Текст книги "Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР"

Еще одно откровение Новодворской:

«Если говорить о теле, то это не моя стихия. Я больше интересуюсь духовной сферой. Мой идеал – Лунарий из романа Уэллса «Первые люди на Луне». Такая большая голова на тонких ножках… Мое тело мне всегда было безразлично. Никакими диетами и гимнастикой никогда себя не изнуряла. Диета – это занятие для приземленных, а духовные хрумкают, чавкают все с удовольствием, не задумываясь о последствиях».

О других

Ленин. «Это злодей. Люцифер. Очень умный: крупный, превосходящий своих противников на голову. Гений зла. Теоретический уровень его крайне высок, хотя и не глубок. Не то, что нужно для этого адского ремесла. Он знал».

Владимир Маяковский. «Самый нужный в моей жизни мужчина. Мне подарили его бюст на 16-летие. С тех пор мы вместе. Тогда мне нравились его стихи, конечно, не стихи «О советском паспорте». А сейчас я использую бюст строго по назначению – им очень удобно кнопки забивать и орехи колоть. Бюст гораздо удобнее, чем молоток. Владимир Владимирович идеален…»

Егор Гайдар. «Мы должны быть ему вечно благодарны…»

Геннадий Зюганов похож на шкафчик типа «Гей, славяне».

Владимир Жириновский. «Жирик вызывает у меня ассоциацию с фольклорным фашизмом».

Мавзолей Новодворская воспринимала как «скотомогильник». И с негодованием отмечала, что «скотомогильник на Красной площади не убран вместе с главным вампиром страны. Эта мумия еще кусается. Ее надо хоронить не на кладбище, а вместе с радиоактивными отходами».

Литературно-журналистский облик

Валерия Новодворская осталась в памяти как умная, начитанная, эрудированная женщина, а не только как эпатажная диссидентка и отважная правозащитница. Она была еще и полиглотом: владела английским, итальянским, немецким, французским языками, еще древнегреческим и латынью. Написала несколько книг: «Над пропастью во лжи», «Мой Карфаген обязан быть разрушен», «По ту сторону отчаяния», «Прощание славянки», «Поэты и цари», многочисленные публикации – статьи, комментарии о текущей политической ситуации. Ее формулировки были отточены по стилю и точны по мысли. Вот маленький пассаж из комментария, написанного в ноябре 1990 года:

«Тоталитаризм имеет задачу уничтожения личности и создания непобедимого государственного монолита во все сферах. И выполняет его ее жесткой рукой в мягкой перчатке: если власть не прибегает к предельной форме репрессий, так это не потому, что она стала менее тоталитарной, более «демократической». А потому, что такие репрессии уже не функциональны. Дрессура оказалась столь успешной, что теперь можно обойтись без хлыста, «оппозиционеры» добровольно прыгают через обруч…»

Добавим от себя: а еще генетический страх 1937 года – «Большого террора».

В заключение отметим, что точную оценку жизни и борьбы Валерии Новодворской дать сложно: ее и любили, и ненавидели. Ненавистников было больше, многие воспринимали ее русофобкой, как журналист Максим Шевченко. Он считал, что «политически она дискредитировала оппозиционное движение своим чрезмерно экстравагантным поведением и превращением политических дискуссий в некую клоунаду, в некий такой цирк… Жириновский, Новодворская, Митрофанов – это, знаете, были такие персонажи, которые были специально рассчитаны на дискредитацию любого серьезного политического разговора».

У Максима Шевченко такой взгляд, у других – иной. «Диссидент среди диссидентов», – считал Леонид Радзиховский. «Мужественная, храбрая, доверчивая и нежная» – мнение Николая Сванидзе.

И совсем уж напоследок добавим: бескомпромиссная, безапелляционная, безоглядная Валерия: «Кто не борется за свободу и равнодушен к судьбе Отечества, тот бревно».

Ну а жить среди бревен невыносимо тоскливо. И пусть расцветают сто цветов! Это кто сказал? Новодворская? Нет, председатель Мао. Тоже был большой оригинал на этом свете. Не диссидент. Лидер Китая. Успешно боролся с врагами и инакомыслящими.

18 июня 2017 года

1970–1979

 
Лечь бы на дно,
как подводная лодка.
 

