Текст книги "Убийца из детства"

От ее слов все вздрогнули и невольно уставились на нее. Но тут же опустили глаза и задумались. Вера перестала жевать. Телков убрал руку со вздрагивающими пальцами со стола. Баракин провел ладонью по лысине, словно приглаживал на ней последний волосок. До Гали никто не задумывался о своем алиби. Шутка Василия никого не насторожила. Только после слов Окниной все погрузились в раздумье. Первой пришла в себя Вера:

– Не переживай, Галя! – сказала она с нервическим смешком. – Мы же знаем, что убивал мужик. Да и кто подумает, что убийцей может быть такая пигалица, как ты? Из всех женщин, что сидят за этим столом, на роль убийцы подхожу только я! Но у меня как раз железное алиби! Мы вчера всей семьей в театре были!

– Галя у нас гимнастка! – заметил Смурной. – Только кажется хрупкой! А на деле запросто кому угодно шею свернет!

– Ты, Костя, болтай, да меру знай! – одернула его Вера. – Лучше про себя скажи! Ведь главным спортсменом у нас был как раз ты!

– Костины когти обязательно оставили бы следы на шее Нади! – сверкнула очками Сайрина.

Костя пристыженно спрятал руки с траурными полосками под ногтями.

– Он мог в перчатках быть! – сказал Баракин.

– Вы чего, люди? – испуганно посмотрел на них Костя. – Вы серьезно?

– Раз уж до алиби дело дошло, давай, Костян¸ признавайся! – нервически засмеялся Старков. – Говори, где был в это время? Что делал? Кто подтвердить может?

– Да пошли вы! – огрызнулся Смурной.

– Не! – проговорил Телков. – Костя не мог Надю убить! Он же был влюблен в нее!

– Ну и что? – удивилась Сайрина. – Как раз потому и мог! Из ревности!

– Какая ревность! – впервые за вечер вступила в разговор Галя Овечкина. – Больше тридцати лет прошло!

– В Надю многие были влюблены! – негромко сказал Женя.

– И ты? – быстро спросила его Вера.

– Ну, не то, чтобы влюблен, – признался Женя. – Но она мне, конечно, нравилась.

– Я вам напомню, друзья, что Надю убил сильный мужчина! – сказал Баракин. – Женя, конечно, не слабак. Но он бывший сотрудник правоохранительных органов. Я никак не могу представить, чтобы он это сделал!

И тут же со всех сторон раздались голоса:

– А меня можешь? – спросил Данилов.

– Или меня? – не смолчал Телков.

– Первым силачом у нас был Вася!

– И как раз он был к Наде неравнодушен!

– Не больше других!

– Да погодите вы! – громко, чтобы остановить галдеж, сказал Телков. – Дайте Васе ответить.

– Что ответить? – недоумевая, спросил Вася.

– Про свое алиби! – напомнил ему Телков.

– Так я… это… какой день-то был? Я не работал. Значит, в гараже был!

– Кто подтвердить может?

– Жена!

– Она что, с тобой была?

– Нет! Но она знала, что я в гараж ушел!

– Кто тебя в гараже видел? – спросил сквозь смех Баракин.

– Не знаю… не помню, – растерянно ответил Чушкин.

– Значит, ты первый кандидат на роль убийцы! – заключил Старков.

– Да ладно вы! – усмехнулась Вера. – Когда Васю в ментовку привезут – сразу вспомнит, что делал и кто его видел. Хотя, если принимать во внимание одну только физическую силу, то лучше Васи на эту роль никого нет.

– Надиному убийце не только сила была нужна! – сказала Овечкина.

Она произнесла это так тихо, что сидящий рядом с ней Журавлев едва расслышал эти слова.

– У Васи сила от природы! – заметила Лида. – Но ведь многие мальчишки в спортивные секции ходили…

– Ну-ка, мужики! – встрепенулся Василий. – Кто каким видом спорта занимался? Старый! С тебя начнем! Говори!

– Я занимался только литрболом и бабсклеем! – ответил Старков.

– Ты не юли! – не унимался Василий. – На бокс ходил? Или на борьбу?

– На борьбу Баракин ходил! – напомнила Сайрина. – Правда, Саша?

Баракин не ожидал, что внимание переключится на него. Заморгал растерянно под пристальными взглядами ожидающих ответа одноклассников. Потом хитро улыбнулся.

