нежели интенсивное отношение к территории, которая для нее является в первую очередь местом для реализации ее господства. Однако поселенческий колониализм, который часто носит протонационалистический характер, склонен к интенсивному отношению к земле – это один из источников напряженности в отношениях колонистов с имперской администрацией, а также важный источник колониального национализма.

Немного теории: аспекты имперской интеграции

Есть плюсы в том, чтобы для начального понимания национальных государств и империй исходить из разных «логик», лежащих в основе каждой из этих форм, и значений, им приписываемых. Дополнительной отправной точкой служит выяснение присущих им способов интеграции: что объединяет типичное национальное государство и что – империю?

Империи – это структуры господства над большими территориями. Их можно было бы определить как максимально возможные при наличных технологических и географических предпосылках политические единицы. Империи полиэтничны, мультикультурны, с центробежным политическим вектором. Они представляют собой композитные конструкции. Имперская интеграция имеет горизонтальное и вертикальное измерения. Отдельные территориальные сегменты империи должны быть связаны с центром по горизонтали, а господство и влияние в колонизированных обществах должно обеспечиваться вертикалью. Горизонтальная интеграция требует вначале средств принуждения и военный потенциал. Все империи основаны на постоянной скрытой угрозе насилия, выходящей за пределы установленного правового порядка. Даже если империи не характеризует постоянный террор, даже если империи – по крайней мере Британская империя в XIX и ХX веках, за исключением подавления мятежей, – придерживаются принципов правовой государственности, все-таки на империях всегда лежит тень чрезвычайного положения. Если национальное государство в худшем случае – и то редко – сталкивалось с революцией и сепаратизмом, то империя постоянно имела дело с выступлениями недовольных подданных и клиентов. Способность к подавлению бунтов – основное условие имперского присутствия. Поэтому колониальное государство сохраняет эту способность до самого последнего момента. Англичане в Индии не потеряли ее еще во время Второй мировой войны, а в Малайе и до 1950‑х годов. Французы, несмотря на отчаянные усилия, не смогли вернуть эту способность во Вьетнаме после Второй мировой войны и потеряли ее в Алжире в 1954‑м. Империи не полагаются исключительно на местные ресурсы насилия. Они оставляют за собой и опцию интервенции из центра. Карательная военная экспедиция – лейтмотив такого интервенционизма. К его принципам относится использование специальных неместных отрядов – казаков, сикхов, гуркхов, сенегальских тиральеров, польских войск в войнах Габсбургов против итальянцев – как варианта глобализации насилия. Это могло оборачиваться курьезом: во время французской интервенции в Мексике с французской стороны сражались 450 солдат египетских элитных войск, которых Саид-паша, правитель в Каире, «одолжил» за плату своему внешнеполитическому протектору Наполеону III. Египтяне остались до конца экспедиции, прикрывали французское отступление и были в числе имперских войск, получивших наибольшее число наград321321
  Dunn, 1997, 29, 33.


[Закрыть].

Междугородное сообщение и передача информации на большие расстояния были в империях постоянной необходимостью322322
  См. новый обзор, в котором особое значение придается роли частных предпринимателей и их фирм: Winseck, Pike, 2007.


[Закрыть]. До появления телеграфа около 1870 года новости распространялись не быстрее, чем их доставляли курьеры и носители. Это само по себе уже показывает, что внутриимперские связи того времени, даже при наилучшей организации доставки корреспонденции (Испанская империя в XVI веке, Ост-Индская компания) были по сегодняшним меркам крайне слабыми. Неизвестно, впрочем, могли бы современные коммуникационные технологии стабилизировать тогдашние империи. Колониальным державам отнюдь не всегда удавалось монополизировать передачу информации. Их противники использовали схожие методы и создавали встречные системы коммуникации: от сарафанного радио до интернета.

Создание эффективной бюрократии как инструмента интеграции империи одинаково зависит как от политической системы и стиля имперского центра, так и от функциональных требований на местах. Китайская империя династии Хань управлялась во много раз интенсивнее, чем ранняя Римская империя той же эпохи, но заметной разницы в степени интеграции между ними не было. Империи Нового времени также существенно отличались по степени своей бюрократизации, по характеру и масштабам личной и институциональной связи между органами государственного управления метрополии и периферии. Единая имперская администрация была (за исключением Китая) редкостью или совсем отсутствовала. Управление Британской империей, которая сумела сохранить свою сплоченность на протяжении веков, отличало поразительное разнообразие учреждений, в лучшем случае связанных друг с другом лишь номинальной верховной компетенцией лондонского кабинета. Немногим отличалась и французская заокеанская империя, институциональное разнообразие которой противоречило всем представлениям о «картезианском» стройном государстве.