Текст книги "69 этюдов о русских писателях"

Гоголь, в отличие от многих российских писателей, многое понял. Он понял страшную вещь о России: с виду она святая Русь, а, по сути, немного поскреби, и в ней не только что татарин – диавол сидит. Это обнаружилось в 1917 году – чуть ослабли скрепы и поводья, как тут же пошел люд все крушить, кромсать и уничтожать. Вылезли гоголевские хари и рожи. Загнали их обратно в хлев. А что дальше делать? Вот она, тайна русской жизни, загаданная Николаем Васильевичем.

И он же утверждал, что в России две главные беды: дураки и дороги. С дорогами по-прежнему плохо. А дураки?!.. Вглядитесь, кто нынче правит бал?..

Российская действительность оказалась куда более фантасмагорична, чем больные фантазии Гоголя.

НЕИСТОВЫЙ ВИССАРИОН

Виссарион Белинский

Начну с курьеза. Когда внук моего старого товарища впервые в школе услышал имя Белинского, он воскликнул: «Я его знаю – это друг моего дедушки!» Учительница так и ахнула...

Белинский, Безелянский – вполне созвучные фамилии. И, вообще, с фамилиями бывают разные недоразумения. Например, отец великого критика был вовсе не Белинским, а Белынским. Ну и что? Не фамилия делает человека, а человек делает фамилию...

Белинский – это легенда. Согласно советской легенде: «Великий русский революционный демократ, критик, публицист и философ-материалист Ленин назвал Белинского, наряду с Герценом и Чернышевским, предшественниками российской социал-демократии. Глубокий и оригинальный мыслитель. Наследие Белинского является национальной гордостью русского народа» – так представлял Белинского Энциклопедический словарь 1959 года.

Любопытную запись сделала Лидия Чуковская 2 октября 1955 года. В разговоре с ней Анна Ахматова, говоря о литературе XIX века, сказала: «Время для поэзии было уж очень тяжелое. Чернышевский и Писарев, а отчасти Белинский, объясняли публике, что поэзия – вздор, пустяки. Они внушали людям, кроме того, еще нечто очень верное – например, о вреде богатства, о зле социального неравенства – но этой стороны их проповеди мещане не усвоили. Зато что поэзия – вздор, очень усвоили...»

Из дневника Корнея Чуковского (9 марта 1901): «Читал Белинского. Не люблю я его статей. Они производят на меня впечатление статей И. Иванова, Евг. Соловьева-Андреевича и проч. нынешних говорунов... говорят, говорят, кругло, цветисто, а попробуй пересказать что, черт его знает, он и сам не перескажет. Счастье этому писателю. Он и сам в письме к Анненкову сознается, что ему везет на друзей, а чуть он помер, стали его друзья вспоминать и, по свойству всех стариков, уверенных, что «их время» было «куда лучше» – создали из него мифич. личность...»

Вот так Корней Иванович нелицеприятно о Виссарионе Григорьевиче.

В октябре 2007 года Российский академический молодежный театр поставил спектакль английского драматурга Тома Стоппарда «Берег Утопии». По этому берегу прохаживался, а больше метался, вместе с Герценом, Бакуниным и другими утопистами, Белинский. Актер играл Белинского дерганым, несуразным человеком. Он то и дело натыкался на разные предметы, размахивал руками и захлебывался красноречием. Белинский с Герценом все время задавались вопросом: «Что нам делать с Россией?!..» Актер Евгений Редько, игравший Белинского, в одном из интервью сказал: «Россия – это территория, на которой никогда ничего не меняется. Вечное холопство...» То ли сам догадался, то ли проник в мысли неистового Виссариона.

Но вернемся непосредственно к Белинскому. Тем более что когда падает интерес к книге, просто необходимо вспомнить самого компетентного читателя России. Как вдумчиво и глубоко читал он книги и как замечательно умел их анализировать. Заметим в скобках: о Белинском сначала апология, а уж потом критика самого критика (как заметил Юлий Айхенвадьд: «У него – шаткий ум и перебои колеблющегося вкуса. Одна страница в его книге ничего не отвечает за другую...»)

Виссарион Григорьевич Белинский родился 30 мая (11 июня) 1811 года в крепости Свеаборге (Финляндия). Отец – уездный лекарь, любивший хорошо выпить. Мать – дочь матроса (шкипера) – вздорная, с невысокими культурными запросами женщина. Такие вот родители.

