Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

– «Императрица Мария».

Алексей Иванович повторил, но уже с категорической интонацией:

– «Императрица Мария».

ГЛАВА 14. ПО ПУТИ НА ОБЕРТАУ

– Как это там, у классиков? – недовольно пробормотал Кирилл, локтем пододвигая Марту с козел. – Когда обложат?

– Сцилла и Харибда, – со справочной машинальностью ответила Арина, занятая куда больше другим вопросом. – Ой, а куда ж нам теперь?

Вадим молча потянулся к днищу коляски, где позвякивала сталью груда трофейных винтовок.

Впереди первоначальное удивление «пионеров» на глазах сменялось деятельной заботой. Вот, один уже вытер ладони о некогда белые тиковые штаны на седалище и схватился за ложе укороченного карабина. Другой и вовсе уже ловил их экипаж в прорезь прицела. Как водится, унтер класса «с портупеей» первым делом сменил рабочую бескозырку на воинственный шлем с пикой. При этом в белых «казарменных» штанах он изрядно напоминал паникёра, застигнутого в исподнем, – но уже командовал отрывистым лаем.

Высунувшись из коляски с цевьём немецкой винтовки в руке, Вадим глянул назад.

Позади беглецов собрат унтера, но теперь класса «без портупеи», с ефрейторской привычкой подгонял таким же гавканьем отстающего – мокрого как мышь багрового толстячка. И кучка преследователей с взводной выучкой рассыпалась в стрелковую цепь. Правда, стрелки из разоружённых «пионеров» были неказисты, с одними только штык-ножами в полсабли, да нештатными «дрейзе» кое у кого.

И тем не менее и впрямь, «между Сциллой и Харибдой», или по-простому, между молотом и наковальней.

Это, должно быть, и кони поняли, вернее, почувствовали по растерянно ослабшей хватке вожжей. С надеждой, что война это всё-таки не совсем их дело («городских», по-деревенски, пижонов), – каурые, опустив головы, принялись выискивать в зимнем сухостое зелёный подшерсток весны, но вместо того нашли…

Испуганно всхрапнув, коренник отпрянул, толкнув назад и коляску. Кирилл упал на кожаную подушечку козел. Вадим ухватился за лакированное крыло.

Невысокий пожилой солдат с табачными усами и в папахе схватил коренника под уздцы:

– Какой красавец, картинка, ай! Ну что ты, казанок? Что, испугался?

Как будто и не между Сциллой и Харибдой, будто нет ни «молота», ни «наковальни», – немцев. Ни спереди, ни сзади нет. Не лязгают затворы «маузеров», не звенят брошенные ломы и кувалды. Гладит солдат морду такого же, как сам, малорослого да мосластого «казанка» – значит, коня татарского роду-племени, – и бормочет с крестьянским умилением:

– Что ты, что? Привык, чтоб только лакей за узду хватал? Ай, какой гоголь-моголь. Господин ротмистр!..

Из высокого сухостоя с куда меньшей беззаботностью, но с опасливой оглядкой на мост с немцами, возникла сутуловатая фигура, торопливо натягивая фуражку с кругляшом офицерской кокарды.

Немецкие сапёры, заметив такое пополнение, сколь внезапное, столь и существенное, всполошились. Выстрелов ещё не последовало, но настойчивый оклик:

– Хальт! – уже донесло с речным эхом. – Вер ист даст?![5]5
  Кто это?! (нем.).


[Закрыть]

Вадим потянул из коляски Арину. Кирилл столкнул с козел Марту. Пригнулся назад к венчикам сухостоя и восставший было офицер.

Вот только солдат в папахе, как говорится, и ухом не повёл, разглядывая седоков с радостным удивлением, не меньшим, чем поначалу каурого «казанка».

– Тут полный тарантас барышень и… господ офицеров, – после раздумчивой паузы досказал он и только теперь, да и то неуверенно, козырнул горсточкой: – Здравия желаю.

Козырнул и возникший перед коляской пехотный капитан в двубортной «палатке» с капюшоном:

– Виленского железнодорожного управления конвойная рота. Капитан Удальцов, – браво представился юношески-нескладный офицер.