Владимир Высоцкий

 
Портвейн – в бутылке,
Как письмо – в бутылке
Читай и пей! И пусть чужой режим
Не дышит в наши чистые затылки.
 

Евгений Блажеевский, 1976

В очередное десятилетие насаждался новый культ. Подхалимы из окружения, из свиты активно «играли короля». На него награды и звания: полковник времен Великой Отечественной войны Леонид Брежнев стал маршалом. Хотели, злословил народ, присвоить даже звание генералиссимуса, но при условии, что он выговорит это слово. С каждым годом у Леонида Ильича было все хуже и хуже с дикцией. «Бровеносец в потемках парил над страной, а ей оставалось только чувство глубокого удовлетворения».

Весной 1970 года состоялся ХХVI съезд КПСС, на котором Брежнев заявил, что «создана новая историческая общность людей – советский народ». А народ тем временем шутил и ерничал по поводу разных сиятельных достижений в стране:

 
Люблю тебя, страна чудес,
И мать твою – КПСС.
 

21 декабря 1972 года в Кремлевском дворце прошло торжественное заседание, посвященное 30-летию образования СССР. «Ветер века, – сказал в докладе Брежнев, –ветер истории своим могучим дыханием наполняет паруса корабля социализма. И корабль наш неудержимо идет все дальше, вперед – к сияющим горизонтам коммунизма!»

Корабль-то шел, но именно в 70-е годы он налетит на рифы кризиса.

7 октября 1977 года была принята новая Конституция СССР, брежневская, взамен сталинской 1936 года. И снова – красивая Конституция на бумаге, а в жизни, на практике – нарушение прав человека, упорная борьба с инакомыслием, ссылки без суда и следствия, психушки – именно в эти годы славно потрудился КГБ во главе с Юрием Андроповым. По стране прокатились судебные процессы над Буковским, Якиром и другими правозащитниками, шла травля генерала Григоренко. В феврале 1974-го из страны выслали Александра Солженицына. 15 сентября 1974 года бульдозерами уничтожили выставку молодых художников-нонконформистов на пустыре близ станции метро «Беляево». Правда, две недели спустя, 29 сентября, из-за громадного международного скандала выставку разрешили. Она проходила в Измайлово, и назвали ее «Полдня свободы».

Гонения, запреты, скандалы… В связи с постановкой «Пиковой дамы» в парижской Гранд-опера нещадно ругали Любимова, Шнитке и Рождественского за якобы искажение музыки Чайковского; ретивые наскоки на альманах «Метрополь» («состояние ползучего испуга»), вынужденная эмиграция Виктора Некрасова, Максимова, Бродского, Ростроповича, Вишневской, Галича.

70-е – это диссидентство открытое и скрытое, глухой ропот и смелый вызов системе, подавляющей человека (бунт на корабле «Сторожевой» под командованием Валерия Саблина в ноябре 1975 года). Горячительное чтение книг, особенно тех, что приходили тайком с Запада: «Архипелаг ГУЛАГ», «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», мемуары Хрущева (он умер 11 сентября 1970 года). А еще – «Прощание с Матерой» Распутина, «Москва – Петушки» Ерофеева. «Что ж, я Россию люблю, – говорил Веничка. – Она занимает шестую часть моей души».

На 70-е годы пришелся первый успех Аллы Пугачевой (кто не любит Пугачеву, тот не любит Родину, говорили про нее). Начало пугачевского бума, которому, кажется, нет конца. А Владимир Высоцкий! Такая же грандиозная популярность! «Страшно, аж жуть!», «Идет охота на волков, идет охота…». Все подтексты, все иносказания, в обход цензуры. Но все прекрасно понимали, о чем идет речь.

Но хватит о культуре. Поговорим об экономике. 70-е годы – это чудо-нефтедоллары. Экономист Николай Шмелев писал: «Мы самым бездарным образом, просто, как бурсаки Помяловского, продаем свои недра. За те деньги, которые мы получили за нефть после 1973 года, можно было покрыть страну дорогами от Владивостока до Бреста, построить хранилища, заводы по переработке сельхозпродукции. А мы просто меняли тонну нефти на тонну зерна…»

Бездарное хозяйствование – вот что такое 70-е и последующие годы в нашей стране. Коммунисты оказались плохими экономистами, они полагались в основном на принуждение и энтузиазм масс. А это привело к чудовищной и бессмысленной растрате сил и средств. Тому пример – БАМ. Первый отряд добровольцев уехал в тайгу в апреле 1974 года прямо из зала заседаний, где шел XXVII съезд ВЛКСМ. Всего на магистрали было задействовано 200 тысяч человек. «Время звенит: БАМ», как пели тогда. А итог этого звона? Проект стоил астрономическую сумму и изобиловал грубейшими ошибками.

