Текст книги "Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР"

Павел Литвинов: жизнь как борьба

Покидали Советский Союз фигуры большого масштаба, как Солженицын, и более мелкого, как Литвинов. Хотя и он довольно-таки любопытен.

Литвинов Павел Михайлович (6 июля 1940, Москва) – внук наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова. Видный диссидент. Вместе с Ларисой Богораз автор «Обращения к мировой общественности» (1968). Участник демонстрации на Красной площади 25 августа 1968-го против ввода советских войск в Чехословакию. Получил 5 лет ссылки в Читинскую область. 18 марта 1974 года эмигрировал в США и там продолжал правозащитную деятельность. В 1976–2006 годах преподавал физику в одном из колледжей штата Нью-Йорк. Член совета директоров Фонда Андрея Сахарова.

А жизнь начиналась безоблачно, без грозовых туч. Литвинов окончил физфак МГУ, преподавал физику в Московском институте тонких химических технологий. Мир физических явлений и… политика. Почему его из очень известной советской семьи, из номенклатуры потянуло на идею переустройства несправедливого советского общества? На этот вопрос Павел Литвинов в одном из интервью ответил так:

– Вырос я в доме правительства – знаменитом Доме на набережной. Потом жил и в других престижных домах на Фрунзенской набережной и Спиридоновке. Моя семья в определенном смысле была привилегированной. У нас была прекрасная квартира, не собственная, а государственная. Мы действительно хорошо жили, особенно по советским временам. Но слово «привилегированный», как сейчас говорят, «элита», к нам и относится, и не относится. Мой дедушка Максим Литвинов – большевик старой закалки, никакими спецпривилегиями не пользовался и жил очень скромно. Была дача, которую я даже не видел, ибо ее отобрали, когда деда в 1939-м сняли. Все вокруг нас было казенное. Мы, конечно, питались лучше, чем большинство людей. Пользовались столовой Совета министров. Была домработница, сотрудница МГБ. Это, наверное, была единственная привилегия.

Я ходил в обычную школу. Следует отметить, что в нашей семье коммунистом был только дед, все остальные родственники были беспартийные: ни мои родители, ни моя тетка, ни я. Ну состоял я в пионерах, но меня исключили за длинный язык. Потом вступил в комсомол, но был исключен за «аморальное поведение». Ну уж в партию мне и в голову не приходило вступить. Вся семья вполне критично была настроена и к правительству, и к Сталину. Хотя, признаюсь, я в детстве обожал Сталина. Мое окно выходило на Кремль, через Каменный мост, я смотрел – и там какие-то окошки горели, и я думал: за каким-то окошком находится Сталин и думает обо мне и обо всех нас. У меня было абсолютное романтическое восприятие. Я читал «Пионерскую правду», в ней на каждой странице можно было прочесть – «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Я так и понимал, что это было счастливое детство, и меня всегда возмущало, что какие-то люди в стране воруют, что-то неправильно делают, как это можно?!. Я был юным реалистом, верил в справедливость и в социализм. Русская классическая литература, которую я читал, воспитывала меня в сострадании к маленькому человеку, страдающему человеку под пятой государства. Но я порицал в основном капиталистические страны, а не наше, советское. Дома у нас была прекрасная библиотека, а так хорошие книги, особенно иностранные, в те времена купить было невозможно. Дед имел возможность покупать настоящие книги через специальные информационные списки для избранных. Я читал и набирался уму-разуму…

В 1956–1957 годах я абсолютно стал критичен ко всему, что происходило вокруг, и ждал возвращения к «ленинским методам руководства партией». Не дождался, и к середине 60-х я превратился в настоящего антисоветчика и антикоммуниста. Мой старший друг Петр Григорьевич Григоренко и мой ровесник Толя Якобсон говорили о том, что надо быть либералами и демократами. Слово «диссидент» появилось позднее… Я со своими единомышленниками встал на защиту всех православных верующих, евреев, которых не выпускали в Израиль, писателей, которых сажали за неправильные книги. Мы с Аликом, Александром Гинзбургом, были первыми, кто реализовал идею предания гласности материалов политических процессов, сбора информации о преследовании и судах и последующей ее публикации. Это стало моим призванием – предавать гласности политические суды. Об этом были и первые мои книги «Дело о демонстрации» и «Процесс четырех». А потом из них выросла и «Хроника текущих событий», издававшаяся Фондом Герцена в Амстердаме».