Впрочем, тут же отступая в рыжую поросль, назад, куда и позвал:

– Что вы, господа, головы подставляете как в тире. Тут вот низина. Даже экипаж ваш поместится. Храпов, проведи!

Переглянувшись с братом, Кирилл отобрал у пожилого солдата – надо понимать, Храпова, – уздцы.

Тот вздохнул с сожалением, однако на немой вопрос лейтенанта: «Куда вести?» – тут же выказал под табачно-жёлтыми усами щербатую улыбку:

– Милсти просим, ваше высокородие!

«Казанок» потянулся за мужиком с предательской доверчивостью.

В заросшей низинке топталось и отсиживалось ещё не меньше дюжины бойцов. И все как-то подозрительно разнообразны на вид. Кто в пехотной фуражке почти без полей щурится, кто дымит трубочкой из капюшона кашне, и только раз выглянула позади папах мерлушковая «драгунка» с медным двуглавым орлом и номером – как положено.

– Жандармы? – недоверчиво повёл порванной бровью Кирилл – других военного образца управлений на железной дороге пока не водилось, только жандармского корпуса.

А поводов усомниться в принадлежности к «мундирам голубым» этой вот шатии – хоть отбавляй: ни тебе голубых петлиц, ни околышей, ни аксельбантов, которыми даже жандармские унтера щеголяют. Разве что кавалеристская шашка на боку у офицера – по жандармскому чину, по кавалеристскому обмундированию, то есть. Так ведь сам – будто галифе пропил: «царица полей» в портках в сапоги?

– Да, Господь с вами! – прояснил сомнения Ивановых капитан. – Какие к свиньям жандармы! Жандарм у меня тут один и тот младший вахмистр. А мои все инвалиды, из выздоравливающих, прикомандированные на конвой к железнодорожному жандармскому управлению с тем только удовольствием-довольствием, что не на фронт.

Убедившись, что ни тот ни другой офицеры не выше его званием, да и не его вовсе ведомства, молодой капитан уже ничуть не смущался. В «амикошонство», помянув свиней, не впал, но жаловался вполне панибратски:

– В контрразведке ж нижних чинов не водится. Арестованных и до суда довезти некому, как и в жандармском корпусе, впрочем. Но жандармов хоть боятся. Потребовали отрядить – отрядили им «на тебе, Боже…» Так что, тут ни одного добровольца, включая меня.

«И ты тоже “На тебе, Боже”…» – отметил про себя Кирилл, ненавязчиво оглядев вояк: у кого рука до сих пор на перевязи, у другого на месте правого глаза уже бандитской лихости нашлёпка.

Впрочем, нелестная характеристика жаловавшегося капитана была у него несколько иного свойства, не касаемо боевых увечий, скорее наоборот – молодой или моложавый капитан казался холёным, несмотря на вселенскую усталость в глазах и тоску:

– А где ж ваши арестанты? – обернулся Кирилл кругом.

Помявшись немного, вернее, глянув на одного и другого лейтенанта испытующе, капитан Удальцов ответил вдруг со спокойствием почти развязным. Заметно наигранным.

– Да, там и остались. В вагонах. А что, что им немец сделает? – тут же раздражённо добавил он, напрасно придавая своим словам вид уверенности. – Для них оно и к лучшему, может быть. Для них, может, немцы большей милостью выйдут, чем военно-полевой суд. А то, знаете, сегодня ты за шиворот в суд волочишь, завтра тебя. Я там всяких историй наслушался. Хватают без разбору, а по всему и нам – грех на душу.

– Это точно, – холодно процедил Кирилл.

Уверенности в словах «капитана от кавалерии»[6]6
  Ротмистр, штаб-ротмистр – кавалеристское звание, но поскольку кавалеристские звания по традиции присваивались всем служащим отдельного жандармского корпуса, то и пехотный аналог – капитан, штабс-капитан занимали «кавалеристскую» должность.


[Закрыть] как-то не выходило. Напротив, по всему выходило, что бросил он своих подопечных «из огня в полымя».

– Тэ… там?! – впервые подал голос Вадим, сам подаваясь вперёд. – Вэ… Вы их там оставили?

«Там», это значит за пологими склонами поймы, в городе, где, словно для пущего драматизма иллюстрации, снова вспыхнул кабаний треск перестрелки, бухнул взрыв.

