Текст книги "Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР"

Аркадий Ровнер: еще один эмигрант

Ровнер покинул СССР 30 декабря 1973 года, в самый канун Нового года. Аркадий Борисович Ровнер (1940) – москвич, поэт, прозаик, философ, редактор русско-американского литературно-философского журнала «Гнозис». 20 лет прожил в США, преподавал в американских университетах и вернулся на родину.

 
Где же ты, где ты, мой дом?
Может быть, ты за углом?
Может быть, ты за горой?
Может быть, ты за стеной?
 
 
Может быть, ты на Неве?
Может быть, на речке Москве?
Может, в чужом рукаве
Или в моей голове?..
 
 
…День вожделенный настал,
Час вожделенный настал,
Лысый, горбатый, хромой,
Я возвратился домой.
 

А когда уезжал, то писал иначе, прощался без горечи: «Прощай, Ордынка и Таганка, Лефортово, Охотный Ряд, Воздвиженка и Самозванка и изувеченный Арбат…» А все потому, что «скрипят большие жернова».

Аркадий Ровнер – типичный шестидесятник. Учился на филфаке. Диссидентствовал, но все же в 1965-м получил диплом. Затем годы творчества, самопознания и, конечно, инакомыслия. По-настоящему развернулся в Америке, где в организованном им журнале вместе со своей женой – писательницей Викторией Андреевой опубликовал запрещенную в СССР «Розу мира» Даниила Андреева, а еще два тома антологии 100 авторов – поэтов, прозаиков, художников 70–80-х годов.

Когда Ровнер вернулся в Россию, его пытали журналисты:

– Скажите, Аркадий, у вас русский, еврейский или американский менталитет?

– А хрен его знает! – отвечал Ровнер чисто по-русски. И продолжил:

– Как это ни странно прозвучит, но по мне не проехали ни советская, ни американская идеология. Я никогда не состоял ни в одной партии. Мне удалось избежать армии, психушки, тюрьмы, лагеря. Я живу в слове.

Счастливое вербальное существование? На это у Ровнера есть строки:

 
Я живу мучительно светло,
Мне легко и странно тяжело.
 

Позиция философа. Что подтверждается и другим высказыванием Аркадия Ровнера: «Жизнь коротка, а глаза наши покрыты плотной пеленой заблуждений. Но если даже все в мире обман, я предпочитаю быть обманутым двумя побуждениями: стремлением к истине и состраданием к человеку».

Почти каждый писатель – прогнозист будущего. Аркадий Ровнер не исключение. Он верит, что, «когда будет восстановлена иерархия ценностей и главенствовать будут сердце и голова, а не ноги и кулак, тогда выпрямится и производство, и сельское хозяйство, и кошмар сегодняшних, казалось бы, неразрешимых противоречий постепенно отступит. Это возвращение нормы неизбежно…»

Прекрасное будущее. А пока по Ровнеру: «В стране царят морока и летаргия духа. Искусство, литература искажены в силовых полях враждующих или тотально довлеющих идеологий… деформированы души и умы целых поколений, обесценены понятия и чувства, это болезнь продолжается и усугубляется…» («Литературные новости», 50-1993).

Илья Габай: «А для чего? Зачем идти на крест?..»

Илья Янкелевич Габай (1935, Баку – 1973, Москва, самоубийство). Поэт, диссидент. Среди диссидентов много поэтов, и, как заметил Евтушенко, поэзия – сестра милосердия. Га-бай был готов за свои убеждения, за идеалы свободы идти в тюрьму, в лагерь. Приведем фрагмент из стихотворения (или поэмы) «В последний раз в именье родовом…» (1968):

 
…А для чего? Зачем идти на крест?
Зачем тебе – в огне, в крови, в железе –
Унылый мир, где каждый чист и Крез
И все поэты пишут «Марсельезы»?!
 
 
И то сказать: на взвинченном пути,
Где весь словарь улегся в слово «порох», –
Есть авторы листовок. Есть статьи.
Но нет поэтов. И не жди их скоро.
И горько знать, но если бы не казнь
И если б старость – в охах, вздохах, склоках, –
Ты только и сумела б, что проклясть
Паденье нравов и ненужность Блока.
 
