Текст книги "Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР"

Александр Есенин-Вольпин – человек, который не боялся

В мае 1972 года Вольпину предложили покинуть Советский Союз. И он эмигрировал. У нас он был Вольпиным, а в Париже его записали как Есенин-Вольпин. Младший сын Сергея Есенина – Александр Есенин-Вольпин (1924, Ленинград – 2016, Бостон) – был рожден вне брака. Когда Сергея Есенина не стало, ему был всего лишь один год. Из всех четырех детей поэта Александр больше всех напоминал отца и внешностью, и темпераментом. К тому же он унаследовал поэтический дар и явное неравнодушие к спиртному…

 
От отца родного ль я рожден
Или непосредственно от славы? –
 

задавал вопрос Есенин-Вольпин. В стихотворении «Пьяница» откровенно признавался:

 
… И безнадежный алкоголик,
Придя домой,
Я ставлю зеркало на столик
Перед собой,
И каждый раз мне очень грустно,
В глазах – слеза,
И я никак не нагляжусь
                     в свои глаза.
 

А глаза-то Есенина-Вольпина были явно с сумасшедшинкой, впрочем, как и его жизнь. Философ и математик, он мог бы спокойно сидеть в каком-нибудь советском НИИ и заниматься какими-нибудь абстракциями. Он ими и занимался в ВИНИТИ, но при этом жаждал общественной свободы и был активнейшим диссидентом. Однажды на конгрессе по математической логике в Одессе к нему подошел иностранный корреспондент и спросил: «Как вы относитесь к советской власти?» Вольпин ответил: «У советской власти один недостаток: ее не существует». Ответ как вызов. И он без всякой боязни публиковал свои стихи на Западе и «крамольные», с точки зрения власти, мысли изложил в «Вольном философском трактате». После чего начался накат критики, и штатный хулитель Илья Шатуновский опубликовал в «Огоньке» фельетон «Из биографии подлеца». Известная формула: кто не с нами, тот против нас. Враг и подлец.

Когда арестовали Синявского и Даниэля, Вольпин встал на их защиту и написал «Гражданское обращение», участвовал в организации демонстрации протеста на Пушкинской площади. Исходил из принципа «Долой инстинкт самосохранения и чувство меры!». Чуть позднее он написал «Юридическую памятку для тех, кому предстоит допрос».

За такие вольности Вольпин был отправлен в психбольницу Кащенко, а затем переведен в Белые Столбы. Принудительное лечение, воздействие на непокорный ум. За него боролись многие советские ученые-академики. В конце концов под давлением мировой математической общественности власть была вынуждена отступить. Выйдя на волю, Есенин-Вольпин с новой силой продолжил борьбу, вступив в Комитет прав человека в СССР.

Укротить сына поэта оказалось невозможно, вот тогда весной 1972 года ему и предложили покинуть Союз. Есенин-Вольпин уехал и оказался там, «где свободный об искусстве не подсуден разговор». Искусство, свобода, математика – три кита Есенина-Вольпина. И он вскоре превратился в крупнейшего ученого Бостонского университета. Но вот его стихи при жизни никогда не публиковались в СССР.

Александр Сергеевич Есенин-Вольпин умер 16 марта 2016 года, на 92-м году жизни. Его заслуга в том, что он во всеуслышание заявил, что и в тоталитарном государстве нужно «не бояться».

Что касается психиатрии, самый точный диагноз ему поставил Владимир Буковский: «патологическая правдивость». Такая патология встречается крайне редко. Именно Есенин-Вольпин предложил обществу простую и достойную схему поведения: не врать. Но быть правдивым и не врать оказалось самым трудным для многих миллионов его сограждан.

Есенин-Вольпин – мужественный и твердый человек, прошедший весь ад психбольниц и других карательных учреждений. Первый раз «на Лубяночку» – он именно так и сказал – Есенин-Вольпин попал за чтение своих антисоветских стихов в далеком 1949 году.

