Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

ГЛАВА 21

Архипов.

Двумя неделями ранее

Подземный ход казался глоткой какой-то гигантской земляной твари. Мёртвой и, видимо, порядком уже разложившейся. И пахло гнилью, и брёвна струженных скрепов желтели обнажившимися рёбрами, обозначая новые ходы и повороты в неверном свете керосиновой лампы.

«Летучая мышь» нашлась тут же, висела, забытая, на дощатой будке кассы, – должно быть, на случай вечерних сеансов.

Вход в подземелье нашёл сам тайный советник, проигнорировав рассуждения своего адъютанта об обязательно сухом дёрне на месте возможного люка, о маскировочном очаге или секретном ответвлении выгребной ямы.

– Нет тут никакого сортира, вон, даже свиньи с пустыря ушли, – заметил по этому поводу околоточный, а тайный советник прямиком отправился к будке кассы, которая, как и ожидалось, была сборной клетушкой с откидным столиком, да чтоб ременной стульчик вместился.

И то, – постоял, час-полтора до начала сеанса – и беги в шатёр считать выручку. Но зачем, в таком разе, было городить к будке тамбур? Явно не на случай разбойничьего нападения – людно.

Квадрат дощатого настила в тамбуре и был искомым люком – ясно стало только после основательного топота околоточного. Попрыгал, – едва будка не развалилась, – и тогда лишь аукнула под «пудами благочиния» пустота. Вот только поднять люк оказалось делом непростым – сидел как в пазах, хоть топором ковыряй. Но…

– Немцы ж, – многозначительно поднял палец Андрей Миронович. – Они ж спокон веку в замках и хаузах своих тайники городят. Небось и в клозет без хитрости не могут.

Тайный советник недовольно покосился на адъютанта.

– Въелся ты со своими тайными нужниками. Ищи лучше секрет, чтоб открыть.

Но и секретный отпирающий механизм советник нашёл сам, повергнув поручика в окончательное уныние. Серафим только успел взяться за простукивание дюймовых досок, как господин Рябоконь уже тянул витой, с бахромчатой кистью шнурок электрического звонка.

– Тут вообще электричества нет в слободе, – деликатно кашлянув, заметил пристав.

– И даже ни батарей, ни генератора нет, – легко согласился тайный советник. – А были, – как же иначе фильму крутить? Просто вывезли. Но и звонок, обратите внимание…

– Увезён… – выглянув в окошко кассы и осмотрев фасад, облепленный рванью афиш, констатировал полицейский.

– Отключён, – поправил Андрей Миронович. – Он тут отключается, изнутри, если шнур от клеммы отсоединить.

Поручик и пристав обменялись непонимающими взглядами.

Андрей Миронович снова вздохнул.

– Звонок снаружи чуть не сорвали второпях, а выключатель от стены отколупывать внутри уже не стали, так? – нравоучительно потряс он облезлой золотистой кисточкой. – Зачем тогда его портить?..

И не дождавшись ответа, продолжил:

– А это и не порча вовсе, милостивые государи. А как бы другой режим привода, – торжествующе заключил сыщик. – И, думаю, электрический тоже…

Он потянул шнур до упора. Что-то звучно щёлкнуло в подполье, и в следующее мгновение господин исправник неожиданно тонко взвизгнул:

– Ваше, мать! Превосходительство?!

Выскочивший из колодца массивный дощатый люк шарахнул его по ногам. Под колени, в самое что ни есть болезненное место, куда даже самих полицейских учат бить носком сапога, чтоб обезножить особо резвого супостата.

Что и случилось. Но с самим стражем правопорядка. И никакие наборы на яловых голенищах не смягчили удара.

– Ой, ё… – болезненно взревел исправник, хватаясь за дверные косяки. – С твоим же, мать, гением. Германским.

Андрей Миронович неопределённо хмыкнул, оценив, видимо, скрытую цитату из «солнца русской поэзии».

Околоточный подхватил сражённого начальника в подмышках, оттащил.

Под люком темнел колодец саженой глубины, для маскировки, и впрямь, на пару футов забросанный бумажным хламом – старыми плакатами и афишами, будто их спалить не проще было бы.