 
Идет отсчет. И цель, как смерть, проста.
И далеко. И не дожить до Блока.
И, стало быть, такая есть дорога,
Есть путь такой, поверить
в смерть, как в Бога,
И так же: до конца и до креста.
 

То есть сомнение в необходимости борьбы было, но была и решимость идти до конца. Неслучайно, что, будучи узником кемеровского лагеря, Габай писал на волю друзьям: «Мне стыдно, что я жив, когда творят правеж безжалостность и жадность, ложь и вошь».

Илья Габай, чистый гуманитарий, по профессии учитель словесности, выпускник Московского пединститута. Работал в пионерлагере, в колонии для малолетних преступников, в археологических экспедициях. В январе 1967 года был арестован за участие в правозащитной демонстрации на Пушкинской площади в Москве и четыре месяца провел в Лефортовской тюрьме. Вышел и стал создателем «Хроники текущих событий» – самиздатовской летописи борьбы и гонений. Га-бай одним из первых поднял голос в защиту прав крымских татар. В 1970 году его приговорили к трем годам лагерей в Кемерово «за клевету и распространение ложных измышлений, порочащих советский государственный строй» – была такая формулировка в Уголовном кодексе.

Вернувшись на волю, Габай жил под бдительным вниманием органов и в ожидании нового ареста. В 1973 году, 20 октября, не выдержал нервного напряжения и покончил жизнь самоубийством в свои 38 лет. Выбросился с балкона 11-го этажа.

В начале 2016-го в издательстве «НЛО» вышли письма Ильи Габая из сибирского лагеря. Удивительные письма, похоже, что написаны они не на нарах, а на скамеечке приморского курорта. Письма, полные света и оптимизма. Нет, Габай не был упертым фанатиком, он был скорее идеалистом и романтиком. В письмах он писал все больше о книгах, о фильмах, о театральных постановках. Не лагерный быт его интересовал, а мир мыслей Монтеня, Плутарха, Томаса Манна, Камю, стихи Тютчева, Верлена, Лорки…

В лагере, когда выпадало свободное время, он много читал и писал поэму «Выбранные места».

В письмах жене Галине Илья объяснял, почему в его посланиях так много оптимизма: «…Дело в том, что достаточно разочек распустить себя – и начнется поток саможалости – состояние скверное…»

Дмитрий Бавильский в рецензии на книгу в «НЛО» справедливо отмечает, что «именно высокая культура внутренней жизни, заставляющая писать стихи, вести дневники и обширные переписки, а также ненасытно читать, позволяет сохранить человеческий облик и собственное достоинство даже в пограничных условиях».

Я не знаю обстоятельств жизни Ильи Габая и не могу предположить, что было бы с ним, если бы его депортировали из страны и он оказался бы на чужбине. Этого не произошло. И не изгнали, и он не сбежал, как, скажем, Анатолий Кузнецов или Аркадий Белинков (а может, и возможностей к бегству не было никаких). Илья Габай родился на этой земле и себя добровольно лишил жизни на ней. Под вольнолюбивые и сладенькие песенки, повести и романы шестидесятников. Поначалу Габай в них верил:

 
…Мы с тобой считали: Заратустры.
Оказались: просто либералы.
 
 
Это нам, щенкам, бросали кости
Их несмело смелые таланты,
Чтобы легче было даже космос
Рвать по лоскутам на транспаранты.
 
 
Чтоб опять нашествием бессменным
Воцарился гул трещоток, шествий,
Потому что всем нам, добрым, смелым,
Как-то легче жить без Чернышевских.
 

Ну, это тот, Николай Гаврилович, который звал Русь к топору.

Р.S. Написал о Габае, поставил точку, а потом, роясь в своем архиве, обнаружил страничку из еженедельника «Новое время» (27-1995) с названием печальной участи «Трех евреев».

Илья Габай выбросился с балкона своей московской квартиры, Тоша Якобсон повесился уже в Иерусалиме, Юрий Карабчиевский принял смертельную дозу снотворного. Тоша Якобсон свел счеты с жизнью в Израиле, Карабчиевский – вернувшись из Израиля в Москву, а Илья Габай получил вызов от мнимых израильских родственников, но все медлил и медлил, чтобы им воспользоваться. До Израиля так и не доехал. Что-то его останавливало, возможно, речь шла о сути – не благополучной безмятежности на чужбине, а о подлинности существования на родине, в страданиях и борьбе. Хотя Габай много писал о своей прародине: «Еврейские мелодии», «Зарубабель», «Книги Иова»…

И закончим об Илье Габае его стихотворением «О нас – о себе».