– Ходил… недолго, – ответил он. – Только вчера я весь вечер был дома.

– Кто это знает? – спросил Вася.

– Соседи.

– А ты? – повернулся Вася к Телкову. – Чем вчера занимался?

– У меня алиби нет! – признался Телков. – Дома один сидел. Свои свежие работы фотошопил. Жена была на девичнике.

– Тоже кандидат! – заметил Василий и повернулся к Журавлеву: – Ну а ты, Боря?

– У меня алиби железное! – ответил Журавлев. – Я вчера еще не был в городе.

– Ладно! – громко сказала Таня. – Хватит! Не надо превращать смерть Нади в повод для игры в угадайку.

– И то правда! – поддержала ее Вера. – Не наше это дело. Есть менты, пусть они и занимаются. А мы давайте-ка выпьем за упокой души Надежды! Наливай, Василий!

Выпили, забренчали вилками, и разговор потух. Потом, как всегда это случается при любом застолье после нескольких рюмок, общей темы не стало. Дамы на дальнем конце стола заговорили о чем-то своем, девичьем. Вниманием мужиков с рассказом о дальних плаваниях завладел Костя. Вася под шумок старательно опорожнял бутылку, наливая себе одну рюмочку за другой. Женя вдруг стал рассказывать Журавлеву забавные эпизоды, что случались на службе. Журавлев делал вид, что слушает, кивал невпопад, а сам думал о другом.

До чего же мы лукавы! Узнали про смерть бывшей одноклассницы, на несколько минут надели на лица маски дежурной скорби, а самим интересны только пикантные подробности убийства. Любовник убил Надю или нет? С тем, чтобы было что рассказать дома и на работе. Выпили по рюмке и забыли про несчастную жертву. Сидим, болтаем о всяких пустяках.

«А может быть, это и правильно? – спросил себя Журавлев. – Люди умирают каждый день. Если скорбеть по каждому – ни на что другое времени не останется. Учились с Надей в одном классе. И что? О родных и близких побеспокоиться не всегда успеваем, а тут чужой человек. Только и всего, что были знакомы. И то – когда это было?»

Невеселые думы Журавлева прервал громкий голос Васи:

– Не пора ли сделать перерыв на перекур? – громко спросил он, убирая со стола пустую бутылку. – Таня! Где можно покурить? Как и раньше, в прихожей?

– Да! – кивнула Таня. – Я пепельницу там поставила.

Мужчины потянулись в прихожую. Вышел и Журавлев. Небольшой коридорчик наполнился густыми клубами дыма. Некурящие старались держаться подальше, но из прихожей не уходили.

– Мужики! – спросил Вася, не обращаясь ни к кому конкретно. – А еще выпивка есть?

– Все на столе! – огорчил Васю Старков.

– На столе пусто! – скорбно выговорил Костян.

Журавлев усмехнулся. Только что чуть не подрались, а уже всё забыто.

– Давайте сбросимся! – оживился Василий. – Я сгоняю в лавку! Кто за?

Первым на призыв Чушкина откликнулся Смурной.

– Держи! – сказал он, подавая Васе деньги. – Только не жмись. Палёнку не бери!

– А то я не знаю! – огрызнулся Вася.

Все достали кошельки, зашуршали купюрами.

– С Павлуши не бери! – строго сказал Старков. – Он не пьет!

– Бери, бери, Вася! – холеным баритоном профессионального диктора успокоил Капитонов засомневавшегося гонца. – Я не пью, так вы за мое здоровье выпьете!

Вася пересчитал деньги, закатив глаза, перевел их в бутылки и, довольно хмыкнув, скрылся за дверью.

– Ты, Боря, почему не пьешь? – спросил Данилов. – Нельзя, как Пашке? Или здоровье не позволяет?

– Я свою цистерну водки уже выпил! – весело ответил Журавлев.

Он давно заметил, что в любой компании к непьющим всегда относятся настороженно. Сразу, как Генка, начинают выяснять: трезвенник или завязал. Скажешь, что трезвенник, будут подозревать, что ты что-то скрываешь. Что пить тебе болячки не позволяют, но ты не хочешь в этом признаться. Или ты алкоголик подшитый. В том и другом случае нет к тебе доверия. Но если сказать, что ты свою цистерну выпил – такой ответ всех устраивает. Наш человек! Поддавал, наверное, так как нам и не снилось. Теперь вот отдыхает.