Но главная ошибка уже не экономическая, а политическая, была допущена в декабре 1979 года, когда узкий круг «дорогих товарищей» (Брежнев, Устинов, Андропов, Громыко и Черненко) на даче у Леонида Ильича принял роковое решение о вводе советских войск в Афганистан. Свыше девяти лет продолжалась эта никчемная война.

Чем еще запомнились 70-е? Гибелью космонавтов (Добровольский, Волков, Пацаев) в 1971-м, обменом Буковского на Корвалана в 1976-м.

 
Обменяли хулигана
На Луиса Корвалана,
Где б найти такую б…,
Чтоб на Брежнева сменять?
 

15 февраля 1977 года горела гостиница «Россия»… Да мало ли что происходило на нашей великой и вместе с тем несчастной родине. Как писал Николай Рубцов:

 
Россия, Русь – куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы.
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
 

Леса, цветы – все замечательно. Но в те же 70-е годы закладывались и «основы» будущей экологической катастрофы – результат безумного и варварского наступления на природу.

* * *

Немного добавим к хронике.

1970 год

В феврале вынудили Александра Твардовского уйти с поста главного редактора журнала «Новый мир». А в 8 октября Александру Солженицыну присудили Нобелевскую премию по литературе.

Если вспоминать старых эмигрантов, то 11 июня 1970 года в Лондоне в возрасте 89 лет умер Александр Керенский. Ушел из жизни осуждаемый двумя противоположными сторонами: большевиками как «лакей буржуазии», а правыми – как человек, «сделавший победу большевиков возможной».

И обязательно надо вспомнить, что 19 марта 1970 года Андрей Сахаров, Валентин Турчин и Рой Медведев написали открытое письмо на имя Брежнева, Косыгина и Подгорного, тогдашних руководителей страны, с призывом провести демократизацию режима. Власти на это не пошли. Никто из руководителей не хотел даже помыслить, что агония советской империи не за горами.

1971 год

Никто в тот год из известных имен не эмигрировал на Запад, а эмигрировал в вечность 19 января 35-летний прекрасный поэт Николай Рубцов (был задушен любимой женщиной). В стихотворении «Элегия» Рубцов писал:

 
Отложу свою скудную пищу.
И отправлюсь на вечный покой.
Пусть меня еще любят и ищут
Над моей одинокой рекой.
Пусть еще невозможное благо
Обещают на той стороне,
Не купить мне избу над оврагом
И цветы не выращивать мне…
 

Чудесный русский поэт, не вписавшийся в социалистический реализм. Никаких гимнов, танков и ракет. Не имперский поэт. Родину любил исключительно лирично:

 
Тихая моя Родина!
Ива, реки, соловьи…
 

Не оптимистичный, без пафоса, пронизанный мотивами усталости:

 
И сдержанный говор печален
На темном печальном крыльце,
Все было веселым вначале,
Все стало печальным в конце.
 

И еще одна дата из 1971 года – 26 февраля законсервирован фильм Василия Шукшина о Разине.

– Я правду найду, – кипятился Шукшин.

– Где ты ее найдешь, Вася?

– Найду! Я ее, как Стенька Разин, обязательно выведу наружу.

Однако Шукшин ничего, конечно, не добился. Через три с половиной года его не стало.

* * *

Выше я написал, что в 1971 году никто из знаковых людей или, как нынче говорят, медийных, никто не уезжал, и ошибся. А Севела?

Прозаик и сценарист Эфраим Евельевич Севела осенью 71-го переехал в Израиль, а 1976-м перебрался в США. Жил какое-то время в Берлине, а после перестройки в СССР регулярно посещал покинутую родину.

Эфраим Севела родился в марте 1926 года в Бобруйске. Учился в Минске, работал журналистом в Вильнюсе. С 1956 года жил в Москве и занимался кино. Написал восемь сценариев кинофильмов, в которых участвовал как режиссер и актер. Будучи по национальности евреем, Севела организовал первую демонстрацию русских евреев, направленную против антисемитизма и отстаивавшую право на выезд. 4 мая 1971 года он выехал в Израиль….

