Текст книги "69 этюдов о русских писателях"

 
Порою внезапно темнеет душа, —
Тоска! – А бог знает – откуда?
Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,
А к сердцу воротишься: худо!

Всё хочется плакать. Слезами средь бед
Мы сердце недужное лечим.
Горючие, где вы? – Горючих уж нет!
И рад бы поплакать, да нечем.
 

В конечном счете Бенедиктов никогда не впадал в отчаянье, не подходил к грани распада, а пытался удержаться на краю. Им владела всего лишь благодетельная меланхолия.

 
Время перемчалося: скрылся ангел сладостный!
Все исчезло с младостью —
Все, что только смертные на земле безрадостной
Называют радостью...
 

Типичная философия утешения. Но не ею силен Бенедиктов. Он, по определению Юлия Айхенвальда, «любитель слова, любовник слова, он в истории русской словесности должен быть упомянут именно в этом своем высоком качестве, в этой своей привязанности к музыке русской речи». Бенедиктов был противником «чужеречить язык родной». Он хотел увековечить «Богом данный нам глагол». Ну, а что касается «Кудрей» (знаменитое стихотворение, за которое Бенедиктова только ленивый не критиковал), то что же в этом, в конце концов, плохого: «Кудри девы-чародейки,/ Кудри – блеск и аромат,/ Кудри – кольца, струйки, змейки,/ Кудри – шелковый каскад!..»

Кудрявая юность – замечательная пора. Увы, только краткая.

 
Появились, порезвились, —
И, как в море вод хрусталь,
Ваши волны укатились
В неизведанную даль.
 

Волны укатились. Кудри поседели или выпали. А вот стихи Владимира Бенедиктова, несмотря на все выпады Белинского и Добролюбова, остались. И это замечательно.

НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА ГОГОЛЯ

Николай Гоголь

В апреле 2009 года Россия вздрогнет: пройдут юбилейные торжества по случаю 200-летия Гоголя. Торжества будут отмечены на федеральном уровне. И соответственно, праздные славословия, фанфарные визги, велеречивые излияния. А пока предлагаю вспомнить другую дату – день смерти Николая Васильевича. Он умер 21 февраля (4 марта) 1852 года в Москве, на Арбате.

На тему смерти Гоголя написано много. Как возмущался Андрей Вознесенский про обывательский интерес: «Как вы любите слушать рассказ, /как вы Гоголя хоронили...» Раз любят, значит, с удовольствием рассказывают. И как занемог Николай Васильевич, как бросил в огонь беловую рукопись второй части «Мертвых душ», и как доставал писателя своим суровым ригоризмом приехавший из Ржева протоиерей отец Матвей, как бездарно лечили Гоголя врачи и лили на его голову холодную воду, и еще множество других печальных деталей.

И вот еще одно. Смерть жены его близкого друга Хомякова. На панихиде по Екатерине Михайловне Гоголь произнес пророческие слова: «Всё для меня кончено». И на него нашел «страх смерти». А страх привел к быстрой кончине.

Врачи и близкие считали, что причина смерти Гоголя – «желудочнокишечное воспаление вследствие истощения». Нарушение обмена веществ, дистрофия внутренних органов. Среди причин называлось многое: чахотка, малокровие, нарушение кровообращения, катар, гастроэнтерит и даже тиф. Но вскоре вынуждены были признать, что болезнь Гоголя не имеет названия в научных анналах. Словом, загадка. Тайна. По мнению дальнейших исследователей и биографов писателя, Гоголь умер, сломленный трагическим разрывом в себе между человеком и художником. Он был уверен, что силой дара преобразит жизнь и смехом победит злые силы. Ставил задачу – пробудить человечество «от сна духовного, исправления его пороков в свете евангелического благочестия». Но дар художника вступил в противоречие с пророком. Разлад оказался непосильным. И поэтому Гоголя преследовало нездоровье. Он не находил подчас себе места, постоянно страдал от озноба, порой им овладевала такая тоска, что, как он говорил, «повеситься или утонуть казалось мне как бы похожим на какое-то лекарство или облегчение».