Детство и юность будущего критика прошли в Пензенской губернии. Учился мальчик в уездном училище, а затем в пензенской гимназии. В училище его заприметил писатель Лажечников, приехавший туда с ревизией, впоследствии он написал «Заметки для биографии Белинского»: «Лоб его был прекрасно развит, в глазах светлелся разум не по летам...» Сам же Белинский вспоминал о своих первых шагах: «Бывши во втором классе гимназии, я писал стихи и почитал себя опасным соперником Жуковского; но времена переменились... Я увидел, что не рожден быть стихотворцем».

«Стихотворное неистовство», по выражению Белинского, прошло, затем настал черед неистовству критики чужих произведений.

Из провинции – в Московский университет на словесное отделение философского факультета. Проучился Белинский в университете всего три года. 21 мая 1833 года писал матери: «Я не буду говорить Вам о причинах моего выключения из университета: отчасти собственные промахи и нерадение, а более всего долговременная болезнь и подлость одного толстого превосходительства. Ныне времена мудренные и тяжелые: подобные происшествия очень нередки».

В письме Белинский умалчивает о том, что он был инициатором выступлений против казарменного надзора, плохого питания и других негативных фактов студенческой жизни. «Казеннокоштный» студент Белинский был явно неугоден студенческому начальству, его и исключили по двум мотивам: «по слабому здоровью» и «по ограниченности способностей».

Белинскому пришлось туго: он сильно нуждался, зарабатывал репетиторством, мелкой журнальной работой, переводами. Нужда сопровождала его всю жизнь. Вечный бедняк. Постоянно ему ссуживали деньги, то Герцен, то Анненков, то Боткин.

С августа 1834 года Белинский поселяется в квартире Николая Надеждина, помогает ему в издании «Телескопа» и «Молвы», становится их ведущим критиком. В «Молве» было напечатано первое крупное критическое произведение Белинского – «Литературные мечтания». Перечислять дальнейшие работы Белинского не будем (лучше взять и кое-что прочесть самому). Отметим главное: Белинский попал в родную стихию и буквально купался в ней.

«Я рожден, чтобы называть вещи их настоящими именами; я в мире боец» (из письма Бакунину, 9 декабря 1841).

«Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку «Отечественных записок». Я литератор – говорю это с болезненным и вместе радостным и гордым убеждением. Литературе расейской моя жизнь и моя кровь» (в том же письме Бакунину).

В работе «О развитии революционных идей в России» Герцен писал о Белинском: «...Он не зависел от общественного мнения и не признавал никаких авторитетов; он не боялся ни гнева друзей, ни ужаса «прекраснодушных». Он всегда стоял на страже критики, готовый обличать, заклеймить всё то, что считал реакционным».

Вспоминая Белинского, Тургенев отмечал: «Эстетическое чутье было в нем почти непогрешительно; взгляд его проникал глубоко и никогда не становился туманным. Белинский не обманывался внешностью... он сразу узнавал прекрасное и безобразное, истинное и ложное и с бестрепетной смелостью высказывал свой приговор – высказывал его вполне, без урезок, горячо и сильно, со всей стремительной уверенностью убеждения... При появлении нового дарования, нового романа, стихотворения, повести – никто ни прежде Белинского, ни лучше его не произносил правильной оценки, настоящего, решающего слова».

Панегирик, да еще какой!.. Но так ли был безгрешен Белинский в своих литературных оценках? «Отрицание – мой бог!» – часто говорил Белинский и в этом отрицании уходил слишком далеко от истины. Умудрился в 1834 году «похоронить» Пушкина: «Пушкин царствовал десять лет. Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время...» Белинскому не понравились сказки Пушкина и поэма «Анджело», и он вынес суровый приговор Александру Сергеевичу. «Повести Белкина» по Белинскому – ничтожество. Не понравилось критику окончание «Евгения Онегина». Досталось от Белинского и Гоголю, он начисто отверг «Переписку с друзьями», и Александр Блок считал это «грехом перед Гоголем»: «Я кричу «позор Белинскому!»Это не преувеличено. Пусть Белинский велик и прозорлив во многом, но совершил великий грех перед Гоголем» (А. Блок, 1918).