Но также и с боковым ответвлением, которым теперь полицейские, от околоточного унтера до тайного советника рангом, за вычетом стреноженного исправника, пробрались далеко вглубь.

– Место преступления, – констатировал Андрей Миронович, с досадой оглаживая тыльной стороной ладони до сиза выбритый подбородок: – Это ж сколько раз они уже так?

На красноватых глинистых стенах, тщательно отбитых лопатой, не было ничего, кроме крючьев для керосиновых ламп, ниш – одной над другой, да резинового полотнища, пришпиленного к стене проволочными скрепами.

Справа и слева на прорезиненное полотнище выползали чёрные каучуковые змеи кабелей, струженные на концах, точно карандаши, до ленточной стальной оплётки. Далее виднелась коричневатая от пропитки бумага, свисали разлохмаченные нити ещё одной изоляции – и так до собственно медных жил, до проводов. К которым, судя по густой штриховке царапин на них, цеплялись так называемые «крокодильчики» – клеммы какого-то… да что там: подслушивающего устройства.

Всё это, собственно, не просто наводило на мысль об обвинении, ни много, ни мало – в шпионаже, а прямо-таки вопияло о нём.

– Так это, выходит, подключение к нашему телеграфному кабелю? – только и спросил поручик.

– Проще сказать, подключение ещё одного и, заметьте, непрошеного, телеграфного аппарата на приёме, – похлопал тайный советник ладонью по верхней нише с дубовой полкой.

На ней с немецкой обстоятельностью были вырезаны пазы и ячейки, – для чернильницы, крепежей аппарата, бобин с лентой и…

– Криптографической машинки, – по памяти примерил Андрей Миронович вырез размером с портативный «ундервуд».

– А там, – смело предположил Серафим, ткнув носком сапога фанерный ящик под ногами, в нижней нише. Ящик отозвался шорохом древесной стружки. – А там батареи!

– Вернее, даже аккумуляторы, которые они заряжали вполне открыто, – согласно кивнул тайный советник. – Мол, для работы кинопроектора.

Околоточный с придыханием перечислил нескольких святых, по всей видимости, причастных к вопиющему недосмотру.

– Едем в губернию, – подвёл Андрей Миронович неожиданный итог. – Дело серьёзнее, чем я даже думал. Боюсь, мало нам, сыскным псам, будет радости принести этакую дичь в Императорский дворец. Тут надо делиться. И боюсь, что не только благодарственным сахарком, но и пинками под хвост…

Морская хроника

В связи с появлением «Гебена» и «Бреслау» в виду у Севастополя, Черноморский флот в составе пяти линейных кораблей, крейсеров «Память Меркурия» и «Кагул», четырех морских тральщиков и одного вспомогательного крейсера вышел в море. 8 миноносцев были высланы ранее, чтобы следить за противником. «Бреслау» попытался отогнать их; завязалась энергичная перестрелка.

Увидев подошедший крейсер «Память Меркурия», «Гебен» повернул на него и с дистанции 130 каб. начал стрельбу из своих одиннадцатидюймовых орудий, давая большие недолеты. В это время «Гебен» опознал приближающиеся русские линейные корабли, повернул от них и, держась вне дальности их артиллерийского огня, начал уходить на юг; «Бреслау» удалось сблизиться с русскими кораблями кабельтовых на 100, но когда «Пантелеймон» сделал по нему несколько выстрелов, он полным ходом пошел к югу. Черноморский флот, отпустив тральщики в Севастополь, преследовал противника до темноты.

Миноносцами был предпринят ночной поиск «Гебена» с целью его атаки, но крейсер ушел в Босфор.

Кабинетные разговоры.

Петроград. Дворцовая площадь. МИД. Кабинет А. И. Иванова

Иван Артурович Венцель был непривычно эмоционален, пересказывая то, что услышали его добровольные и платные информаторы от первой большой группы раненых десантников, привезённых в госпитали Марселя, Гибралтара и Лондона.