– Господин капитан предпочел, чтобы германец сам взял на себя грех трибунала, – с язвительной примирительностью пояснил Иванов (второй), беря первого под локоть. – Ну, их, – чуть слышно выдохнул он на ухо брату. – Чёрт знает, что у них на уме, когда бегут. Вон, рожи какие у самих… арестантские.

В самом деле, мало кто из состава «инвалидной роты» смотрел на странную пару братьев-лейтенантов, как первый солдат – Храпов, – с добродушным любопытством. Всё больше с хмурой досадой, мол, «путаются тут…», с недовольством: «Что им надо-то?», – но ещё чаще с егозливым пуганым нетерпением: «Ну их, бежать надо, братцы!»

Вадим с болезненной гримасой помотал головой, махнул рукой.

Кирилл нарочито звонко взвёл боёк «маузера» – по кучке конвоиров прошёл вздох ответного движения, – и сплюнул.

– Чёрт вам судья. Бог с вами…

И впрямь, недосуг становилось разбирать моральный облик конвоя, бросившего своих подопечных в виду врага. На ближнем склоне, почти не сливаясь с огненной ржавчиной сухостоя или зелёными проплешинами, уже мелькали с мышиным проворством серые фигурки.

Кирилл, отвернувшись от смятенной кучки «трусов» – в его понимании, – вскинул пистолет, пальнул в сторону преследователей.

«Чтоб помнили, у кого тут оружие. Тем более что их собственное».

Разоружённый ландвер благоразумно растворился. Зато с другой стороны, с моста, со стороны армейских сапёров, пальба затрещала с самым воинственным рвением.

– По-моему, нам пора, – пробормотал Кирилл, невольно втянув голову в плечи, когда пуля вжикнула возле плеча.

– Пэ… пора, – согласился Иванов-старший, чуть ли не силком усаживая Арину под колесо коляски. – А кэ… куда?

– Вам бы затеряться где на окраине, – вдруг снова подал голос пожилой солдат, что повстречался им первым – Храпов.

– То есть? – не сразу понял Кирилл.

– Ну, моста, выходит, один чёрт, нету, – широкой ладонью солдат махнул на реку. – Там, окромя пиявок на задницу, ловить нечего, простите, барышни. Там… – заскорузлая ладонь агитаторски указала назад, в сторону залёгших немцев. – Там, выходит, тоже германец теперь. Зато там… – Храпов отвёл руку правее.

– Что ты машешь рукавами, что Петрушка в балагане? – нахмурился Кирилл, проведя солдатскую ладонь взглядом. – Вы ж оттуда сами только вырвались?

– Да что там вырвались! – всё той же ладонью отмахнулся Храпов. – Господин капитан арестантов из теплушек взашей вытолкал, а мы за их спинами вбок айда.

– Ты что несёшь! – рявкнул на него упомянутый «пехотный капитан от кавалерии». Желваки заходили под пепельно-выбритой кожей. – Да мы с боем…

– И мэ… много немец пострелял? – с властью глухой злобы перебил его Вадим. – А-арестантов?

– Что вы за люди? – подала голос из-за его плеча Арина, распахнув влажную синеву глаз искренним недоумением. – Как не русские, честное слово. Прости, Марта… – тут же спохватилась она, заметив поджатые губы латышки.

– Со своими так никто не делает, – пожала плечами та. – Даже с преступниками.

Сказалась, наверное, странная бабья жалость народа к самому «заслуженному» каторжанину. Пусть хоть детоубийца, но если бредёт он в безымянной, кандалами звенящей, колонне – как хлебушка не подать?

Впрочем, заметно было, что до кое-кого из конвоиров только теперь, с бесхитростного пояснения многоопытного Храпова, дошло, – на какую такую «волю» вдруг, как бы сжалившись, распустил их командир арестованных. Зашевелились на макушках папахи – заскреблись в затылках вчерашние окопники. Только что «манная каша» безголосого большинства, разваренная бессмысленным подчинением, размазанная страшными обстоятельствами, стала приобретать форму глухого и пока неуверенного протеста, соображая: «Из-под ареста да в плен угодить – и то, пожалуй, шансов уцелеть у их подопечных было бы больше, чем вот так, – сразу под пули».

Не то, чтобы тогда не поняли, сразу, – некогда, да и не было нужды доходить до понимания. А так – вот тебе и глас народа с синими глазами, и голос совести с нерусским акцентом.

– Кого-то и стрельнули, – продолжал тем временем Храпов, закатив глаза, будто припоминая. – Да, больше, правда, скосил германец с пулемёта.

– Все, я сказал, разбежались! – капитан Удальцов уставился на солдата со злобным недоумением.

– Разбежались, – легко согласился Храпов. – Кто взад, а кто вперёд, в драку рванул, как тот Васька, мальчонка-морячок. А кто-то и затерялся в суматохе, спрятался, значит, – уступил солдат требовательному взгляду своего командира.

– Васька? – дёрнулся вперёд Кирилл, бесцеремонно оттолкнув молча кипящего ротмистра. – Моряк? Мальчишка?

– Вэ… – так и не выговорил Вадим.

– Морячок! – радостно ахнула Арина, сразу, как и положено романтической девице, сообразившая весь сюжет романа до конца.

– Такой баламут! – усмехнулся в рыжие усы Храпов. – Его сам генерал Печатников крестом отметил, а давеча строго наказал вернуться в Питер. В училище евойное морское. А комполка, их благородие Рагимов, даже арестовал, потому как тот всё в дивизиён к своим рвался, обратно…

– А… арестовал? – выдохнул наконец Вадим.

– Да, как арестовал? – продолжал щериться Храпов. – Велел доставить с почётом, как того офицера на гауптвахту, а того, ей-богу, хоть под замок сажай. Зевнёшь чуток, глядь, уж стрекоча задал. «Боевые товарищи», говорит, долг, понимаешь…

Братья встретились взглядом одинаково серых, одинаково радостно-недоверчивых глаз.

– Марта? – первым деятельно опомнился Кирилл. – Вы сможете спрятать Арину у каких-нибудь своих знакомых в городе?

– Да, конечно, – «весёлая вдова» уже раскидывала на кожаном сиденьице козел пышные складки своей куропачьей юбки, подбирала вожжи. И даже привычно забросила в маленький рот цветной стеклярус монпансье.

– Вы восхитительны! – хотел было щёлкнуть каблуками Кирилл, но Марта невнятно перебила его:

– Но сначала я подвезу вас хотя бы до станции, – и потянула морду коренника вправо с таким сосредоточенным усердием, что авиатору уже ничего и не осталось, как вскочить на подножку.

– Секунду, мадам. Сколько можно эти железяки возить, – он потянул брезентовый ремень верхнего «сапёрного» карабина.

– Нэ… не боишься, что они нам в спину из них же, – прошептал Вадим, кивнул на толпу конвоиров, подсобляя с другой стороны. – И пэ… пальнут?

– Нет, Вадя, кажись, теперь они команды «пли» от него не послушают, – украдкой обернулся брат на конвойную команду.

– Вы хоть поломайте их, что ли? – попросил он конвойных, сбросив охапку винтовок под ноги в солдатских обмотках, и не удержался, чтобы не добавить: – С паршивой овцы…

– Ну, зачем же ломать?

Сквозь кучку папах и фуражек – как видел их с облучка коляски Кирилл, – протолкалась вперёд мерлушковая «драгунка». Единственный в конвое «подлинный жандарм» подал голос:

– Разбирай, ребята, кто с перепугу свою потерял. Не такие уж тут все паршивцы, – проворчал он, не оборачиваясь, но явно в ответ молодому лейтенанту. – С переполоху всяко случиться может. Опять-таки на то и команда, чтобы её выполнять. Пошли, братцы, обратно, что ль? Собирать этих своих… «паршивых овец», – добавил он выразительно.

Кирилл раздумчиво поскрёб мизинцем бороздку шрама над бровью, глядя, как с воодушевлением принятого решения «манная каша» собирается к выступлению.

– Я, пожалуй, с ними пешочком пройдусь, – решил он.

Иванов (первый) без лишних слов сунул под полы шинели револьвер и, подхватив под мышку немецкую винтовку, принялся выдёргивать из других про запас обоймы с патронами.

Кирилл взглядом попросил помощи у Арины. Но той хватило только на просьбу-укоризну:

– Вадик?..

Тот даже не обернулся.

– Вадим, правда? – шёпотом попросил и Кирилл. – У тебя от своего нагана голова лопается, а не дай бог снаряд рядом бахнет?

– Я артиллерист, – проворчал Иванов-старший. – У меня не голова, а казан. В этом смысле, – уточнил на всякий случай старший артиллерийский офицер.

– Казан… – проворчал брат. – Так ведь лужёный уже? А ну, как опять потечёт? Типун мне на язык, – добавил он, повстречавшись с ироническим взглядом Вадима, но всё же добавил: – Ты хоть девиц наших до станции сопроводи?

Вадим упрямо сжал губы, так что на месте его знаменитых ямочек образовались суровые впадины.

– И им поспокойнее, – настаивал брат. – И тебя опять-таки на руках по буеракам нести несподручно. Это ж не по бульвару променадом.

С этим старший лейтенант, не до конца отошедший от контузии да от трепанации, должен был согласиться.

– Ладно, присмотрю, чтоб за ними никто не увязался, – проворчал он, ставя обратно винтовку в коляску.

Кирилл кивнул, удержавшись от одобрения. Ни к чему.

– Ну что, – обернулся теперь он к конвоирам, уставившимся, в свою очередь, на него с ожиданием. – Поскольку вы теперь…

Кирилл вопросительно глянул на пехотного капитана, но тот, судя по всему, всё ещё не мог разобраться в своём мироощущении, – грыз травинку, рыскал взглядом под ногами, выискивая повкуснее, должно быть.

Кирилл не стал дожидаться капитанского мироустройства.

– Поскольку вы теперь как бы ополчение, – закончил он. – Слушай мою команду. К бою! По моей команде залпом, как говорится, тудой, – кивнул он на реку. – Потом сюдой, – ткнул большим пальцем через плечо в сторону нет-нет да и выглядывающего из травы ландвера.

Тактикой пешего боя лейтенант Императорского военно-воздушного флота владел не особо.

Переговоры «наверху».

Петроград. Кабинет министра иностранных дел С. Д. Сазонова

– Могу сказать, – Сазонов провёл ладонью по совсем почти облысевшей голове, – что позиция нашего правительства по вопросу о проливах сформировалась окончательно. Завтра я предполагаю сделать доклад на закрытом заседании бюджетной комиссии IV Думы – так начинаем внутреннюю подготовку, а затем и на сессии Думы с заявлением, которое, полагаю, положит начало агитационной кампании в русской печати.

– И какова же наша позиция? – деликатно поинтересовался разведчик. – На что прикажете ориентировать наших резидентов?

Сергей Дмитриевич помолчал несколько секунд, пытаясь понять, что кроется за вопросом статского советника, принимавшего непосредственное участие в подготовке программы январского совещания у премьера Горемыкина и резолюций этого закрытого совещания. Затем спросил:

– У вас появились сомнения в правильности наших требований?

– Нисколько, – быстро сказал Алексей Иванович. – Да как можно сомневаться в правильности наших устремлений к Царьграду и проливам? Это лишь англичане и французы продолжают толковать о «международном статусе проливов», всячески форсируя подготовку своей штурмовой и десантной операций.

– Подготовка крупных военных операций в прессе разве афишируется? – поинтересовался министр. – Тем более что Османская империя находится в состоянии войны с Антантой. Мы же не расписываем, когда и как завершим разгром 3-й турецкой армии.

Статский советник подхватил его реплику:

– Вот я и хочу понять конкретно, не на уровне дипломатии, паче газетной риторики, планируем ли мы большой десант и сухопутную операцию на Босфоре синхронно с наступлением союзников со стороны Средиземного моря. Насколько важно сейчас разведывание ситуации у нейтралов, в прилегающих регионах…

– Можно подумать, мы этим не занимаемся постоянно, – усмехнулся Сергей Дмитриевич. – Но я так понимаю, вас интересует позиция Генштаба?

Алексей Иванович молча поднял глаза к потолку. Затем перевёл взгляд на министра иностранных дел.

Сергей Дмитриевич кивнул и уже без усмешки продолжил:

– С главнокомандующим состоялась телефонная беседа. Николай Николаевич выражает сомнения по поводу выделения достаточных сил для сухопутной операции. Вы же знаете, какова сейчас обстановка на австрийском – не говоря уже о германском, – фронтах.

– А что государь?

– Увы, не имел чести беседовать. – Министр сказал это подчёркнуто сухим тоном.

Алексей Иванович знал, что в последнее время заметно охладились отношения Сазонова с императором, весьма благоприятные и во времена премьерства Столыпина, когда Сергей Дмитриевич только поднимался на вершину своей дипломатической карьеры, и в первые годы после трагической гибели Петра Степановича.

Знал и о причинах этого: Сергей Дмитриевич не просто сожалел об усилении влияния «старца» при дворе и на саму императорскую семью, но и неоднократно высказывался по этому поводу. Дипломатично, однако же вполне откровенно – а уж в каком виде долетали «наверх» пересказы из уст доброхотов, можно было лишь предполагать. С немалой долей уверенности.

Общение государя с одним из ключевых министров его кабинета конечно же происходило – в России ни один серьёзный политический вопрос не мог быть решён без указаний и воли императора, – но прежние аудиенции всё чаще сменялись телефонными переговорами, нередко – с последующим донесением высочайших решений протокольным извещением.

– Полагаю, всё же можно предположить о высочайшей позиции, – осторожно сказал Алексей Иванович. – Хотя бы в свете того недоверия к главным союзникам, которое не рассеяли ни усилия Мориса Палеолога, ни Джорджа Бьюкенена, ни полгода совместных кровопролитий. Пойдёт ли Черноморский флот в последний и решительный бой?

– Пойдёт… – министр сделал отчётливую паузу. – Когда придёт время. А пока – кстати, Верховный главнокомандующий придерживается того же мнения, – следует создать у наших друзей… и у недругов, конечно, – уверенность, что мы готовим большой десант.

– С выступлением из Одессы, – моментально среагировал Алексей Иванович. – Там у турок самая глазастая агентура. Доложат в Стамбул в самом цветистом виде. И неплохо бы дать директиву в штаб флота, чтобы развернули подготовку, стягивали в Одессу плавсредства…

– А не воспримут ли в Севастополе это слишком буквально?

– Разъясним Эбергарду. Не по телеграфным каналам.

Министр какое-то время пристально смотрел на руководителя разведслужбы, затем сказал:

– У Военного министерства тоже есть сомнения в надёжности нашей кабельной связи. Впрочем, возможно, это рецидив шпиономании…

Политическая хроника

9 (22) февраля состоялось узкое совещание правительства под председательством И. Л. Горемыкина с участием С. Д. Сазонова, военного, морского министров и начальников штабов, посвященное вопросу о проливах. Горемыкин считал, что их захват может быть предпринят после победоносного мира с Германией. С. Д. Сазонов внес поправку: да, подходящим будет время после разгрома Германии, но еще «до окончательного заключения мира».

Он считал предпочтительным вариант прохода российских войск через Румынию и Болгарию перед морской десантной операцией.

Обсуждая масштабы территориальных претензий России в районе проливов, С. Д. Сазонов поддержал мнение генералитета об осуществлении максимальной программы требований, которая затем и получила одобрение. Ею предполагался переход к России Константинополя, обоих берегов и островов Мраморного моря, а также находившихся у входа в Дарданеллы островов Имброс и Тенедос.

Железнодорожный узел Обертау.

Нападение

– А ну, тихо! – шикнул через погон на плече кожанки лейтенант-авиатор.

Рядовой Храпов передал его команду назад, не оборачиваясь, поднятым пальцем. Кротовья возня на огороде, за изгородью из кривых жердей, не так уж мгновенно, – не было ещё у разношёрстного личного состава конвойной роты боевой слаженности, – но стихла. После Мазурских болот с топями окружения у многих «инвалидов» имелся-таки не вполне геройский, но, безусловно, полезный навык красться и подкрадываться.

– Передай – атака по команде! – чуть приподнявшись на локтях, снова зашипел Кирилл, и снова его команда была беззвучно передана превращением узловатого пальца в растопыренное троеперстие.

– Ну, чего ты возишься! – не дождавшись повторения команды в его понимании, обернулся Иванов (второй).

Но, набрав было воздуха для яростного шёпота – выдохнул помалу.

С бессмысленной рефлекторной готовностью…

с холодным расчётом…

с откровенным испугом…

и даже с молитвенной слепотой на него смотрело несколько десятков пар глаз. Побелевшие пальцы сжимали ремни, цевья, рукоятки затворов.

Переведя взгляд на растопыренные пальцы Храпова, Кирилл сообразил принцип передачи команды. Какой-то такой тайнописью хвастал Васька, одно время, по малолетству, увлекшийся скаутами.

Лейтенант-авиатор согласно кивнул:

– По команде «три». Только вот… – лейтенант задумчиво поскрёб мизинцем бровь, порванную старым шрамом, глянул теперь на фигурки в долгополых шинелях, кучно и врозь рассеянные вдоль дощатой стены крайнего на путях товарного состава.

Не похоже было, чтобы эти вояки интересовались происходящим. Ни происходящим за их спинами, ни происходящим за надёжным бастионом вагонов, над которыми расплывались дымы и дробно стучали кастаньеты пулемётных очередей.

– Кажется, тут нас не ждут, – сделал вывод Кирилл. – А ну-ка передай, чтобы без всякой «уры», молча, можно сказать, рысью на цыпочках.

И с интересом уставился на руку Храпова – как она справится с этакой командой?

Увы. Вместо «секретных» скаутских сигнализаций солдат Храпов сам обернулся к товарищам и, состроив зверскую рожу, изобразил хрестоматийное: «Тс-с», – прижав палец к губам. Для пущей доходчивости погрозил кулаком и снова развернул его скаутским салютом в три пальца: «За веру, Царя и Отечество».

– Понятно, – хмыкнул Иванов (второй) и повторил. – По команде «три». Раз…

Храпов загнул один из трёх пальцев…

Защита

Поручик польских улан Марек Котовски и впрямь меньше всего ожидал сейчас удара в спину, хотя за время, прошедшее с формирования их волонтёрского полка, не ждал уже и «Ни доблестей, ни подвигов, ни славы…». Марек сознательно перефразировал строку из стихотворения русского поэта, памятного со школьной скамьи.

И дело даже не в том, что уланы его, в большинстве набранные из спортивного общества «Польский Сокол», в этом мешковатом «№ 3» – комплекте униформы рейхсвера, – никак не хотели напоминать доблестных предков 1812 года, но и потому, что командир, полковник Борис Шармах, даром, что польского происхождения, не видел в них таковых. Вместо лихих атак кавалерийской лавой им всё чаще доводилось волками рыскать в прифронтовой полосе, подчищая тылы наступающей немецкой армии. А как бы уважительно ни отзывалось об этой их роли германское начальство, радостным румянцем заливали такие похвалы только толстощёкую морду пана Бориса. Гордыня же поручика Котовски, наоборот, никак не могла избавиться от смрадного душка всех этих наскоков на мызы и деревни, где всегда можно было как нахватать сотню пленных почти без боя, так и напороться на геройское упрямство какой-нибудь дюжины калек, заночевавших на сеновале… Которых сжечь ко всем свиньям зачастую оказывалось легче, чем выкурить. Нет, даже когда русские зимой напирали и приходилось бежать, было азартнее, больше похоже на войну, пся крев!

Одним словом, только деда Болеслава – участника великого восстания 1864 года, оставленного далеко позади, в Кракове, – вдохновляла новая судьба ягеллонского студента. Сам же Марек начинал потихоньку мечтать о возвращении в университет, где ненавидеть царизм в кабачке «Бочонок счастья» было куда как веселей и уютнее, красноречивее, в конце концов. Не то, что теперь выслуживать «волю» – самому в неволе…

Вот как сейчас. В очередной раз его бравые уланы спешены, чтобы служить оцеплением станции, где «колбасники», прибывшие из-под Руана, и значит, куда менее опытные в маневровом бою, чем его конники, уже битых четыре часа пытаются взять железнодорожный узел. Который даже неизвестно кто обороняет! Не имелось в городе никаких, сколько-нибудь значительных, боевых частей, – так объяснял им штабной курьер накануне.

«Тоже мне вояки, – сделал окончательный вывод поручик Котовски. – Пошло и скучно».