Белинский заявлял, что Тургенев не будет художником. О восходящей звезде русской словесности Белинский высказался так: «Достоевский – ерунда страшная». Федор Михайлович не остался в долгу и спустя годы писал Николаю Страхову (1871): «Смрадная букашка Белинский (которого Вы до сих пор еще цените) именно был немощен и бессилен талантишком, а потому и проклял Россию и принес ей сознательно столько вреда (о Белинском еще много будет сказано впоследствии: вот увидите)».

Итак, про Белинского есть многое «за здравие», но и много «за упокой».

Дмитрий Мережковский в статье «Заветы Белинского» (1906) отмечал, что два демона свирепо терзали тщедушное тельце Белинского: один Неистовый, который свергал кумиров и возводил на трон новых идолов; другой – Смиренный, который каялся в прегрешениях. «Как бы два Белинских, – писал Мережковский, – внук о. Никифора, «монах» от чрева материнского, тот, который говорит: «Я человек не от мира сего» – Виссарион Смиренный; и «безбожник», мятежник, человек, одаренный вечною «движимостью», тот, который говорит: «Я в мире боец» – Виссарион Неистовый. Один – в религии, другой – в революции, – таков путь Белинского, первого русского интеллигента и, может быть, всей русской интеллигенции».

Двойственность Белинского подчеркивал и Юлий Айхенвальд в своих «Силуэтах русских писателей», говоря о его книгах: «Порою дышит в них трепет искания, горит огонь убежденности, блещет красивая и умная фраза – но всё это беспомощно тонет в водах удручающего многословия, оскорбительной недодуманности и беспрестанных противоречий. Белинскому не дорого стоили слова. Никто из наших писателей не сказал так много праздных речей, как именно он... Отдельные правильные концепции, отдельные верные характеристики перемежаются у него слишком обильной неправдой, свойственна ему интеллектуальная чересполосица ... Его неправда компрометирует его правду... Неровный маятник его легкомысленных мыслей описывал чудовищные крути...»

И так далее под самый поддых. «Моя жизнь, моя сущность, – признавался Белинский, – полемика. Я без полемики сохну, без полемики вяну». А известное дело: чего в пылу споров и дискуссий не наговоришь. Горячие слова опережают холодный ум. По утверждению Вяземского, Белинский, не имея возможности бунтовать на площадях, бунтовал в журналах. И, конечно, расшатывал свое слабое здоровье (туберкулез).

В 1839 году Белинский переехал в Петербург, который потряс его: «Питер имеет необыкновенное свойство оскорбить в человеке всё святое и заставить в нем выйти наружу все сокровенное. Только в литере человек может узнать себя – человек он, получеловек или скотина: если будет страдать в нем – человек...» (из письма Боткину). Белинский страдал и продолжал метать свои критические стрелы со страниц «Отечественных записок». Низвергал и восхвалял писателей, писал о России и народе: «Народ слабый, ничтожный или состарившийся, изживший всю свою жизнь до невозможности итти вперед, любит только хвалить себя и больше всего боится взглянуть на свои раны...»

«России нужен новый Петр Первый», – мечтал Белинский.

Белинский был нетерпелив и не исключал применения террора в целях быстрейшего решения назревших проблем. «Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья...» – грезил он. А далее предлагал радикальный рецепт: «И это сделается чрез социальность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильственно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов».

Примечательно, что Белинский проделал путь от так называемого примирения с действительностью к революционному атеистическому социализму. К счастью людей через кровь и насилие. В его сочинениях нередко можно встретить слово «террор», но и в этом Неистовый Виссарион был противоречив, ибо ему же принадлежит и такое высказывание: «Вся надежда России на просвещение, а не на перевороты, не на революции, не на конституции». Но вот этим словам большевики (они же «бесы» по Достоевскому) в 1917 году не вняли. Пошли по кровавому пути...

Перебьем тему. Белинский и женщины (о, как любят нынешние авторы эту суету вокруг кровати!). Но тут особо «поживиться» и нечем. Не бонвиван, не Дон Жуан, а застенчивый, закомплексованный скромняга (ни красоты, ни денег, ни положения). И пошли в ранней молодости Неистовый Виссарион вкупе со своим другом Михаилом Бакуниным по дороге самоудовлетворения. Это другой великий критик Николай Добролюбов тяготел к женщинам «из разряда Машенек» и бегал к проституткам. Белинский не бегал. Белинский признавался в письме к Бакунину в ноябре 1837 года: «...я был онанистом и не очень давно перестал им быть – года полтора или два. Я начал тогда, когда как ты кончил – 19-ти лет... я был уже не ребенок, а студент, читал Шиллера, Байрона, бредил романтизмом и сочинял свою драму. Сначала я прибег к этому способу наслаждения вследствие робости с женщинами и неумения успевать в них; продолжал уже потому, что начал...»