– Представляете, бот подходит к берегу, откидывается пандус – и на него падает первый ряд мёртвых тел. А остальные так и стоят, плечом к плечу, как загружались с корабля – только все уже убитые. Турки на холмах сразу за пляжами окопались и перебили десант на подходе к берегу… Первую волну. Почти всю.

– А что ж корабельная артиллерия? – поразился каперанг Садовский. – Не видели, что ли?

– Опасались попасть по своим, – передёрнул плечом штабс-капитан. – Потом, когда поняли, что никаких «своих» уже не накроют, проутюжили ближние холмы, так что вторая волна и высадилась, и закрепилась. А как пушки умолкли, так турки и пошли в штыки. У них там какой-то полковник Кемаль заядлый оказался, сам в атаку пошёл и полк янычар повёл. Во второй волне десанта был АНЗАК, австралийско-новозеландский корпус, здоровенные парни, все под шесть футов; так на каждого по трое-четверо турок бросались, не то штыками – зубами грызли, и скольких загрызли – страшно сказать. А как орудия линкоров ударили – так опять попрятались.

– Не зря их так немцы муштровали, – отозвался ротмистр Буровский. – Да и кроме муштры, уверен, Лиман фон Сандерс много всяких штучек припас. Не зря он у Энвера ультиматумом вытребовал право единоличного командования обороной.

– И первое, что сделал – ввёл режим чрезвычайной секретности, – негромко добавил статский советник.

Роман Георгиевич подхватил:

– Вот-вот. Всех наших информаторов, да и всех подозрительных, выселил, так что ни мы, ни союзники толком не знаем, что там за месяц наворочано.

– Галлиполи – он же только на карте так, хоть и длинная, но узкая полоса с десятком старых фортов и считанными рыбацкими посёлками, – признал Садовский. – А поди ты, пройди по всем этим холмам и теснинам, да под огнём тысяч винтовок…

– Десятков тысяч, – поправил его Алексей Иванович.

– И не сомневайтесь, – продолжил за него Буровский. – что там теперь и пулемётов, и пушек немало. На самом Гелибоглу с информаторами сложно, а вот из Стамбула что ни день, то доносили об отправке туда артиллерии, припасов, пулемётов. Даже с кораблей орудия снимали.

– Кстати, о кораблях, – сменил направление разговора Алексей Иванович. – Что там из Николаева слышно?

Вопрос был адресован Глебу Михайловичу Садовскому. Капитан 1-го ранга даже попытался встать, но сразу же опомнился и принялся докладывать.

Картина получалась, по его словам, вполне утешительная. «Императрица Мария» уже заканчивала оснащение и готовилась к ходовым испытаниям, причём аппаратная часть прибора управления артогнём уже готова. «Екатерина Великая» ещё не сошла со стапелей, но вся силовая установка уже смонтирована. Готовы войти в строй два эсминца нового проекта, «нефтяники» с четырехдюймовыми орудиями, а маленький, но особенный кораблик – подводный минный заградитель – уже не только получил имя, «Краб», но ушёл своим ходом в Севастополь.

– Вот как две «Императрицы» выйдут в море, – воодушевлённо закончил Садовский, – да загонят и затопчут «Гебена», – вот тогда и будет на нашей улице праздник.

– Вот тогда и будет, – вроде как согласился статский советник. – А пока что пусть Базиль, – он нажал кнопку звонка, вызывая адъютанта, – нам зачитает свежую сводку из Сербии.

Курск.

Городской телеграф

На рельсы, прорезающие булыжную мостовую Московской улицы, выкатился вагончик бельгийского трамвая. Очень уж неторопкий – вот особо проворный пассажир успел даже выскочить, нырнуть под чугунный узор балкона-крыльца в доме купца Печке и снова догнать трамвай, но уже с кулём бананов.

Андрей Миронович отвернулся от окна в «тайном кабинете» почтово-телеграфной конторы, где слушал под писк и стрекот телеграфных аппаратов безучастную декламацию шифровальщика: «Велюровая обивка, что ты мне показывал, фактурой и цветом вполне схожа с моей бархатной. Однако посоветуйся с торговцем заграничными драпировками. Сошлись на меня, вспомнит. Номер в Петрограде…»

Тайный советник оторвал хвостик телеграфной ленты с редкой даже для столицы четырёхзначной цифрой.