– У меня сосед тоже квасил по-черному, – сказал Смурной так, словно точно знает, что Боря напивался до поросячьего визга. – Такие скандалы закатывал – мама не горюй! Жена убедила закодироваться. Теперь, как ты, Боря, весь такой правильный!

– Да ладно ты! – перебил Костю Старков. – Завязал человек – и молодец! Ты вон тыщу раз зарекался, а не можешь. Скажи лучше, Боря, как тебе на чужбине живется? Не тянет на родину?

– Не тянуло, так не приехал бы! – ответил за Журавлева Тиханов. – Или по пути привернул?

– Ага! По пути! – засмеялся Данилов. – Из Чернигова в Воронеж!

– У тебя что, кто-то есть в Чернигове? – клюнул на шутку Смурной. – У меня жена оттуда. Я там часто бываю.

– Не был я в Чернигове! – отказался Журавлев искать общих знакомых. – Даже не знаю, где он находится.

– У меня, мужики, из головы не выходит, кто же мог Надюху замочить? – внезапно сменил тему Баракин. – А главное – за что?

– Так хахаль наверняка! – убежденно ответил Костя. – Больше некому!

– Дура она была! – зло сказал Данилов и брезгливо поморщился. – Красавица, а сама дура дурой! Вот и получила. Как говорится, за что боролась, на то и напоролась.

– Зря ты, Генка, так, – укоризненно посмотрел на Данилова Тиханов. – О покойниках плохо не говорят.

– Если честно, то о Надюхе хорошего сказать нечего! – согласился с Даниловым Старков. – Знали бы вы про нее, что я знаю!

– Что ты про нее знаешь? – спросил Журавлев. – Такое, чтобы так отзываться о покойнице?

– Все! – не уступал Старков. – Знаете, за что ее из медицины турнули?

– И за что же? – спросил Данилов.

– За наркоту!

– Кололась?

– Кололась или курила – не знаю. А что приторговывала – это факт.

– Если бы на торговле поймали – укатали бы за решетку! – сказал Тиханов.

– А если поймали, да не доказали? – прищурился на него Старков. – Оторвой была Надька!

И добавил, крестясь:

– Царство ей небесное.

– Потрахаться, я слышал, тоже любила? – спросил, ни к кому не обращаясь, Данилов.

– Что в этом плохого? – удивился Телков.

– Ой, мужики! Я такую хохму вспомнил! – вдруг возбудился Смурной. – Как-то мой друган пришел в гости к жене милиционера. Она сказала, что муж на дежурстве. Но всю одежду моего кореша на всякий случай в шкаф сложила. Видно, не в первой. И вот среди ночи, в самый, как говорится, разгар, муж заявился домой. Знал, наверное, что женка слаба на передок. Дружбан едва успел в шкаф залезть. А мент при всей форме, с пистолетом¸ блин.

– Твой друг что, из шкафа пистолет увидел? – недоверчиво спросил Данилов.

– Нет! Услышал, что мент затвор передергивает! – хихикнул Телков.

– Не мешайте Косте врать! – остановил их Старков и повернулся к Смурному: – Поливай дальше!

– Я не вру! – возмутился Смурной.

– Да верим мы! – рассмеялся Старков. – Давай! Чего остановился на самом интересном?

– Ну вот! – продолжил Смурной. – Он говорит, сидел в шкафу на какой-то коробке. И прислушивался, что в комнате происходит. Говорит, боялся вдохнуть или пошевелиться. Не дай бог, коробка развалится под его весом. А мент возьми да и прислонись к шкафу. Дверца скрипнула. Дружбан говорит, в тот момент чуть не обделался. Подумал: ну, все! Трындец! Когда мент ушел, мой приятель оделся и слинял. Не до секса стало. Больше к ней не ходил.

– Про себя рассказываешь! – предположил Данилов. – Уж больно красочно!

– А к чему ты это, Костян? – спросил Баракин.

– К тому, что у каждого есть кое-что! Так и у Надюхи. Судить за это нельзя. Сказано же: «Не судите, да не судимы будете!»

– Согласен! – кивнул Баракин.