Болезнь души и болезнь тела, – что на что влияло?.. «О, моя юность! О, моя свежесть!.. Отдайте, возвратите мне, возвратите юность мою, молодую крепость сил моих, меня, меня, меня свежего, того, который был, был! О, невозвратимо всё, что ни на есть на свете!..» Тоска по юности. Борьба с собой. Мучительное приневоливание и переписывание высасывали душу Гоголя. О чем свидетельствует даже почерк, который менялся – вначале мелкий, бисерно-убористый и похожий на нитку жемчуга, а потом жемчуг куда-то исчез, рука писателя стала дрожать – буквы стали выше и крупнее, и по всему чувствовалось, что перо медленно ползло по бумаге. Вместе с вдохновением ушла и легкость.

В своей книге «Гоголь» Игорь Золотусский отмечает, что это было не то сожжение, какое он учинял своим трудам прежде, это был расчет с писательством и с жизнью. Более ни жить, ни писать было нечем и не для чего... Гоголь верил, что должен умереть, и этой веры было достаточно, чтоб без какой-либо опасной болезни свести его в могилу... То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный, как уход Пульхерии Ивановны, Афанасия Ивановича, понявших, что их время истекло. Жить, чтобы просто жить, чтобы повторяться, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для Гоголя при жизни стать мертвецом.

И Гоголь отправил себя на тот свет. Интересная деталь: по описи вещей, оставшихся после смерти писателя, в карманах его одежды не было найдено никаких денег, да и все имущество его было оценено в 43 рубля 88 копеек.

«21 февраля, в четверг, поутру, без четверти восемь часов, умер Гоголь, – так писал в своем некрологе старинный его друг профессор истории Михаил Погодин. – Публика требует подробностей о кончине своего любимца: в городе ходят разные слухи и толки...»

24 февраля в ясный морозный день при огромном стечении народа состоялись похороны. Из университетской церкви гроб с телом писателя был вынесен профессорами, а до самого кладбища Даниловского монастыря его на руках несли студенты Московского университета.

На установленном памятнике были выбиты слова пророка Иеремии: «Горьким словам моим посмеются». Не только посмеялись, но и поиздевались, устанавливая разные памятники, передвигая их с места на место, не давая упокоиться Гоголю. В 1909 году его потревожили, проводя какие-то реставрационные работы. По одной из версий, тогда и был похищен череп Николая Васильевича, обнаруженный впоследствии в тайном захоронении у известного московского коллекционера Алексея Бахрушина... Правда – не правда, – очередная тайна Гоголя.

31 мая 1931 года власти решили перенести прах Гоголя с Данилова кладбища на Новодевичье, более престижное. Акт об эксгумации подписали 12 человек, в том числе несколько писателей – Лидин, Сельвинский, Bс. Иванов, Олеша... Многие из свидетелей вскрытия превратились в бесстыдных охотников за сувенирами: кто-то отхватил пуговицу от сюртука, кто-то кусок ткани, кто-то целое ребро (чтоб стать великим, как Гоголь?!..) Впрочем, воспоминания того печального события крайне путаны и противоречивы, возможно, всех их попутал гоголевский бес.

Далее пошли лукавые игры с памятниками. Открытие памятника работы Николая Андреева состоялось 26 апреля 1909 года, месяц спустя после 100-летнего юбилея писателя. Организовано всё было плохо, и произошла давка. «Торжество открытия памятника прошло в полном беспорядке», – написали «Московские ведомости». Да и сам «статуй» не всем понравился. Слишком мрачный и самоуглубленный. В советское время появился новый Гоголь – памятник работы Томского, – бодрый и радостный (нам нужны такие гоголи, чтобы нас не трогали!..) Короче, с Гоголем и после смерти, было не все так просто. Как выразился поэт: «Вместо смеха открылся кошмар...»