Севела – плодовитый автор. К 1994 году тираж его книг превысил миллион экземпляров и насчитывал 118 изданий произведений во всем мире. Знаменитые книги – «Легенды инвалидной улицы», «Викинг», «Моня Цацкес – знаменосец», «Остановите самолет – я слезу», «Почему нет рая на земле?», «Зуб мудрости», «Все как у людей» и т.д. Почти все книги посвящены жизни евреев в Белоруссии, Литве, Израиле, Германии и США. Но при этом Севела всегда затрагивает и мировые общечеловеческие проблемы.

В 2017 году режиссер Павел Чухрай снял фильм «Холодное танго» по роману Севелы. Картина повествует о двух влюбленных, живших в реалиях агрессивного, жестокого мира, где убивают друг друга, люди разделены идеологией, национальной ненавистью, неприятием чужой культуры. Режиссер считает, что «Холодное танго» сегодня весьма актуально, ибо мир буквально зашкаливает от агрессии, переполнен религиозной и национальной ненавистью, культурными предрассудками, и все это выливается в международный террор. Холодное танго конца света…

1972 год

В отличие от предыдущего года 1972-й принес многие интеллектуальные и культурные потери: Иосиф Бродский, Есенин-Вольпин, профессор Восленский, семья Переца Маркиша вынуждены были покинуть Советский Союз, в ГУЛАГе погиб Юрий Галансков. И это только часть утрат…

Иосиф Бродский: «тунеядец», ставший нобелевским лауреатом

Последний великий поэт ХХ столетия. Символ свободы. Певец империи и провинции. Определений Бродского, как и мнений и оценок, существует множество, от эмоциональных («Иосиф есть совершенство» – Белла Ахмадулина) до рассудочно-аналитических («Бродский сумел сделать то, что не удавалось еще никому: возвысив поэзию до философской прозы, он истончил прозу допоэтической лирики» – Петр Вайль).

Бродский – это марка. Бренд. Пароль в истинную поэзию. Миф и легенда. Писать о нем чрезвычайно трудно, поэтому заранее прошу у читателей прощения, что пишу неполно, не так и, может быть, даже не о том, словом, сумбур.

Несколько штрихов биографии. Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Отец – военный моряк, после демобилизации – фотокорреспондент. Мать – Мария Вольперт – бухгалтер. С юности Иосиф был рыжим с конопушками. Один его знакомый говорил: «Что такое Бродский? Это чахлое еврейское растение…» Чахлое и непоседливое.

Бродской не окончил 8-й класс и ушел из школы в «большую жизнь»: фрезеровщик на заводе, прозектор в морге, сезонный рабочий в геологических экспедициях, картограф, кочегар, матрос, смотритель маяка. Сделал попытку стать подводником, но во 2-е Балтийское училище его не приняли, скорее всего, из-за еврейского происхождения. А вот посещать лекции в ЛГУ разрешили.

Но перебор профессий – не главное. Главное, что Иосиф Бродский ощущал себя поэтом. Он бредил стихами. Знакомые шутливо и снисходительно называли Бродского «ВР», что означало «великий русский поэт». Они шутили, но Бродский верил в свое величие с ранних лет.

Евгений Рейн вспоминает, как в их компанию молодых поэтов ворвался однажды юный Бродский, и Леонид Ентин молил Рейна: «Бога ради, спаси! Пришел мальчик, который не дает нам спокойно выпить. Все время читает свои стихи…» Позднее Бродский вошел в круг молодых ленинградских поэтов, которым покровительствовала Анна Ахматова, назвавшая их содружество «волшебным хором» (Рейн, Бобышев, Найман).

В 21 год Иосиф Бродский написал замечательный «Рождественский романс»:

 
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада.
Ночной кораблик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих…
 

И провидческая концовка – надежда:

 
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут снег и слава,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
 

Она и качнулась сначала влево. И тут следует вспомнить, что становление Бродского проходило после того, когда закончилась оттепель и пошли андроповские заморозки. Вписаться в советскую поэзию с ее надрывным патриотизмом и крикливым оптимизмом Бродскому было трудно: он не испытывал никаких «верноподданнических сантиментов». Он пытался быть самим собой, что уже было подозрительным для власти. Первая публикация Бродского – «Баллада о маленьком буксире» (журнал «Костер», ноябрь 1962) да несколько переводов. Но и этого оказалось вполне достаточного для гонения. Газета «Вечерний Ленинград» разразилась статьей «Окололитературный трутень». И началось позорное судилище.

