Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

– Сам он ещё в Эрзруме?

– Сведений об отбытии военного министра не поступало. Должен заметить, там и в Западной Армении обстановка весьма тревожная. Греков – частично, а вот мужчин-армян чуть ли не поголовно мобилизуют на работы в интересах армии. А дашнаковцев так просто тащат под ружьё и на фронт.

– У нас же тоже формируют части из кавказских народностей, не так ли?

– Так точно, ваше высокопревосходительство. При всех опасениях нашего тамошнего командования… точнее, главнокомандования, – идут на это, после того как две трети боеспособных частей перебросили на север, против Германии. Но нацформирования на Кавказе уже показали себя неплохо.

И чуть дрогнул голосом, произнося окончание реплики:

– Равно как Дикая дивизия – здесь.

Взгляд морского офицера

Однажды я наблюдал, как через Батум двигалась целая армия пехоты и кавалерии, состоящая исключительно из кавказских народностей. Это была потрясающая картина, навсегда врезавшаяся мне в память.

Впереди аллюром проскакал грузинский кавалерийский полк. Изящные силуэты всадников в черкесках с белыми башлыками с неповторимой кавказской посадкой на невысоких горных лошадях прогарцевали по улицам города. За ними проскакал полк смуглых черкесов, блиставших серебряной чеканкой своих шашек, револьверов, портупей, кинжалов и поясов. Затем следовал полк армян почти в такой же форме, только с красными башлыками. Выглядело это очень красиво и великолепно гармонировало с окружающей природой, высокими заснеженными пиками гор, блеском и звяканьем оружия и своеобразными звуками восточной музыки. Все это напоминало сказки «Тысячи и одной ночи»…

Н. А. Монастырев. «Гибель царского флота».

Сергей Дмитриевич ещё раз внимательно посмотрел на Иванова и спросил:

– Ваши «Проблемы личного характера» не связаны ли с Дикой дивизией?

– Нет… Скорее с её отсутствием в нужное время и в нужном месте. Не конкретно её, конечно, – любой другой сильной части.

– Ваш сын, штабс-капитан, помнится, во Второй армии? – Сазонов чуть не употребил глагол прошедшего времени, «был», но вовремя осёкся. – Дурные известия?

– Никаких. – Алексей Иванович не удержался, потёр лоб. – Ни дурных, ни благоприятных.

– Как так? Он в окружение попал?

– Точнее – пропал в окружении. Вместе с известной частью полка.

– Но сведений о гибели, как я понял, нет. Может быть, попал в плен?

Статский советник помрачнел и поджал губы. Но почти без паузы бросил:

– Полагаю, сдача в плен едва ли совместима с его понятиями о чести русского офицера.

Сазонов примирительно поднял ладонь.

– Попасть и сдаться – вещи разные. Могло быть ранение, контузия – мало ли что на войне бывает.

– Да, можно допустить… Но в германских списках пленных офицеров его нет.

– Вот уж позвольте с вами не согласиться, Алексей Иванович, – перебил его министр. – Ни за что не поверю, что там нет ни одного капитана Иванова. А уж инициалы могли, даже с немецкой педантичностью, транскрибировать по-своему. Мы вот тоже их Хайнриха Хайне Генрихом Гейне кличем.

И резко сменил тему:

– А каковы ваши предположения – удастся им, союзникам нашим драгоценным, операция в проливах?

Иванов быстро ответил, как будто обрадовался, что разговор сошел с личного на деловую стезю.

– Если мы одновременно ударим с востока, с Босфора – да, непременно. А так… У турок сил не так мало, да уж и фон Сандерс за оставшееся время озаботится укрепить оборону.

– Но англичане с французами соберут целую армаду. Одних линкоров, наверное, дюжины полторы.

– Почти точно. Плюс крейсера, миноносцы, тральщики… Да только не с турецким флотом, вкупе с немецкой гадкой парочкой, воевать им придётся.

Сазонов переспросил:

– А с кем же? С береговыми батареями?

– Не всё так просто. Что там этот Геллеспонт – его и вплавь переплывают, и самые мелкие полевые пушки запросто перестреливают. А у турок этого добра хватает. И мин полно – кстати, и наших тоже: флотские умники догадались их по течению – оно там приличное – без якорей пускать в пролив и даже, коль не врут, какую-то турецкую посудину таким образом потопили.

Усмешка озарила мрачноватое чаще всего лицо министра иностранных дел.