«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!..» А знаем ли мы самого Гоголя? Статьи и книги о нем пишутся и издаются, а загадка, тайна писателя, так и не разгадывается до конца. В моем архиве собрано множество публикаций о Гоголе, одни названия красноречивы: «От смеха к проповеди», «Писатель по несчастью», «Нечеловеческая скорбь Гоголя», «Гоголь и ад», «Защита Гоголя», «Арабеск или апокалипсис?», «Остается по-прежнему нераскрытым и загадочным» и т.д. Словом, известный и неизвестный Гоголь.

Многие исследователи по-фрейдистски копались в детстве писателя. И что? Он родился весной и потом всю жизнь любил весну, весною весь его организм просыпался, напрягался. Весною ему и писалось, и мечталось, и жилось. «Сильно люблю весну», – признавался он... Научился говорить Николаша Гоголь-Яновский в 3 года: природа как бы замедлила его развитие, чтобы затем в короткий срок дать выплеснуться его силам... С детства привык он к одиночеству среди людей и одиночеству наедине с собой. Это создало характер скрытный, закрытый, но и способный сосредоточиться на себе, удовлетвориться собой... В стенах гимназии вынес много обид и оскорблений, получил прозвища «таинственный карла» и «пигалица».

Впрочем, биография Гоголя известна, лишь еще раз обратим внимание на некоторые факты. Гоголь с юности рос чрезвычайно чувствительным человеком. В 18 лет писал в письме к своему двоюродному дяде: «...неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего разрывало мое сердце...» Первые литературные опыты Гоголя встретили резкую критику, и это тоже сильно ранило молодого человека. Прибавим неудачные любовные увлечения, безуспешную попытку поступить на сцену в качестве драматического актера, глубокое разочарование в государственной службе (вначале писец, а потом помощник столоначальника) – всё это задевало и кололо «нашу милую чувственность» (выражение Гоголя из статьи «Последний день Помпеи», 1834).

Далее успех и вместе с тем критика его литературных работ, непонимание гоголевских текстов цензорами, творческие сомнения, душевная усталость, бегство из Петербурга, физические недомогания, отчаяния по поводу «Мертвых душ» – «и пишутся и не пишутся...» Критика второго тома – «здоровье мое... сотряслось от этой для меня сокрушительной истории по поводу моей книги... дивлюсь сам как я еще остался жив» (письмо от 12 авг. 1847).

Но это все, как говорится, за кулисами. А на сцене – успех, триумф, чествование Гоголя как классика русской литературы. Конечно, классик – какие сомнения! Но каков был Гоголь как человек? Ведь это страшно интересно. Писатель прожил странную жизнь: много путешествовал, умело использовал своих знакомых, чурался тесных отношений с женщинами и постоянно ощущал разлад в душе между художником и проповедником.

На Западе пишут о Гоголе без особого пиетета (что им Гекуба, что им Гоголь?..). Один критик заявил, что «Гоголь лгал самому себе, так же, как и другим. Ложь была его образом жизни, существом его гения...» Другой рецензент отмечал, что Гоголь был вруном, нахлебником и лицемером. Он, де, предпочитал отрицать действительность и погружаться в фантастический мир своей лжи. Многие исследователи на Западе сознательно сближают «ложь» гоголевских произведений с «ложью» гоголевской жизни. Но оставим их мнение, а обратимся лучше к нашему.

«Настоящее его призвание было Монашество; я уверен, что если бы он не начал свои «Мертвые души», которых окончание лежало на его совести и все ему не удавалось, то он давно был бы монахом... по особенному свойству его гения ...» (Василий Жуковский).