– Надька же, как из медицины ушла, салон на Урицкого открыла, – сказал Данилов.

– Какой? – спросил Журавлев.

– Фотосалон. Моделей фотографировала.

– На Урицкого? – переспросил Баракин. – Это между Лесным и Новгородским? Еще у него название интересное. Дай бог памяти…

– «Амарант».

– Да! Не знаешь, что это означает? – спросил Тиханов.

– Цветок такой есть. Символ неумирающей любви, – пояснил молчавший до этого Капитонов.

– Помешана была Надька на любви, – констатировал Телков.

– Не столько на любви, как на сексе! – поправил его Старков. – Прости, Господи, ее душу грешную!

И опять перекрестился.

В прихожей повисло молчание. Навалившаяся на мужчин грусть грозила окончательно испортить настроение. Ситуацию спасло появление Васи.

– Живем, мужики! – радостно объявил он, победно поднимая над головой пакет со звякнувшими в нем бутылками.

Компания вернулась за стол. Пополнение припасов женщин не обрадовало.

– Не надо бы вам этого делать! – укоризненно покачала головой Таня. – Смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз.

Что было в прошлый раз, Таня не сказала. Но и так было понятно, о чем она предупреждала.

– Не волнуйся, Танечка! – ответил ей Телков. – Мы свою меру знаем!

– И соблюдаем! – глубокомысленно ответил занятый наполнением рюмок Вася.

Между тем застолье, очевидно, подходило к концу. Незаметно исчезла Галя Окнина. Вскоре опустело место Сайриной. А потом стал собираться и Журавлев.

– Я пойду, пожалуй, Танюша, – негромко сказал он хозяйке, выйдя за ней в кухню. – Спать уже хочу. Встал сегодня ни свет ни заря. Перелет. Столько впечатлений. Хороших и безрадостных. Устал.

Таня понимающе кивнула. Журавлев в надежде уйти по-английски, направился в прихожую. Таня вышла его проводить. И тут в дверном проеме возник Телков.

– Уходишь? – спросил он.

Получив утвердительный ответ, предложил:

– Мне тоже пора. Если хочешь, выйдем вместе! За мной сейчас дочь приедет. Отвезем, куда скажешь.

Во дворе уже стояла бежевая «тойота». На месте водителя сидела очаровательная девушка. Она приветливо улыбнулась Журавлеву.

– Мой одноклассник! – представил Телков Журавлева. – Борис… как тебя по батюшке. Хотя – неважно. В общем, это дядя Боря.

– Здравствуйте! – сказала девушка мелодичным голосом оперной певицы. – Меня зовут Лина.

Телков спросил у Журавлева адрес и объяснил дочери, что от нее требуется. Когда машина тронулась, Журавлев повернулся к тезке:

– Давно на пенсии?

– Седьмой год.

– Сердце?

– Поджелудочная, – грустно ответил Телков. – Охота до добра не доводит.

Прочитав удивление в глазах Журавлева, Телков пояснил:

– Любил я побродить с ружьишком. Только это увлечение небезопасное.

– Да, ружье иногда может выстрелить! – понимающе кивнул Журавлев. – И не всегда туда, куда надо.

– Не в этом дело! – возразил Телков.

Журавлев вопросительно смотрел на него в ожидании, что тезка пояснит, что имел в виду. Заметив непонимание в глазах одноклассника, Телков спросил:

– Похоже, ты не охотник?

– Нет!

– Смотрел «Особенности национальной охоты»?

– Конечно!

– Примерно так и бывает на охоте. Ведь в ней убить зверя – не самое важное. Главное – пообщаться. А какое общение может быть на природе без этого дела? – Борька выразительно щелкнул себя по кадыку. – Вот примерно так и мы охотились. А тут как раз спирт «Рояль» появился в избытке. Как-то раз крепко мы поддали. Трое за это поплатились. Одного уже нет на свете. А я и еще один приятель поджелудочные посадили. Теперь вот маемся.

– А как же ты себе это позволяешь? – щелкнул себя по кадыку Журавлев.

– Да я же теперь пью по чуть-чуть, – весело ответил Телков.

– Ага! По «чуть-чуть», – встряла в мужской разговор Лина. – Сейчас за это «чуть-чуть» от мамы по полной схеме получишь!

