Текст книги "Жизнь как бой"

Тут же связали Тада с Рамилем, которого тоже перевели сюда же, наладили «дорогу» (для писем).

Рамиля администрация всегда старалась посадить с самым тяжелым контингентом: то с убийцей девяти человек Шпагоновым, то с сумасшедшим убийцей, то с чеченом-убийцей. Делали это с подлой улыбкой, прекрасно зная, что нарушают внутренний распорядок и инструкцию.

Но уж больно силен был дух рукопашного боя, и когда убивцы видели, что делал Рамиль на тренировках в хате, то забивались по углам и молчали, правда седина скоро заблестела в волосах этого 24– летнего парня.

Допросы «следока» из Главной военной прокуратуры начались в первых числах ноября, и на каждом допросе следователь по особо важным делам полковник Александр Мельников убеждал и угрожал ученикам Тада, которые проходили по делу:

– Валите все на Касьянова, он вывернется, а вас посадят.

Последним он вызвал на допрос Тадеуша. Касьянов увидел, что это небольшого роста, худощавый с усиками-мерзавчиками над верхней губой человек, с подбритыми височками, с огромным алюминиевым «болтом» (перстнем) на пальце, морскими брюками-клеш, и маленькой, 39 размера, ножкой на каблучке. В ковбойской шляпке советского производства, из провинциального магазина, и – с громадным желанием заработать дивиденды, выдвинуться на этом деле, получить квартиру в Москве – Мельников, предстал перед Тадом.

«Этакое „голубое чудо“ из Главной военной прокуратуры»,– подумал Касьянов.

Тад очень быстро понял, кто перед ним – опереточный персонаж и не более, но обличенный большими полномочиями. Мельников сразу же запретил свидания с семьей и не допустил изменения меры пресечения, т. е. подписку о невыезде. Опять два безрезультатных допроса с очной ставкой с Беляковым, и Тадеуш отказался давать показания, заявив: то, что у него спрашивает Мельников, уже было, и что он, Касьянов, ни в чем не виноват, добавив:

– Хотите вы или не хотите, но наши фамилии так и будут стоять до конца дней наших вместе.

Мельников посчитал, что это угроза и написал докладную начальству.

Особенно Тада возмущало, что все это происходит как бы на «вражеской территории», ведь если бы это было в Москве, можно было бы привлечь общественное внимание к процессу. Тут, в Татарии никого на твоей стороне нет, и в то же время, как сказал опер, капитан Н. П. Горшунов: «Вашим делом никто не занимается, Вас не разрабатывают».

Все просьбы и жалобы, написанные Тадом и его казанским адвокатом Людмилой Митрофановной Дмитриевской, возвращались к тому же Мельникову. Людмила Митрофановна посоветовала Таду подать прошение о переводе в Москву, может быть, там будет что-то по-новому.

Главная военная прокуратура упиралась, как могла, понимая, что в Москве дело может развалиться. Своими путями Тад связался с одной силовой структурой, и люди из этой структуры сделали все, что могли в том положении сделать для Тада, и наконец-то его перевели в Москву, в знаменитую «Матросскую тишину»…

Вообще-то в Москве нет незнаменитых тюрем, все они построены были до революции, но за время советского режима людей погубили столько, что все тюрьмы и каторги царизма выглядели бы в сравнении просто богоугодными заведениями. Но до московской тюрьмы еще надо было доехать, а ехать то пришлось в «вагонзаке».

Раньше, как гоняли зеков? По знаменитому Владимирскому тракту.

Коммунисты – люди с большим историческим чувством юмора, обозвали этот тракт «Шоссе Энтузиастов». Энтузиазм чего? И по какому поводу? Энтузиазма хватило на 75 лет, срок для государства вроде бы и немалый, для Вечности – пылинка.

Толпа плохо одетых людей, руки-ноги в кандалах и, если здоровья хватит, то до Сахалина пешком, русский народ долго зла не помнит, и на дорогу, где гнали арестантов, выходили люди, жалея отверженных, подкармливали и подлечивали их. Конвой никогда не мешал этой процедуре, считая происходящее делом богоугодным.