«...художник, заставлявший всю Россию смеяться по своему произволу, был человек самого серьезного характера, самого строгого настроения духа... писатель, так метко и неумолимо каравший человеческое ничтожество, был самого незлобивого нрава и сносил, без малейшего гнева, все нападки и оскорбления... едва ли найдется душа, которая бы с такой нежностью и горячностью любила добро и правду в человеке и так глубоко и искренно страдала при встрече с ложью и дрянью человека. Как на нравственный подвиг, требующий чистого деятеля, смотрел он на свои литературные труды, и – живописец общественных нравов – неутомимо работал над личным нравственным усовершенствованием (Иван Аксаков).

Написано несколько выспренно и с пафосом. А вот Василий Розанов, приведя восклицание Гоголя «Грустно жить на этом свете, господа», замечает: «И не могло не быть «грустно» душе такой особенной, и одинокой, и зловещей. С зловещею звездою над собою, пожалуй – с черною звездою в себе».

А какая звезда заставляла Гоголя пускаться в вечные путешествия? Почему он не обзавелся собственным домом и не завел семью? По свидетельству Смирновой-Россет: «Ему всегда надо пригреться где-нибудь, тогда он и здоров». Вот он и «пригревался» во многих чужих домах – у той же Смирновой-Россет, у Жуковского и Виельгорских в Ницце, у Апраксиной в Неаполе, у Погодина и графа А.П. Толстого в Москве. В Риме квартировал то у Анненкова, то у Языкова, то у Панова, в Петербурге – у Данилевского.

О житье писателя у графа Александра Петровича Толстого поэт Николай Берг вспоминает: «Здесь за Гоголем ухаживали, как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами, если только не надевалось на него тоже невидимыми духами. Кроме многочисленной прислуги, дома служил ему человек из Малороссии, именем Семен, парень очень молодой, смирный и чрезвычайно преданный своему барину. Тишина во флигеле была необыкновенная».

Из своих 43 лет Гоголь около 12 провел за границей, по замысловатым адресам: Париж, Рим, Неаполь, Франкфурт-на-Майне, Берлин, Дрезден, Ницца, Одесса, Калуга ... Эдакий странник, скиталец, одинокий путник, нигде не задерживающийся более как на несколько месяцев.

Настроение его всегда резко менялось. Сначала Германия рисовалась ему светлым, почти райским местом, утопающим в садах. Потом он разочаровался в Германии, называл ее «подлой», а немцев «гадкими». И только, пожалуй, Италия очаровала Гоголя надолго. «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уж на всю жизнь», – такими восторгами полны его письма из Рима. «Этот Рим увлек и околдовал меня». В другом письме: «Только тут узнаешь, что такое искусство».

Он любил ходить по Вечному городу и часами сиживать в кафе «Эль Греко». Именно в Риме Гоголь начал «Мертвые души». Он нежился в атмосфере теплого и ласкового римского воздуха, а писал о ледяных просторах России.

Последний римский адрес – улица Систина, 126, апартаменты на втором этаже и под крышей. Когда Гоголь был вынужден лечиться на водах в Германии и Швейцарии, то жаловался: «Мутно и туманной кажется после Италии...»

Николай Васильевич не был женат и не замечен даже в мало-мальских светских романах (вот уж не Пушкин!). Французский писатель Анри Труайя считает, что «единственной» женщиной в жизни Гоголя была его мать, «остальные – ловушки». Гоголь страдал материнским комплексом и писал ей письма «Дражайшая маменька!». Но в них никогда не рассказывал о своих делах, а что-то врал и придумывал. Кстати, и мать писателя была престранной женщиной, как бы мы сегодня сказали, с чуть поехавшей крышей. К примеру, она считала, что именно Гоголь выдумал и построил железную дорогу.

Один лишь раз в жизни Гоголь увлекся молодой графиней Анной Виельгорской. Ему показалось, что эта женщина близка ему по духу (о красоте и телесных достоинствах речь не шла), но ничего из этого увлечения так и не вышло. Предложение сделано не было, свадьба не состоялась. То был роман без романа. В итоге Гоголь не стал семьянином, а остался одиноким наблюдателем жизни.