Марек, вынув из портсигара папироску, присел на корточки у костра, разведённого расторопным капралом, выхватил из-под походного котелка дымную головешку, раздул багровый кончик до позолоты…

И едва не обжёгся, выронил головню, когда услышал сакраментальное:

– Руки вверх! – и по-русски, естественно.

Хоть и не было особого мастерства у нападавших в смысле скрытности – и лязг амуниции был довольно предательский, и топотали как на плацу, но за шумом боя, не так уж далеко разрывавшего провинциальную тишь и затхлость, номер прошёл.

– Матка бозка! – чуть слышно ахнул хозяйственный капрал, выронив окуньков, раздобытых в рыбных рядах базара со складской стороны узла.

Оттого-то он, выскочив лицом к другой стороне, к окраине, и увидел их первым.

Бегущих с напряжёнными лицами, с винтовками наперевес, и как-то совсем не в том направлении, как ожидалось, – в сторону окружения, а не прочь.

И увидел прямо на него, капрала, судя по выпученным на него глазам, бегущего самого настоящего жандарма. С двуглавым орлом на мерлушковой шапке, с кавалеристской саблей наголо в одной руке и «смит и вессоном» в другой, – ну, прямо дежавю из довоенной жизни. Так и хочется закрыться в шкафу с гирями, как во время обыска в их спортивном обществе, – попятился капрал.

Но так же, как и тогда, прямо столбняк хватил, когда жандарм гаркнул, топорща усы:

– Куды, тля!

Только теперь как-то растерянно и вразнобой захлопали винтовочные выстрелы, в ответ громыхнул чуть ли не залп, и гавкнул по-бульдожьи «смит и вессон», – правда, пуля влепила под ноги капралу, подняв пыльный фонтанчик.

Тоже по довоенной привычке, судя по всему.

– Не стрельте! – взвизгнул капрал.

Окуньки, словно очнувшись, затрепыхались у его ботинок.

– Курвена… – вырвалось и у поручика.

Несколько серых шинелей распласталось на закопченном гравии насыпи со всем своим безжизненным содержимом; впрочем, пара ещё размахивала полами и обшлагами с угловыми нашивками, подвывая.

И вой этот подействовал.

– Пшепрашем пана? – через силу и через шляхетскую гордыню выдавил поручик.

В лоб его сверху вниз смотрел чёрный зрачок пистолетного дула.

– Поляк, что ли? – недовольно поморщился его хозяин.

Если только Марек не галлюцинировал сейчас – то лётчик: вон, и общеизвестная «курица» с пропеллером в лапах на клапане френча виднеется под кожаной курткой.

«А командует каким-то пешим сбродом?»

– Пилот? – с ударением на первый слог удивился поляк, в свою очередь.

– Пилот, – машинально передразнил Кирилл. – С неба, видишь, упал. Да, ладно я, падший, – что с тобой делать-то?

Секунду назад его занимало только одно – обернётся или нет чёртов «немец»? С одной стороны – не обернётся, – хорошо, дальше проскочат без пальбы; с другой, – не в спину же стрелять, не палач ведь. А тут вон ни орёл ни решка, – на ребро встала судьба-копейка. Встала промеж серых фигур, пригвождённых к дощатому боку вагона с ловким жандармским умением – ноги шире, руки врозь: «Не оглядываться, тля!»

– Скажи своим, чтоб не дёргались. Ни к чему эти… «души прекрасные порывы», – подмигнул Кирилл поручику, но и пригрозив маузером. – Где остальные?

У костра они застали врасплох не больше полудюжины вояк с уланскими, как понял теперь Кирилл, лампасами на штанах, да конфедератками, притороченными к сваленным в кучу опойковым ранцам сугубо из ностальгии – парадов не предвиделось.

– Патрулём ходят, – неопределённо мотнул головой поручик, приходя в себя.

– Ну и пусть себе ходят, – секунду подумав, решил Иванов (второй). – Мы тоже пойдём, пожалуй.

– Куда? – нелепо спросил поручик, спросил, оттягивая момент, от которого заранее лицо пошло красными пятнами стыда.

– Куда-куда… К своим, конечно, – махнул русский длинным дулом маузера за дощатую баррикаду вагонов, где вяло, но всё же ещё грохотал бой.