Текст книги "Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР"

В конце веселой улочки представитель «Здоровья» увидел книжный магазин и среди вороха иностранных газет что-то обнаружил и радостно завопил: «Смотрите! Наша «Правда»!» Действительно, на столике расположилась наша партийная «Правда», а рядом с обложек журналов насмехались на нее голые женщины с аппетитным попками и тяжелыми грудями. Но хватит об этом!..

15 июля. Как говорил Горацио, «но вот и утро в розовом плаще росу пригорков топчет на востоке». Появившаяся на завтраке в отеле Марсела объявила: «Сегодня воскресенье. Все закрыто, кроме девочек». И после эффектной паузы: «Но голландцы к ним не ходят». И нам было предложено поехать в Амерсфорт, на кладбище советских воинов. Поехали и подивились идеальному порядку и почтительной памяти голландцев.

Из Амерсфорта до Сафари 60 км. Сафари – это Африка в миниатюре. Жирафы, страусы, львы и другие животные. Некоторые из представителей животного мира спокойно подходили к автобусу и пытались его укусить или клюнуть. Было забавно…

16 июля. Последний, 14-й день пребывания в Бенилюксе. За завтраком Вера из Всесоюзного радио причитала: «Я не купила фужеры, и это разрывает мне сердце».

Последнее посещение – музей Винсента Ван Гога. 230 полотен и 500 рисунков. Ну и, конечно, рассказ о том, как Ван Гог после ссоры с Гогеном отрезал себе ухо, как будто это главное, что повлияло на творчество художника…

От Ван Гога в аэропорт Схипхол. Взревели турбины Ту-154, и откуда-то пошел дым, и тут же к самолету помчались пожарные машины. «Идут учения», – сказал кто-то. Увы, какое-то ЧП, видимо, с двигателем. Нашу группу выгружают из самолета и везут в аэропорт, сажают за второй «ланч», чтобы все успокоились. Затем после напрасного ожидания устранения чего-то неисправного везут в дорогущий «Гранд отель Краснопольски» и объявляют, что отлет переносится на следующий день. «Жизнь полна случайностей», – философски рассуждал я и вспомнил Мандельштама:

 
Кто может знать при слове «расставанье»,
Какая нам разлука предстоит.
 

17 июля. Дополнительное утро в Амстердаме. Последняя прогулка по торговой улице. И опять эти зазывные секс-шопы. Впору жаловаться, как жаловалась мадам Шварц у Бабеля: «Сегодня животные штучки, завтра животные штучки…» Хватит. В аэропорту нас ждал новенький Ил-62. В 13.17 он воспарил над порно-грешной землей Нидерландов. В салоне шел оживленный разговор, что удалось купить там, на Западе, и что не удалось. Баланс был плачевный. А какая-то еврейская пара все время полета усиленно молилась и просила Бога о мягкой посадке. Она состоялась в Шереметьево в 18.10 по московскому времени.

На проходе таможенник строго спросил, кто такие и где были. Хором прозвучал ответ: «Журналисты… в Бенилюксе…»

– Журналы, газеты покупали?

– Нет! – ответствовал дружный хор.

– Проходите! – последовал ответ.

А далее дом, близкие, разбор сувениров и подарков, кругом все привычно-советское. Лишь кот Тяпка сделал «глаза во флюгере» и спрятался под столом от чужого заграничного дяди, от которого попахивало элементом капиталистического Запада.

Отпуск продолжался в дождливом Софрино. Но как признавался Александр Вертинский: «Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, все, чем восхищался, – я отдаю за один самый пасмурный, самый дождливый и заплаканный день у себя на родине».

Если говорить честно, то я был настроен не так восторженно патриотично, как Александр Николаевич.

В 1976 году мне удалось побывать, опять же в составе группы советских журналюг, в Швеции и Дании. Но это уже перебор для книги…

1974 год

В культурной и общественной жизни советской страны в 1974 году много чего происходило. Но не будем ничего вспоминать и перечислять. Только одно событие: на экраны страны вышел фильм Василия Шукшина «Калина красная». И одна из фраз этой картины мгновенно стала культовой и расхожей: «Народ для разврата готов!..»

Он, оказался, готов был и для изгнания и эмиграции. Парад имен: Александр Солженицын, Владимир Максимов, Александр Галич, Виктор Некрасов и многие другие, включая и баламутного Эдуарда Лимонова. О них и пойдет речь.