– А тебе слова не давали! – сердито ответил Телков. – Молодая еще отцу указывать!

Поправил ремень фотоаппарата на шее и повернулся к Журавлеву:

– Жена у меня – не приведи господи! В черном теле меня держит! Вот так! – шепотом, опасливо посматривая в спину дочери, пояснил Телков, показывая сжатый кулак. – Мегера!

– Если бы мама тебя не держала в руках, давно бы уже за могилкой ухаживала! – вновь встряла дочка.

– Да что это такое? – уже серьёзно возмутился Телков. – Она еще и подслушивает!

– Жаль, что от охоты тебя вовремя не отвадила! – добавила Лина.

– Хватит! – оборвал ее Телков. – А то я и в самом деле обижусь!

– Ну, прибей меня, Мазетто! – насмешливо пропела дочь.

– Вот она, современная молодежь! – горестно вздохнул Телков.

Но уже через секунду приподнятое настроение к нему вернулось.

– Хороший был вечер! – негромко сказал он. – Жаль, плохой новостью его испортили.

– Как думаешь, найдут убийцу? – спросил Журавлев.

– Я в ментовских делах не коппенгаген. Ты Женьку Тиханова спроси. А еще лучше Сашку Баракина. Вот уж кто любого чему угодно научить может, так это он. О чем бы ни говорили – он всегда в курсе дела.

Машина плавно затормозила у входа в отель.

– Ты когда уезжаешь? – спросил Телков собравшегося выходить Журавлева.

– Дня через три-четыре.

– Какой у тебя телефон? Диктуй, я его наберу. Чтобы мой у тебя высветился. Звони. Пересечемся.

В номере Журавлев первым делом отправился в душ. Смыл с себя накопившуюся за день усталость, сел нагишом на постель, взял телефон и набрал номер.

– Привет! – услышал он далекий голос жены. – Ну как? Всех любовниц нашел? Звонишь-то откуда? Одна из них приютила?

– Почему одна? – обиделся Журавлев. – Я еще не такой уж и старый.

– Так вы там групповуху организовали? – обрадовалась за него супруга. – Смотри не оплошай!

– Обещаю, тебе за меня не будет стыдно! – заверил ее Журавлев.

После шуточного обмена колкостями Журавлев уже серьезно отчитался перед супругой за прожитый день. Как долетел, как разместился, что ел, что делал. Про визит к Алькиному дому по понятным причинам умолчал. Зато подробно рассказал про встречу с Таней на набережной и про вечер с одноклассниками. Известие о смерти Нади жена приняла равнодушно. Ее, как и остальных одноклассников мужа, супруга знала только по отдельным забавным эпизодам из школьной жизни Журавлева, рассказанных им по случаю.

– Не нагулялся еще? – спросила жена, когда он закончил вечерний доклад. – Домой не собираешься?

– Да я же только сегодня из дома! – удивился Журавлев.

– Значит, не нагулялся! – заключила жена. – Ладно. Развлекайся дальше.

– У тебя что нового?

– Да ничего. Погода хорошая. Весь день свои клумбы в порядок приводила. Сейчас вот лежу в постели. Собираюсь перед сном свой сериал смотреть.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Журавлев выключил телефон. Уже прижавшись щекой к холодной подушке, Журавлев снова прокрутил в голове прожитый день. Без купюр, как в разговоре женой. Что делать, его супружница так устроена, что если узнает про Альку и замучившую мужа совесть, со света сживет. Хотя оснований ревновать у нее нет никаких. Алька была в его жизни до того, как в нее вошла Ирина.

Он вздохнул. «Алька… Как же ее найти? Через адресный стол? Бесполезно. У нее сто лет, как другая фамилия. Черт! – дернулся Журавлев. – Надо было у старушки спросить! Она может знать! Хотя… необязательно. Ладно, не все потеряно! Есть еще варианты. Завтра проверим. Должно получиться».

Он попытался представить лицо Альки. Сколько раз он надеялся увидеть ее хотя бы во сне. Но она ни разу не пришла. А сегодня вдруг что-то случилось. Журавлев ясно, как наяву, вдруг увидел перед собой стоящую спиной к нему девушку. Стройную. Хрупкую. Платье, прическа – все не такое, как было тогда на Альке, но он не сомневался – это она! Пришла! Показалась!

– Прости меня, Аля! – одними губами прошептал Журавлев. – Если можешь.

Алька вздрогнула. Журавлев сначала решил, что от неожиданности. Через столько лет услышала его голос. И узнала! Значит, помнила!

Плечи девушки продолжали вздрагивать. Сначала Журавлев подумал, что она плачет. Но потом понял: нет! Она смеется! Только беззвучно.

Девушка стала поворачиваться к нему. Сердце радостно ёкнуло: сейчас увижу ее лицо! Девушка обернулась. Но это была не Алька, а Надежда. На ее бледном, без кровинки лице играла улыбка. А грудь и плечи сотрясались в приступе беззвучного смеха.

Журавлев дернулся, открыл глаза. Сон, только что обволакивавший его сознание сладким дремотным туманом, обещавший желанное, красивое сновидение, улетучился. Журавлев сел, опустил ноги на пол. Долго сидел в задумчивости. Что-то подсказывало, что быстро ему отсюда не уехать. Потому что найти Альку будет непросто. Если вообще получится. А еще… Где-то глубоко появилось не поддающееся осознанию чувство, что Надежда не случайно погибла в день его приезда в родной город. И уехать, пока ее смерть окутана тайной, не удастся.

Глава четвертая

Рев мотора стартующего гоночного автомобиля ворвался в утренний сон Журавлева, как спецназ в квартиру наркодилера. Журавлев открыл глаза, посмотрел на часы. Семь утра! Неужто жена соскучилась?

Журавлев потянулся за телефоном. Ирка все время бухтела, что он не сразу отвечает на ее эсэмэски. Объяснения, что встроенные в телефон мелодии слишком коротки, чтобы услышать их в городском шуме, она не принимала. Однажды на заправке услышал, как в кармане у мужика, что рассчитывался за бензин, вдруг взревел восьмисотсильный мотор «феррари». От неожиданности и кассирша, и все покупатели вздрогнули. Стали озираться, чтобы увидеть красный болид, на котором въехал в торговый зал безбашенный мажор. Когда Журавлев понял, что рев мотора исходит из телефона покупателя, его тотчас осенило: вот оно! Упросил мужика, чтобы скачал ему мелодию. Теперь Журавлев на эсэмэски жены отвечает без задержки. Но она все равно ворчит! Потому что если какая-то эсэмэска приходит Журавлеву в ее присутствии, рев болида ее пугает. Но смирилась. Посчитала, лучше лишний раз вздрогнуть, чем нервничать от того, что муж молчит.

Сообщение было от Тани: «Похороны Нади завтра в 14 из морга областной больницы. Придешь?» Ответил коротко: «Если жив буду».

Остатки сна улетучились, и Журавлев встал с постели. Пока застилал ее, пока сходил в туалет, пока брился и умывался, из головы не выходили мысли о Наде. Надо же так! Не старая еще! Сказочно красивая. Правда, не той красотой, что у жены. Иркина красота легкая, воздушная, и даже в чем-то наивная. Ее грубость, кому как не мужу это знать? – напускная. Ею Ирка маскирует свою беззащитность. Порой грубость в сочетании с не знающей границ ревностью, чаще всего необоснованной, дает такую страшную смесь, что в сравнении с ней оружие массового уничтожения – ничто, пустячок, забава для малолетних. Но это – если не знать Ирку.

У Нади красота была другая. С какой завистью смотрели на нее сверстницы, с которыми природа была не так щедра! С каким обожанием, вожделением смотрели на нее парни с пушком на верхней губе и хрипотой в ломающихся голосах, когда она, осознавая свою неотразимость, гордо и величественно плыла по коридору школы. Всегда в окружении свиты. Всегда – в центре внимания.

При всем при этом красота Нади была какая-то арифметическая. 90–60—90, и все такое прочее.

Не все были очарованы совершенством Нади. Журавлев был одним из немногих, кого ее журнальная, выставочная красота не манила, а скорее отталкивала. Потому что он не понимал, но чувствовал ее холод. Расчётливая была у Нади красота. А еще недобрая. Нет, Надя, конечно, была чувственной девушкой. Но только в отношении самой себя. Она принимала обожание, поклонение, любовь, нуждалась в них, как изнывающий от жажды путник, но сама не могла дать этого никому. Пленяла красотой, но не любовью.

Все это юный Журавлев не знал и не понимал, но чувствовал интуитивно. И только теперь, многие годы спустя, когда смерть бывшей одноклассницы разбудила в памяти все, что он знал про первую красавицу школы, – только теперь Журавлев смог объяснить странный холод, что источала тогда красота Надежды. Все дело в том, что сердце ее всегда оставалось равнодушным. И потому Надежда была опасна. Одним словом, она всегда была той самой девушкой, что превращаются в женщин, которых принято называть «роковыми».

Сегодня сказали бы, что дело в феромонах. Разные они были у Журавлева и Надежды. Антагонисты. Как два одинаковых полюса магнитов отталкиваются, так и феромоны Нади и Журавлева вызывали не влечение одних к другим, а старались отдалить своих носителей друг от друга. В общем, в том, что Надежда не была девушкой его мечты, не было ничего личного.

Ее смерть огорчила Журавлева не меньше, чем смерть любого другого человека. Даже больше. Потому что он был знаком с Надей в юности. Потому что она – его ровесница. Ее смерть заставляет задуматься о том, что жизнь не вечна. Что не так уж много времени пройдет и его жизнь тоже завершится. И еще не факт, что лучше: умереть в глубокой беспомощной дряхлости от изматывающей болезни или так, как Надя: мгновенно, не почувствовав ничего, не осознав, что жизнь кончилась, не успев ужаснуться от необратимости ухода в никуда.

Кто ее убил? За что? Явно не грабитель и не насильник. Ничто не украдено. Над Надеждой не надругались. Смерть Нади не была защитой от разоблачения и неизбежной кары прокравшегося в ее дом преступника. Он не был для нее незнакомцем. Надя пустила его в дом. Пила с ним чай. Значит, хорошо знала. Нельзя исключить, что они были близки.

Значит, любовник? Если так, то он просто глупец! Самоубийца! Ведь первыми кого начнут и уже начали проверять менты на причастность к убийству – родственники, знакомые, друзья, любовники. Все, кто был с ней знаком. У кого могли быть основания для убийства. Зависть. Ревность. Жажда наживы. Родные могли пойти на преступление, чтобы завладеть ее квартирой. Деньгами. Если у нее они есть. А они наверняка есть. Какие-то деньги салон ей приносил. А любовник? Мог приревновать. Все говорят, что Надя была неразборчива в выборе партнеров.

Журавлев вздохнул. Красота была главным оружием Надежды. Но она же могла ее погубить.

Кто еще? Враги. Могли они быть у Надежды? Наверное. Но врагов в дом не пускают. Чаи с ними не распивают. А если враг тайный? Что-то связанное с ее бизнесом. Могли быть серьезные враги у бизнес-леди ее уровня? Почему нет? Всякий бизнес связан с деньгами. А там, где деньги, может быть все что угодно.

Усилием воли Журавлев заставил себя отвлечься от размышлений о Надежде. Достал из холодильника привезенные с собой припасы, приготовил нехитрый холостяцкий завтрак. А потом отправился по делам.

Погода сегодня выдалась невзрачная. Вчера город, словно обрадовавшись его приезду, встречал нечастым в этих краях безоблачным небом, ярким солнцем и теплом. А сегодня низкое серое небо опустилось на крыши и сочилось противной, как слизистый суп, моросью.

Журавлев открыл предусмотрительно захваченный зонтик и зашагал сквозь холодящую кожу морось в сторону железнодорожного вокзала. Когда здесь построили вокзал, вокруг него вырос самый престижный в городе район. А в годы детства Журавлева там не было ничего. Только болотистая, покрытая влажным зеленым мхом равнина. Это место так и называли: Мхи. Горожане собирали здесь клюкву. А еще это место известно тем, что после октябрьского переворота семнадцатого года здесь проводились расстрелы. В советское время в школе рассказывали, что на Мхах белогвардейцы расстреливали коммунистов. В годы перестройки выяснилось, что коммунисты, победив интервентов, расстреливали врагов советской власти здесь же. Кто кого превзошел – по сей день неясно. В детстве Журавлев и другие мальчишки собирали на Мхах не только клюкву. Они находили немало таких ценных для мальчишек вещиц, как стреляные гильзы и пули. А еще у каждого была целая коллекция больших, покрытых ржавчиной винтовочных патронов.