Но появился человек, который подумал о своем народе, желая даже для арестантов человеческих условий, и чтоб до места быстрей доставить, и чтоб живыми были все, и хоть какую-то пользу обществу принести. Придумал перевозить арестантов вагонами – человека давно уж нет, а память о нем жива. Если кому-то доводилось проехать в «вагонзаке» из «Петербургских крестов» в Сибирь, то его выводили или выносили уже безнадежно больным человеком. Арестанты заболевали туберкулезом, «сажали» сердце, печень, почки, мочевой пузырь.

В одно купе для четверых, если его можно так назвать, охрана набивала от 12 человек до 24 и только три раза в сутки выводила в туалет, сопровождая все это матом и пинками.

«Откуда столько злобы у этих молодых ребят-охранников?»– думал Тад.

Если у тебя есть еда – хорошо, нет – в дороге к коммунизму, как говорил дорогой «Бровеносец в потемках» Брежнев, кормить никто не обещал. Но, конечно же, арестанты и братва выручали друг друга. Очень же туго приходилось больным. В «Столыпине» врачей не предусмотрено, и ты предоставлен себе и Богу. Никто и никогда не вел подсчетов, сколько арестантов погибло в этих вагонах.

Вот в таком вагоне в «тройнике», это половина купе с тремя лавками вверх, где перевозятся особо опасные, сумасшедшие и БС (бывший сотрудник) с записью в деле «перевозить отдельно», Тад прибыл в Москву. Диетологи из казанского СИЗО на дорогу дали полбуханки черного хлеба и конфетку на сутки.

Все было как в той песне: «Вагон столыпинский, кругом решеточки, конвой из Вологды – не до чечеточки… » Одним словом, спасибо ребятам из силовой структуры и кое-кому в казанском остроге, начиналось восьмимесячное сидение в «Тишине».

Матросская тишина

Развезя арестантов по всем тюрьмам Москвы, воронок прибыл в «Матросскую Тишину». Тадеуш был последним, кого она принимала. Рослый омоновец-офицер с усмешкой наблюдал как Тад, замерзший, на едва гнущихся ногах, вылезал из машины. Когда шли к зданию, омоновец произнес презрительно:

– Тяжелые статьи у тебя, мужик, сидеть тебе точно.

– Не боись,– ответил Тад,– сидеть не буду, есть ведь люди честные и порядочные, даже в вашей сучьей системе.

И такая вдруг злоба охватила Тада. «С каким бы удовольствием я бы тебя, волчина, сложил бы пополам»,– подумал Тад. Омоновец видно что-то почувствовал, и в ответ только прогундосил типа:

– Ну-ну!

После всех унизительных процедур – шмона с раздеванием и заглядыванием даже в анальное отверстие, Тада проводили в хату 609. Камера была довольно большая, и Тад сразу же отметил, что можно было потренироваться, сделав несколько шагов в разные стороны. Две шконки у окна были заняты, одна, ближе к туалету, пустовала. Таду все равно, с кем было сидеть, лишь бы не с «петухами» и не с «черными».

Один седой арестант из Екатеринбурга представился коммерсантом, но немного времени спустя Тад понял, по ласковости и обтекаемости разговора – это подсадной «ментяра». Другой арестант с хмурой рожей только что-то буркнул. Да уж где тут быть не хмурым, когда «вышак корячится».

Это оказался Сергей Головкин, которого потом на телевидении обозвали удавом, он убивал детей, насиловал, пытал. Все это про него Тад узнал за пять минут до перевода в другую хату. А чтобы ничего не произошло, на всякий случай держали в хате стукача. Знал бы это Тад раньше, хотя бы покалечил того ублюдка. Вот в таком приятном коллективе Тад провел первые три недели в Москве.

Было начало весны, и со светлыми солнечными днями приходила надежда и уверенность. Гулять давали час, и Тад старался использовать каждую минуту тренировки на воздухе. За 40 минут набегал в тюремном дворике от двух до четырех километров, в зависимости от погоды и самочувствия. 20 минут тратил на вольный бой с тенью и на ката. Охрана всегда глазела на него и, хоть нельзя было, но оглядывалась и спрашивала про те или иные методы тренировок.

Иной раз Тад спаринговал, возился с арестантами, но тех быстро утомляла роль мышки. Поэтому в камере Тад в основном «качался» всеми подсобными предметами и отрабатывал отдельные мощные связки, представляя, что нападают сразу несколько человек в непредвиденных ситуациях.