 
С надеждой уточнить,
С надеждой опровергнуть…
 
 
Встают направо и разбой.
Но иллюстрации к утру там
Не разглядеть – не разгадать нам:
Мы слишком заняты. Собой.
За безопасностью оград
Храним мы лучшие из качеств:
Мы – регистраторы палачеств,
Зоилы дачные неправд.
Нам надо многое сберечь:
Свою – особенную – муку,
Свою семью, свою науку,
Свою – особенную ж – речь.
Нам позволяет наша честь
Особо знать и значить дневи,
Раз слезы по распятом древле
Нам затмевают казни днесь.
Нет мира бедствий, чтоб пробить
Твердыню зрелища и дела!
Жить с нами – значит: жить несмело,
Быть с нами: нетчиком пребыть.
Пожалуй, что теперь за счет,
Когда кругом в одних уликах?
Звучит по-эллински: элита.
Ползет элита… Доползет?..
 

Что будет с элитой, с правящей верхушкой, грозит ли кому-нибудь из правящих злодеев Нюрнберг или Гаага, трудно сказать… А вот посмертная судьба Ильи Габая известна. В январе 1974 года урна с прахом поэта и правозащитника была похоронена в Баку, на еврейском кладбище, памятник Габаю создал Вадим Сидур. Вдова Габая с сыном и дочерью в 1974-м эмигрировала в США. А спустя годы начали выходить книги о погибшем Габае.

***

Без трагизма сложилась судьба Вадима Крейда, поэта и литературоведа (10 сентября 1936, Нерчинск). Предки его жили в Сибири – очевидно, царские ссыльные, там же жили родители. Сам Крейд окончил филфак Ленинградского университета. Публиковаться было трудно, лишь короткие рецензии. Пришлось подрабатывать на жизнь слесарем, грузчиком и другими физическими работами. Вадим Крейд эмигрировал в 1973 году и с февраля 1974-го обосновался в США. Защитил диссертацию и стал профессором университета Айовы. В Америке публиковался много и легко: стихи, проза, различные антологии, восстанавливал историческую память. Занимался творчеством Георгия Иванова и Гумилева. Представляет интерес повесть Крейда «Сознайтесь, гражданин Блок» (1985).

Ю.Б.: «Мой первый Запад»

Немного личного. Поехать и посмотреть западный мир – це що такое?!.. я даже не мечтал об этом, как не мечтал полететь в космос. Хотя слово «Париж» часто слетало с языка.

– Хочется в Париж.

– Вы были в Париже?

– Нет, но опять хочется.

Кажется, с конца 60-х можно было поехать за границу в качестве передовика производства и за свои деньги. В основном в соцстраны. И об этом иронически пел Высоцкий.

Будучи работником Гостелерадио, я получил право поехать в капстрану, да и гонорары позволяли. И я оформил поездку. Первую в жизни, в 41 год, на Запад, в «страну святых чудес». До этого в журналистских командировках побывал в разных городах и уголках Союза. Вот только некоторые: Иваново, Могилев, Краснодар, Симферополь, Рига, Киев, Рязань, Куйбышев, Волгоград, Челябинск, Киров, Воронеж, Черкассы, Тула, Львов, Таллин, Ялта, Вологда, Ташкент…

Вернулся из своего первого Запада (страны Бенилюкса: Бельгия, Голландия, Люксембург) и написал отчет-эссе на 100 машинописных страницах в стол. Печатать в газетах такое было нельзя. Рассказывая в этой книге о разных людях, выехавших и депортированных, наверное, имеет смысл и поведать о своем заграничном краткотуристическом опыте, о том, как увидел этот «гнилой» Запад своими глазами. Опять же, оживляя книгу, а то в ней перебор печальных эмоций.

Итак, выдержки из старых воспоминаний (прошло 44 года).

***

3 июля 1973 года перед посадкой в ТУ-124 лихорадочно листал выданный нам справочник: «Бельгия маленькая, но цветущая страна: более 9 млн жителей. По плотности занимает одно из первых мест в мире… Слишком часто великие державы решали свои споры на бельгийской территории…»

Первое, что бросилось в глаза на поле брюссельского аэропорта Завентем, – яркие машины компаний «Шелл» и «Эссо». Первые капиталистические спруты. Огромный зал здания аэропорта. Разноцветная, разноязычная толпа. Много негров. Людская масса движется, снует, жует. Сверкают киоски и магазинчики. В середине зала разыгралась жанровая сценка: заплакал малыш, и мама выдала ему пару шлепков. «Плачет, – умиленно сказал кто-то из нашей журналистской группы, – как у нас». И вот это ощущение, что в чужой стране так же, как и у нас, живут такие же люди, они так же плачут и смеются, сразу придало всем нам уверенность.

Еще одно удивление: при паспортном контроле жандарм берет наш краснокожий паспорт не «как ежа и не как бритву обоюдоострую», а совершенно спокойно и чересчур даже равнодушно. Советские? Ну и что?..

Из аэропорта бело-кремовый туристический автобус мягко мчит нас в Льеж. Шофер Жорж, гид Роже, которого с ходу я атаковал всяческими вопросами, за что через пару дней получил прозвище Юра Вопросович.

«Мы едем в Льеж, – вещал Роже по микрофону в автобусе, – в нем издавна происходила борьба и смута, льежцы всегда боролись против авторитетов. Они обладали демократическими правами задолго до Французской революции… Это самый сердечный народ, в то же время самый беспорядочный, и у него много грéхов».

Роже сделал смешное ударение в последнем слове… В Льеже группу расселяют в гостинице «Серебристый лебедь», где нам предстоят две ночи. Я широко раскрывал глаза, будто мне 14 лет и я впервые попал на новогоднюю елку в Колонном зале после голодных военных лет. Все в диковину: двери, лестницы, ковры, вазы. Основали эту гостиницу в 1350 году. У входа вывешен диплом и сонет, славящий хозяина как искусного винодела. Меня и Сашу Кутейницына из журнала «Здоровье» селят в 21-м номере.

Обед, который венчает десерт – клубника с мороженым, не описываю. До 1973 года я так никогда обильно и вкусно не обедал ни разу.

Первая прогулка по городу. От архитектуры зданий отвлекают все время разложенные на улице на столиках и на вешалках товары, которых в Москве не купишь. И обилие товаров угнетает… У каждого из нас выданные на руки 562 франка, но что на них можно купить: дамскую сумочку или электроутюг?..

Далее музеи: старинного оружия и там же – спальня Наполеона Бонапарта и музей изящных искусств. Дамочка из группы, некая Зоя, щебетала вокруг картин: «Посмотрите, какой интересный Мазорель. А Утрилло?! Какой чудесный Утрилло! А это – Фламинк. Какая чудная работа!..»

А меня лично поразил спокойно сидящий на постели скелет на картине неизвестного мне Поля Дельво – вот уж точно не соцреализм, а настоящий сюр…

После – прекрасный обед с мозельским вином. «Пейте сколько хотите, тут бесплатно», – щедро приглашал Роже. И одна моя коллега с Всесоюзного радио, раскрасневшаяся от вина, чисто по-советски обратилась ко мне: «Старик, скажи честно, ты не тот участок, на котором я могу баллотироваться, да?» Я отверг ее кандидатуру…

А потом снова длинный поход: Дворец конгрессов, Льежское радио, редакция газеты «Ла Валлония», где мои коллеги задавали один и тот же вопрос: а сколько получают бельгийские журналисты?..

Вечером 4 июля променад по городским улицам и бульварам. Вышли на улочку, где в окнах на первом этаже мерцали розовые окна, а в них за стеклом сидели в различных позах очаровательные шлюшки. Сидели, никого не зазывая, но выглядели как изваяния соблазнительного порока. «Ах, эти дамочки за стеклом, – писал Альбер Камю в повести «Падение». – Это мечта, доступная даже бедняку, мечта о путешествии в Индию. Эти куколки надушены морскими пряностями. Вы входите, они задергивают занавески, и вы уже в пути…»

Наше мужское трио (предписание – ходить втроем) ошарашено торговлей живым товаром. «Как?» – спрашиваем мы у сопровождавшего нас Роже. А он спокойно ответил: «Проституция здесь легальная. За 30 минут удовольствия в среднем берут 500 франков».