Интересно, что Есенин-Вольпин ставил стихи своего отца Сергея Есенина выше творчества Блока и Гумилева. И в заключение несколько строк самого Есенина-Вольпина.

 
И одна только цель ясна,
Неразумная цель: свобода.
 

(31 августа 1946 года)

 
….А самый главный молчит всегда,
И так в молчанье идут года –
И нет вопроса: за что, к чему
Тебя – за Волгу, меня – в тюрьму!
 

(11 июня 1960 года. Ленинград. Тюрьма №2 (Психбольница))

***

Еще один отъехавший – Игорь Голомшток (1929, Калинин – 2017, Лондон). Критик, журналист, искусствовед. С причудливой судьбой: подвалы, этажи, виражи, миражи… Его отец был арестован в 1934 году, и мать, чтобы быть с ним рядом, завербовалась врачом на Колыму. Там мальчик Голомшток рос и учился. Вернулся в Москву в 1943-м. Попытался поступить в МГУ на искусствоведческое отделение филфака – даже документы не приняли. Пошел в финансовый институт – туда брали всех. Нелегально посещал лекции в МГУ и наконец поступил на вечернее отделение. Многолетними друзьями Голомштока стали супруги Синявские – Андрей и Мария. Друзьями и единомышленниками. Вместе с Андреем написали брошюру о неизвестном доселе в советской стране Пабло Пикассо. Но 100-тысячный тираж пустили под нож: крамола!.. Потом все же выпустили маленьким тиражом и продавали только в Москве и Ленинграде.

Когда велось дело Синявского – Даниэля, Голомшток отказался давать показания против своих духовно близких людей, за что, естественно, подвергся давлению карательных органов. Был приговорен к полугоду принудительных работ, уволен с работы и лишен возможности печататься. Но, к счастью, не препятствовали выезду за границу, что он и сделал в 1972 году. Поселился в Лондоне. Работал на «Би-би-си», на радиостанции «Свобода», преподавал в Оксфорде. И изучил сложные нравы русской общины в Англии: нетерпимость, взаимные обвинения, обиды, подозрительность, но это процветало и на родине, в СССР, особенно среди интеллигенции.

Еще любопытное обстоятельство: в России Игорь Голомшток числился евреем, а за рубежом воспринимался исключительно как русский. В эмиграции Голомшток написал сравнительное исследование о коммунистическом и нацистском искусстве («Искусство тоталитаризма», Лондон, 1990). А затем выпустил книгу с примечательным названием «Занятия для старого городового. Мемуары пессимиста».

***

Журналист Вадим Белоцерковский (1928, Москва – 2017, США). Сын известного сталинского писателя Билля-Белоцерковского, который прославился пьесами «Шторм» и «Лево руля» и переписывался со Сталиным. Так вот, сын крутанул руль не влево, а вправо. Выпускник МГУ, он был успешным советским журналистом, но его попутал бес: он вовлекся и увлекся движением за права человека. И в итоге эмигрировал в 1972 году из СССР. Работал на радиостанции «Свобода». Публиковал на Западе социологические труды, разумеется, антисоветской направленности.

***

Такая же история произошла с другим выпускником МГУ – Михаилом Восленским (1920, Бердянск – 1997, Бонн). Знаменательное начало карьеры – переводчик на Нюрнбергском процессе в 1946-м. Профессор Московского университета имени Лумумбы для студентов из Африки, Азии и с Ближнего Востока. В 1972 году, находясь в командировке, остался на Западе и был лишен советского гражданства. Имя Восленского прогремело, когда в 1984 году в Лондоне вышла его книга «Номенклатура: господствующий класс Советского Союза», которая ярко показала, как выродился социализм в стране и в чьих руках оказалась власть в стране рабочих и крестьян. Стиль книги – научный сарказм. Восленский был экспертом по политике Кремля и часто выступал на западных радиостанциях. Проживал в Бонне.

Одна лишь короткая цитата из книги «Номенклатура», глава «Класс-Тартюф»:

«Номенклатура заливает общество сладким потоком лжи о своей святости и льстит народу мыслью о святости его, народа, исторической миссии».

Прошло 30 лет. Распался Советский Союз. В России утвердилась иная власть взамен коммунистической. Исчезло понятие «номенклатура», которую беспощадно критиковал профессор Восленский. В России ныне, и тут, конечно, возникают затруднения с определением, но скажем условно так: самодержавно-олигархический режим с опорой на православие. Что касается класса чиновничества, то он непомерно расплодился, обзавелся собственностью и вцепился в нее мертвой хваткой. Характерен комментарий Александра Минкина в «МК» от 22 июня 2017 года «Бесстыдство в законе», в котором автор вспоминает многие бесстыжие законы, принятые Государственной думой. И о последнем законе: «Закон, накрывающий собственность высших чиновников черным колпаком государственной тайны, – рекорд бесстыдства».

Простым языком: нельзя узнавать и публиковать данные о том, чем владеют высшие мандарины и бонзы (а они нахапали бессметные богатства), в противном случае лишение свободы сроком от 3 до 7 лет.

А в итоге что есть? Страна супербогачей и нищего народа. Именно за это боролись рабочие, крестьяне и революционные солдаты и матросы в Октябре 1917 года?

 
Мы наш, мы новый мир построим!
Кто был ничем, тот станет всем!
 

И приехали через сто лет. Здравствуйте, барин!.. Профессор Восленский отдыхает: такого он не предполагал…

Судьба семьи Переца Маркиша

В 1972 году эмигрировали из страны вдова и сын Переца Маркиша, уничтоженного сталинским режимом поэта в так называемую ночь убитых поэтов 12 августа 1952 года – Эстер и Давид Маркиши.

Эстер Ефимовна Маркиш (1912–2010), писательница, родилась в Екатеринославле (Днепропетровске). Окончила Московский ИНФЛИ. Вышла замуж за Переца Маркиша.

А когда случилось несчастье, то как жена врага народа была выслана в Казахстан с двумя сыновьями. Вернулась в Москву после смерти Сталина в 1954 году. Опубликовала много литературных переводов. Выехала из СССР в Израиль (как уезжали – отдельная песня). В Израиле выпустила книгу «Как их убивали» (1982).

Давид Перецович Маркиш, младший сын (1939). Вернувшись после ссылки в Москву, окончил Литературный институт и Высшие курсы сценаристов и кинорежиссеров. Публиковал стихи и прозу. В Израиле за свои романы и сборники рассказов получил несколько литературных премий. В своем первом романе «Присказка» (1978) описал свою казахстанскую ссылку и то унизительное положение, в которое они попали с матерью. Всего Давид Маркиш написал несколько романов, один из них – «Пес» (1984) – о судьбе русского эмигранта, ищущего твердое пристанище и разочаровавшегося в свободе, которую не осознают люди свободного мира…

Старший сын Переца и Эстер Симон (Шимон) Перец (1931– 2003) успел до ссылки в Казахстан окончить МГУ по классической филологии. А вернувшись, выпустить несколько книг, но все равно чувствовал себя неуютно в стране, где убили его отца. В 1970 году выехал в Венгрию, а оттуда – в Швейцарию, где стал профессором русской литературы.

Если бы отец, поэт Перец Маркиш, награжденный орденом Ленина, узнал судьбу своих сыновей, Симона и Давида, он наверняка бы гордился ими. А так, перед расстрелом, он с горечью думал, что станет с его мальчиками…

***

В 1972 году кому-то удалось эмигрировать, кого-то депортировали или, говоря простонародным языком, выпихнули из страны. А кого-то умертвили на родной земле. И среди последних – Юрий Галансков, поэт, диссидент, правозащитник. Он умер в лагере в Мордовии 4 ноября 1972 года в возрасте 33 лет. В возрасте Христа?!.

Юрий Тимофеевич Галансков родился 10 июня 1939 года в Москве. Был из наиболее активных диссидентов. Соратники называли его непримиримым. Писал стихи для самиздата и редактировал самиздатовский журнал «Феникс-66». Его неоднократно помещали в психиатрические заведения (как говорят в народе, в дурдом). В 1968-м на «процессе четырех» приговорен к 7 годам лагерей. В заключении и умер. Пытали, били, травили, морили? Остается за скобками.

В память о Юрии Галанскове приведем строки из его стихотворения «Шиповник» (1956) из сборника «Самиздат века»:

 
…У шиповника розовый цвет
и густы у шиповника ветки.
Но цветов его в вазочках нет
и в руках у людей очень редки.
Ты попробуй его оборви –
будут руки твои
                  в крови…
 

Финальный аккорд 1972 года

Для разнообразия впечатления и воспоминаний отметим шедевры кино, вышедшие на Западе. «Шепоты и крик» Бергмана, «Последнее танго в Париже» Бертолуччи, «Крестный отец» Копполы, «Кабаре» Боба Фосса. Жизнь – это кабаре? Скажем иначе: грандиозное историческое шоу с кровью и потом.

В журнале «Вопли» («Вопросы литературы») в августе шла дискуссия на тему «Современный герой, каков он?». Уж точно не диссидент и не правозащитник… Среди новых книг, вышедших в 72-м, знаковые: книга Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых» («Четыре урока у Ленина»), отмеченная Ленинской премией. Книга избранных стихов Николая Заболоцкого и «Взгляд» Андрея Вознесенского.

Приведем лишь четыре строки из стихотворения Заболоцкого «Одинокий дуб»:

 
Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он воин в поле, даже и один.
 

1973 год

В 1973 году из Советского Союза эмигрировали поэт Наум Коржавин, писатель и литературовед Андрей Синявский с женой Марией Розановой, ученый-биолог Жорес Медведев, философ Александр Пятигорский, писатель Аркадий Ровнер. Покончил с собой поэт и диссидент Илья Габай…

С кого начать? Пожалуй, с Коржавина. В недавно вышедшей книге «Наум Коржавин. Все мы сукины дети. Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским» (М., 2017) приводятся воспоминания Бенедикта Сарнова:

«Перед самой эмиграцией Эмка пошел к Ильину, секретарю Союза писателей, генералу КГБ… И тут Эмка вдруг сказал: «Вы можете поручиться, Виктор Николаевич, что меня больше не будут никогда тягать? Союз писателей обязан меня защищать!»

И тогда генерал КГБ, который сам в свое время уже отмотал срок, сказал: «Наум! Я сам себе не могу за это поручиться! Не могу же я отменить для вас все законы этой страны. В стране нет ни одного человека, который мог бы поручиться, что его никто никогда не вызовет! Всегда могут вызвать любого и спросить!»

И в октябре 1973 года Наум Коржавин покинул родину. А теперь предлагаю читателям свое эссе о нем, написанное несколько лет тому назад.

Наум Коржавин, русский поэт с еврейской кровью

У поэтов всегда особая судьба. Короткая, как вспышка света, как промельк метеора, как сверкнувшая на небе радуга. Или долгая жизнь со всеми перепадами, от восторженных иллюзий до печального скепсиса. С многочисленными драматическими моментами. Примеров приводить не буду, каждый может подобрать свой перечень имен. Но редко бывает, чтобы поэт-долгожитель не изменил себе за долгие годы и сохранил в душе то поэтическое чувство, с которым начал свою творческую жизнь. О взглядах и говорить не приходится. Таким, мне кажется, и является Наум Коржавин. Конечно, старый, за 90 лет, вдрызг больной человек, но с неугасимым интересом и жаждой жизни. Или, по-современному, с драйвом. Преодолевающий болезни, суету, проблемы и в своей сути почти не изменившийся.

 
Высшая верность поэта –
Верность себе самому.
 

Согласитесь, это большая человеческая заслуга. Но при этом никакой гордости и выпячивания. В стихотворении «Землячкам» Коржавин писал:

 
Я ищу вас везде.
Я такой же, как вы, киевлянин, –
Та же южная кровь,
Лишь обдутая ветром Москвы…
 

И еще о себе развернутое:

 
Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
 
 
Я не был сроду слишком смелым
Или орудьем высших сил.
Но если знал, что делать, – делал,
А было трудно – выносил.
 
 
И если путь был слишком труден,
Суть в том, что я в той службе служб
Был подотчетен прямо людям:
Их душам. И судьбе их душ.
 
 
И если в этом – главный кто-то
Откроет ересь – что ж, друзья,
Ведь это все была работа,
А без работы жить нельзя.
 

Итак, русский поэт Наум Моисеевич Мандель (Коржавин – это псевдоним), родившийся в Киеве 14 октября 1925 года. Поэт русский, но кровь еврейская, внук цадика. С детства и в юности его сознание было расколото. Вокруг все было напоено революционным пафосом:

 
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
 

А потом начались репрессии и расстрелы, и

 
Насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах…
 

Как так? Сначала революционеры, а потом враги? Юный Мандель недоумевает:

 
И я бродил в акациях, как в дыме,
И мне тогда хотелось быть врагом.
 

И именно тогда, в конце 30-х – начале 40-х годов, Мандель-Коржавин захотел разобраться в хитросплетениях и туманностях русской истории…

 
И, поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем…
И выходили на дорогу…
 

В 19 лет Коржавин пишет стихотворение «Зависть» о том, что «никто нас не вызовет на Сенатскую площадь». Помните выражение «декабрист без декабря»? Так вот Коржавин был бунтарем без бунта. Негодовал, кипел, анализировал, но не более того. Скажем иначе, он был просто общественно активным молодым человеком. За темперамент и неравнодушие его и любили. Друзья звали его не Наумом, Эмой. «Эма, Эмка, Эмочка, ты уже не деточка» – так начала одно стихотворное поздравление Елена Боннер.

В победный 45-й Наум Мандель (будущий Коржавин) поступил в Литературный институт (как белобилетник по зрению, на фронт он не был призван). Илья Эренбург вспоминал о нем: «Приходил студент Литинститута Мандель, который после многих мытарств стал поэтом Коржавиным. Он был чрезвычайно сумбурным, порой нелепым, вступал в споры с преподавателями, писал стихи для друзей и для себя… его арестовали… сослали… Он продолжал писать, но не хочет зависеть от вкуса редакций…»

До ареста был обыск. Его спросили: «Оружие есть?». Он огрызнулся: «Пулемет под кроватью». На него прикрикнули: «Не острите. Отвечайте на вопрос».

«Арестовали меня 20 декабря 1947 года. Это, оказывается, был день чекиста…» – вспоминал Коржавин. Самое интересное в момент задержания то, что Коржавин был сталинистом, верил в советскую власть и в необходимость мировой революции. Прозрение пришло не сразу. Но пришло благодаря природному критическому уму. Изучая русскую и советскую историю, сопоставляя факты, он сделал неутешительные выводы. И в отличие от очень многих советских писателей Коржавин перешагнул «рубеж запретной темы», как выразился Твардовский.

В 1972 году написал иронико-сатирическое стихотворение «Памяти Герцена» о том, что «декабристы разбудили Герцена. Он недоспал. Отсюда все пошло…».

 
Был царь убит, но мир не зажил заново,
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим разбудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
 
 
Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт…
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?
 

И в конце стихотворения:

 
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!
Нельзя в России никого будить.
 

А за 12 лет до этих строк Коржавин написал «Вариации на Некрасова»:

 
Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год,
Коня на скаку остановит,
В горящую избу взойдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд…
А кони – все скачут и скачут.
А избы горят и горят.
 

Коржавина арестовали в 1947 году, а могли и раньше. Подслеповатый юноша в очках, в шинели и стоптанных валенках, а невесть откуда взявшейся буденновке на голове, часто дерзил в стихах, выступая в Коммунистической аудитории МГУ или в общежитии на Стромынке.

 
А может, пойти и поднять восстание?
Но против кого его поднимать?
 

И все же революционно настроенного поэта арестовали. Он отбывал ссылку в деревне Чумаково в Новосибирской области. Затем было предписано жить в Караганде, где он в 1953 году окончил горный техникум и получил профессию штейгера. Реабилитирован был в 1956 году, вернулся в Москву и окончил Литературный институт. Продолжал писать стихи и выступал в защиту гонимых – Даниэля, Синявского, Галанскова, Гинзбурга и других диссидентов.

 
Ах ты, жизнь моя – морок и месиво.
След кровавый – круги на воде.
Как мы жили! Как прыгали весело -
Карасями на сковороде.
Из огня в небеса ледовитые…
Нас прожгло. А иных и сожгло.
Дураки, кто теперь нам завидует,
Что при нас посторонним тепло.
 

Коржавин написал немало пламенных стихов о России и народе. И специально об интеллигенции. Одно стихотворение так и называется – «Русской интеллигенции»:

 
Ты в кровавых исканьях металась,
Цель забыв, потеряв вдалеке,
Но всегда о хорошем мечтала –
Трижды ругана, трижды воспета.
Вечно в страсти, всегда на краю…
За твою необузданность эту
Я, быть может, тебя и люблю.
Я могу вдруг упасть, опуститься
И возвыситься, дух затая,
Потому что во мне будет биться
Беспокойная жилка твоя.
 

О себе Коржавин говорил так: «По происхождению я еврей. По самоощущению – русский патриот. По взглядам – либерал и государственник. Сторонник, по выражению русского философа Федотова, «империи и свободы». Впрочем, либерализм без государственности и патриотизма – это тоже бессмыслица. Свободным человек может быть только в свободном государстве, обеспечивающем ему свободу…»

 
А что в итоге?
Стыд – на всех. Мы все такие.
Все от Бога мы ушли.
Все друг друга и Россию
Мы до ручки довели…
Нам покаяться бы, люди, –
Раскопать в душе ключи
Недосуг. Все лезем в судьи,
А иные – в палачи…
 

В 35 лет, в 1960 году, Коржавин написал программное стихотворение «Инерция стиля»:

 
Стиль – это мужество. В правде себе признаваться!
Все потерять, но иллюзиям не предаваться…
 

Характерная черта Коржавина: ни грана самоуспокоенности и никогда – самолюбования. Только раздумье, только сомнение и немного грусти с тоскою:

 
Но куда же я сунулся?
Оглядеться пора!
Я в годах, а как в юности –
Ни кола ни двора,
Ни защиты от подлости,
Лишь одно, как на грех:
Стаж работы в той области,
Где успех – не успех…
 

Нет, Наум Коржавин не лирик Степан Щипачев: никаких вздохов на скамейке и прогулок при луне. Для него жизнь – «царство лжи и греха». И постоянные трудности и преграды.

 
Что ни скажешь, все кажется всуе.
Я мешок потрохов.
Я привык. Я лишь только тоскую.
 

Коржавин – поэт гражданской боли, неотделимый от интеллигенции и народа. Мыслящей интеллигенции. И думающего народа.

И живя в Америке, Коржавин все вспоминал и вспоминал былое.

 
Ах, Россия, Россия, –
На плакатике голубь… –
 

так начинается его «Поэма причастности». И о народе:

 
Да – тоской исходили.
Да – зубами скрипели.
Все равно – допустили.
Все равно – дотерпели…
 

А вот советская власть не захотела долго терпеть поэтические вольности и дерзости Коржавина. И поэта стали методично прессовать. По его воспоминаниям, «выдавливали, вытесняли… Вокруг была свинцовая ложь, а надо было делать вид, что это правда… Я знал, что было постановление ЦК о задушевности в голосе диктора. У советских дикторов была своя поучительная задушевность, этот голос меня доводил до исступления».

«Главная борьба в моей жизни была не политическая, а за подлинность поэзии. За подлинность мысли. Вообще – подлинность… Подлинность – это гармония», – признавался Коржавин. А вся послевоенная история СССР – сплошная имитация. Имитация свободы, имитация литературы, искусства и т.д. За «подлинность» (подлинность как инакомыслие, инакочувствование) могли и арестовать. И Коржавин принял решение эмигрировать в Америку. Отъезд состоялся 31 октября 1973 года. Коржавин только что отметил свое 48-летие, и ему пошел 49-й год… Не мальчик, а муж. Не Эма Мандель, а Наум Коржавин, зрелый поэт с уже состоявшимся именем. И пошла волна эмигрантских стихов-переживаний:

 
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице хожу…
 

«Мне нравится Америка. Мне не нравится средняя американская интеллигенция. Впрочем, как и средняя российская…» – одно из первых впечатлений Коржавина на чужбине. Обустроившись в Бостоне, он все переживал свою прошлую жизнь и советско-российские реалии:

 
Я все на свете видел наизнанку,
Я путался в московских тупиках…
А между тем стояло на Лубянке
Готическое здание ЧК!..
 

Кажется, первый раз после отъезда Коржавин приехал в Москву в 1989 году. Выступал в различных клубах и всегда имел успех. Слушатели с большим пониманием приняли его стихотворение «Встреча с Москвой», написанное в 1952 году и воспринимаемое как написанное сегодня:

 
Ты продаешь все спокойно: и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил приятный покой прозябанья –
Прозябанье Москвы, освященный снабженьем обман,
Так живешь ты, Москва! Лжешь, клянешься, насилуешь память
И, флиртуя с историей, с будущим крутишь роман…
 

И слова как приговор каждому в зале:

 
Время? Время дано.
     Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
     разместившийся в нем.
 

И вспоминая времена культа личности, Коржавин говорил: «Сталинщина – не заблуждение. Сталинщина – добровольное рабство. Всестороннее. И оглупление народа. И вот от этого я освободился». Другие не только верили, но и неистово служили режиму.

 
Грех не мал.
Но – не сужу… Я сам причастен.
Я это тоже одобрял –
 

вот позиция Коржавина относительно «великого прошлого».

Ну а в Бостоне Коржавин жил совсем другой жизнью, но по-прежнему оставался острым шутником и ерником. Однажды с друзьями зашел разговор, верит ли он в Бога. «Ну вам-то, Наум Моисеевич, нечего Страшного суда опасаться. Вы столько хороших стихов написали». На что Коржавин ответил: «Ошибаетесь, там гражданские заслуги не учитываются». Посты Коржавин решительно не соблюдает, считая, что «Бог – не диетолог». По поводу своих книг: «Я не делю людей на тех, кто читает мои стихи, и тех, кто не читает. У меня нет комплекса секс-бомбы: что все меня должны любить…»

Все было даже неплохо, но – возраст и соответствующие ему недуги. И главное – глаза. Перенес несколько операций и… потеря зрения. Но даже в таком положении не сдается и даже шутит: «Напрягусь! Хоть и старый хрен, но все-таки надо вспоминать молодость… А если не молодость, то, как говорят доходяги, «если ветра не будет, пойдем по бабам». Господи, какие бабы?!.

Во время своего очередного приезда в Россию осенью 2007 года Коржавин выступал в Малом зале ЦДЛ. Помимо чтения стихов отвечал на многочисленные вопросы. Сказал, что Запад капитулирует перед исламом. Что мало в мире происходит положительного, все больше «в смысле распада». И по поводу родины: «Я очень не хочу, чтобы Россия оказалась жемчужиной Китайской империи…» А когда зал загудел, то добавил: «Дай Бог, чтобы наша Родина спаслась…»

Старый поэт обеспокоен проблемой сохранения цивилизации. Он продолжает мыслить глобально.

 
Все тот же мир… И пусть темно
В душе, как в склепе,
«We will be happy!»… все равно:
«We will be happy!»
 

Призыв «Будем счастливы»? Или просто очередная шутка Наума Коржавина, шутка от отчаяния? Повторение завета Козьмы Пруткова: «Если хочешь быть счастливым, будь им»?..

Нет, главное другое, и об этом не раз говорил Наум Коржавин: «Главное – быть самим собой, что-то в себе нести, что-то нужное тебе самому и другим…»

Истину. Правду. Искренность. Веру и любовь…

22 июня 2018 года пришла горестная весть: умер Наум Коржавин на 93-м году жизни.

***

В это давнее эссе можно добавлять и добавлять. Так и просятся строки из стихотворения-признания «Наивность»: Наивность взрослых – власть стихии.

 
Со здравым смыслом – нервный бой.
Прости меня. Прости, Россия,
За все, что сделали с тобой.
За вдохновенные насилья,
За хитромудрых дураков…
…Живой страны душа живая
Молчала в обмороке сна.
Но от побед бывают беды,
От пораженья… Мысль проста.
Но их бедой была победа, –
За ней открылась – пустота…
 

Много лет спустя Коржавин напишет жестче и грубее:

 
Мы о том, что вся Европа –
Это полное говно,
Репортаж ведем из жопы,
Где находимся давно.
 

Журналистка Зоя Ерошок побывала в Америке и провела 10 вечеров с 90-летним Наумом Коржавиным, о чем поведала «Новой газете» в двух номерах (октябрь 2015 года). Естественно, предварительно с ним созвонившись, услышав знакомый голос: «Старый хрен слушает!» Приведем отрывки из высказываний юбиляра:

«Россия может выжить, только если она со стыдом изрыгнет Сталина… Россия после Сталина – это женщина, изнасилованная сифилитиком…»

О советских людях: «Вместе с грамотностью освоили людоедство».

О стране: «Я считаю, что наша страна – очень хорошая страна. При всех своих недостатках – очень хорошая. Круг спасения – великая русская литература. От Пушкина до кого угодно…»

«Свобода слова не должна превращаться в свободу свинства».

Любимый коржавинский тост: «Давайте выпьем за уцеление России».

«Коржавин просит «супченко». Любаня приносит ему суп. Он: «Любанечка! А где ложка? – И с нежностью: – Я капризный. Без ложки суп не ем».

Шутка и юмор – спасительные круги на волнах жизни. Как утверждал Коржавин в «Тарусских страницах» (Калуга, 1961):

 
Нету легких времен.
     И в людскую врезается память
Только тот, кто пронес эту тяжесть на смертных плечах.
 

И в заключение о Любане. Это вторая жена Коржавина – Любовь Семеновна Верная. Училась в Кишиневе. Окончила филфак. Работала в библиотеке. Была замужем и растила дочь. В начале 60-х в Кишинев приехал Наум Коржавин выступать со стихами. Выступил и в библиотеке, где работала Любаня. Она увидела, услышала и сказала себе: «Это – мое!»

Любаня развелась с мужем и уехала к Коржавину в Москву. Он тоже развелся, и они стали жить вместе. Жить любовью, литературой и борьбой за свободу слова. Вместе и эмигрировали. В 1990-м Коржавин крестился, а Любаня приняла католичество, но это нисколько не помешало им обоим. «Любанечка – это вся моя жизнь!» – неустанно повторял Коржавин, а она в преклонных годах говорила: «Умирать не боюсь. Мне только Эмочку жалко». Любовь Верная (Мандель) умерла в Бостоне в январе 2014 года.

Мы поклоняемся мифу, хотя это была и реальность, женам декабристов. А жены диссидентов, поэтов, изгнанников, эмигрантов, разве они не те же верные жены декабристов? Но, к сожалению, они часто остаются в тени истории.