Вот такое удивительное признание, а все дело в том, что Белинский и Бакунин соревновались друг с другом в степени откровенности; «...а начавши говорить, я люблю всё сказать», – вот кредо Белинского.

В 1836 году у Белинского был бурный роман с модисткой (имя ее неизвестно). А затем после долгого знакомства в ноябре 1843 года Белинский в возрасте 32 лет женился на своей ровеснице Марии Орловой. Брак оказался неудачным, да и не мог быть удачным. Жена попалась расчетливая, жесткая, забытованная, и ей был чужд непрактичный «артистический» характер Белинского. В браке родилось трое детей, двое умерли во младенчестве. По воспоминаниям Панаевой, Белинский любил играть в преферанс, часто проигрывал. Менял кухарок: ему попадались то пьяницы, то крикуньи-грубиянки, – хорошие были не по карману.

Не по карману Белинскому было многое.

«Белинский, слушая толки о поездках за границу, сказал:

– Счастливцы, а нашему брату, батраку, разве во сне придется видеть Европу! А что, господа, если какого-нибудь иностранного литератора переселить в мою шкуру хотя бы на месяц – интересно было бы посмотреть, что бы он написал? Уж на что я привык под обухом писать, a и то иногда перо выпадает из рук от мучительного недоумения: как затемнить свою мысль, чтобы она избегла инквизиционной пытки цензора... Злость берет, делаешь вопрос самому себе: и какой же ты писатель, что не смеешь ясно излагать свою мысль на бумаге? Лучше иди рубить дрова, таскай кули на пристани...» (А. Панаева. «Воспоминания»).

Летом 1847 года Белинский попал, в первый и последний раз, за границу: друзья собрали деньги и послали его лечиться (лечился в Зальцбрунне и в Пасси под Парижем). Но, как пишет Тургенев: «Слишком скорое возвращение в Петербург всё уничтожило. Странное дело! Он изнывал за границей от скуки, его так и тянуло назад, в Россию. Уж очень он был русский человек, и вне России замирал, как рыба на воздухе».

В письме к Василию Боткину от 8 марта 1847 года Белинский писал: «Я – натура русская. Скажу тебе яснее: je suis un Russe et je suis fier de irktre («я – русский и горжусь этим»). Не хочу быть даже французом, хотя эту нацию люблю и уважаю больше других. Русская личность пока – эмбрион, но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона, как душна и страшна ей всякая ограниченность и узкость! Она боится их, не терпит их больше всего, – и хорошо, по моему мнению, делает, довольствуясь пока ничем, вместо того чтобы закабалиться в какую-нибудь дрянную односторонность».

Прямо расцвет русофильства!.. И ксенофобии у Белинского хватало, и антисемитизма («жид – не человек»). «Что за тупой, за пошлый народ немцы... – жаловался он Боткину. – У них в жилах течет не кровь, а густой осадок скверного напитка, известного под именем пива, которое они лупят и наяривают без меры». О братьях-славянах из Малороссии: «Ох эти мне хохлы! Ведь бараны – а либеральничают во имя галушек и вареников с салом!»

Неистовый Виссарион! Безудержный. И никакой политкорректности. Недаром российская власть за ним давно приглядывала. Комендант Петропавловской крепости, встречаясь с Белинским на Невском проспекте, говорил ему как бы шутя: «Когда же к нам? У меня совсем готов тепленький каземат, так для вас его и берегу».

Белинский чувствовал реальную угрозу над собой, поэтому во время перебрал свой архив и много бумаг уничтожил.

Виссарион Белинский умер 26 мая (7 июня) 1848 года в возрасте 37 лет. В Петербурге. Умирал как все чахоточные – медленно, мучительно. Перед смертью Белинского семья жила в долг – денег не было. Хоронили его на средства друзей. Имя Белинского было запрещено упоминать в печати. «Он умер кстати и вовремя! – восклицал Тургенев. – Какие беды ожидали его, если б он остался жив!..» Глава полицейского ведомства Леонтий Дубельт с яростью сожалел, что Белинский умер, прибавляя: «Мы бы его сгноили в крепости».

Не удалось... После смерти мужа Мария Белинская переехала в Грецию, где их дочь Ольга вышла замуж за Георгия Бенсиса... Третье, четвертое, пятое поколение семьи Белинского проживают в Греции и русского языка не знают. А знают ли греки с русскими корнями, что их предок, по словам Некрасова:

 
В те дни, как всё коснело на Руси,
Дремля и раболепствуя позорно,
Твой ум кипел – и новые стези
Прокладывал, работая упорно.
 

Незадолго до смерти Белинский любил ходить смотреть на строительство первой в России железной дороги – «из Петербурга в Москву». На вопрос, зачем он это делает, ответил: «Не так грустно умирать, видя, что вот и мы приобщаемся к цивилизации, и, может быть, вся наша жизнь теперь будет другой».

В современной России железных дорог настроено немало, но стала ли от этого Россия лучше и цивилизованней? Может быть, все это лишь «Литературные мечтания»?.. и все же остается мечтать и надеяться. К этому призывал нас отец русской интеллигенции – Виссарион Белинский. И опять же, возможно, что когда-нибудь «Белинского и Гоголя с базара понесут».

Простим Виссариону Григорьевичу все его промахи и заблуждения. Главное, на что указывал Юлий Айхенвальд, он новую книгу, литературную новинку поднял на степень события. После Белинского уже нельзя не интересоваться литературой. Через книги, ощупью, наивно, торопливо пробирался Неистовый Виссарион к истине.

БЛАГОРОДНОЕ СЕРДЦЕ

Александр Герцен

Кто виноват? Этот простенький вопрос звучит уже третье столетье и не находит ответа. Его автор – литератор, мыслитель и революционер – Александр Герцен.

Россия – страна, где все время подвергают ревизии своих героев, то ставя их на пьедестал, то низвергая с оного. Герцен – счастливое исключение. Его полюбили давно и почитают до сих пор. Он в некотором смысле мифологическая фигура. Его антиправительственный пафос, нападки на западную цивилизацию и воспевание русского социализма постоянно в цене. Ленин несколько раз в своих сочинениях упомянул Герцена, и это было достаточно для установления культа Герцена как великого русского революционного демократа, хотя он нещадно поносил и Маркса, и марксистов, и создал свою особую теорию социализма. Но вождь отметил, – и многочисленные памятники по стране, улицы, музеи, школьная программа, академическое собрание, пятитомная летопись жизни и творчества, книги литературного наследства. Герцена модно цитировать. Короче, он неизменно в «лучистом ореоле», как выразился один критик.

Здесь уместно вспомнить и стихотворение Владимира Маяковского «Дом Герцена» (1928):

 
Расклокотался в колокол Герцен,
чуть языком не отбил бочок...
И дозвонился!
Скрипнули дверцы,
все повалили в его кабачок...
 

 
...Герцен, Герцен,
загробным вечером,
скажите, пожалуйста,
вам не снится ли,
 

 
как вас удивительно увековечили
пивом,
фокстротом,
венским шницелем?..
 

А далее поэт цитирует надпись в мужской уборной: «Хрен цена вашему дому Герцена». Мещанскому идеалу – да, но не самому.

Герцен яростно выступал против мещанской западной цивилизации или, как бы мы сказали сегодня, против общества потребления. Он писал о Западе: «Постоянное снижение личностей, вкуса, тона, пустота интересов, отсутствие энергии... всё мельчает, становится дюжинное, рядное, спёртое, пожалуй, «добропорядочнее», но пошлее... вырабатываются общие, стадные типы... Остановитесь, одумайтесь! Знаете ли, куда вы идете? Посмотрите – душа убывает...»

Как актуально звучат сегодня эти герценские слова, но применительно уже не к Западу, а к нам, к новой капиталистической России.

Можно вспомнить статью Сергея Булгакова о Герцене: «На челе блестящей европейской цивилизации Герцен прочел выжженную надпись: мещанство. Герцен избрал как бы художественной специальностью обличение европейского мещанства... Мещанство Герцен считал свойством не одного только класса предпринимателей, но болезнью всего европейского общества, состоящей в оскудении идеалов, в исключительном подчинении не изменным, эгоистическим интересам...»

Что мы видим с вами сегодня. Нет личности, нет человека. На первом плане – товар, вещь, дело, то есть деньги и жажда развлечений.

Герцен покинул Россию в 35 лет. Прожил на Западе 22 года, но так и не прижился там, оставаясь душой и мыслями в России, которую любил и вместе с тем резко критиковал, разумеется, не саму Россию, а режим самовластья:

«Россия могла быть спасена путем развития общинных учреждений или установления самодержавной власти одного лица. События сложились в пользу самодержавия. Россия была спасена; она стала сильной, великой – но какой ценой? Это самая несчастная, самая порабощенная из стран земного шара; Москва спасла Россию, задушив всё, что было свободного в русской жизни...» («О развитии революционных идей в России», 1850).

Ну, а теперь самая малость из биографии Александра Ивановича Герцена. Он родился 25 марта (6 апреля )1812 года в Москве. Отец Иван Яковлев не принял сына, как и не принял его мать Луизу Гааг, немку из Штутгарта, так на ней и не женившись. Своего родного сына называл всего лишь «воспитанником» и дал ему другую фамилию – Герцен (от немецкого слова Herz – сердце). Вот вам первая драма Герцена. А сколько их было в его жизни, не счесть! Вторая драма юных лет: казнь Пестеля и других декабристов. «Сон моей души был разбужен», – отметил Герцен. Он плакал и обещал отомстить за их гибель.

В 19 лет последовала знаменитая клятва на Воробьевых горах. Герцен и его друг Огарев наблюдали, как гас день и поверили будущему счастливому восходу солнца над Россией. Романтики с Воробьевых гор! Задуманный Герценом и Огаревым собственный энциклопедический журнал вызвал подозрение у властей. И, как следствие, арест и ссылка. «Правительство постаралось закрепить нас в революционных тенденциях», – впоследствии напишет Герцен.

Москва и Московский университет позади, впереди ссылка в Пермь и Вятку, сидение в канцелярии вятского губернатора Тюфяева, наблюдение за безобразиями чиновничества провинциальной России – все это вызвало ненависть к самодержавному строю. «Мое одиночество в кругу зверей вредно, – писал Герцен Огареву. – Моя натура по превосходству социабельная. Я назначен собственно для трибуны форума, как рабы для воды».

Послевоенные годы жизни в России прошли в Москве, в доме № 27 по Сивцеву Вражку. Здесь Герцен пишет свои литературные произведения «Сорока-воровка», «Доктор Крупов», роман-памфлет «Кто виноват?» Роман был принят восторженно. Критик Писарев увидел в образе Бельтова «мучительное пробуждение русского самосознания». А Белинский о романе «Кто виноват?» писал: «Какая во всем поразительная верность действительности, какая глубокая мысль, какое единство действия, как всё соразмерно – ничего лишнего, ничего недосказанного; какая оригинальность слога, сколько ума, юмора, остроумия, души, чувства!»

И здесь же на Сивцевом Вражке собирается кружок и обсуждаются все передовые идеи. По признанию собиравшихся, от Герцена веяло благородным умом и бесконечной сердечной добротой.

19 января 1847 года «смелый вольнодумец, весьма опасный для общества» решил поехать на Запад. Как вспоминал Герцен: «Возок двинулся; я смотрел назад, шлагбаум опустился, ветер мел снег из России на дорогу, поднимая как-то вкось хвост и гриву казацкой лошади... Вот столб и на нем обсыпанный снегом одноглазый и худой орел с растопыренными крыльями. Прощайте!..»

Спустя два года Герцен пишет друзьям: «Разумеется, мы, вероятно, к лету у вас на Девичьем Поле». Но не вышло Девичье Поле. Вышел императорский указ: за вольнолюбивые писания Герцена на Западе лишить его состояния и запретить въезд на родину.

В разговоре с директором Петербургской публичной библиотеки бароном Корфом Николай I заявил: «Теперь за границею завелись опять два мошенника, которые пишут и интригуют против нас: какой-то Сазонов и известный Герцен, который... писывал и здесь под псевдонимом Искандера; этот уж был раз у нас в руках и сидел...»

В вынужденной эмиграции Герцен с новой силой продолжил борьбу за свободу России. «Да, я люблю Россию, – говорил он. – Но моя любовь – не животное чувство привычки; это не тот природный инстинкт, который превратили в добродетель патриотизма; я люблю Россию потому, что я ее знаю, сознательно, разумно. Есть также многое в России, что я безмерно ненавижу, всей силой первой ненависти. Я не скрываю ни того, ни другого...»