Прервем рассказ Литвинова и отметим, что в те годы ему пришлось несладко: шли тайные обыски в его квартире, забирали все якобы подозрительное, и Литвинову приходилось все его диссидентские годы ходить по улицам Москвы с портфелем, в котором находились бумаги, которые интересовали органы… «Я все время бегал по Москве и передавал материалы то одному, то другому…»

Все собранные материалы шли в самиздат, а через западного профессора-слависта Ван хет Реве уходили на Запад. Сподвижников Литвинова было немало, среди них Андрей Амальрик и знаменитый физик Андрей Дмитриевич Сахаров. «Мы считали, что должны выражать свое мнение и бороться за права человека. Мало кто в то время думал о том, как построить будущее. Мы решили, что будет свобода – и тогда что-то придет: или капитализм, или демократический социализм, или какая-то смесь того и другого». О, как ошибались Литвинов и его товарищи по совместной борьбе!.. Пришло совсем не то, что они ожидали и на что надеялись.

Важная дата – 25 августа 1968 года – демонстрация протеста против вторжения советских войск в Чехословакию, когда на Красную площадь вышла шестерка отважных, включая Литвинова.

«Чехословакия для нас, – отмечал Литвинов, – была символом. Если получится у чехов, то, глядишь, будут перемены и у нас, и наши старые пердуны тоже задумаются по поводу необходимых реформ… Было огромное сочувствие к маленькой Чехословакии, а огромный Советский Союз заставлял чехов жить не так, как они хотят, а как считает нужным жить советский гигант…»

Смельчаков-демонстрантов судили. Но так как весь мир протестовал против вторжения в Чехословакию, приговоры были относительно мягкими, большие сроки получили Дремлюга и Делоне. Литвинов же получил всего 5 лет ссылки.

После отбытия Сибирской ссылки Литвинов не исправился, а, напротив, усилил свою правозащитную деятельность. И в ответ – давление КГБ, приводы в милицию, аресты. К этому следует приплюсовать болезнь жены Литвинова – Майи Копелевой, матери двоих маленьких детей, и Литвинов решился уехать на Запад. Австрия. Италия, Голландия – небольшие этапы по пути в Америку.

В эмиграции Литвинов не прекратил свою кипучую деятельность вместе со своими коллегами по борьбе Борисом Шрагиным, Валерием Челидзе и другими. Литвинов поучаствовал в издании политико-философского журнала «Самосознание». Но материальное положение Литвинова заставило его сосредоточиться на преподавательской работе. А потом возник максимовский «Континент». Между Максимовым и Литвиновым произошел скандал по поводу оценки Синявского – старая история: эмигранты зачастую вязнут в разногласиях и расходятся в разные стороны.

В пространном интервью, которое я прочитал в интернете, есть ключевая фраза Литвинова: «Меня интересует Россия, меня волнует она и остается моей родиной, хотя я вполне американец… Западная демократия – хорошая вещь, но и она, ее принципы требуют защиты».

Что ж, Литвинов был и остался борцом.

Александр Галич – пленник свободы

Галич Александр Аркадьевич, настоящая фамилия – Гинзбург (19 октября 1918, Екатеринослав – 15 декабря 1977, Париж). Русский поэт еврейского происхождения. Драматург. Бард. Оппозиционер в душе и в песнях. Мятежник, захотевший бури:

 
Быть бы мне неспокойней,
Не казаться, а быть!..
 

Родившийся в несвободной стране, он мечтал о свободе:

 
Сердце мое заштопано,
В серой пыли виски,
Но я выбираю свободу,
И – свистите во все свистки!..
 