С красавицей и умницей Александрой Россет Гоголь дружил годами. «Нас сдружило наше обоюдное одиночество», – признавалась она ему. Их дружба вылилась в утешение друг друга: Гоголь утешает Россет, а Россет – Гоголя. Николай Васильевич давал ей советы, к примеру, «избегать обедов и гадких разговоров» (гадких – это о чем?). И еще, что самое удивительное, – он «лечил» ее от тоски и ипохондрии, будучи сам неспособным избавиться от меланхолии и терзавшей его депрессии.

Единственной «женщиной», увлекшей Гоголя, была Муза. Творчество. Книги. И в них легко вычитать, как относился писатель к слабому полу. Как только женщина начинает интересоваться мужчиной, тот спасается от нее бегством, как Подколесин, как Чичиков, как многие его герои. Если же мужчина не может спастись, он гибнет.

Итак, либо гибнет, либо бежит. И никакой любви!.. О чем это говорит? О тайном ужасе Гоголя перед суетным женским соблазном. О страхе перед женщиной – не дай бог приблизиться к Панночке!..

Интересны пристрастия гоголевских героев. Чичиков говорит об Улиньке: «У нее... существенный недостаток – именно – недостаток толщины». Анна Михайловна имела тот же «недостаток» ... Селифану, как и Чичикову, нравились «девки... белогрудые, белошейные... породистые», у которых «походка павлином и коса до пояса». Фольклорные женщины?..

Из гоголевских описаний видно, что писатель не любил женщин, боялся их, издевался над ними. Под пером Гоголя они – или ведьмы, или пародии. Не случайно на Западе в моде тема гомосексуальности Гоголя. Да если это и так, разве это – главное?! Главное для нас совсем другое.

По мнению Чаадаева, Гоголь «резко высказал нашу грешную сторону». Писатель изобразил Россию как русскую Венецию грязных луж. Россия, по Гоголю, страна, где торжествуют и царят чиновники-взяточники, чиновники-душители, где думают не о пользе отечеству, а исключительно о собственном кармане. Одно только восклицание Собакевича из «Мертвых душ» чего стоит! «Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Один там только порядочный человек – прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья...»

Свиные рыла вместо человеческих лиц – это у Гоголя в порядке вещей. А всё потому, что, по мнению писателя, «чорт путаницы» запутал все российские дела, и, чтобы разобраться в России, надо смотреть на нее исключительно «под углом ее нынешних запутанностей». Это во времена Гоголя. А что же говорить нам о сегодняшнем дне?!..

«Все между собою в ссоре, и всяк друг на друга лжет и клевещет беспощадно», – писал Гоголь в письме к графу А.П. Толстому. «Велико незнание России посреди России...»

А как выбраться из бездорожья и трясины, Гоголь уповал на мастера (это главенствующий образ в «Выбранных местах из переписки с друзьями») да на «кормщика небесного». Без них «птица-тройка» бог знает куда может направиться. Как ни закрывай глаза, как ни прячь голову в песок, а пропасть рядом. Еще немного – и нет России, сгинет святая Русь...

В 1919 году на одном официальном мероприятии важное лицо продекларировало: «Гоголь, товарищи, великий русский революционный писатель земли русской...» Простенькая формулировочка, но не так просто с Гоголем.