Первый привод в суд состоялся 18 февраля 1964 года (Бродскому шел 24-й год).

И сразу звонкий ярлык: «Тунеядец!», окрик: «Бродский, сядьте прилично!» и вопрос, преисполненный государственного пафоса: «А что вы сделали полезного для Родины?!»

Судья Савельева никак не могла понять, что такое подстрочник: «Вы перевели книги «Кубинская поэзия». Вы что, кубинский знаете? Не знаете? Значит, вы пользовались чужим трудом».

И зубодробительный судейский вопрос: «А почему вы вообще считаете себя поэтом? Кто вас им назначил?» Бродский ответил, что это от Бога. Судья взвилась до потолка. Приговор: 5 лет ссылки за «тунеядство».

Ссылку Бродский отбывал в деревне Норинская Архангельской области. Работал напряженно над собой. У него была фантастическая способность. Он выучил английский язык, читая поэзию Джона Леннона со словарем. Через полтора года под давлением общественности Бродский был освобожден и вернулся в Ленинград, где его по-прежнему игнорировали газеты и журналы, об издательстве и речи не могло быть. Но Бродского заметил благосклонный Запад, и в 1965 году в Нью-Йорке выходит первая книга стихов.

4 июня 1972 года поэт выехал из Советского Союза и больше никогда не возвращался на родину. Покидая отчизну, Бродский письмо написал Брежневу «с просьбой позволить… присутствовать в литературном процессе в своем отечестве». Эта просьба была наивной.

А дальше потекла жизнь американская. Бродский начал работать в Мичиганском университете. Потом шесть лет преподавал в колледже Маунт-Холиок в штате Массачусетс. Еще – Нью-Йорк. На вопрос «Бродский был счастлив в Америке?» его друг Виктор Голышев ответил: «Его жизнь висела на нитке, ему два раза перешивали околосердечную артерию. При этом он каждую неделю ездил из Нью-Йорка в Массачусетс преподавать и жил один в профессорском доме – а по ночам его часто прихватывало…»

Преподавал, занимался активным творчеством («Скрипи, скрипи, перо, переводи бумагу»), выпустил немало книг («Часть речи», «Конец прекрасной эпохи», «Римские элегии», «Мексиканское романсеро», «Урания» и другие). Освоил почти в совершенстве язык и писал на английском эссеистику (сборник «Меньше единицы», 1986). Сборник «Less thаn one» произвел большое впечатление и сразу был переведен на многие языки, что явилось важным аргументом в пользу Бродского в Нобелевском комитете. В книгу вошли 18 эссе, два из них автобиографические. Одна только фраза из эссе: «Надежная защита от зла – это предельный индивидуализм».

Советы Бродского исполнены мудростью раввина. Американским студентам он советовал:

«Старайтесь не обращать внимания на тех, кто пытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много – как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если не можете их избежать, но, как только вы избавитесь от них, забудьте их немедленно».

И еще:

«Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы… Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы, историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т.д.».

Жизнь в Америке складывалась интересно, тяжело и бурно, с приступами одиночества: «Все мы приближаемся к поре безмерной одинокости души», – говорил он. Когда в Америку приезжали русские поэты, Бродский непременно вел их ресторан, всем давал деньги, выступал на вечерах даже у тех, кто ему не нравился, и говорил, какие они хорошие. Виктор Голышев отмечал: «В этом смысле Бродский был замечательно беспринципен: человеческое существование он ставил выше своих личных оценок. Это очень редкое свойство среди пишущих людей».

Бродского частенько видели в ресторане Романа Каплана «Русский самовар». 3 декабря 1995 года там за столиком он набросал строки:

 
Зима! Что делать нам в Нью-Йорке?
Он холоднее, чем луна.
Возьми себе чуть-чуть икорки
и водочки на ароматной корке –
погреемся у Каплана.
 