С улицы ангелов (падших ангелов?) перебрались еще в один льежский музей. Мы смотрели на старинный фарфор, на Евангелие Х века и не видели их. Гид уловил наше настроение и строго спросил: «Вы волнуетесь об искусстве или о девочках?!» Потом подумал и добавил: «Но какое искусство может обойтись без девочек…»

На следующий день – на колесах: Клерво, Люксембург, Намюр. В Клерво побывали в монастыре Святого Бенедикта. Здание утопает в зелени. Тишина. Пение птиц. Полное отрешение от мирских забот и суеты. И вспоминаются мудрые слова раввинов о человеческой судьбе: «Начало его прах и конец его прах: он подобен разбивающемуся черепку, высыхающей траве, увядаемому цветку, проходящей тени».

К вечеру добрались до «Плас-отеля» в Брюсселе. А утром – в путь. Роскошный городок Малин (Махелен). Городская ратуша – шедевр позднеготической архитектуры. Кафедральный собор Сен-Ромбо. Его строили 250 лет. И посещение международной школы звонарей, расположенной во дворце каноника Бюслейдена (1470). Нас рассадили на раскладных стульчиках на лужайке перед дворцом, и мы прослушали необычный концерт.

«Прелюдия Рахманинова, опус драй», – объявил Роже. Повисла пауза, и вдруг из высокой колокольни дворца вылетело музыкальное облачко. Потом из него выпали и разбежались по траве отдельные звуки, чистые и хрустальные. Еще миг – и все потонуло в малиновом перезвоне. Звонарь исторгал из колоколов нежнейшие переливы, они звенели, как ручейки в солнечный весенний день, и струились, как тонкие серебряные нити в руках прелестной молодой женщины. Под чарующим пением колоколов исчезали из сознания визы и паспорта, государства и границы – все это представлялось тленом и мороком. Душа очищалась от всего наносного и рвалась в небо, ввысь, к Богу, туда, где вечная гармония, счастье и блаженство…

У Мандельштама есть строки:

 
Забытье неутоленное –
Дум туманных перезвон.
 

Возвратясь в Брюссель, посетили Королевский музей изящных искусств. Пиршество для глаз и души: картины Дирка Боутса, Рубенса, Питера Брейгеля-старшего, Яна Брейгеля «Бархатного», Хальса и, конечно, доставил удовольствие певец фламандского реализма – Якоб Иорданс, одно лишь полотно «Аллегория плодородия» чего стоит!.. Далее политика: посещение общества бельгийско-советской дружбы. Напоследок я выступил с речью в стиле «а-ля Фидель», на которую живо откликнулся бывший московский корреспондент газеты «Драпо руж»: «Оратор! Дипломат! Громыко!..»

Вечером после ужина в ресторане «Шеерс» обсуждение, какой лучше смотреть фильм. Одна из наших женщин терзалась: «А что смотреть мне?» Я обозлился и сказал: «Вам, милочка, лучше всего смотреть отечественный боевик «Хозяин тайги»… А мы тем временем маленькой группкой пошли на фильм «Великая жратва» («La Grande Boufef ») Марко Феррери. Фильм двух моих спутниц шокировал, и они почти всю картину прикрывали руками глаза, чтобы не видеть непристойных для советского человека сцен.

7 июля – площадь Гранд-плас, гильдейские роскошные дома, которые много раз разрушали, а они, по выражению Роже, «возрождались, как птица Феникс, из пепельниц». Роже иногда удивительным образом коверкал русский язык. «А вот балкон, – продолжал просвещать нас Роже, – с которого Карл Маркс впервые прочитал «Манифест коммунистической партии». Но больше, чем балкон с манифестом, нашей группе понравился писающий мальчик – «Манникен-пис» – мальчик-фонтанчик.

Для воспоминаний всего увиденного нужна специальная книга, а поэтому только мельком: кафедральный собор Сен-Мишель, окончательно построенный в 1225 году; китайский павильон и японская красная пагода – причуды короля Леопольда II и т.д. и т.п. Мне наиболее интересным было знакомство с Ватерлоо, со знаменитым полем сражения, где Бонапарт потерпел решающее поражение. Естественно, музей и груды товаров и сувениров с инициалами Наполеона.

В конце насыщенного дня Олег, работник журнала «Человек и закон», с горечью объявил: «А что у нас? Никто ничего не хочет делать, одна лишь мысль: что еще можно пропить?..» Никто ему не возразил, а я вспомнил строки Евтушенко:

 
Люди, синие от стужи,
Обнимают фонари,
Сорок градусов снаружи,
Сорок градусов внутри…
 

Вечером, еле живые от усталости и впечатлений, добирались до отеля через «розовый район». Мужественный «человек и закон» фронтовых, кандидат юридических наук, бывший народный судья, отец двух сыновей удивлялся и бушевал: «Братцы, я такого никогда не видел!» Он припадал к витринам с девочками, тяжело дышал и переживал, когда шторка задергивалась, и с грустной завистью объявлял: «Идет сеанс!»

8 июля – сказочный город Брюгге, музей Гронинге, Зейбрюгге и набережная вдоль Северного моря, казино в Кнокке, выставка Поля Дельво. Далее Гент, удивительный кафедральный собор Святого Бавона (Павла). Уникальный гентский алтарь, росписи Губерта и Яна ван Эйка. И к вечеру мы уже были в Антверпене, где остановились в отеле Billard Palace. Кругом чувствовались достаток и порок. Мой сосед по номеру зло бросил, глядя на преуспевающих джентльменов в жилетках, играющих в бильярд: «У, толстосумы!», – и устремился в писсуар…

9 июля. Экскурсии начались с осмотра дома типографов Плантена и Моретуса. Старинная типография, старинные наборные машины, которым 400 лет, но они вполне пригодны к работе и поныне. На стене висит сонет, набранной такой старой машиной:

 
Хорошо иметь удобный дом и красиво возделанный сад,
Есть фрукты и пить превосходное вино,
Иметь немного богатств, мало детей
               и одну верную жену…
Необходимо дисциплинировать страсти,
Сохранять свободный ум
И в саду спокойно ожидать смерти.
 

От Платена в музей Рубенса. Дом-палаццо художника и дипломата в идеальном состоянии. Помимо картин коллекция медалей, монет, драгоценных камней и античных скульптур. Конечно, интересно, но еще интересней оказался парк Мидделхейм – музей скульптуры на открытом воздухе. В создании и этого уникального музея принимали участие скульпторы Генри Мур и русский эмигрант Осип Цадкин. И никаких табличек «По газонам не ходить!» и «Руками не трогать!». Красотища!..

10 июля попрощались с Бельгией. Утром вышли, чтобы еще раз посмотреть на Антверпен, на мировой центр гранения алмазов и торговли бриллиантами. Как живет город в утренние часы? В Москве час пик, когда все сломя голову несутся на работу: переполняя собой метро, автобусы и троллейбусы. А в Антверпене тихо. Стоит маленькая кучка каких-то служивых людей и ждет раскрашенно-рекламного трамвая. Кто-то крутит колеса велосипедов. И всё. Мы в недоумении: когда же начинают работать антверпенцы? Трудно сказать, открыты ли офисы, но открыты все бары и таверны, тихо звучит музыка – разудалый джаз и кто-то уже потягивает кружки с пивом или бокалы с вином. Нет, Антверпен – не наш город…

Прощаемся с бельгийским гидом и едем в Голландию, в Роттердам. На прощание Роже сообщил, что скоро у него отпуск и он не знает, где еще можно подработать. Почти все бельгийцы испытывают неуверенность в завтрашнем дне. Получается парадокс: у них все есть – дома, машины, телевизоры, но нет счастья. Общество потребления не гарантирует человеческого счастья?.. А у нас общество тотального дефицита и есть ли счастье?..

Роттердам сильно пострадал во Вторую мировую войну: в мае 1940 года в результате воздушного налета за 40 минут центр города был превращен в руины. Но был выстроен заново по самым современным градостроительным проектам и стал более прекрасным, чем был.

Нас размещают в отеле «Савой», и мы меняем чеки на гульдены. Вместо Роже нас сопровождает голландка Марсела.