В книге «Духовный путь Гоголя» (Париж, 1934) тонкий критик Константин Мочульский писал: «С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы. Сила Гоголя была так велика, что ему удалось сделать невероятное: превратить пушкинскую эпоху нашей словесности в эпизод, к которому возврата нет и быть не может. Своим кликушеством, своим юродством, своим «священным безумием» он разбил гармонию классицизма, нарушил эстетическое равновесие, чудом достигнутое Пушкиным, всё смешал, спутал, замутил, подхватил вихрем русскую литературу и помчал ее к неведомым далям... После надрывного «душевного вопля» Гоголя в русской литературе стали уже невозможны «звуки сладкие и молитвы». От Гоголя всё «ночное сознание» нашей словесности: нигилизм Толстого, бездны Достоевского, бунт Розанова. «День» ее – пушкинский златотканый покров – был сброшен; Гоголь первый «большой» нашей литературы, первый ее мученик. Можно жалеть о столь быстро промелькнувшем дне и содрогаться перед страшным ночным «карлой» – автором «Мертвых душ», но нельзя отрицать того, что великая русская литература вышла из-под плаща – из-под «Шинели» – этого «карлы». Без Гоголя, быть может, было бы равновесие, благополучие: бесконечно длящийся Майков, а за ним бесплодие; после Гоголя – «полное неблагополучие», мировой размах и мировая слава...».

Согласитесь, что подобная оценка Гоголя в советские времена у нас в стране появиться не могла. Ведь как было принято писать о русских гениях: «Дружба Пушкина с Гоголем – одна из самых счастливых и гордых страниц истории нашей литературы» (В. Ермилов, 1956). Светло и лучезарно.

А вот еще неканоническая характеристика творчества Гоголя. Юлий Айхенвальд в своих знаменитых «Силуэтах русских писателей» сравнивал Пушкина с Гоголем совсем в другом ключе: «Пушкин, признательный к своему гению, в божественной наивности, любуясь своим дарованием, бросая ретроспективный взгляд на свои стихи, непоколебимо и радостно верит, что он памятник воздвиг себе нерукотворный и назовет его на Руси всяк сущий в ней язык, – а Гоголь, темной ночью, пугая рыдающего мальчика-слугу, жжет свои страницы в печке и не ожидает для них участи феникса. Гоголь не хотел быть тем, кем он был. Он страдал от своего таланта, от своего назначения, которое было ему предсказано выше – Тем, кто распределяет человеческие способности и силы...»

И далее: «Его привлекало нелепое. Его художественное зрение невольно замечало все изъяны, все живые «прорехи на человечестве»... Страшные сказки о жизни рассказал нам Гоголь, потому что и жизнь сама страшна...»

И Айхенвальд заключает: «Он хотел быть Шиллером, но мир ему неизменно показывал себя в освещении Свифта и Сервантеса. И он умер среди своего уродливого маскарада, в заколдованном кругу ряженых, которые так-таки и не смогли скинуть своих масок и под ними навсегда похоронили свои лица».

«Для нас он был больше, чем просто писатель – он открыл нам самих себя...» – сразу после смерти Гоголя писал Тургенев Полине Виардо. И выходит, добавим мы, в каждом из нас сидят и плут Чичиков, и враль Хлестаков, и донельзя нерешительный Подколесин, и мечтатель Манилов, и хам Ноздрев, и прижимистая Коробочка, и скупердяй Плюшкин? А если еще и Держиморда, наделенная властью?! То становится как-то не по себе. Правда, есть утешительное мнение, что язвительный смех Гоголя – очищающий, полезный... Об этом, кстати, протрубил Игорь Северянин в своем медальоне-сонете:

 
Мог выйти архитектор из него:
Он в стилях знал извилины различий.
Но рассмешил при встрече городничий,
И смеху отдал он себя всего.

Смех Гоголя нам ценен оттого, —
Смех нутряной, спазмический, язычий, —
Что в смехе древний кроется обычай:
Высмеивать свое же существо.

В своем бессмертьи мертвых душ мы души,
Свиные хари и свиные туши,
И человек, и мертвовекий Вий —
Частица смертного материала...

Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,
Нам нужен смех, как двигатель крови...
 

Отсмеялись и выздоровели? Если бы....

Обратимся ко второму тому «Мертвых душ». «Как-то устроен русский человек, как-то не может без понукателей... так и задремлет, так и заплеснет». Кнут нужен. Сталин нужен, – вот при нем народ был бодренький и веселенький.

А теперь гоголевские рассуждения о взятках (читай: о коррупции): «Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными».