Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

– Не мо́гу пустить, – выдавил из себя поручик.

– Понимаю, – на удивление легко согласился лётчик. – А ты и не пускай. Ты нас отведи куда надо. А надо нам вот туда, – кивнул он за исписанный мелом и трафаретами бок товарного вагона, как раз, вздрогнувший от недалёкого взрыва.

– Но пане…

– Я разве предложил? – нехорошо улыбнулся Кирилл, заметив нерешительность в глазах улана.

Кабинетные разговоры.

Петроград. Дворцовая площадь. МИД. Кабинет А. И. Иванова

– Все вроде получается нормально, – доложил Глеб Михайлович Садовский. – Первый пакет документации в Николаеве уже получен, второй – одновременно с «флейтой», как вы изволили выразиться, – через неделю отправится туда же.

– Да, хорошо, – кивнул Алексей Иванович, не отрываясь от разведсводки, присланной с юга ротмистром.

– Надеюсь, режим секретности будет соблюдён? – поинтересовался Венцель. – А то меня не оставляет впечатление, что германцы как-то слишком информированы о наших новинках.

– Не надо преувеличивать их успехи. По крайней мере в военно-промышленном шпионаже, – обиженно буркнул капитан 1-го ранга.

– И приуменьшать – тоже, – не поднимая головы от бумаг, отозвался статский советник.

Глеб Михайлович попытался успокоить.

– Если, не приведи господи, на судостроительном шпики как-то доберутся до чертежей аппарата, наружной части, то всё равно понять никто и ничего не сможет. Какие-то переключатели, токосъемники, реле – мало ли, для чего это всё предназначено. А чертежей задающего вала в природе не существует.

– Как же его делают-то? – поднял брови Иван Артурович.

Садовский на пару секунд замялся.

Статский советник поднял голову, встретился взглядом с капитаном 1-го ранга и чуть заметно кивнул.

– Нет, я не настаиваю, – быстро сказал Иван Венцель. – Да что там, простите глупое любопытство. Но я вообще-то присутствовал при той беседе, когда Глеб Михайлович приводил сюда изобретателя, Каретникова.

– На вас правило разделения информации не распространяется, – благожелательно сказал статский советник. – Более того, я хотел бы вашего участия в организации некоторых текущих дел по поводу этой «флейты». Ваши связи в жандармском управлении как раз кстати. Глеб Михайлович вас полностью введёт в курс дела. Мне, кстати, тоже интересно: как там Никандр, кажется, – болезнь не прогрессирует?

– Никанор, – деликатно поправил Иван Артурович.

– Так что там? – кивком поблагодарив штабс-капитана, переспросил Алексей Иванович.

Вот тут-то и оказалось, что Садовский, настояв при помощи бывших соучеников и сослуживцев и в военно-техническом комитете, и в Главном управлении на срочной поддержке изготовления и установки на достраиваемый линкор «аппарата Каретникова», о такой прозе, как состояние здоровья, тем паче бытовые условия братьев-изобретателей, и слыхом не слыхал.

Методика старшего командира: реши главные проблемы, отдай приказы – а о конкретике исполнения должны позаботиться лейтенанты, мичманы, баталёры и иже с ними.

– Проверю и доложу, – пообещал каперанг.

Затем вполголоса рассказал штабс-капитану Венцелю, что господин изобретатель прибудет в Николаев самолично, для настройки аппарата и обучения артиллерийских офицеров, – но это позже, непосредственно перед сдаточными испытаниями.

– А если окажется, что с этой вашей «наружной частью аппарата» в Николаеве напортачили – кто, как и когда исправлять будет? – спросил Иван Артурович.

– Что это за слово – «напортачили»? – вскинулся Садовский. – Странный жаргон у вас, господин штабс-капитан.

– Прошу прощения. Действительно, площадной жаргон. Очень уж зарекомендовали в народе себя портачи, ремесленники то есть, качеством продукции.

– Не забывайте, речь идёт о военном заказе! – не унимался Садовский. – И не ваши «портачи» работают, а казённого завода мастера!

– Да-да, – отозвался статский советник и продолжил с не сразу понятной интонацией, но подняв со стола листок разведсводки, составленной ротмистром Буровским по сообщениям причерноморской агентуры: – Вот, после обстрела Эргели и Зунгулдака турки подобрали 57 неразорвавшихся снарядов калибра 305. Наших снарядов, – уточнил он, хотя в этом уточнении не было никакой необходимости: кто, как не наши линкоры, могли палить из двенадцатидюймовок по гаваням Угольного района Турции.

Наверное, с четверть часа в кабинете главы разведслужбы двое ближайших помощников статского советника наперебой вспоминали случаи аварийного отказа и поломок военной техники, корабельного оборудования и собственно оружия. И продлись этот разговор ещё хоть на четверть часа – наверняка бы пришли к выводу о снижении качества выпущенного в военные месяцы, а быть может, и о саботаже.

Но Алексей Иванович заговорил сам – и спорщики замолчали.

– Саботаж или попросту неумелость – это второе. Не только у нас, кстати: у германцев поменьше, но тоже проблемы, а у австрийцев, сами знаете, как бы не похуже нашего. Я о другом… Вот эта «флейта»… По случаю же за неё взялись, а что вообще заниматься таким не наша забота – так и говорить нечего. А сколько «флейт», «фисгармоний», «роялей» и бог знает чего ещё, закопаны в бумагах и, похоже, счастливого случая и не дождутся? Верю я, что этот «аппарат Каретникова» чуточку поможет в этой нашей дурной игре в прятки-догонялки, которая уж полгода как происходит на море. А если бы все «инструменты оркестра» заиграли – как бы тогда?

Вопрос был явно риторический.

Но штабс-капитан, у которого порывы горячности и увлечения теориями удачно перемежались трезвыми рассуждениями, всё же ответил.

– Ни один, ни десяток «оркестров» на тысяче верст фронтов, да на трёх морях, слышны не будут. Если б сотни, тысячи, а так… Дали б нам хоть пару лет передышки – встряхнуться да перевооружиться как следует, – вот тогда…

ГЛАВА 15. МЕСТО ВСТРЕЧИ ВООБРАЗИТЬ НЕЛЬЗЯ…

Близ железнодорожного узла Обертау

– Тут моя знакомая живёт, из железнодорожных, – натянула Марта вожжи возле бревенчатого домишка, приткнувшегося к колеям, убегающим на восток. Домик стоял на отшибе даже от околиц Обертау, как форпост железнодорожного узла. Первый теперь за линией фронта, последний на оккупированной территории, – сегодня по крайней мере, а как там дальше? Загадывать не приходилось. И в зимнее затишье мало кто мог сказать уверенно, где вразброс стоят наши части, куда тихой сапой просачиваются немцы…

– Она стрелочница, – продолжила Марта, раздельно выговаривая неслышный стык согласных. – Сыны её – кочегары оба, муж – путевой обходчик, а дед их водовоз, воду возит на водонапорную башню отсюда вот, – она махнула плетёной рукоятью кнута на серо-зелёную, колко ощетинившуюся стену осоки с изрядной брешью просеки. – Тут вам хорошо спрятаться будет. Есть куда уходить, если что… – добавила «весёлая вдова», должно быть, имея в виду, что зарослей осоки на пологом берегу реки, расходившейся тут с железной дорогой в разные стороны, хватило бы и на целый полк со всем обозом.

Коляска подкатила к полуоткрытым от перекоса ветхим воротам:

– Рита! – звучно, грудным голосом, позвала Марта, приподнявшись на козлах.

Она крикнула ещё несколько раз, пока, не дождавшись ответа, Вадим не выскочил из экипажа, не взялся за дощатое полотно, которое, впрочем, не поддалось даже, когда вздулись жилы на его побагровевшей шее.

Арина бросилась помогать, ворча:

– Потом полчаса будешь мошек в глазах разгонять.

Со скрежетом ворот появилась наконец и хозяйка с качалкой для теста в руке и с соответственной решимостью на лице, немало напугавшей Арину.

Она загородила собой Вадима, увлечённого борьбой с заржавелыми воротными петлями:

– Мы только…

Мельком глянув на незваных гостей, сухопарая воительница в домотканой рубахе навыпуск машинально сунула перепачканную мукой качалку в руки Арине, свои руки оттёрла о тощий зад.

Кажется, не надрывный скрежет старых ворот выманил её из дому.

– Здравствуй, Марта. Не узнала. Рут сказал никому не открывать без него, – как-то рассеянно объяснилась она с приятельницей и, подобрав домашние юбки разом с подолом выпростанной рубахи, торопливо выскочила на рыжую гравийную насыпь колеи.

– Господи, что будет? – донёсся её тревожный голос. – Откуда они тут? Сейчас?

Иванов (первый) также перевёл взгляд на горизонт, очерчивающий, надо полагать, теперь и линию фронта. Над ним, разрастаясь бурым пятном, как от машинного масла, безошибочно угадывался дым. Дым паровозной трубы.

– Но Рут говорил, что начальник станции успел позвонить в Гробин, – растерянно и словно оправдываясь, протянула жена обходчика. – Зачем же они Порфирия послали?

– Пэ… Порфирия? – переспросил Вадим.

– Его «Кукушка». «Коломенский усиленный», маневровый.

Женщина обернулась с недоумённой гримасой на лице, перевела взгляд с одного на другого, будто ища ответа у этих гонцов «конца света», и пожала костлявыми плечами:

– И куда ему, скажите, пути перевести?

– Хоть бы в тупик не отправила! – машинист натужно, как деревянную пробку из винной бутылки, выдернул самоё себя из маленького окошка кабины. Схватился было за кран гудка, но передумал – «ни к чему до времени привлекать внимание», – и просто перевёл рычаг управления на малый ход.

Клубы пара на секунду затопили кургузое рыло паровоза. Зашипели, сбрасывая давление, клапана цилиндров. Невесть откуда взявшаяся кудлатая Жучка увязалась за «толкачом» размашистым, не по породе, галопом и отчего-то молча, будто посвящённая в конспиративность операции, взялась провести «диверсантов» куда следует.

Именно – к потемневшему бревенчатому домишку стрелочника.

Машинист Порфирий Анисимович вышел на крохотную площадку перед кабиной, грузно навалился на поручни, заглядывая вперёд паровоза. Из-за его невысокой, но вполне себе внушительной тушки, обеими руками держа непокорную шляпку, выглянула и Кира.

Только что она пережила первое впечатление – увидав бурые черепичные крыши, зелёный окисел кровли костёла, невзрачную башенку ратуши…

Всё как на копеечной открытке провинциального самомнения, – в иной раз и в окно вагона не глянула бы, – но теперь, когда это не безымянный, убегающий в беспамятство городишко, а чуть ли не главный параграф судьбы… по крайней мере сегодня. Теперь, увидев его, она испытала то, что недавно поэтически называла катарсис. Теперь же просто дрожь, из-за которой не слушались ни руки, ни ноги. Ведь тут…

– Они тут! Боже, как здорово! Повезло же как! – дрожь мигом пропала, пропала и шляпка-таблетка, как только девушка всплеснула руками.

Нетерпеливо егозя, подскакивая и с детской беспардонностью опираясь при этом на покатые плечи примерного семьянина, она заставила бедного Порфирия Анисимовича даже покраснеть, даже сквозь загар и рыжесть машинного масла:

– Да в чём же вам повезло, барышня? – со вздохом закатил он глаза. – Это ж только домик обходчика. Тут на отшибе германца и нет ещё, не дошёл или, напротив, прошёл уже. А до станции с вашим составом… – он обернулся, и, обнаружив, что без шляпки у диковинной «персиянки» пропал и последний намёк на «нормальность» – волос-то, прости господи, с гулькин… и не хвост даже. Так, чубчик гимназический.

– А до станции ещё больше версты… – облизнув пересохшие губы, закончил, наконец, машинист. – И всё под немцем уже. Это уж как пить дать…

– Зато они. Они здесь! – кажется, вовсе не обратив на его слова никакого внимания, всё егозила странная девица. – Да вы останавливайте, тормозите уже!

– Да кто? Кто здесь-то? – насторожился машинист, отмахивая ладонью вихрь пара, будто он мешал рассмотреть…

Пароконную коляску, из-за поднятого кожаного верха которой высунулось бледное настороженное личико, обрамлённое растрёпанными светлыми локонами, – совершенно Кире незнакомое. На козлах коляски сидела какая-то молодица из местных, судя по шали в шотландскую клетку и кружевному чепцу, из-под которого также золотистым вихрем выбились волосы – точно на сеновале ночевали обе, и…

«И обе красивые», – отчего-то кольнуло в груди, немного, но всё же мешая той радости, что её наполнила, когда Кира разглядела…

Первым – брата Вадима, вышедшего из-за перекошенной створки ворот и идущего к насыпи неуверенно, но точно заворожённого надеждой, а потом и…

Нет, всё никак ей не удавалось разглядеть брата Кирилла, но это, понятное дело, потому, что, тормозя, паровоз стравил пар из котла, затопивший всё, что ближе. Но вот и он откатился назад, обнажая насыпь.

На которой одна только бабёнка стояла в домотканой рубахе, озадаченно скребя в тёмных с проседью, неряшливо скрученных волосах.

– А где Кирилл? – негромко, как сдержав саму себя, вернее, сдержав крик, спросила Кира.

Политическая хроника

Морской министр Великобритании У. Черчилль утвердил план, который предусматривал последовательное уничтожение турецких береговых батарей и фортов огнём корабельной артиллерии, очищение пролива от мин и прорыв англо-французского флота в Мраморное море, для захвата Константинополя. Начало операции назначено на 19 февраля 1915 года.

…Кирилл, почёсывая суточную щетинку на щеке, с незаинтересованным видом ожидал окончания разговора польского улана-поручика и немецкого оберст-лейтенанта, раздражённо вышагивающего вдоль наспех сооружённой баррикады из мешков с углем.

И устройство баррикады из малопригодного материала тоже раздражало герра оберст-лейтенанта до крайности:

– Ещё бы бочки с керосином натаскали! – в который раз выбивал он угольную пыль из оливково-серебристого сукна шинели.

Каждая пуля, попав в баррикаду, выбивала длинную струйку чёрной тонкой пыли. А после попадания русской трёхдюймовки уголь и вовсе алел и дымился, как в топке печи.

– Что вам здесь понадобилось, герр поручик? Что, у вас своих дел нет там? – немец неопределённо мотнул острым подбородком через плечо назад, где только теперь увидел нестройную толпу в куцых кавалерийских шинелях.

И почему-то преисполненную такого воинственного энтузиазма, какого давно уже нет у его подчинённых, с досадой признался себе лейтенант: винтовки у всех «In die Balance!», рожи напряжённые – как будто им вот-вот «Fouer!» скомандуют.

«Чёрт разберёт этих поляков. То их в поле не выгонишь, то рвутся в бой, словно им взаправду собственное королевство вернули…»

– Нашли уже этих, которые разбежались? – спросил оберст-лейтенант.

– В каком-то смысле, – странно ответил поручик, глядя куда-то вбок.

– Это ж в каком? – уставился на него немец, пытаясь поймать взгляд. – Мне так ваш «смысл» неизвестен совершенно.

– Они тут, – не сразу и словно нехотя произнёс поляк.

Оберст-лейтенант машинально обернулся, поймав себя на лёгкой судороге в спине. Беспричинной и безотчётной. Точно, и в самом деле, обдало вдруг со спины ветром, под самую шинель, до костей.

Никогда он особенно и не присматривался к тем полякам, но тут вдруг с первого взгляда, ну, может и не с первого, а как только заметил – спросил себя: «Что это у них всех штаны разносортные?»

Виданное ли дело, – в армии, где за портки комплекта «№ 4», надетые в выходной день вне строя вместо воскресных строевых «№ 5», можно и на гауптвахту угодить. И вдруг такое ассорти?..

Ответа он так и не дождался. Вернее, – не расслышал. Но то, что ответ этот был – понял.

Чуть погодя. После того как тупая боль в груди опрокинула его на эти проклятые вонючие угольные мешки, и уже лёжа на них, – увидел.

Вот он, ответ, – в разодранных ртах этих странных «уланов», скачущих прямо через него, через голову…

«Но, кажется, не в атаку…» – последнее, о чём успел подумать оберст-лейтенант, прежде чем этот чёртов уголь засыпал ему даже глаза…

Встреча.

Железнодорожный узел Обертау

– Что это у них там творится? – артиллерии поручик с незатейливой фамилией Сидоренко всматривался в смотровое окошечко бронещитка путиловской полевой трёхдюймовки.

Затем, уступив окошко наводчику, он рискованно высунулся поверх откидного верха щитка. Как ни странно, в зелёную сталь брони не щёлкнуло ни единой пули.

Там, на той стороне густой рельсовой чересполосицы, и впрямь, происходило что-то непонятное.

Стрельба, прежде ведшаяся вполне себе «дежурно» – сначала застучат наперегонки два-три «бергмана», бахнет немецкая полковая пушка, полетят рубчатые шары «Kugelhandgranate», – вдруг прекратилась. Затем там вдруг вспыхнула короткая, но ожесточённая перестрелка. И как будто даже не имевшая отношения ни к его, поручика, расчёту, ни к караулу 55-го спецсостава, ни даже к упрямцам-жандармам их железнодорожного департамента, не пожелавшим разбежаться с прочими своими собратьями.

Особенно наводилась такая мысль криками там, за баррикадой угольных мешков и деревянных ящиков с малопонятным тряпьём.

«С чего бы им там разораться? Ладно, если в атаку идти – есть повод».

А так… Ан нет. Кажется, пошли. Но опять-таки странно как-то. Вроде как вопреки. Вон из-за баррикады вылетела спиной вперёд серая фигурка и покатилась по выжженной траве кожаная кайзеровская каска с пикой в сером чехле. Взмахнул кто-то руками, упал. И, снося на пути баррикадный хлам, буквально в один узкий проход, на путевую межу ринулись немцы, каких они раньше не видели.

«Какие горячие парни, однако… – невольно поёжился поручик Сидоренко. – Даже своим морды понабивали, кто идти не хотел! И главное…»

Никакой тебе обычной немецкой педантичности с разворотом в стрелковую цепь по фельдфебельскому свистку. Никакого тебе: «Айн, цвай, драй…» – ритма.

– Заряжай! – сам себе скомандовал Сидоренко.

А больше ведь и некому уже скомандовать. Весь его расчёт лежит уже, кто на чёрном краю воронки, кто у сошников лафета. Остался только парнишка-наводчик – подарок судьбы, бог весть откуда взялся – и расспросить некогда было, сказал: «Умею!» И впрямь сумел.

Сидоренко схватил из разбитого ящика снаряд, кинул в казёнку, выглянул снова в окошко.

Валят, что горох из прохудившегося куля. Срывают на ходу шинели.

– Наводи… – уступил место вихрастому своему наводчику.

Тот умел бить прямой наводкой, не заглядывая в дуло, чуть ли не на ощупь. Но сейчас отчего-то не бил.

Поручик обернулся.

В пухлых губах паренька улыбка блуждала самая идиотская.

Поручик даже опешил:

– Ты чего? Стреляй давай.

– Не надо стрелять, – покачал ушастой головешкой паренёк. – Там мой брат.

Мемуар:

Фельдмаршал лорд Гораций Герберт Китченер, военный министр Великобритании:

«Если флот прорвется, Константинополь падёт сам, а вы одержите победу… не в сражении, а в войне».

(Напутственное слово генералу Гамильтону)

ГЛАВА 16. И ОПЯТЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ УЗЕЛ ОБЕРТАУ

Вадим

Что бы там ни имел в виду доктор Бурденко, настаивая: «И покой, милостивый государь, совершенный покой!» – но явно не то, чтобы, намертво вцепившись в поручни, хоть и с умиротворённой гримасой, пациент его мчался на носу паровоза. Стоял прямо под клёпаной крышкой с цифирью, точно резная фигура под бушпритом галеона, утопая то и дело в дыму и пару.

Арина, оставшаяся в двери кабины, просто извелась вся, выглядывая:

«Как он там?..»

Но всё, что она могла сделать, – заранее туго забинтовать оперированную голову Вадима и настоять, чтобы не «лихачил»: вынул, как все пехотные, металлический ободок из фуражки, чтобы опали, обвисли поля – так уж точно не слетит, а главное – не будет рвать ремешок на ветру и «ломать» голову.

В кабине оставались ещё Порфирий с Кузьмой – как без них?

Кира же, оправдывая репутацию «барышни нервической», всё время до того страшно горячившаяся, вдруг впала в ступор, уставившись огромными чайными глазами прямо перед собой. О чём думала?

Марта, в этот раз понятливо, не порывалась даже забраться в «Кукушку» и ехать со внезапной компанией – и некуда, да и без того наверняка заслужила розыск своей персоны полевой жандармерией немцев.

До «узловой», Обертау, было совсем недалёко, но Порфирий предпочёл разогнаться – и от его «предпочтений» спина у Кузьмы была уже разрисована угольными бороздками пота. Так что ему уже и всё равно было, что там творится за пределами ревущей топки, и чем всё закончится.

А разницы – там и тут – было немного.

Чем ближе к станции, тем больше там было от «топки», от «адовой», – по крайней мере именно так и казалось старому машинисту Порфирию. Но некогда было не то, что испугаться, но даже подумать: «И кой чёрт меня утянул в эту адову топку?»

Упомянутая «нечистая сила», словно исполнив свой «чёртов» долг по совращению Порфирия, вдруг угомонилась, даже смотрела не туда, куда все, а на порыжелый ото ржи циферблат манометра, – будто соображала в нём чего?

А там же, куда смотрели все…

Уже окончились заборы, пронеслись по сторонам крайние мещанские дома в один-два этажа под красной черепицей, красным кирпичом размазались конторы и склады. Вот и первый немецкий часовой недоумённо нахмурился под кожаной каской с пикой; потянул было ремень «маузера» с плеча, да передумал: «Не моего ума дело».

Чуть далее – офицер, беззвучно орущий на команду железнодорожных сапёров; он так и остался с открытым ртом.

Но вот уже третий – юный фенрих – оказался сообразительней прочих, замахал стеком на свой взвод, и дула винтовок проворно уставились навстречу паровозу, идущему «не оттуда». Однако и он не поверил глазам своим, побежал с кем-то советоваться.

И в результате выигранных этим совещанием секунд «Кукушка» уже пересекла ажурную тень водокачки, уже впереди показались пороховые дымы – сизым облаком, явно отличные от чёрно-бурых дымов пожарища.

Железное эхо колёс загрохотало под навесом складского дебаркадера, когда Вадим, чувствуя себя на носу паровоза, словно на эшафоте за миг до казни, вновь открыл глаза, на секунду прикрытые от усталости.

Открыл – и увидел:

Впереди, лихорадочно суетясь, серые фигурки стаскивали к рельсам пропитанные креозотом рыжие шпалы. Вот-вот и перекроют путь…

Иванов (первый) сбросил своё секундное оцепенение и выдернул из карманов чёрной флотской шинели свой куцый «командирский» наган и трофейный увесистый «люгер»…

Странное дело: он уже после операции пробовал стрелять и убедился: острота зрения резко изменилась. Почему – неясно: то ли контузия, от которой иной раз и вовсе слепли, так распорядилась, то ли операция что-то наладила. Как бы там ни было, он хоть и раньше не жаловался на зрение, но теперь в глазах будто кто резкость навёл. На спор стал сшибать спичечный коробок с полста шагов…

Выстрелы пистолетов были едва слышны за лязгом, стуком и шипением паровоза, но результаты оказались вполне очевидны: шпалы для заграждения так и не подоспели. Зато среди их бурой свалки теперь торчали короткие егерские сапоги.

Тем не менее «Кукушка», стравив пар, почти остановилась.

Перекрестился Кузьма, спрыгнул на гравий и рысью бросился вперёд паровоза. На миг запнулся, обернулся к лейтенанту с молитвой в глазах.

Вадим, по-прежнему стоя на узкой железной площадке на носу паровоза, успокоительно ему кивнул и даже поощрительно махнул «люгером», мол, вперёд, прикрою!

Кузьма бросился к «кувалде» – рычагу стрелочного перевода.