– Что за бред? – невольно вырвалось у его адъютанта, с денщицким амикошонством заглядывавшего через серебряный, с тремя лучистыми звёздами погон советника.

– Это не бред, голубчик, – покачал Андрей Миронович костистой лысой головой в рыжих пятнах пигментации. – Это, напротив, живительный стакан водки для разгона химер белой горячки!

Серафим, ошарашенный небывалой поэтичностью в устах начальства, только чаще захлопал длинными ресницами. Не понял.

– Велюров наш на их Бархатова похож, – смилостивившись, пояснил начальник.

Но, поняв, что пояснил не до конца, махнул рукой:

– Боюсь, что дело наше уйдёт в жандармский корпус, а то и далее, если я правильно понял, кого братец имеет в виду.

Тайный советник, помахивая обрывком ленты, направился в коммутаторную.

Серафим недоумённо пожал плечами.

Само собой, он не знал, что брат Андрея Мироновича, подполковник жандармского корпуса Сергей Миронович Рябоконь был начальником отделения контрразведки при штабе главнокомандующего ЧФ. А странною фразою о «торговце заграничными драпировками» севастопольский обер-жандарм обозначил Алексея Ивановича Иванова, статского советника, столоначальника Министерства иностранных дел.

У Алексея Ивановича звёзд на погонах было не так много, но к нему с непременным докладом являлись помощники заграничных атташе, даже если делали при этом этакие независимые гримасы.

Известное дело, иностранной разведкой, несмотря на формальный приоритет учреждений Сазонова, занимался всяк, кому не лень, на своё усмотрение. Но все почти, так или иначе, делали это через дипломатические представительства России за рубежом. Будь это по линии Особого делопроизводства в отделе генерал-квартирмейстера Генерального штаба – то есть собственно военная разведка, будь то неприметные инженеры-шпионы Торгово-промышленного министерства, будь то бухгалтерски скрупулёзная агентура финансового ведомства Кранкина. Отмечался даже наблюдательный иеромонах Святейшего синода с запиской о состоянии духа и здоровья на призывных эрзац-комиссиях рейха…

От пристального внимания столоначальника Иванова не ускользало ничего. Тем более, когда сошлось, как в пасьянсе…

Кабинетная работа.

Петроград. Дворцовая площадь. МИД. Кабинет А. И. Иванова

Алексей Иванович обвёл остро заточенным карандашом записи в журнале «для заметок»:

1. Кирилл буквально вчера телефонировал из Новоглинска Курской губернии, где, по договорённости получив проездные документы, должен был посадить младшего брата на поезд в Питер, что тот уверенно опознал их старого севастопольского «знакомца». Если только не ошибся в горячке, то – Ойгена фон Граффа, сотрудника отдела III-B германского Генерального штаба.

«Вот, Васька. Хоть за ухо води из дверей в двери. Сам приключений на задницу не найдёт, так они ему на голову свалятся. Слава богу, что малец отделался продырявленной мякотью…» – вздохнул трепетно любящий дядюшка.

2. А теперь вот и родной брат севастопольского начальника контрразведки Андрей Рябоконь… (Младший – старший? Неудобно было спросить…), торжествуя, докладывает, что-де выкопал буквально из-под земли шпионскую полевую радиостанцию, да ещё и промышлявшую тайным подсоединением к секретному правительственному телеграфу.

«Каково?! А если б не сыщицкий нюх следователя Особого управления уголовного сыска? А если б, напав на фельдъегеря Генштаба, этот Велюров – вчерашний Бархатов, а позавчера фон Графф, не напоролся на моего Ваську?.. Интересно, подслушал “фон гад” об отправке фельдъегеря по радио, или с телеграфного провода снял? Узнаю, кто брякнул в эфир, чтоб фельдъегерю “зелёный семафор” организовали…»

Алексей Иванович по привычке, задумчиво глядя в окно, потянул за ухо чёрного министерского кота Уинстона, названного в честь Первого лорда британского Адмиралтейства.

Котяра, не выпуская когтей, но решительно, отбился.