В Европе Герцен принялся за устройство Вольной русской типографии. 22 июня 1853 года она заработала, и в первых ее материалах ставился острейший для России вопрос о крепостном праве. Поучительно, что в течение 17 лет типографией управляли всего два человека, а сколько она выдала на-гора! Восемь книг «Полярной звезды», 245 номеров «Колокола», «Исторические сборники», «Голоса из России», запрещенные на родине воспоминания и труды декабристов, Радищева, Дашковой, Щербатова, Лопухина, секретные записки Екатерины II, сборники потаенных стихотворений, документы о расколе, а также многое другое.

Нелишне напомнить даты: 20 августа 1855 года вышел первый номер «Полярной звезды», на обложке которой были помещены портреты пяти повешенных – Пестеля, Рылеева, Каховского, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина. 1 июля 1857 года впервые зазвучал «Колокол»: у него был эпиграф: «Зову живых». «Мы крик русского народа, убитого полицией, засекаемого помещиками...»

В июне 1858 Герцен писал в «Колоколе»: «Александр II не оправдал надежд, которые Россия имела при его воцарении... он повернул: слева да направо... Его мчат дворцовые кучера, пользуясь тем, что он дороги не знает. И наш «Колокол» напрасно звонит ему, что он сбился с дороги».

Однако в 1861 году, когда было отменено крепостное право, Герцен опубликовал в «Колоколе» статью «Манифест»: «Первый шаг сделан!.. Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут... Мы приветствуем его именем освободителя!»

Многие, и в частности советские, историки упрекали Герцена за обращение к царю и похвалы в его адрес. Но он считал, что необходимо всегда оставаться объективным и отличать добро от зла. «Я в императоре Александре вижу сильного представителя противоположного нам начала, враждебного нам стана, я уважаю в нем нашу борьбу».

В российских верхах Герцена называли не иначе, как «лондонским королем» и шутили: «Кто у нас царь – Александр Романов или Александр Герцен?»

Десять лет звучал «Колокол», и десять лет Герцен боролся против «России подлой» за «Россию новую». При этом Герцен был категорически не согласен со своим «старым товарищем» Михаилом Бакуниным, который призывал к немедленному социальному перевороту и требовал не «учить» народ», а «бунтовать» его, а также проповедовал идеи уничтожения государства. Герцен отвечал Бакунину, что насилием и террором можно только расчищать место для будущего, но не создавать новое общество. Для этого нужны созидательные идеи, развитое народное сознание: «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри».

В Лондоне Герцен начал писать «Былое и думы», – по оценкам авторитетов, вершину русской мемуарной прозы. Сам автор расценивал свое детище скромно: «не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге». Виктор Гюго в письме к Герцену писал: «Ваши воспоминания – это летопись чести, веры, высокого ума и добродетели. Вы умеете хорошо мыслить и хорошо страдать – два высочайших дара, какими только может быть наделена душа человека».

А вот мнение позднее, принадлежащее Натану Эйдельману: «Герцен был, наверное, самым счастливым русским писателем прошлого века (позапрошлого. – Ю.Б.), так как в течение многих лет писал и издавал всё, что хотел, в полную меру таланта и знания, не ведая иной цензуры, кроме собственного разумения, и не имея недостатка ни в средствах, ни в хороших читателях. Но за такую исключительность заплатил сполна: два ареста, две ссылки, смерть и гибель многих близких, разрыв со старыми друзьями, невозможность «пройтиться» (как он говаривал) по любимой Москве и по московскому снегу...»

Скитальческая жизнь, семейные драмы и тяжелейший диабет сломили здоровье Герцена. Он заметно похудел, постарел, цвет лица принял желтоватый оттенок. О смерти он думал без страха: «Я всё принимаю как фатум – и желал бы спокойно провести немного времени, записать еще кое-что людям на память и потухнуть без особой боли» (из письма Огареву, 31 июля 1869). В начале 1870 года Александр Иванович простудился и 9 (21) января скончался на 58-м году жизни. Его похоронили на парижском кладбище Пер-Лашез. Член учредительного собрания Франции Малардье возложил на могилу Герцена цветы со словами «Вольтеру XIX столетия». Позднее прах Герцена был перезахоронен в семейной могиле в Ницце.

«Политическая мысль Герцена, – писал Осип Мандельштам, – всегда будет звучать, как бетховенская соната». Приведем еще одну «ноту»: «У народа, лишенного общественной свободы, литература – единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести...»