Пуля, сверкнув искрами, чиркнула у лейтенантского погона Вадима по крышке котла. Вадим, почти не глядя, пальнул через плечо…

Политическая хроника

3 марта 1915 года британский посол Дж. Бьюкенен сообщил Николаю II о готовности союзников произвести высадку десанта на полуостров Галлиполи и о решительном согласии Греции направить туда свои три дивизии, в тыл группировке турецких войск, обороняющих полуостров. В дальнейшем эти войска, возглавляемые царём Константином, разовьют наступление на Константинополь и захватят европейскую часть столицы Османской империи.

Николай II в ответ на это заявил, что ни при каких обстоятельствах не хочет видеть греческих солдат в Константинополе. А королю Константину там вообще нечего появляться.

Когда эта новость достигла Афин, правительство Венизелоса, приверженца сближения с Антантой, пало, и 7 марта было сменено новым, с прогерманскими взглядами.

Греция вступила в долгую полосу политической нестабильности, во время которой происходили и частые смены правительств, и фактическое двоевластие, и два изгнания короля Константина I, и его отречение от престола в пользу своего старшего сына.

Железнодорожный узел Обертау.

У последних защитников

…Ещё один из немногих неразбежавшихся железнодорожников с алыми погонами на гимнастёрке скатился со штабеля брёвен, – не затих, завозился, маниакально подзывая кого-то, наверное, матушку, – и это вряд ли к лучшему.

Щепа веером полетела с верхушки штабеля, сбритая пулемётной очередью…

Ополчение, оказавшееся волею случая в подчинении майора Мудрова, таяло прямо на глазах. Их и было-то:

Солдаты-железнодорожники, которых и по штату была полурота – осталось чуть.

От сводного полка, что на том конце станции ждал по теплушкам отправки на переформирование – кто «не тудой» побежал, да остался, – наберется штыков этак с полста.

Его матросов из сопроводительного караула – с взвод.

Ремонтная команда какого-то артиллерийского полка при двух с половиной полевых пушках. То есть две успели отремонтировать – и одна из них экономно погромыхивает до сих пор, а другую уже гранатами засыпали немецкие гренадеры. Третью, без прицела, бросили.

Да вот нежданная прибыль – конвой жандармского управления частью вернулся, – вдруг да ещё и с боем? Это при том, что сами арестанты армейской контрразведки все тут. Кто жив ещё.

Ну и, конечно, пассажиров в мундирах с десяток, – тех, кому мундир остаться велел, не глядя на погоны нестроевых военных чиновников или нашивки ранения…

Если подумать, то «свезло» им с мундиром, как чуть ранее ему самому – Мудрову. Будто он, мундир его, сам решил нюхнуть-таки пороху. Сколько ж можно учебным стрельбищем довольствоваться. И вот теперь…

В который раз порхнули во все стороны подпалённые вороны головешек о дымных хвостах – траншейная немецкая пушечка с дубовым их немецким педантизмом грызла уже пылающий товарный состав. Но всё-таки вылетел из дыры вагона и унтер – бородач с «Георгием».

«Жалко… – майор прочистил от грохота ухо мизинцем в перчатке. – Полезнейший был дезертир, заматеревший и в наступлениях, и в отступлениях. И, кстати, что это немец опять разрезвился?..» – прервал Савва Мудров сам себя.

Похоже, снова атака. Пулемётные очереди слились. Винтовочные сбились заполошным гвалтом.

Майор, взведя курок штатного нагана, решительно зашагал по скрипучему гравию вдоль своего – непомерного, как для имевшихся сил, – фронта, но запнулся, попятился, зло морща бледную по-штабному физиономию:

«Этак до возвращения наших и не продержимся…»

Навстречу как бежал с парой громоздких фугасных гранат полусогнутый, так и зарылся в рыже-масляный гравий ещё один из его подчинённых, причём подчинённый не по несчастному случаю, а по команде – старший минёр в чёрном матросском бушлате. Чуток не добежал до груды сосновых брёвен в красной коросте…

«Это я правильно сделал, что не стал оборонять эшелон под его же колёсами», – в который раз похвалил сам себя майор в нервном испуге-восторге первого боя. – Выдвинул оборону вперёд, к составу, удачно гружённому фортификационным материалом, проще сказать, брёвнами и щитами для блиндирования»…

Хоть теперь и ясно уже, что германское командование странным образом знает, что это за эшелон прячется позади брёвен и щитов. Чего ради упёрлись тут русские. Вон пушечка их лупит исключительно в вагоны на первых путях, загораживающие ей сектор обстрела. Даже в штабеля и россыпи брёвен палить не рискуют – а значит, понимают, что, не дай бог, свистнет мелкокалиберный снаряд в дощатый бок позади их с трафаретом: «7 Ос», и…

Не то что станции – городка не останется.