– Кастрирую, – не то ему, не то чрезмерно усердным служакам корпуса пообещал статский советник.

Производитель девяти из каждого десятка котят в Зимнем сам предусмотрительно перешёл в эфирное состояние, – исчез раньше, чем Алексей Иванович договорил про себя: «Заставь дураков Богу молиться… Специально же послал с железнодорожной жандармерией чуть не околицей. Впрочем, если с телеграфной линии снял, то надо искать, – где чертежи подземного правительственного телеграфа светятся? А где нет? С нашим-то авосем?.. – досадливо потёр статский советник виньетку стриженой седины на лбу. – Это как припечёт, расчета цены на новую Обуховскую скорострельную пушку не сыщешь, а чертёж – так запросто. Хотя, в сумме с ещё одним опознанием, пусть и с оговоркой, хозяина “кинематографа” севастопольским контрразведчиком подполковником Рябоконем… старшим – младшим? Надо всё-таки узнать. Талантливые братцы, оба, пригодятся…»

Статский советник, вернувшись к столу, сделал малопонятную заметку в журнал:

«И тот опознал в Велюре Бархат… А он, кстати, у нас и шёл “Телеграфистом”, и в Севастополь попал из отдела связи Адмиралтейства. Ну, точно же! – ещё один иероглиф пометки образовался на полях журнала. – Вот тебе и карты тайных телеграфных кабелей. Они же в море с суши идут… Взглянуть бы всё-таки, как германский инженерный гений, о котором вся Европа гудит, из передвижного шапито целый радиотелеграф учудил, да ещё с криптографическим отделом. Такая вот “комната 40”, как в британском Адмиралтействе – только в российской глубинке. И только, увы, не русская…»

Увидев взгляд Алексея Ивановича, «первый Лорд» упомянутого Адмиралтейства не решился вернуться в кабинет, подался задом обратно, прячась за радиатор отопления.

Морская хроника

Крейсерство Черноморского флота в составе линейных кораблей «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Три святителя», «Пантелеймон» и «Ростислав» и крейсеров «Память Меркурия», «Кагул», «Алмаз» для блокады восточной части Анатолии.

Осмотр побережья от Батума до Самсуна осуществляли крейсера и присоединившиеся к флоту на рассвете 1 февраля шесть миноносцев под прикрытием линейных кораблей, державшихся вне видимости с берега. Одновременно для постоянного наблюдения за побережьем Лазистана переведены в Батум для базирования четыре миноносца 5-го дивизиона.

За время обхода берегов крейсера и миноносцы потопили 50–60 парусных судов, обстреляли Трапезонд, потопив на рейде груженый военный транспорт «Ак-Дениз» и на меридиане Иероса уничтожили пароход «Брусса», груженный провиантскими запасами и теплым обмундированием.

ГЛАВА 22

Новоглинск Курской губернии

Желание вскрыть продолговатую как пенал самшитовую шкатулку было так по-детски непреодолимо, что Кирилл поймал себя на том, что пробует ногтем шоколадный сургуч с гербовой печатью, подтопившей медный замочек. И – отдёрнул руку:

– Для кошки, помнится, это плохо закончилось…

Подумав, сунул жёлтый футляр безо всякой резьбы и украшений, только пластинка из той же меди с названием фирмы: «Gambinus C» – в обычный солдатский вещмешок и затянул ремнями горловину.

Больше его тут ничего не держало.

И хромой, и подстреленный в руку, младший брат Васька благополучно отправился в Питер, преисполненный осознания собственного геройства.

И то – кто скажет, глядя на этакого безусого ветерана, что парень пороху не нюхал? Иной и за год войны, мотаясь из одной части в другую вдогон дислокациям, да по резервам – и германца в глаза не видал. Васька же за три месяца и видал, и бивал, и разного и всякого встречал, – даже самого настоящего злокозненного шпиона, обернувшегося в безобидного директора ярмарочного балагана.

«Кстати, куда же он всё-таки подевался, оборотень?» – невольно обернулся по сторонам Иванов (средний), идя, с мешком за плечом, по главной – то есть единственной прямой, – улице Новоглинска.