Несколько раз Тад предлагал охране:

– Давайте, ребята, подеремся. Если боитесь один на один, то двое, давайте, трое, пятеро. И с палками, побейте меня, старого. Только без дураков, и не жаловаться начальству, а то вон какие животы разъели, сами себе крутыми кажетесь.

Охрана и все эти «секьюрити» жались, переминаясь с ноги на ногу, но никто ни разу не дернулся.

Как-то тренирующимся Тада увидел зам. начальника тюрьмы и спросил:

– Зачем так сильно тренируетесь?

Тад, пошутив, ответил:

– Готовлюсь к побегу, ведь мой дом отсюда всего в трех километрах.

Повисла неприятная пауза, после которой его всячески старались ограничивать в движениях, по Тад строго выполнял каноны Школы, быть готовым всегда и везде.

После прогулки в камере забирался на окно и сквозь щели «намордника» видел дома на реке Яузе, мгновенно захлестывала волна воспоминаний о доме, о жене, о любимых дочках.

«Как им там без меня тяжело! Они, мои родные, не сообщают о неприятностях, берегут меня, как могут… »

В дикой ярости Тад соскакивал на пол, сердце «плакало» невыносимыми слезами, но лицо его оставалось бесстрастным. Молча падал он на шконку, зарывшись лицом в подушку, и лежал час-другой, успокаиваясь. Он выдавливал из души родные воспоминания, чтобы окончательно не сойти с ума. В такие минуты принимаются самые конкретные и ответственные решения, от выполнения которых человек не откажется никогда.

Все арестанты знают, что такое «гонки» (переживания) и не лезут с расспросами и советами, давая человеку «перегореть» и успокоиться. Многие арестанты, сидевшие в других хатах, были сломлены и морально и физически после допросов и очных ставок, где их избивали, а порой и калечили. Тад восстанавливал их массажем, вправляя позвонки и суставы. От него исходила какая-то особая энергия, которая очень быстро успокаивала. Владея приемами Чжень-цзю терапии, он снимал зубную боль, сердечные приступы, ангину, насморк, желудочные боли. Арестанты это видели, чувствовали и тянулись к нему.

Конфликтов между ним и «бродягами» не возникало, только как-то раз «подельник» вора в законе Багдасаряна, Дима Бакинский «наехал» на русский народ, и вот тут-то Тад взорвался:

– Вы, мурлы поганые, только и живете за спиной русского народа и пользуетесь его долготерпением и еще что-то вякаете, ведь ежели что, вас сметут как пыль. И не думай, рожа неумытая, что тебя не достанут.

Как это обычно и бывает в этих «заведениях», о споре и криках узнала администрация, и Дима как-то быстро исчез из хаты. Больше они не встречались. С «лицами кавказской национальности» у Тада и его компании спортсменов проблемы бывали с молодости. Малообразованные, наглые и жестокие они много горя приносили и в Москве, и в других районах России, издевались, пользуясь долготерпением русского народа, принимая это качество за слабость русских. Но Тадеуш, приучился давать им самый жесткий отпор. Эта «любовь» к кавказцам сохранилась у Тада на всю жизнь.

В то время тюрьма месяца как три распростилась с ГКЧПистами, и режим был строг, охрана ни в какие контакты не вступала и тасовала арестантов, как колоду карт. Пришлось Таду посидеть и с Георгием Юзбашевым из Пушкинской группировки, и с Сергеем Маратовичем Мамсуровым, как его называли «погоняло Мансур», которого некоторое время спустя, застрелили омоновцы у него на квартире. Сын интеллигентных родителей, но – вот такая трагическая судьба.

«И у него были какие-то мечты,– думал Тад.– В страшное время приходится жить, потомки будут удивляться нам: как мы терпели? А что поделаешь! В то же время, какое нам дело до потомков, когда жизнь дана сейчас и ненадолго».

Защищать Тада продолжал с Казани Лев Васильевич Молчанов, как и Тад, коренной москвич, старый адвокат, и уже этим многое сказано. Они очень хорошо понимали друг друга, Тад внимательно прислушивался к мнению и оценкам Льва, хотя по возрасту, они были почти ровесники.

Также с Казани против Тада вел дело его «важияк» Мельников. Он вызывал Тада на допрос и, зная, что Тад уже отказался от дачи показаний, задавал для проформы редкие вопросы, мало что значащие для следствия.

Поскольку дела в прямом понимании этого слова не было, Мельников и его начальник полковник Шеин Виктор Степанович, раздували его, как могли. Уже в «Матросской тишине» добавили Таду еще одну тяжелую статью 171 УК РФ – должностные преступления, за то, что Тад запретил выдавать «Трудовую книжку» Белякову, когда тот не вернул в бухгалтерию Федерации четыре дорогих диктофона и 10 тысяч рублей. Лев Васильевич улыбнулся и произнес:

– Суки и мрази они вместе с Шеиным, на суде статья отлетит как парша с выздоравливающей собаки.

Так оно впоследствии и случилось, но желание «загрузить Тада по-крупному» у «следаков» из Главной военной прокуратуры было огромное. Когда пришлось закрывать дело, это были уже 12 пухлых томов от 250 до 300 страниц, и в каждом – сплошной «фуфель». Так работала бригада «следаков», возглавляемая вышеозначенным Шеиным.

Подлость некоторых людей не знает границ, а ведь у них тоже есть жены и дети. Страшно и гнусно быть, если не палачом, то хотя бы его пособником. Жаль также, что таких людей, как Мельников и Шеин, не сажают в общие «хаты» в тюрьме, а в обычные зоны, они бы очень быстро поняли, как быть ментами по жизни, живыми они бы из зоны не ушли. Бывает все-таки, что и таких сажают, и часто, но… в «красные зоны», где они лишний кусок вымаливают себе тем, что «стучат», и предают уже себе подобных.

В августе 1993 года Мельников объявил, что дело он закончил и даст его подписать Таду и адвокату. После прочтения и подписания Тадеушем, он уже будет числиться за судом.

Лев Васильевич в один из августовских дней приехал в «Матросскую тишину», и вместе с Тадом они стали знакомиться с делом и статьями, которые Таду вменялись. Их было четыре: 126, 171, 148 и 218 статья Уголовного Кодекса. Главная военная прокуратура была уверена, что свое дело она выполнила прекрасно, и «следаки» в тиши кабинетов, хихикая, потирали руки: «Пусть Касьянов попробует отмыться, уж хоть какая статья, а прилипнет, а то вишь, гордый какой, мол, не виноват ни в чем, вот и посмотрим, кто сильнее».

А сильнее оказалась истина… и честные люди!

В последние годы возле Тадеуша собралось столько ненужных людей, столько мусора, что Тад не знал, как от них избавиться. Его арест подействовал на многих как шок, многие людишки – отлетели сразу же, другие отошли в тень и ждали, что будет, кто победит, чтобы в нужный момент выскочить и кричать: «А вот они мы, и мы помогали»,– кстати, таких было особенно много.

И только немногие, верные старые сэмпаи Школы остались с Тадом и как могли, помогали и словом и делом. Володя Крутов и Валера Сухов, не считаясь со временем и деньгами, приезжали к жене Тада Елене Арсеньевне, наметив план действий, стараясь никогда не говорить: «Не получилось, не застал, не могу».

Школа дала им многое, и вот теперь они умело возвращали то, чему учились долгие годы. Старались помочь и бойцы из низших эшелонов Школы, и совершенно посторонние люди, которым импонировала фигура Касьянова. Звонили и спрашивали, куда перевести деньги. Это до глубины души трогало жену Тада и дочерей, ведь многие отшатнулись от этой семьи, смотрели на этих женщин, как на прокаженных.

Когда Тадеуша посадили, об этом были сообщения по телевидению, писали в газетах. И вот однажды раздается интересный звонок. Звонили бывшие слушатели Высших курсов иностранных языков (ВКИЯ). Елена Арсеньевна уже там несколько лет не работала, а эти люди несколько лет назад эти курсы закончили и уехали работать за границу.

Они позвонили ей и предложили:

– Елена Арсеньевна, мы к Вам хотим в гости зайти.

Приехали два морских офицера и один сухопутный полковник, привезли кучу продуктов и деньги. Деньги она не взяла, продукты взяла, только потому, что это был такой период 1992 год, когда ничего в магазинах не было.

– Мы хотели бы вам помогать, Елена Арсеньевна.

Она ответила:

– Спасибо, но вы то здесь причем? Нет, у него есть свои ученики.

Тем не менее, они много сделали, платя за адвоката и поддерживая Лену морально.

«Вот говорят: офицеры невоспитанные и неразвитые,– подумала Елена Арсеньевна.– Наверное, в любом коллективе есть разные, но мне очень везет на хороших людей». Может быть, они не очень способные к языкам ибо определенные трудности у них возникали, но с каким энтузиазмом они занимались. И теперь ни язык ни меня не забыли».

Проверка на прочность

Недруги в этот момент предстали во всей красе, они ликовали. Все, с их «любимым» Учителем покончено! Теперь можно спать спокойно. Совесть отдохнет, а то ведь постоянно жили под гнетом, что всем, что у них есть, обязаны этому человеку, и «Дамоклов меч» не висит больше над темечком. Один из учеников, как иезуит тихонько подзуживал другого дать самые плохие показания против Учителя, но сам ни-ни. А ведь Тад с 13 лет воспитывал Семена и с 17– Романа, буквально «пинками в задницу» толкая их в жизнь. И уж Сема постарался, раскрылся змеей подколодной. Падению этих учеников очень способствовали их жены.

Сорок пять страниц лжи и грязи, со всей армейской непосредственностью, вылил на своего бывшего тестя подполковник Советской Армии Женя Сокуров, взлелеянный семьей Касьяновых, первый муж старшей дочери Софьи.

Ее первое замужество было неудачным, потому, что они с ее избранником оказались людьми с совершенно разными морально-этическими нормами. Но этот человек затаил обиду, представ «во всей красе» во время следствия над отцом Софьи, гадостей наговорив массу. Но это – дело его совести.

Второе замужество – не просто удачный брак, это – просто брак. Они с ее избранником уже двадцать лет вместе. Семья – это вся ее жизнь. Муж, Андрей Ильич Пинчук – прошел с Софьей и с ее отцом «огонь воду и медные трубы». Придя за пару месяцев до ареста Тадеуша Рафаиловича в его охранную фирму, он стал его заместителем, продолжая сначала работать по своей первой профессии, а по образованию он врач. Потом вынужден был оставить медицину, потому, что пришлось много работать и зарабатывать.

Андрей до сих пор успешно занимается бизнесом, что дает Софье возможность не бросать ее любимое дело, тренерскую работу. Ее зарплата тренера меньше того, что приходится платить няне.

Были и другие недруги, умнее, которые действовали из темноты, куснут и спрячутся, а вдруг Касьянов выживет, тогда что? «Объективные» показания дал и старый «друг» Тадеуша, Анатолий Николаевич Сутугин, подполковник КГБ.

Саддамом Хусейном представил Тада в своих показаниях старшина милиции Сергей Отрубянников.

«Ну мент он и в Африке мент, что с него, недоумка, возьмешь»,– оценивал его показания Касьянов.

Всю эту мерзость аккуратно и обстоятельно вынимал из этих людей рафинированный интеллигент «важняк» Малкович Юрий Николаевич, провокатор редчайшей квалификации, которого чуть позже убили в Люберцах.

И в который раз промахнулась вся эта гнусная ватага. На суде не понадобились их иудины показания, не смогли утопить своего сенсея. А как хотелось, как близка была радость! Одно дело – давать показания один на один следователю, другое дело выступить открыто на суде, поэтому никто из них не явился на суд под разными предлогами.

Одним словом, боялись, и правильно делали. Но особенно покоробило Тада известие, что его, жену и девочек продала, бросила – родня, которую он трепетно любил, жалел и вся чески оберегал, собираясь быть их опорой в старости. За полтора года не было сделано ни одного движения в сторону семьи Тада, ни звонка по телефону, ни рубля, ни посылки, ни ласкового слова. Верный сын партии и большой педагог, родной дядька Тада, продержав у порога Софью и Настю, вякнул:

– Я знал, что этим кончится.

Глубокая «доброта участия» прозвучала в этих словах, многое Тад мог бы простить, но не это. Еще один кусок мяса вырвал из души Тадеуш, зачеркнув эту страницу жизни для себя навсегда…

Тад дочитал свое дело до конца и приятно был удивлен, что 12– й том весь состоял из ходатайств 90 различных федераций и учреждений о невиновности и об освобождении Тадеуша. Тут были и международные федерации, и сибирские казаки, и просто люди, которым была небезразлична судьба Касьянова.

Мельников, последний раз прощаясь с Тадеушем, и здесь фарисействовал:

– Все-таки я желаю вам добра, и чтобы вы во всем сознались, вы сильно виноваты,– произнес он.

– Александр Васильевич, вы или полностью дурак, или подлец высшей марки,– ответил ему едва сдерживающийся Тад. Они были в кабинете одни, Мельников стоял уже одетый у двери на выход, у Тада появилось огромное желание всадить ему прямой удар ногой в печень. «Ну и что это даст?– быстро подумал Тад.– Пусть уходит, еще не вечер… » Так и расстались эти два разных человека. Единственно, что их объединяло – так это то, что они ненавидели друг друга.

Дело вступило в заключительную фазу, и теперь надо было ждать, какой суд возьмется рассматривать его. Так как одним из «подельников» Тадеуша был армейский офицер, то судить «Касьянова и Ко» должен был трибунал какого-либо из военных округов. В Москве это делать боялись, процесс просто провалился бы, слишком хорошо знала общественность Тада. Да и из свидетелей не вытянуть ни слова, смотришь, дотошные журналисты раскопали бы инициаторов этой авантюры, что было бы очень нежелательно, так как одна сторона конфликта упиралась в концерн «Россия» и в фигуру одного из замов председателя КГБ Москвы, сотрудничавшего с концерном летом 1992 года.

Несколько военных округов отказались принять это кляузное дело и тогда Главная военная прокуратура – постаралась найти город, подальше, на севере от Москвы. Мол, там не знают Касьянова, не разберутся, потихоньку срок сунут и дело с концом. Но оказалось, и тут не все так просто.

Тада и ребят привезли в Киров, Вятку на бывшие ноябрьские праздники. Он попал в одну из самых тяжелых, беспредельных тюрем, но об этом Тадеуш узнал позже. А пока шел «шмон» в приемной, один из зеков обслуги пристально смотрел на него и глазами, подсказывал, ведь в тюрьме многое понимают с полувзгляда, чтобы Тад согласился пойти помыться в тюремной бане после дороги.

«А чего,– думал Тад,– пойду отдохну под горячей водичкой, „в хату“ то всегда успею, да и устал от „столыпина“, как сволочь. Чего-то физиономия у парня знакомая, где-то встречались, а где – не помню».

Прапорщик отвел Тада в баню и посоветовал не спешить. Как только он закрыл дверь, открылось окно хозобслуги, и тот парень, из приемной, спросил:

– Тадеуш Рафаилович, вы меня не помните? Я – Андрей с юридического факультета «ВиМО». Здесь в тюрьме уже знали, что Вас привезут, тюряга беспредельная, в конфликты с администрацией не лезьте. Вы мойтесь, а я чаек заварю, устали, небось, с дороги-то. Я все буду знать, где вы и в какой камере, и, как смогу, помогу, да еще один из корпусных тоже ваш ученик, слышал, он хочет вас взять к себе в корпус.

Помывшись, Тад пил чай с Андреем и болтал о превратностях жизни. Ученик снабдил сенсея буханкой свежего хлеба, сахаром и двумя килограммами жира, что особенно было ценно – в Вятке начинались холода.

Пожелав Таду добра на дорожку, Андрюха простился и еще раз подтвердил, что будет следить за передвижениями Тада по тюрьме и обязательно поможет.

– Только осторожней,– напутствовал он,– администрация – шакалы, каких свет не видел.

Обнявшись, на том и расстались. Тад так и не спросил, за что здесь Андрей, да ему, в общем-то, было неважно, главное, увидел знакомое лицо, и на душе стало теплее. Тад давно уже никого не осуждал по принципу «не судите, да не судимы будете», и даже к тяжелым преступлениям относился спокойно, видя в арестантах глубоко страдающих людей. Людям, не прошедшим тюрьму, зону, лишения, этого не суждено понять.

После бани Тада ждал сюрприз, его бросили в карцер.

«Не понял,– подумал про себя Тад,– но как есть, так есть».

В камере было холодно. Тад осмотрелся, объем: 2,20x1,5, полуподвал, по стене от окна струится вода, за окнами – минус. Быстро разобрав пожитки, поставил чаек и сел писать жалобу. Минут через 15—20, как только жалоба попала администрации в руки, за Тадеушем тут же пришли и перевели на первый этаж, в общую хату, там было тепло.

«Экспериментируют, твари»,– отметил про себя Тад, вспоминая Андрея.

Первые дни, при походах к врачу и на прогулку, его опекало по пять-восемь человек с собаками и перекладыванием оружия из кармана в карман, так, чтобы Касьянов это видел. Ну, как это не раз бывало, хата тут же начала заниматься каратэ, а это очень не нравилось администрации, и Тада вновь кинули в карцер. А буквально через день к нему подселили воркутинского корреспондента Володю Брагина, которого довели, по сути дела, до положения бомжа. Худой, изголодавшийся, без курева, и без одежды, этот человек очень страдал, вот с ним Тад и провел где-то полтора-два месяца до суда, слыша и наблюдая, как охрана избивает и материт арестантов в соседних камерах.

Первый раз за долгие годы Тад, простудившись, сильно заболел. Он кашлял так, что, казалось, внутренности выскочат, но ни лекарств, ни врача администрация так и не предоставила.

Зам. начальника тюрьмы Ляпустин входил в хату и сразу же к батарее:

– Ой, чтой-то она холодная?– спрашивал он.

– Да, гражданин начальничек, вам-то лучше знать, ведь в коридоре-то батарея горячая.

«Только этим скотам не показаться слабым»,– думал Тад. И в таком состоянии вставал и тренировался дальше. Кстати, Лев Васильевич несколько раз предупреждал Тада не прибегать к помощи врача, а то точно могут отравить перед судом, видя, что у них ничего не получается. И Тад терпел как мог. За неделю до суда Тада перевели в общую камеру, как бы давая отдохнуть и отогреться.

По сути дела, пытки голодом, холодом, избиением существуют по сей день на всей территории России от Питера до Южно-Сахалинска. Колоссальная смертность, особенно в тюрьмах. Подследственные тянут ту же лямку, что и осужденные, годами дожидаясь суда. За эти кошмарные преступления никто и никогда из администрации не ответил. Общество не слушает, а Правительство делает вид, что ничего не знает о беспорядках в пенитенциарной системе Гулага. Это ни к чему хорошему не приведет, так как человек, побывавший там, особенно незаслуженно, становится лютым врагом этой системы, Правительства и отчасти общества, которое его не защитило от геноцида и беспредела. Страшно все это констатировать в начале «цивилизованного» двадцать первого века.

Но на воле шла борьба. Газеты писали: «… дело Тадеуша Касьянова продолжается. После полутора лет следствия оно, наконец передано в военную прокуратуру Вятки, Слушание дела назначено на 14 декабря. Газета «Собеседник» и дальше намерена объективно рассказывать о судебном процесса и дальнейшей судьбе известного тренера и спортсмена Касьянова. Интересы редакции в суде представлял известный московский адвокат Лев Молчанов».

Из-за холода в карцере Тадеуш получил заболевание уха – отит. Сначала он не очень-то придавал этому значения, надеясь, что «само пройдет». Но то, что «проходит» без последствий в детстве и юности, в его возрасте – не прошло. Он так и оглох на одно ухо.

Дня за два до суда приехал адвокат Лев Васильевич и предупредил, как вести себя на суде. То же самое сделала жена Льва Васильевича Светлана Ивиновна, адвокат Рамиля. На секунду в коридоре встретились с Рамилькой, страшно обрадовались друг другу, обнялись, осмотрели друг друга и отметили, что седины у обоих прибавилось, но дух не сломлен и оба готовы к предстоящему испытанию.

И вот, наконец, этот день – 14 декабря 1993 года. В комнату, где шмонают (обыскивают) вызвали сначала Тада, облапали, словно «голубые» и, естественно, ничего противозаконного не нашли. Сюда же ввели Рамиля, и он сделал традиционный легкий полупоклон Таду, как старшему и сенсэю. Но видимо старшими себя считали здесь менты, и какой-то майор с необъятным животом подскочил с кулаками и заорал на Рамиля так, как будто что-то отрезали ниже ремня.

Рамиль посмотрел на него, как Ленин на буржуазию, и раззявленное хайло – мгновенно захлопнулось. Ведь могут же когда нужно помолчать.

Их сковали одними наручниками, затем эта же процедура была повторена с Нестеровым и Хисматулиным, спортсменами из Казани, проходившими по «делу», и всех вместе погрузили в «автозак».

Ехать было недолго и Рамилька обменивался информацией, ведь так много хотелось сказать обоим, так много произошло за последние полгода и в то же время так мало. «Автозак» подогнали к самым дверям суда, и от дверей входа на второй этаж тянулась шпалера милиционеров и омоновцев, около семидесяти человек с автоматами на изготовку. На подступах к городу ГАИ-шники останавливали все машины с номерами других городов. Город лихорадило, начался процесс над «какими-то неместными бандитами-спортсменами». Обывателю было страшно, непонятно и интересно.

Но буквально за неделю до суда вышла в «Российской газете» статья корреспондента Татьяны Корупаевой по письму Касьянова, о порядках в тюрьме и о ее «директорах»: Мышагине и Ляпустине. Она наделала много шума в городе. Весь тираж, пришедший на тюрьму, был в одночасье уничтожен, но знакомая охрана уж одну-то газетку Таду прислала.

Потихоньку поднимаясь в зал суда, Тад вглядывался в лица ментов: «Боятся ребята, вдруг что не так, ведь эти парни в наручниках все такие рослые, умеют и без оружия расправиться с конкурентами, так мало ли что, лучше держать пальчик на спусковом крючке. А по харям видно: работать ни в хозяйстве, ни на заводах не хотят, ведь в сырую погоду поднеси мокрое полено к такой морде – вспыхнет. Вот здесь, в судах, понтится, да зеков избивать, это – да, это – они умеют!»

– Черт, какая чушь лезет в голову,– удивлялся Тад. В зале суда стояла клетка, туда, сняв наручники со всех, и поместили, Тада, Рамиля и Хисматулина.

«Вот ведь твари,– ругался про себя Тад,– все самое плохое берут на сучьем западе, как зверей сажают в клетку, а говорят с тобой только, когда ты в наручниках, вот, суки, моду взяли».

Присели на лавки, огляделись, в зале много народу, все ученики сидят, одни прикрывают лицо руками, другие открыто приветствуют, улыбаются и тычут пальцами в первую скамью, где сидел с женой и братом, якобы «потерпевший» Беляков, жестами изображая, что бы они с ними сделали.

Совсем рядом от Тада присела его жена и старшая дочь. Тад переглядывался с ними и шептал ласковые слова поддержки, что их любит, и чтобы ни было – страшно рад их видеть.

Ему передали проникновенное стихотворение младшей дочери, Анастасии:

А мир увидит

 
Мы без тебя…
А мир не видел
Тех, кто молчал и ненавидел,
Тех, кто любил и отрицал,
Но все же… дело продолжал.
Мы без тебя…
А мир не видит —
Всех позабыл и ненавидит,
Чьи мысли умные, слова
Вселяют в души крик свободы
О разразись ты, Боже! Годы
Проходят мимо, даром, зря…
Мы без тебя…
А мир то видит —
Умиротворенье
Ушло… в далекое забвенье.
Покоя нет, душа – в опале.
Тоска, тревога, как устали
Все, кто навечно… за тебя.
И дело в каждом человеке
Кто понял – истину вовеки
Нельзя купить, нельзя продать,
А можно лишь ее… загнать
– Да, за решетку!
Там – ей место!
Ведь лжи, на свете белом тесно!
Мы без тебя…
Но мы – с тобою,
Во тьме – под тихою луною,
И ярким днем,
И в дождь, и в холод,
В сыром тумане,
В слякоть, в грязь
Идем с тобою – не спросясь!
Мы выбор сделали, иначе…
Уже давно никто не плачет.
Все дело делают – молчат,
У нас у всех тяжелый взгляд.
На жизнь, на веши, на природу,
Но мы не делаем погоду,
Но твердо знаем, если солнце
Закроет лжи тугая грязь,
Мы будем в ней рубить оконце,
Какая б не случилась власть!
Мы без тебя…
А мир увидит
Тех, кто тебя так ненавидит,
Тех, кто продал за гроши честь.
Их покарают —
Бог ведь есть!
 

…Также рядом сидела и журналистка Таня Корупаева, ее послали освещать процесс, и взглядами подбадривала Тада. Подошел адвокат Лев Васильевич и предупредил, что председатель суда Никитенко – мужик нормальный ни каких жалоб писать не будем. На том и порешили. Тад успокоился, и все вместе стали ждать начала суда.