И, конечно, засвистели. Заулюлюкали. Разбушевались. И не стало Александра Галича. Осталось его творчество. Жив его иронически-интеллигентный голос…

Когда-то Галичу подарили старое перо Некрасова. Символический подарок. Галич и продолжил болевой вопрос классика: «Кому на Руси жить хорошо».

Он выбрал позицию бойца. А мог бы отсидеться в уютном благоустройстве, не вылезая из него, попивая чаек и коньячок. А он не стал отсиживаться и бросился в атаку с песней наперевес.

Удивительная метаморфоза судьбы. «Маленький лорд Фаунтлерой из Кривоколенного переулка» – так называл его Лев Копелев. Красивый мужчина. Умный, обаятельный. К нему рано пришло признание.

В театре с успехом шли его пьесы «Вас вызывает Таймыр», «Пароход зовут «Орленок», «Много ли человеку надо?». Зрители оценили фильмы по его сценариям: «Верные друзья» и «На семи ветрах». Было все, о чем многие мечтали: популярность, деньги, красавица жена, прекрасная квартира. Живи и наслаждайся! Что еще надо? Но, как говорил ранний Маяковский, «а глыбе многое хочется».

И Галичу-глыбе тоже захотелось чего-то большего. Чтобы не ему одному, а многим было хорошо. А вот тут бушевали большие проблемы в стране социализма. Несправедливость, неравенство, произвол властей.

 
Здесь, над винною стойкой
Над пожаром зари,
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Что поди разбери!
Все земные печали –
Были в этом краю…
Вот и платим молчаньем
За причастность свою!..
 

Галич не захотел молчать и в 1960-е годы взял в руки гитару, стал напевать свои удивительные песни-баллады-рассказы о том, что происходит вокруг. «К чиновничьей хитрости, к ничтожному их цинизму я уже давно успел притерпеться, – признавался Галич. – Я высидел сотни часов на прокуренных до сизости заседаниях, где говорились высокие слова и обделывались мелкие делишки…»

 
Но однажды в дубовой ложе
Я, поставленный на правеж,
Вдруг увидел такие рожи –
Пострашней балаганных рож.
…Все обличье чиновной дряни
Новомодного образца…
 

И Галич решительно сломал свою прежнюю успешную жизнь, как он сам выразился, «благополучного сценариста, благополучного драматурга, благополучного советского холуя. Я понял, что я так больше не могу, что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду».

И он заговорил, точнее, запел правду. Бросил гневный упрек всем молчавшим, поддакивающим и аплодирующим.

 
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем: доходней молчанье.
Потому что молчание – золото.
Вот так просто попасть в богачи,
Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи…
 

«Его поэзия отличалась такой остротой содержания, таким напряжением гражданского пафоса, – свидетельствовала писательница Ирина Грекова, – что действовала ошеломляюще.»

Песни Галича распространялись по стране с быстротой эпидемии гриппа. Галичем «заболевали» сразу и надолго. Невозможно было без внутренних слез слушать такие его песни, как «Облака», «Мы похоронены где-то под Нарвой», «Петербургский романс» и другие. И вот эту, с надсадом:

 
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни – в никуда, а другие – в князья…
 

Как отмечала Мария Розанова, «мы рождались на песнях Окуджавы, зрели и многое понимали на песнях Высоцкого, а сражались уже под песни Галича».

Бескровное сражение (но, увы, и с гибелью) велось с тоталитарным режимом, с наследием Сталина, с ГУЛАГом. Сюжеты Галича были настолько реалистичны, что его часто спрашивали: «Александр Аркадьевич, а где вы сидели?» Галич отвечал: «Нет, не сидел». А когда ему не верили, то с раздражением отвечал: «Да, сидел!» – «А где?» – Был такой большой лагерь – Москва назывался». После чего вопросов Галичу больше не задавали.

В балладе «Ночной разговор в вагоне-ресторане» Галич представил яркую картину посмертного разоблачения Сталина, о том, как «заявился к нам в барак кум со всей охраною, я подумал, что конец, распрощался матерно…». Но нет: рассказчик, бывший зэк, не угадал: кум пришел по другой причине, жевал малосольный огурец, «морда вся в апатии»:

 
Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
«Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою…
Полный, братцы, ататуй,
Панихида с танцами!
И приказано статуй
За ночь снять на станции».
 

Кум – это большой начальник в лагере, и для него Сталин был родным отцом. Ну а для Галича были неприемлемы Сталина, сталинизм, тоталитаризм и любую власть, так же как и антисемитизм. Впрочем, подробно о Галиче я написал в книге «Опасная профессия – писатель» (2013). В своем творчестве Александр Галич блистательно продолжил сатирическую линию Салтыков-Щедрина, Булгакова, Зощенко, Хармса и иных корифеев.

Власть терпела-терпела и наконец дала команду «фас!», и сразу газеты открыли огонь прямой наводкой: «Когда и почему свихнулся Галич?» («Неделя»), «Галич был и остается обычным блатным антисоветчиком» (Анатолий Софронов) и т.д.

Травили и прессовали. Итог – три инфаркта. Галича настойчиво вытолкнули из страны.

 
Я стою – велика ли странность?!
Я привычно машу рукой.
Унижайте! – А я останусь,
Я на этой земле останусь.
Кто-то ж должен, презрев усталость,
Наших мертвых стеречь покой! –
 

писал Галич в «Песне исхода».

В июне 1974 года Галича все же выдворили из страны. «Я уезжаю из Советского Союза, но не из России!.. От этой России меня отлучить нельзя, никакая сила не может заставить меня с нею расстаться, ибо родина для меня – это не географическое понятие, родина для меня – это и старая казачья колыбельная песня, которой убаюкивала меня моя еврейская мама… это прекрасные лица русских женщин – молодых и старых, это их руки, не ведающие усталости… это запахи – хвои, дыма, воды, снега…»

Таможенник на границе не хотел пускать Галича с крестом в самолет. Еще одно унижение. Но Галич настоял на своем и не снял православный крест. Изгнанный, но не побежденный, он взошел на трап авиалайнера. Догорал день 24 июня 74-го года…

На Западе Александр Галич не пропал. У него были признание, книги, пластинки, концерты и даже постоянная работа на радиостанции «Свобода», где он разговаривал в эфире со своими соотечественниками.

 
Карусель городов и гостиниц.
Запах грима и пыль париков…
Я кружу, как подбитый эсминец,
Вдалеке от родных берегов…
 

15 декабря 1977 года в Париже умер Александр Галич. Странная смерть из-за радиоприемника «Грюндиг». «Умер на чужбине чужой смертью» (Лев Копелев). Дотянулась рука Москвы? Официальная версия: смерть от несчастного случая. С неугодными людьми всегда что-то случается…

Галич прожил 59 лет с небольшим. Его жена Ангелина погибла через девять лет при очень странных обстоятельствах. Таинственно исчез и архив поэта и драматурга. Ах, Галич, Галич!..

«Гомер опричного мира», как выразился диссидент Леонид Плющ. «Каждая его песня – это Одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека» (Владимир Буковский).

Лабиринты души, менталитет и среда обитания. Со времен Галича прошло более полувека, а в принципе мало что изменилось: СССР, РФ – все тот же тоталитарный, авторитарный режим, установившиеся порядки и расслоение на тех, кто при власти, и тех, кто народ. Одно только изменение: чудовищный разрыв в уровнях жизни. Те же «семь заборов», но не только на подмосковных правительственных дачах, но и в Сочи и других уютных местах.

 
Мы поехали за город,
А за городом дожди,
А за городом заборы,
За заборами – Вожди.
 
 
Там трава несмятая,
Дышится легко,
Там конфеты мятные,
«Птичье молоко».
 
 
За семью заборами,
За семью запорами,
Там конфеты мятные,
«Птичье молоко»!
 
 
Там и фауна, и флора,
Там и галки, и грачи,
Там глядят из-за забора
На прохожих стукачи,
 
 
Ходят вдоль да около,
Кверху воротник…
А сталинские соколы
Кушают шашлык!..
 
 
А ночами, а ночами
Для ответственных людей,
Для высокого начальства
Крутят фильмы про блядей!
 
 
И, сопя, уставится,
На экран мурло…
Очень ему нравится
Мэрилин Монро!..
 
 
Мы устали с непривычки,
Мы сказали: «Боже мой!» –
Добрели до электрички
И поехали домой.
 
 
А в пути по радио
Целый час подряд
Нам про демократию
Делали доклад.
 
 
А за семью заборами,
За семью запорами
Там доклад не слушают –
Там шашлык едят!
 

Галич точной наводкой бил по цели: «Полстраны сидит в кабаках». О разлитой то ли ненависти, то ли зависти к евреям, которые рвутся уехать из страны:

 
Значит, все мы, кровь на рыле,
Топай к светлому концу!
Ты же будешь в Израиле
Жрать, подлец, свою мацу!
 
 
Мы стоим за дело мира,
Мы готовимся к войне!
Ты же хочешь, как Шапиро,
Прохлаждаться в стороне!..
 

Или совсем бытовое: разборки, особливо семейные:

 
А из зала кричат: «Давай подробности!
Все как есть,
Ну прямо все как есть…
 

Раньше, в советское время, только на партийных собраниях для десятков и сотен сограждан, а ныне – по ТВ и для миллионов интересующихся чужою жизнью.

Или мой любимый футбол. Александр Галич, написав свой радиотелевизионный репортаж о матче между сборными командами Великобритании и Советского Союза, проник в самую суть отечественного спорта-политики. Его грубости, отсутствия мастерства и желания урыть Запад: «Ты ударишь – я, бля, вижу, я ударю – ты, бля, выживи!» А в итоге:

 
Да, игрушку мы просерили,
Протютюкали, прозяпали.
Хорошо б она на Севере.
А ведь это ж, бля, на Западе.
 
 
И пойдет теперь мурыжево –
Федерация, хренация,
Как, мол, ты не сделал рыжего –
Где ж твоя квалификация?!
 
 
Вас, засранцев, опекаешь и растишь,
А вы, суки, нам мараете престиж!
Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл!
Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!..
 

Именно так: что в спорте, что в политике, главное – показать всем нашу «кузькину мать».

 
И ничто нам не мило, кроме
Поля боя при лунном свете!
Говорили – до первой крови,
Оказалось – до самой смерти…
 

Это строки из «Левого марша» (1964–1966) – продолжения марша Маяковского с маузером: «Левой, левой, левой, / Левою, шагом марш!».

Все это пел и говорил Александр Галич на радиостанции «Свобода», за что и поплатился жизнью…

Юрий Мамлеев: среди ангелов и бесов

О нем написали, что он метафизичнее даже Достоевского. Итак, Мамлеев Юрий Витальевич (11 декабря 1931, Москва – 25 октября 2015, Москва). Писатель-метафизик. Самый влиятельный московский эзотерик. С 1953 года стал изучать индийскую философию. В 1956-м окончил Московский лесной институт. Преподавал математику в школе рабочей молодежи, из одного этого видно, что карьеры не сделал. Да она ему была и не нужна. Его истинная жизнь, как признавался Мамлеев, «протекала в мире неофициальной литературы».

Написал сотни рассказов, два романа, получивших широкую известность в самиздате.

Как вспоминал Александр Генис, Юрий Мамлеев был плотным и улыбчивым, как Чичиков, но внутри него полыхало зловещее пламя, которое иногда опаляло не только страницы, но и жизнь.

В начале 60-х у Мамлеева в коммуналке дома в Южинском переулке, в двух смежных комнатах, собирались непризнанные поэты: Леонид Губанов, Игорь Холин, Генрих Сапгир, художники Анатолий Зверев и Александр Харитонов, философы Евгений Головин и Гейдар Джамаль и другие неординарные личности. Спорили и обсуждали мистико-гротесковые рассказы Мамлеева, один из которых был «Боль № 2», где был выражен почти метафизический ужас бытия.

Интеллектуальные посиделки в коммуналке закончились после процесса над Синявским и Даниэлем. Был принят закон: тюрьма всем, кто посмел напечататься за рубежом. И тогда Мамлеев принял решение эмигрировать из страны. В 1974 году Мамлеев с женой Марией покинули СССР. Сначала были Соединенные Штаты, где Мамлеев преподавал в Корнеллском университете, можно сказать, по стопам Владимира Набокова, который в том же университете читал лекции по русской литературе. Затем Мамлеев сменил США на Францию, где преподавал в Медонском институте русской культуры.

Но эмиграция оказалась не по душе и не по сердцу для Мамлеева, и он один из первых эмигрантов вернулся на родину. Как говорил сам Мамлеев: «Несмотря на признание в Европе, на знакомство со многими французскими и американскими писателями, у меня всегда было сильнейшее желание вернуться в Россию, внутренне я никогда с ней не расставался. И это было больше, чем ностальгия. Там я перечитывал всю русскую классику, чтобы еще глубже понять страну, в которой родился, на языке которой пишу. У меня не было никаких сомнений в том, что Россия остается моей родиной, что как только будет возможность вернуться – я это сделаю».

Мамлеев и вернулся.

Самый главный роман Мамлеева «Шатуны» (о котором Игорь Яркевич сказал: «Все мы вышли из «Шатунов») создавался в глубоком подполье. Ничего политического в нем не было, там был кошмар всего мира, представленный в жанре метафизического реализма. Мамлеев вывел в своем романе людей-монстров, оживших мертвецов и хохочущее над всеми людьми, нечто таинственное Непознанное. Фантасмагория в духе Гоголя, Достоевского и Федора Сологуба.

Полностью «Шатуны» были изданы в 1986 году, после чего о Мамлееве стали говорить как о современном Достоевском. Но и сам Мамлеев оставил после себя нескольких литературных наследников – Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Тимура Зульфикарова, Александра Дугина, каждый из которых шатается по дороге мамлеевских шатунов.

Еще один знаменитый роман Мамлеева – «Блуждающее время» (2001–2003) – разумеется, тоже метафизический, где мир превратился, по словам Мишеля Уэльбека, в большой супермаркет, и почти все люди захвачены духом потребительства и наживы.

И цитата из рассказа «Элизабет, или Видение в аду»: «…последнее, что она заметила, – это гигантскую стену, словно отделяющую ад от других шести миров, видимых и невидимых, окружающих нашу планету во всех ее измерениях… и жуть охватывала ее все больше и больше, и вдруг она осознала, что уже входит в ту сферу ада, которая означает ад одиночества, тотального и безысходного, ни единой души, никакого отклика, одна мрачная бесконечная пустота…»

Ну, как вам Мамлеев?!.

И последний мамлеевский роман – «Россия вечная». По Мамлееву, Россия вечная – это не только самое протяженное пространство в мире, не только 20% всех сырьевых запасов человечества, но и самое духовное пространство планеты – Империя Духа (А. Борисов, «НГ», 3 сентября 2015).

Юрий Мамлеев вернулся в новую Россию в 1993 году. Много работал, надорвался. В последние годы часто болел. Ему всем миром собирали деньги на лечение. И это уже не метафизика, а горькая российская действительность: нищий писатель с мировым именем. Успел при жизни получить мало раскрученную литературную премию «Нонконформизм». Умер Мамлеев, не дожив до 84 лет. Одному из друзей, навестивших его в больнице, сказал:

– Чего грустить? Впереди – вечность.

Вот и весь сказ о Юрии Мамлееве, о человеке, который не лез в политику. Ужасов у него хватало в своих книгах. Крутой авангардист. В некрологе Владимир Бондаренко от лица русских патриотов пропел Мамлееву осанну: «Он такой же вечный, как и сама Россия, такой же первичный и изначальный». И сравнил Мамлеева с Аввакумом, выразив при этом удивление, что его не сожгли на костре…

Не сожгли. Хотя было за что: один из последних его романов носил название «Мир и хохот». Какое уж тут верноподданничество. Одна насмешка и ирония.