Остановился следом и рыхлый краснощёкий городовой, гласно приставленный к лейтенанту исправником «для порядку». Остановился и, проследив внимательный взгляд Кирилла, оглядывающегося по сторонам, тоже прищурился грозно – так что попятился даже мерин извозчика, беспробудно, казалось, спавший у дверей трактира.

В общем же, улица была ничем не нова.

Из питейного заведения сверху по крыльцу бережно сводили под руки «самовар» «их степенства», злоупотребившего чаепитием по заключении сделки, которую уже нёс в кулаке мальчик-сиделец, бегом как оглашенный, но только до угла заведения.

Снизу, из полуподвала, с куда меньшим почтением выкинули мужика в праздничной пестрядине (видать, пропал ещё с Благовещения). Мужичонка кур распугал дегтярными сапогами, да не попал ни в одну.

Из москательной, недоверчиво нюхая флакон с клеем, вышел пономарь в скуфейке.

Извозчик материл в бороду сонного мерина, не дождавшегося картуза или околицы. А его в голос материл худосочный половой, блестя масляной завитушкой волос на голом черепе.

Всё как всегда и всюду. Прямо набор открыток – «русские типажи» из галантереи, где за копейку даже пильщик дров мог найти почтение нехитрому своему ремеслу. Одно слово – «типажи», а вот «типов», да ещё чтобы подозрительных… – нет.

Никого подозрительней старого студента, судя по дрянной шинелишке, заскорузлой сутулости, да грязным космам волос из-под выгоревшей фуражки. Не иначе, выполз «гадючий сын» из Петроградской клоаки на родину подкормиться учительством. Такие «с фантазиями»: не знаешь, чего от них ждать – то ли любовной истерики, то ли бомбы, – всё с вдохновением.

Обернувшись ещё раз на плюгавенькую фигурку, топтавшуюся у афишной тумбы в драных калошах, Кирилл поморщился.

Смущало в ней что-то, а что?

«Ну да в любом случае, не тот персонаж, не из той оперы. Да и вообще вряд ли, чтобы этот, будь он неладен, Граф-Телеграф, вожжа неуёмная, рискнул задержаться или возвратиться сейчас сюда, в Новоглинск. По-хорошему ему б сейчас до границ губернии галопом, пока не очнулись от рёва “ваших превосходительств” становые, да урядники, не наводнили уезды разъездами конной полиции и бородачей-стражников. Хотя…»

Германский шпион, как ни странно, мог быть и привязан к этим местам.

Конечно, он никак не мог не то что рассчитывать, но даже предполагать остановки скорого поезда в Новоглинске, – это для него вышел, самый что ни есть, «несчастный случай». Однако же и нападение на фельдъегеря было рассчитано как раз, чтобы оказаться проездом именно тут, плюс-минус верста. А, значит, тут же они и собирались покинуть поезд. После этакого-то сабантуя в клозете не отсидишься.

Но почему именно тут?

Кирилл снова обернулся уже на выходе к площади с обветшалым собором на том конце. Снова на глаза попался дьяк в скуфейке и запыленном подряснике, старый студент в сбитых галошах, но их лейтенант уже вычеркнул из мысленного списка подозреваемых.

Теперь важнее найти булочную, да зайти на базар за чем-нибудь съестным в дорогу, – хотя, скорее всего, это один адрес.

Кирилл снова погрузился в «котёл размышлений», всё ещё бурлящий после недавних событий:

«Почему именно Новоглинск?»

К мысли этой он возвращался вновь и вновь, потому как и дядюшка в телефонном разговоре явно напирал, мол, последние следы «фон Телеграфа» обнаружились тут же, неподалёку, в Архипове. Намекал, что следы эти «по специальности», но что именно это значит, по телефону сказать так и не решился, и теперь надо дождаться расшифровки в окружном штабе…

Кирилл механически нащупал сложенный в четверть лист с цифрами телеграфной ленты, застегнутый под пуговицу в накладном кармане френча на груди…

А здешний исправник, несчастный хозяин угнанного «Fiat-а Zero», в ту же струю вспомнил – правда, уже после всей этой вокзальной катавасии, – что получал предписание из губернского управления искать обоз: фургон, телега и тарантас.