«Так что, может, и стоит отступить под самые колёса “седьмого особого”?.. – запоздало засомневался Мудров в своей тактической смётке. – Бросить к чёрту случайное счастье – полевую трёхдюймовку, которая после починки в городских мастерских так и не поспела на погрузку вместе со своей приёмной командой? У них, поди ж ты, и снарядов нет уже…»

Это вполне можно было проверить голосом, пушка-то правее была всего метров на сто – надёжно прикрывала фланг пробоем между составами, но майор по привычке взялся свободной рукой за массивный морской бинокль и увидел:

Странная эта злосчастная трёхдюймовка! Прислугу её перебили почти сразу, один только поручик остался. Так тут же среди арестантов нашёлся мальчишка-артиллерист, наводчик от Бога, которого, похоже, и не арестовали даже, а за ухо назад повели с фронта, и причём не к мамке под подол, а на курсы гардемарин, которые он не окончил и откуда на фронт бежал.

Теперь к той же пушке ещё и лётчик приписался, Бог весть с каких небес свалившийся. И очень кстати, кстати свалившийся, – прямо манна небесная.

– Но какая-то не очень сытная, – вздохнул майор Мудров. – Ни людьми, ни боеприпасом…

«Нет, долго не протянем, – мысль эта пришла ему в голову, как ни странно, уже после того, как майор отстрелял весь барабан револьвера и, казалось, сам лично отогнал мешковатые серые фигурки обратно за обрушенный угол грузовой конторы. И снова как-то тоскливо подумалось: – Посоветоваться бы с кем?»

Надо бы посоветоваться – что дальше делать-то? Патроны на исходе. Гранаты давно уже немцы «подносят» смельчаку из конвоя – Храпову.

Но посоветоваться и, положа руку на сердце, тем самым разделить ответственность, было не с кем. Вместе с неожиданной подмогой прибыл один только офицер – и тот сведущий в «делах земных» ещё меньше его, майора.

Лейтенант Императорского военно-воздушного флота прорвал осаду с ещё более разношёрстной ватагой жандармского конвоя.

Сам же Савва Мудров только по форме – чёрному мундиру с портупеей да галифе, – казался пехотой. Ибо майор был майор корпуса морской артиллерии, да ещё буквально перед войной вышедший в отставку «с мундиром». На чём, собственно, и «попался»…

– Всё равно, Савва Ильич, днями получите назначение, – озабоченно бормотал контр-адмирал Аджаров. – Какая нынче отставка? Для проформы домой съездите, чтоб канцелярию зря не мучить переписью бумаг, и снова милости просим на действительную. А раз уж всё одно вам на запад… – неопределённо махнул он серебряной оправкой пенсне. Тут у нас, где-то под Гробиным, в железнодорожной бестолковщине эшелон застрял. Воистину золотой эшелон, скажу я вам. Называется «7-Особый». Им из Либавы, в предчувствии её оккупации немцами, вывезли запасный арсенал боеприпаса головного калибра. Целый эшелон в семь вагонов выстрелов от 125 до 305 мм. Само по себе – кладезь накануне неизбежной драки за Балтику. А учитывая, что выпотрошить русский шёлковый патрон в немецкую латунную гильзу особого труда не представляет… паче при одинаковом калибре «Канэ»…

Майор Мудров понимающе покачал головой.

– А вы у нас как раз по артиллеристскому боезапасу, Савва Ильич. Караул мы вам свой дадим, из минёров береговой охраны, для понимания. Смените, вот приказ, кто бы там ни был из железнодорожников – жандармы, армейцы, – всех в шею, и протолкайте вы его, эшелон, Христа ради, в Питер…