11 июля. Знаменитая фаянсовая фабрика в Делфте. Далее по городу, чтобы «почувствовать Делфт ножкам», как выразилась Марсела. Больше всего поразил Матюродам – макет Голландии в 1/25 натуральной величины. Игрушечное забавное царство. Матюродам – это уже Гаага. Осмотры, все как полагается, а еще отечественным туристам надлежит побывать у советского консула. Он сообщил группе о последних международных новостях и в заключение успокоил: «Не беспокойтесь, товарищи, дома все хорошо, урожай в этом году отличный, всего много, перебоев в снабжении продуктами нет, и пламенный привет всем вам от нашего посла, товарища Романова. Адью!..»

Какая забота со стороны дипломатов! И тут же разомлевшую от внимания группу отвезли в пригород Гааги на ночлег в гостиницу «Дайнхотел». Вечером прогулка вдоль Северного моря: до береговой кромки расположились уютные домики, утопающие в зелени. Все дорожки выложены кафелем. И рядом прогулочная набережная с яркими красочными ларьками и магазинчиками. Игрушечный медведь в витрине пускает мыльные пузыри. Крутится карусель. Товаров и сувениров сверх крыши. Кругом разлита атмосфера полноты жизни, и даже штормящее море не портит общей благостной картины.

12 июля. С утра вышел к морю и увидел несколько рыбачек в черном длинном одеянии и с золотой розой в волосах. Традиция? Мода? «Вы интересная чудачка, но дело, видите ли, в том!» – и сразу вспомнились «шаланды, полные кефали», родина, где ожидается «хороший урожай».

Заезд в Гаагу в музей Маурицхёйс. И снова шедевры: Рубенс, Мемлинг, Рембрандт – «Анатомии доктора Тульпа», групповой портрет Амстердамской гильдии хирургов; Иорданс, Вермеер – «Девушка с жемчужной сережкой» и т.д.

В 12.50 въехали в Амстердам, в «Северную Венецию» – 90 островов, разделенные 60 каналами. Разгрузились в гостинице «Наполеон». Не люкс, но жить можно… И сразу осматривать город. Очень много молодых, непривычных нам, хиппи – неопрятных, нечесаных юношей и девушек. Лежат в парках, балдеют… Вышли на музей восковых фигур мадам Тюссо. В приоткрытую дверь видны знаменитости: Черчилль с неизменной сигарой, председатель Мао в строгом френче и другие. Покупать билеты в музей никто не решался: гульдены берегли для подарков. Крохи денег и нет богатых родственников, о чем говорил в свое время Маяковский:

 
У тебя совершенно нету дядей,
А если есть, то небогатый, не мрет
и не в Америке…
 

Однако когда попали в магазинные ряды, группу настиг хватательный зуд. Чудовищно много всего, чего нет на родине или является редким дефицитом. «Человек и закон» увидел россыпь разноцветных теннисок и потерял дар речи. Справился с изумлением и стал покупать одну за другой, благо стоили они недорого. Набирал и складывал в сумку, как коробейник. И глаза его были полны детского восторга. «Для детей», – пояснил он мне.

Если бы Достоевский дожил до наших дней, то он написал бы продолжение своих «Бедных людей» – «Бедные советские люди».

Набитые товарами магазины, блошиный рынок, секс-шопы – все это ошеломило. Одно дело – читать об этом дома, сидя на диване, совсем другое – видеть перед глазами и даже пощупать руками. Две большие разницы, как говорят в Одессе.

13 июля. Продолжение знакомства с Амстердамом. Много надписей на домах, на одном – «Повышение квартплаты – никогда!». Осмотрели морской порт – впечатляет. Далее музей Анны Франк. К сожалению, следует признать, что коллеги по журналистскому цеху в музее были невнимательны и горячо, не к месту, обсуждали свои покупки, переводя при этом гульдены во франки, франки в рубли. Короче, о времена, о нравы!..

В городском парке натолкнулись на лежбище хиппи. Власти относятся к ним терпимо: не трогают, не тормошат, не гоняют… Амстердам – столица международного хиппизма. Это совсем не то, что у нас, никаких строительных отрядов с романтическими песенками: «А я еду, а я еду за мечтами, за туманом и за запахом тайги…» У хиппи пристрастие к другим запахам. Достаточно красноречива картинка из парка: здоровенная Джульетта в обтянутых штанах сидит рядом с лежащим Ромео и сладострастно поглаживает его попу…

Недалеко от городского парка знаменитый Рейксмузеум. Там много чего прекрасного и чудесного, но настоящее сокровище – обширная коллекция Рембрандта и самая выдающаяся картина «Ночной дозор» (1642) во всю стену. Групповой портрет стрелков роты капитана Ваннинга Кока. Стрелки погружены в золотое мерцание, и картина полна настоящего биения жизни.