В 1987 году разорвалась «бомба»: эмигрант и изгнанник Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию. В СССР многие взвыли: как Бродский?! А я? Да кто он такой?! Александр Межиров резонно заметил одному из возмущавшихся, Евтушенко: «Чего вы хотите, Женя? Бродский отдал поэзии сто процентов, а вы – только пять!» И еще одну награду получил Бродский: звание поэта – лауреата США.

Русские литсобратья негодовали (Эдуард Лимонов назвал Бродского «поэтом-бухгалтером»). Негодовали и власти. Бродскому отказали во въезде в Россию, и когда умерла мать, и когда ушел отец. Мстительно и жестоко.

А о чем говорил Бродский в своей Нобелевской речи? «Я совершенно убежден, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает». И далее: «Я не призываю к замене государства библиотекой, хотя мысль эта неоднократно меня посещала, но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших правителей на основании читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя».

В 28 лет Бродский поклялся себе, что увидит Венецию. В 1972 году, в 32 года, он реализовал свою мечту. В Венеции он жил и писал о ней стихи:

 
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут штили, пилястры, арки,
выраженье лица…
 

Венецианский аристократ, граф Джироламо Марчелло отмечал: «Бродский был венецианцем, да, настоящим венецианцем. Его стихи – это как вода в городе: бесконечный прилив – отлив, то выше – то ниже».

Там Бродский чувствовал себя как дома: ему нравилась влажность Венеции и ее горделивая, водная стать, здесь он был персоной. Кто-то из друзей поэта пустил остроту про «Бродский треугольник»: Ленинград – Нью-Йорк – Венеция.

После получения Нобелевской премии стихи и прозу Бродского стали публиковать на родине – в «Новом мире», «Знамени», «Неве». Первая книга, вышедшая в Москве, – «Пересеченная местность», затем появились многие другие и, наконец, – четырехтомное собрание сочинений. У меня хранится маленький сборничек «Назидание» (1990). Одно из сильнейших стихотворений – «На смерть Жукова».

А тем временем сердце Иосифа Бродского работало все хуже и хуже – трудно дышал, быстро уставал, нужна была еще одна операция. В ночь с 27 на 28 января 1996 года поэта нашли мертвым на полу, у двери. Ему не хватило четырех месяцев до 56 лет.

По нью-йоркскому радио сообщили: «Сегодня в Бруклине во сне умер русский поэт, нобелевский лауреат Иосиф Бродский…»

Газета «Правда» выступила со злобной заметкой «На смерть поэта», где Бродскому противопоставили русских поэтов Пушкина и Есенина. «А Бродского в лучшем случае можно назвать «русскоязычным», да и то с натяжкой, поскольку в последние годы он все больше на английском писал. И похоронят его не в Санкт-Петербурге, а в Венеции. Так какой же он «русский»? А может, не мучиться и назвать Бродского «великим еврейским поэтом?!»

Что ж, и это надо помнить…

Бродского похоронили на венецианском острове Сан-Микеле, там же, где похоронены Стравинский и Дягилев. На мраморном памятнике надпись: «Иосиф Бродский. 24.V.1940 – 28.I.1996. Joseph Brodsky».

Это эссе было опубликовано в мае 2005 года в русско-американо-израильском журнале «Алеф». Позволю себе кое-что добавить.

Иосиф Бродский считал себя евреем, русским поэтом и американским гражданином. И чем дальше его жизнь отдаляется от нас, тем больше о нем пишут. В 2015-м в серии ЖЗЛ вышла книга о Бродском Владимира Бондаренко. Вот отрывок из нее:

«В 80-е годы при всех своих внешних успехах, даже Нобелевской премии, при американской премии Гениев, при получении звания поэта – лауреата США, при непрерывном присуждении почетных званий докторов тех или иных университетов в своей личной жизни он был несчастен и одинок. Его не удовлетворяли окружавшие женщины, хоровод женщин, его вечно любимая Марианна Басманова по-прежнему была далеко, а все остальное, думаю, он всерьез не принимал.

Думаю, он готов был сменить и нобелевскую славу, и ворох наград на простое семейное счастье. Сколько же можно сидеть в президиумах, скитаться по городам, странам и знать, что дома никто не ждет?

 
Я одинок. Я сильно одинок.
Как смоква на холмах Генисарета.
В ночи не украшает табурета
ни юбка, ни подвязка, ни чулок.
 

Конечно, меня будут опровергать его многочисленные подружки и поклонницы, уверяя, что их Иосиф никогда не знал одиночества. Я не хочу ни в чем упрекать милых дам, они делали все, что могли. Можно даже проследить за той или иной хроникой его поездок.

Внешне все было хорошо. Он гонял на машинах («И какой русский / в особенности еврей / не любит быстрой езды?»), любил вкусно и обильно поесть, особенно обожал восточную кухню, китайские ресторанчики. Ценил русскую водочку, особенно хреновую и кориандровую…»

Таков взгляд Владимира Бондаренко, который отмечал и то, что русскость Бродского оказалась ненужной и русским патриотам, и критикам либерального направления. Лично я в этот спор не вступаю…

В связи с нарастающим градусом патриотизма в России последнего времени «охранители» и «запретители» требуют не давать школьникам тексты писателей-эмигрантов (и прежде всего – Набокова и Бродского), ибо «в текстах… обильно приведены сцены жестокости, образ России освещен односторонне, откровенно предвзято. Эмоциональный тон текстов исполнен пессимизма, отчаяния». И вывод нынешних ура-патриотов: детям надо показывать прекрасное, а не безобразное («МК», 4 июня 2015).

 
Надо мне в огромном мире
жить, работать, умирать.
Быть примерным гражданином
и солдатом – иногда.
Но в окне широком, длинном
тлеет узкая звезда.
Освещает крыши, крыши.
Я гляжу на свет из тьмы:
не так громко, сердце, тише –
тут хозяева не мы.
 

Это не Бродский, это молодой поэт Борис Рыжий (1974– 2001), покончивший с собой в 27 лет.

На родине Бродский не бросал вызов власти, не проходил по списку диссидентов, но тем не менее власть чувствовала в нем чужака, скрытую «контру» и делала все, чтобы вытолкнуть его за пределы страны.

 
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную деятельность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженным указательным: «Не наш!» –
я бы в тайне был счастлив, –
 

писал Бродский в стихотворении «Развивая Платона». В конце концов его вытурили, и сохранилась фотография: аэропорт, где поэт неприкаянно сидит на чемодане. 4 июня 1972 года Бродский по израильской визе вылетел из Советского Союза и больше никогда не возвращался на родину, только в стихах хотел возвратиться на Васильевский остров.

«Туристом? – спрашивал Бродский. – На место преступления возвращаются, но не туда, где тебя унизили».

Вспоминал о родине? Иронически в «Письмах римскому другу»:

 
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство…
…. Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
 

Добавления к прекрасному Иосифу

О Бродском издано много книг, и соревноваться с ними бессмысленно. Есть даже и такая – «Бродский среди нас», где воспоминаниями о нем делятся его друзья, знакомые и те, кто столкнулся с ним случайно. Выделим: Бродский и женщины. Тема, конечно, клубничная. Но в данной книге так много серьезного и даже рыдательного, что надо немного и расслабиться.

Итак, женщины. Они для Бродского были развлечением и спортом, но иногда брезжило и ожидание любви. Он не считал, что соблазнение влечет за собой ответственность. Когда женщина его привлекала, он жил моментом и готов был сказать и сделать все, чтобы ее соблазнить. Иногда даже верил сам в свое чувство.

В его глазах любая привлекательная женщина, даже жена приятеля, была желанной добычей. Его эротика была некоторым противоядием от страха смерти, любовь как продолжение жизни. С женщинами был ревнивым собственником. И бросая женщину на полгода, потом удивлялся, что она вышла замуж за другого, и изображал из себя отвергнутого. С женщинами порой вел себя цинично и безжалостно. У него были женщины на день, на месяц и год. Но в стихах его присутствует только одна женщина – Марианна Басманова. У нее тоже был трудный характер, и в конечном итоге они расстались. Подробности в иных книгах…

У Бродского в стихотворении «Конец прекрасной эпохи» (декабрь 1969 года) есть строки:

 
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут –
тут конец перспективы…
 

И далее строки:

 
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом….
 

Он не хотел дернуть, его дернули и вытолкнули из страны. Он не стал «новым Христом», но стал нобелевским лауреатом по литературе, и это оказалось достаточным, чтобы Бродского многие пожелали распять хотя бы словесно, от зависти к неординарному таланту.