Журавлев шел, выглядывая из-под зонтика на незнакомые дома, и понимал, что не знает, правильно ли он идет. Но ноги и какая-то подсознательная память не подвели. Пройдя очередной перекресток, Журавлев замер. Он увидел перед собой знакомый дом. Как только он уцелел? – удивился он. При том безудержном размахе кирпично-бетонно-высотного строительства, что захлестнул город? Стоит одиноко среди устремившихся в низкое небо многоэтажек. И в нем живут! Впрочем, Алькин дом тоже странным образом уцелел. А он сохранился куда как хуже этого.

Дом, перед которым остановился Журавлев, был типичной для ушедшего безвозвратно времени деревянной двухэтажкой с двумя подъездами, сделанной из добротного бруса, обшитого «в елочку» вагонкой, выкрашенной в коричневый цвет. Таких когда-то здесь было полгорода. Но этот дом был особенным. Как раз в нем жила Надя.

В старые времена сейчас в квартире на втором этаже шла бы полным ходом подготовка поминок. А завтра сюда собрались бы все, для кого Надя что-то значила. Но это раньше. Дочь Надежды наверняка заказала поминки в какой-нибудь столовой.

Журавлев отвел взгляд от зашторенных окон второго этажа и осмотрелся. Почти напротив Надиного дома, чуть наискосок, тогда стоял дом, в котором жил школьный друг с первого класса Кеша Федулов. Хороший был парень. Но когда Кеша перешел в третий класс, родители получили квартиру в другом районе, и больше Журавлев Кешу не видел. Того дома больше нет. На его месте глухая стена то ли склада, то ли цеха.

Между Надиным и Кешиным домами тогда шла неширокая улица, а прямо посередине ее протекала зловонная канава. Теперь от нее не осталось и следа. Но судя по тому, что на табличках соседних домов написано «Обводный канал», канава никуда не делась. Просто ее заключили в трубу и спрятали с глаз людских под землю. Значит, водоразборная колонка, откуда он мальчишкой каждый день приносил в дом два ведра воды, была вон там, в трех метрах вперед и влево, вычислил Журавлев.

Он посмотрел вперед. Их домик стоял там, где сейчас поверх бетонного забора видны плоские крыши с многочисленными вентиляционными трубами. Если бы здесь сейчас было пусто, Журавлев мог закрыть глаза и по памяти дойти до того места, где стоял его дом. От колонки сто восемьдесят четыре шага по тротуару вперед, затем повернуть налево, перейти дорогу и сделать сто сорок один шаг до сараев. Обогнуть сараи и снова вперед сорок семь шагов. Поворот налево и вперед еще пятьдесят один шаг. Теперь поворот направо и прямо семьдесят шагов, после этого сразу левый поворот на идущие вдоль его дома деревянные мостки. Тридцать девять шагов – и вот оно, крылечко в пять ступенек. Сколько раз Журавлев проделывал этот путь с полными ведрами воды. Сколько раз мысленно прошел его уже взрослым. Сколько раз мечтал однажды еще раз пройти этим маршрутом. И вот он в его начале, в том месте, где была колонка, а идти некуда.

Журавлев медленно зашагал обратно, в сторону центра города, но уже по другим улочкам и переулкам. Узнал маленький садик, что был напротив школы-восьмилетки. Самой школы уже нет. Журавлев вспомнил, как шел мимо садика из кино с одноклассником Валькой Буториным. Валька оживленно комментировал эпизоды фильма, Журавлев кивал, время от времени вставляя реплики. И вдруг увидел на деревянных мостках бумажку. Сразу узнал в ней рубль. Журавлев прибавил шаг. Буторин тоже заметил купюру, замолчал и попытался обогнать Журавлева. В последнюю секунду Журавлев все же выхватил рубль из-под уже накрывавшей его ладони Вальки.

Он улыбнулся. Как раз здесь это было. Валька потом всю дорогу уговаривал Журавлева отдать деньги ему. Дескать, ему они нужнее. Он знает, как ими распорядиться. Обещал другу за него своего лучшего рыцаря. Было.

Журавлев вышел на Рождественский проспект. Признал, что без трамваев он стал намного шире. Только неизвестно, рады ли жители, что теперь в городе из общественного транспорта только автобусы да такси.