Биение и шевеление было в одном из секс-шопов, куда мы нырнули привычной четверкой, чтобы наглядно узнать, как разлагается Запад. Почтенные отцы семейства спокойно, по-хозяйски листали откровенные журналы. И если в Бельгии интимные места прикрывали звездочками, то в Амстердаме все было натурально и без всякого прикрытия, более того, как можно крупнее и «глыбже». Сексуальная революция в полном разгаре. И какой-то сосунок объяснил своей юной подруге, как действует вибратор – механический заменитель мужской доблести.

Вечером на той же секс-волне пошли на фильм Бертолуччи «Последнее танго в Париже». Марлон Брандо и Мария Шнайдер. Фильм шел на французском языке, и реплики ничего не говорили для нас. Но общее впечатление от «ласт танго» было сильнейшим. Из серии «такого у нас показывать не могли». Фильм закончился в 12 часов ночи, а город весь светился и продолжал предаваться развлечениям и пороку.

14 июля. Вместо Марселы нас сопровождала гид Вера. Во время войны, будучи школьницей в Симферополе, была вывезена в Германию. После войны попала в Голландию, вышла замуж за голландца. Несколько раз приезжала к родственникам в Крым, но ее неизменно тянуло назад, в Голландию, где она живет уже 30 лет. Ну а ее дочь – совсем голландка, окончила университет, недавно вышла замуж и, конечно, не за русского… Вера рассказала немало интересного про жизнь в Голландии: безработные получают пособие в размере 80% от бывшей заработной платы, голландцы на черную работу не идут, ею занимаются одни приезжие и т.д.

За рассказами соотечественницы Веры подоспел Заандам, маленький городок, в который ранним утром 16 августа 1697 года прибыл Петр I под именем Петра Михайлова. Учился кораблестроению. В городке дом-музей Петра. Рядом деревушка. Боже, таких в России нет: все ухожено, комфортно и блестит!.. Еще один поселок-сувенир – Волендам, но удивляться-восхищаться уже нет сил. Все ясно до блеска, умопомрачения.

После автобуса пересели на прогулочный корабль и быстро поплыли по каналам, под мостами, любуясь видами и брезгливо посматривая на загрязненную воду. Поплавав, вступили на грешную землю Амстердама и снова очутились в районе порока – Олег, Левон, Саша и я. Секс-шопы были на каждом шагу, словно мастерские по ремонту обуви на Ленинградском проспекте Москвы. И реклама: «100% порно. Гарантия». В рекламных витринах секс представлен так, что это не тайна двоих, а выставленная на продажу цветная капуста или репа на каком-нибудь нашем колхозном рынке.

Ох уж эта сексуальная революция и ее теоретики. Один из них, профессор Герберт Маркузе, считает, чтобы стать истинно свободными, достаточно отказаться от моральных запретов, и чувств вины, и совести, подчинившись голосу инстинктов, ибо будущее принадлежит «новым людям», которые «перестанут стесняться самих себя». Короче, айда в Эльдорадо радостей и утех!..

Мы, советские, смущены и чувствуем себя не в своей тарелке. А Марселе все это привычно и буднично, и в автобусе она даже прочитала строки, непонятно кем написанные:

 
Осмотрелись немного и в ночные дозоры
Мы отправились снова, как встарь.
Посмотрели в окошко, как живописные крошки
Зажигают призывно фонарь…
 

А в СССР секса нет. Официально, а так, конечно, есть помаленьку. Саша рассказал, как в редакцию «Здоровья» приходят тысячи писем, в которых просят помощи и советов по запретной постельной теме. На почве незнания льются ночами невидимые слезы, разыгрываются трагедии непонимания, рушатся семьи… Главное у нас – это доблестный труд во имя процветания родины. А секс? Извините! Пережиток прошлого. Тяжелое наследие царского режима. Ату его!..