Солженицын – летописец архипелага ГУЛАГ

Александр Исаевич Солженицын (по отцу Исаакович, Кисловодск, 11 декабря 1918 – Москва, 4 августа 2008). Человек-глыба. Лауреат Нобелевской премии (1970). Его небольшая повесть «Один день Ивана Денисовича» (1962) стала первым описанием трагедии лагерей ГУЛАГа. А затем последовал трехтомный труд «Архипелаг ГУЛАГ», по-новому осветивший историю Советского Союза. Был советским офицером. Как воевал, как попал в лагерь, как работал в «шарашке», как находился под прессом КГБ, как требовал, что надо «жить не по лжи», и прочие акции Солженицына – об этом рассказано не раз.

Приведу любопытный отрывок из книги бывшего члена политбюро Виктора Гришина «От Хрущева до Горбачева»:

«Кроме повести «Один день Ивана Денисовича» другие произведения Солженицына на так называемую лагерную тему у нас не печатались. Однако через посредство иностранных корреспондентов и дипломатов «Архипелаг ГУЛАГ» и другие подобные произведения попали за рубеж, где стали печататься большими тиражами, в том числе и на русском языке. Они засылались в нашу страну и ходили по рукам.

А. Солженицын имел в Москве широкие связи с иностранцами на антисоветской основе. Как говорил Ю.В. Андропов, с Солженицыным велось много разговоров о вреде его деятельности для Советского Союза, но это не имело никакого воздействия. Он усиливал свои связи с иностранцами, снабжал их враждебными нашей стране материалами. Тогда КГБ СССР, по согласованию с прокуратурой, Президиумом Верховного Совета СССР и ЦК КПСС, принял решение выдворить его за пределы страны и лишить советского гражданства.

Потом Ю.В. Андропов рассказывал, что, когда вызвали Солженицына в КГБ, он пришел в старом полушубке, грубых башмаках и шапке, как для отправки в колонию. В КГБ ему сказали, что такой маскарад не нужен. Он был переодет в нормальный костюм, отвезен в аэропорт и на самолете доставлен в Западный Берлин, откуда потом переехал на постоянное жительство в США».

12 февраля 1974 года писателя арестовали и лишили советского гражданства. 13 февраля он был выслан за пределы СССР. Выдворен в наручниках на специальном самолете под присмотром конвоя – в Германию, где его встретил Генрих Белль.

Народ живо откликнулся на необычное выдворение из страны и с удовольствием смаковал кем-то сочиненную шутку:

 
Самолет по небу катит.
Солженицын в нем сидит.
«Вот те нате – хрен в томате!» –
Белль при встрече говорит.
 

Тут следует отметить, что личность Александра Исаевича с его неординарной судьбой была весьма растиражирована среди интеллигенции. Недоброжелатели Нобелевскую премию называли не иначе как Шнобелевской. По поводу гонения Солженицына ходил анекдот:

«– Какой лауреат Нобелевской премии служит дворником у лауреата Ленинской премии?

– Солженицын. Будучи в опале, он проживал на даче у Ростроповича».

Владимир Войнович в романе «Москва 2042» спародировал Солженицына в образе Сим Симыча Карнавалова. Короче, за Солженицыным вился шлейф уважения, восторга, критики и насмешки. Как водится, нет пророка в родном отечестве.

Депортированный Солженицын жил сначала во Франкфурте-на-Майне, затем в Цюрихе (аналогия с Лениным). В 1976–1994 годах обитал в небольшом имении в штате Вермонт, США.

27 мая 1994 года Солженицын вернулся на родину – уже не изгнанником, а полноправным членом новой России. Его вроде бы окружили почетом: была учреждена литературная премия его имени, получил высшую награду – орден Андрея Первозванного. Превратился в культовую фигуру. Эволюционировал: бунтарь превратился в государственника, от критики перешел чуть ли не к восхвалению власти – и такие бывают метаморфозы. Но все оказалось не таким уж благостным: его передачу на ТВ закрыли «за низкий рейтинг», а статью-размышление «Как нам обустроить Россию», хотя и прочитали все, но никто не сделал своей программой. Его книги не изменили природу власти, и напрасно «теленок бодался с дубом» – дуб остался дубом, раскидистым и зловещим. А имя Солженицына, на мой взгляд, с каждым годом теряет свое сияние (и значение) и потихоньку меркнет. Любой урок России, даже солженицынский, не идет впрок. Россия продолжает жить во лжи, в перевернутом мире и во мраке. Но когда умер Александр Исаевич, на несколько дней и недель Россия вздрогнула и задумалась.

Вдова Солженицына Наталья Дмитриевна поведала: «Все случилось так, как он хотел. Он хотел умереть дома, а не в больнице, и летом, а не зимой. Он умер на руках у меня и сына Степана. До 90 лет он не дожил полгода».

Эти слова вдовы писателя были помещены на первой полосе номера «МК» от 5 августа 2008 года, а на второй полосе блистал репортаж путешествия президента Медведева по Волге под названием «Президент отдохнул с косорыловкой» о посещении Мышкина и Углича. Косорыловка – это настойка на мышиных хвостиках, и Дмитрий Анатольевич выпил три рюмки, послушал хор «Вниз по матушке, по Волге». При посещении Богоявленского собора президента России поприветствовала группа немецких туристов – они махали руками, кричали «Ура!..».

Лично я воспринял этот благостный репортаж о президенте как курьез.

«Комсомольская правда» посвятила Солженицыну несколько полос о его жизни, в том числе как после 20 лет изгнания Солженицына сначала привезли на Колыму, и он встал на колени и поцеловал магаданскую землю… «Комсомолка» поместила и несколько зарубежных откликов. Газета «Индепендент» назвала Солженицына «одиноким голосом стремившегося говорить правду». Газета «Таймс» – «смельчаком, обнажившим подлинный масштаб сталинских лагерей». И, наконец, «Нью-Йорк таймс» – «мастером обличительного слова, обжигающего подобно кислоте». «Электрошок для мозгов» – это уже «Фигаро»…

И два мнения. Дмитрий Быков о Солженицыне: «Это реинкарнация Достоевского». Александр Проханов, «певец Генерального штаба», заявил, что Солженицын – это «антисталинист, он сыграл огромную роль в разрушении СССР». «Союз добили не танковые колонны и не бомбардировки, а смыслы. Солженицын со своим ГУЛАГом, используя поддержку Запада, разрушил мифы и базовые ценности». И далее: «Когда Солженицын вернулся в Россию, с надеждой, что станет пророком, духовным лидером, современным Достоевским, у него ничего не получилось… Он умер в глубоком внутреннем разочаровании. Он всю жизнь, борясь за свои идеалы, играл чужую игру и оказался в стране, которая, став тоже результатом чужой игры, ему не нравилась…»

«Он шарахнул по СССР», – высказался Проханов одиозно, в своей красно-коричневой манере.

Газеты были полны различных оценок. Вспомнили и Анну Ахматову, которая отзывалась о Солженицыне так: «Светоносец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…»

Иосиф Бродский: «Мне кажется, в Солженицыне Россия обрела своего Гомера. Он сумел открыть столько правды, сумел сдвинуть мир с прежней точки…»

Михаил Бахтин: «Я представляю его величиной формата Достоевского».

Людмила Сараскина: «Солженицын… Имя-крик, имя-скрежет, имя-протест, ожог сознания. Скальпель офтальмолога, снимающий катаракту с глаз, раскрывающий угол зрения. Артиллерист, вызывающий огонь на себя. Один в поле воин…»

Да, много хороших, заслуженных и даже громко пафосных слов было сказано. При прощании в зале Академии наук удивил многих Станислав Говорухин, который назвал четыре фигуры, повлиявшие на судьбу России в ХХ веке, – это Петр Столыпин, Владимир Ленин, Иосиф Сталин и Александр Солженицын. Господи, хочется воскликнуть, что в голове у г-на Говорухина!.. Но, к сожалению, следует отметить, что в последние годы Солженицын отступил от самого себя и декларировал идеологические постулаты, очень схожие с партией «Единой России». И это, конечно, не могло не печалить…

На похоронах людей было мало, свидетельствовал журналист Сергей Баймухаметов в «Московской правде». Молодежи не было, потому что она Солженицына не знает. «Кто ж был? Старые и пожилые, в непрезентабельных пиджаках и плащах. Остатки советской интеллигенции, которая в 60-е годы читала «Новый мир» и «Роман-газету» с «Одним днем Ивана Денисовича», а потом доставала самиздат, слушала «Архипелаг…» по западным радиоголосам. Уходящая натура…»

Поэт Юрий Кублановский считает, что «трагизм последних лет Солженицына в том, что главное его произведение, которое он писал многие годы в Вермонте – «Красное колесо», до сих пор остается в России широким читателем не прочитанным. Отчасти это оттого, что такие объемы прозы сейчас уже мало кто читает. И все-таки время прозаика Солженицына придет…»

Добавлю: исторические «узлы» Солженицына еще придется развязывать не одному поколению россиян.

Ну а нынешнее поколение, точнее – его часть, которая не может избавиться от влюбленности в Сталина и гордящаяся советским прошлым, продолжает бесноваться над Солженицыным и теми, кто боролся за свободную Россию. В октябре 2016 года какие-то подонки повесили чучело Солженицына. Как написал Александр Минкин в «МК» (11 октября 2016, в комментарии «Переписать историю России. Дешево»): «Шпана, которая повесила чучело Солженицына, глумилась над прахом человека, который заслужил награды во время Великой Отечественной войны…» Кто-то настойчиво хочет «закрыть музей, поджечь библиотеку, сжечь «Архипелаг», снести лагеря, следы которых остались еще на Колыме, снести кладбища – чтоб в нашей истории вообще никто не умирал. И начать ее, историю России, с 2000 года».

«Предатели и лжецы» – так назывался злобный комментарий в прохановской газете «Завтра» (42-2016): «…Книги Солженицына – это сознательно собранная, отобранная самая мерзкая грязь про СССР, помои в прямом смысле этого слова. Цель их описания совершенно очевидна – опорочить советский строй, представить советскую Россию как исчадие ада, империю зла…»

Владимир Максимов: «Чужим я чувствую себя везде»

Так мог сказать только человек с изломанной трудной судьбой. Такая судьба выпала на долю Владимира Максимова, прозаика, драматурга, публициста.

Владимир Емельянович Максимов (на самом деле – Лев Алексеевич Самсонов, 1930, Москва – 1995, Париж). Его отец был репрессирован в ходе «охоты на троцкистов». И подросток, получая паспорт в 16 лет, решил изменить свои имя и фамилию. О себе Максимов рассказывал:

«Я родился в Москве, в Сокольниках, в рабочей семье. Отца моего посадили рано – в 1927-м, заметьте: не в 1937-м, а именно в 1927-м, как троцкиста, сразу после высылки Льва Троцкого из советской России. Отец являлся членом какой-то там троцкистской организации. Таких организаций в Москве было несколько – на фабриках, на заводах. Потом его выпустили, снова посадили. В 1933 году его посадили совсем. К счастью, он выжил, и, когда Берия сменил Ежова, отец был одним из немногих счастливцев, кого освободили. Это было в 1940 году. А на следующий год он ушел добровольцем на войну и вскоре погиб… Довольно нищая семья у нас была. Я, рано начитавшись всяческой литературы, ушел из дома. Был беспризорником, бродягой, занимался мелким воровством. Был в шести колониях, из которых часто сбегал. Но в 16 лет, когда я вышел из Шекснинской детской колонии, началась другая жизнь.

Окончил ФЗО по специальности штукатура и каменщика, завербовался на Север, работал в клубе речников в Игарке, в колхозе на Кубани. Напечатал в районной газете первые стихи, весьма патриотические, поступил в редакцию. В 1956-м вернулся в Москву. Переводил поэзию с языков народов СССР по подстрочникам, сочинял дежурные стихи для газет и сотрудничал в редакциях как журналист. Судьбу свою – серьезную, литературную – отсчитываю с «Тарусских страниц», с первой публикации моей прозы: с повести «Мы обожаем землю».

В 1963 году Максимов был принят в Союз писателей. А через 10 лет его исключили из-за опубликованной на Западе книги «Семь дней творенья» – роман о старом большевике, который на склоне жизни переосмыслил свою судьбу. Этот роман Максимова был самым радикальным отрицанием революции. В ответ на критику Максимов написал открытое письмо в Союз писателей и назвал его «вотчиной мелких политических мародеров, литературных торгашей». Разумеется, Максимов тут же был определен как «оголтелый антисоветчик», и жизнь его как писателя в СССР стала невыносимой. В феврале 1974 года Владимир Максимов эмигрировал и жил в Париже до конца своих дней.

В эмиграции Максимов написал несколько вещей, в том числе роман о Колчаке – «Заглянуть в бездну». Его последний роман «Кочевание по смерти» (1995) был удостоен российской премии «Вехи» – «за выдающийся во вклад в понимание России, ее истории, ее души». Во Франции писатель основал журнал «Континент», который приобрел мировую известность как трибуна вольного русского слова в изгнании. В «Континенте» печатались лучшие литературные силы, от Солженицына до Галича. А еще Бродский, Аксенов, Коржавин, Эжен Ионеско, Милован Джилас и другие громкие имена. Всего вышло 70 номеров. В течение долгих лет журнал финансировал Аксель Шпрингер, крупнейший издатель Западной Германии. На последний номер скидывались всем миром, в том числе и русские художники-эмигранты Олег Целков, Оскар Рабин и другие.

В 1990 году Максимов впервые после 17-летнего отсутствия приехал в Советский Союз. И на всех встречах, и в выступлениях говорил, что у него одна историческая концепция: в том, что случилось с народом, виноваты все и никто. «Мы одновременно жертвы и палачи. И нечего искать виноватых ни в Сталине, ни в Ленине, ни в ком…»

Про себя: «Всегда и везде остаюсь россиянином». На Западе Максимов резко полемизировал с левыми интеллектуалами.

В «Литературке» 28 февраля 1990 года было опубликовано письмо Максимова из Парижа «Нас возвышающий обман» о слепой вере русского народа. «Общество наше продолжает жить разрушительными иллюзиями. Находясь в тяжелейшем похмелье после 70-летнего наркотического запоя, общество наивно надеется… что чуть ли не завтра обретет трезвость мышления и сказочное изобилие…» «Пора перестать искать виноватых в Сталине, в Ленине или в жидомасонах. Пора отдать наконец себе отчет, что, кроме нас самих, никто и ничто не спасет. Система изжила себя, и она требует скорейшей замены, но замены требует и наше собственное сознание, сознание потребителя и нигилиста. Сказать, что все плохо, – это еще не значит что-либо изменить. Попытаться возродить в себе созидательное, а не разрушительное начало гораздо труднее, чем бороться с идеологическими тенями… Давайте наконец хоронить свои мифы – или мифы похоронят нас».

Общество, элита, народ услышали Максимова? Куда там! Мы никого не хотим слушать, только собственные прожекты и химеры…

И еще на одну опасность указывал Максимов – на наступление «банализации зла». Это когда зло становится заурядным, привычным, банальным явлением, оно уже не удивляет и не возмущает. Нечто подобное происходит в лагере или на фронте…

Можно привести сотни тысяч примеров, а можно лишь один пример из жизни того же Максимова. Когда он вынужден был уехать за границу, его лишили гражданства и конфисковали квартиру. Потом гражданство восстановили, но жилья никто не вернул.

А власть в насмешку предложила ему выкупить свою бывшую квартиру. Зло в паре с хамством и цинизмом…

Когда после многих лет изгнания Максимов смог приезжать в Москву, его непременно спрашивали: а что будет дальше со страной? На что Максимов неизменно отвечал: «Не вижу Моисея, который вывел бы нас из пустыни».

О своей позиции: «Я боролся с коммунизмом, а не с Россией».

И про чужбину: «Мы не в изгнаньи, мы в посланьи…» Впрочем, так любил говорить и Александр Галич. А кто сказал это первым? То ли Зинаида Гиппиус, то ли Зинаида Шаховская?..

Интересное признание Максимова: «Когда я возвращаюсь во Францию, то вздыхаю с огромным облегчением. Грешно так говорить, но вот самолет приземлился в Париже, и я испытываю облегчение. Дети выросли там, для меня прошла целая эпоха, в каком-то смысле я уже действительно привязан к этой жизни. Но проходит время, и снова меня начинает тянуть в Россию… Я почти каждый вечер захожу к своим друзьям, у них телевизор принимает первую программу. Потом не спишь. Думаешь: «Ну почему ты здесь, а не там». Потом приезжаешь для того, чтобы удивить, наговориться и опять уезжать с облегчением… Я вот и сейчас, наверное, с облегчением вздохну на Северном вокзале, а потом меня снова будет тянуть сюда…» («Русский курьер», 19-1991).

Владимир Максимов умер в Париже 26 марта 1995 года на 65-м году жизни. Был похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа, а так как там очень тесно – то в могиле летчика русской авиации Александра Руднева…