Обоз, который может выглядеть, как багаж передвижного биоскопа.

Шапито, одним словом.

«Шапито!» – остановился Кирилл на пороге булочного павильона на углу базара.

Краснощёкий городовой, поспешавший за ним потогонной трусцой, перевёл дух, переходя на обычный шаг римского наместника.

«Шапито. Вот что…»

Как бы ни казалось это неоправданным, но именно «шапито» – цирк, балаган, театр или что там ещё в этом карнавальном духе… связывало «фон Телеграфа» и студента, уже во второй раз попадавшегося на глаза. Чем именно? Да, багажом «фон Телеграфа».

Когда жандармы заломили его помощника – детину с бакенбардами циркового «ковёрного», что попытался сбежать сразу от начала перестрелки в пульмановском спальном, – нашли и их багаж, двумя вагонами позади, в первом классе. А там весь дорожный набор артиста, разве что без сценического гардероба: гримёрные краски, мужские парики, клей, накладные усы и бороды на любой вкус…

Зачем это всё директору передвижного кинотеатра? Не для того же, чтоб подыгрывать экранным героям, сами справятся.

Но при чём тут студент?

Да при том, что было в нём что-то ряженое.

Всё у него как-то чересчур, всё чрезмерно.

Волосики грязные, будто пакля под фетровый козырёк набита. Нос крючковатый – ну, точно, гоголевский студиозус. В шинелишку свою кутался, будто она у него на голые рёбра, а вот, что странно, – краги из-под калош на галоши вполне себе приличной юфтевой кожи.

Жёлтые на шнурках.

Как ботинки этого «Велюрова-Бархатова фон Графф», если это ботинки были, а не краги поверх туфлей с медным носком, – кто там разглядывал?

– Послушай, голубчик, – поймал Кирилл городового за медный перехват у горла на красном револьверном шнуре. – А знаешь тут у вас такого себе «вечного» студента, лет, пожалуй, что за сорок…

– Огрехов, – выпалил, будто заученное, служака, не дав лейтенанту даже закончить. – А как же не знать? Огрехов Иннокентий. Беспутный человечишка. Пропадёт чуть не на год в Москве и возвращается оборванцем. Отец его, присяжный, беспутного и знать не хочет, а вот мать, известное дело, жалеет, подкармливает, даже копейку на пропой даст. Клоп кровососущий, одно слово.

– Известная фигура… – разочарованно протянул Кирилл, не дожидаясь окончания столь страстной характеристики. – Ну да чёрт с ним тогда. Ты тогда вот что. Перегороди дорогу, раз уж городовой, чтоб не напугать никого…

Заправленный под самую горловину, жирный германский голубь, аэроплан «Таубе», окончательно прирученный трёхцветным бело-сине-красным кругом на резных крыльях, рядом с баронским гербом, оставленным из уважения к соратнику, уже ждал лётчика.

Рядом стояли на часах недавние читатели «Губернских ведомостей» и «Русского спорта», вернее, сидели по обыкновению поодаль на лавке-акации, но вполне себе бдительно при этом держали в благоговейном воздержании назойливую стайку детворы.

Впрочем, той уже и самой надоело бездеятельное созерцание, тем более, теперь, когда на железнодорожной станции, говорят, высадились немцы с дирижабля и идут бои…

– С «Цеппелина»! – со знанием дела утверждал читатель «Русского спорта». – Один только «Цеппелин» управляется в полёте.

– Как хрен в проруби! – возражал читатель «Ведомостей».

И оба мысленно устремлялись на станцию, вслед за безответственной детворой, где события развивались как для провинции – эпические. Вон, и городовой, едва доведя до площади хозяина аэроплана, кинулся вспять…

«Скорей бы уже сменил с поста господин авиатор!» – Придерживая на крутом боку обыкновенную «селёдку» в чёрных кожаных ножнах, городовой, втайне матерясь, затрусил обратно к началу «Почтовой» улицы, потряхивая на плечах красными витыми шнурами с латунными кольцами «старшего оклада» – грозный, до жути.

Но на Иннокентия Огрехова, столь им нелюбимого, былого страху он уже не мог навести. «Вечный студент», изгнанный за «политику» ещё в пятом году – слушатель каких ни попадя бесплатных курсов Московского университета и попрошайка с опытом, – уже вообще никого не боялся.

В пожелтелых кальсонах и старинной манишке на впалом животе, он поблёскивал надтреснутыми стёклышками круглых очков со дна неглубокой канавы, вызывая интерес только у бездомной собаки. И та, пожалуй, раздумывала – стоит ли затевать вытьё по такому ничтожному поводу, как окончание столь ничтожной жизни…

Всё-таки затянула, оглядываясь на дощатый мостик через дачный ручей, где только и могли отозваться на зов такие же, как утопленник, homo sapiens.

Если, конечно, пройдёт сим путём кто до вечера…

Городовой прошёл.

И теперь, стоя над телом несчастного старого студента и сняв с мокрой плеши фуражку с никелированной ленточкой с зубчатыми концами и нумером, городовой прочувствовано – ото лба до четвёртой пуговицы с медным гербом «три куропатки»[9]9
  Дореволюционный герб Курской губернии.


[Закрыть] – перекрестился.

Птичья крылатая тень, уменьшаясь, пробежала по булыжным панелям, по дощатым тротуарам и просто – булыжникам и доскам «Почтовой» улицы, скакнула на соломенную крышу пожарного депо, скользнула по бревенчатой стене каланчи и, должно быть, уже в майском лазоревом небе слилась с «игрушечным голубем» аэроплана…

Переговоры «наверху».

Петроград. Кабинет министра иностранных дел С. Д. Сазонова

– Вы полагаете, что все эти зверства спровоцированы неудачами наших союзников в Дарданеллах? – спросил Сергей Дмитриевич, пробежав глазами очередную разведсводку о погромах в Западной Армении.

– Не всё так однозначно, – подал свою любимую реплику статский советник. – Реквизиции, всяческое притеснение армян, впрочем, и греков – не мусульман вообще, – начались давно и только усилились с началом войны. То, что происходит сейчас – да, действительно в известной мере следствие того, что турки посчитали себя победителями. Особенно младотурки. Особенно правящая верхушка.

Сазонов посмотрел внимательно на разведчика. Помолчал. Затем спросил, вроде как не совсем по теме:

– Не кажется ли вам, Алексей Иванович, что всякая революция непременно оборачивается террором? Против кого-нибудь, а то и своих?

– В своём историческом экскурсе вы, ваше высокопревосходительство, как всегда точны.

Едва ли в тоне Иванова можно было почувствовать преувеличенную любезность. Тем более, продолжил статский советник совсем уже деловым тоном:

– Хотя мы все прекрасно знаем, что приход «младотурков» к власти – это никакая не революция, а так, внутренний националистический переворот, спровоцированный кризисом Османской империи.

– Столетним кризисом, – сказал Сазонов, переведя взгляд на большую карту Ближнего Востока, развёрнутую накануне.

– Как минимум, – подтвердил Алексей Иванович. – А ещё, полагаю, эти… – он сделал паузу, подбирая слова, но так, похоже, и не подобрал. – Верхушечники, при всей их примитивности, чувствовали, что ни с их приходом к власти, ни с германской поддержкой кризис не преодолён – и нашли пусть временный, но способ продлить свою агонию.

– Вот только людей жалко, – посетовал министр. – Мы, правда, добились от союзников права самостоятельно решить армянскую проблему.

– Что-то, наверное, успеем ещё сделать, – сказал без энтузиазма столоначальник. – Тем более что террор со временем затихает как бы сам по себе.

Министр иностранных дел России, похоже, не разделял последней сентенции своего главного разведчика.

– С мусульманами не всегда так получается. Всяких там течений и направлений – сам их Аллах не разберёт, сколько. Даже в нашей богоспасаемой стране находятся всякие, что только штыками да нагайками казацкими усмирились. Дай только волю… А уж если резать иноверцев им ещё и выгодно – тут вообще удержу нет.