– В общем, как военный бог рассудит. Вот только я никак не обозначу для себя, что нам выгоднее: чтобы союзники взломали Дарданеллы и взяли Стамбул, или чтобы турки отбились. Полагаю, государь и высшие советники тоже задумаются, так ли уж желательны флаги великих держав над Золотым Рогом, чтобы выложить за это все аргументы… Черноморский флот, например.

ГЛАВА 12. КИРА

Гробин. Железнодорожное депо

Знай Кира прежнюю жизнь железнодорожного депо, была бы сейчас потрясена его гулкой тишиной, в которой даже голубиный переполох под сводами ангара – точно куль гороху порвался, – казался оглушительным. На неё даже вездесущие, как по нынешним временам, военные внимания особо не обращали. Провёл заинтересованным взглядом отутюженный, с иголочки, молодой офицер, присматривавший за сожжением каких-то бумаг на пороге конторы; невесть зачем отдал честь и разгладил костяшкой пальца бравые усы унтер на часах у огромных ворот ангара, но и не подумал задерживать, когда Кира с независимым видом, подобрав подол дорожного платья, шагнула в дощатую дверь.

Пройдя насквозь гулкий сумрак ангара – тут, точно в фойе палеонтологического музея среди ночи, стыли бронированные туши допотопных зверей в бородавках заклёпок, с разинутыми трубчатыми пастями, были свёрнуты с паровозных рыл крышки котлов, с безжизненно замершими сочленениями железных суставов, – Кира вышла на огромный, зашитый прокопченным брусом, пятак манёвровой платформы.

Отрезок рельсов загодя был состыкован с путями на выход, под готическую арку ворот, и на нём действительно, сопя и нет-нет да попыхивая вихрями пара, являла последнюю искру жизни заурядная маневровая «кукушка».

Бенефис на платформе Киры – тень «песочных часов», точно стрелка на циферблате, – произвёл впечатление. Тощий и высоченный помощник машиниста с физиономией углекопа, восстав из ящика тендера, уронил челюсть и едва не выронил лопату. Сам машинист – с подтяжками, натянутыми на медном казане голого живота под жилеткой, – вышел из кабины, вытирая жилистые руки промасленной ветошью, попытался безуспешно свести полы жилета, – и попятился назад за тужуркой.

– Что вам угодно, барышня? – спросил машинист, снова выглянув в поднятое окошко кабины и убедившись, что «барышня» тут именно «по его душу» – стоит внизу, у ступенек, мнёт в руках ридикюль, но с таким выражением лица…

Глядит исподлобья взглядом совершенно отсутствующим, явно сосредоточена уже на следующем своём шаге. А шаг первый – что касается нахождения его, машиниста Порфирия Прохорова, – определённо для неё уже пройден. Тут всё уж ею решено.

– Вы… мы должны немедленно ехать в Обертау, – взявшись за поручень, заявила девица с такой непререкаемой уверенностью, что машинист Прохоров, сам не зная зачем, соврал, причём тоном, каким жене объяснял, куда получка делась по дороге от депо до квартиры через дорогу:

– Да у меня и угля столько нет, барышня.

Хотя и угля у него был полный тендер, вон, Кузя – верста коломенская, – торчит из ящика мерилом едва по колено. И расстояние до узловой станции для его маневрового паровоза вполне себе рабочее, дел-то на полчаса. Так что, скажи он такое сейчас начальству, посмотрело бы на него начальство, ну, приблизительно, как он сейчас на девушку в дорожном костюме, – вытаращившись, как рак из кастрюли.

– Никак нельзя… – добавил Порфирий, разведя руками.

И это вместо того, чтобы лаконично повертеть пальцем у виска: «Мне-то что с такого геройства, скажите на милость? Целковый от ваших щедрот?»

Но тут про соблазн вознаграждения не то, что речей – мыслей, судя по всему, не предвиделось.

– Надо, господа, – ступила Кира ботиком на первую ступень трапа. – У вас будут огромные неприятности, если вы срочно не вывезете со станции Обертау…

Кажется, только теперь в чайно-карих глазах Киры появилась искра мысли. Она тронула лоб пальцами в чёрной перчатке, будто припоминая: «ГАУ. Там их эшелон, очень ценный».

Припомнила наконец!

И это ей как будто придало ей ещё большей уверенности – чёрная перчатка отодвинула с пути замершего, как схваченного столбняком, машиниста.

– Главного артиллерийского управления? – неуверенно переспросил машинист, за время войны нахватавшийся уже знаний грузовых аббревиатур.

Он промокнул почернелой ветошью лоб, оставив на нём рыжее пятно масла: «Час от часу…»

От эдакого разъяснения не только не стало легче, наоборот, нелепость ситуации теперь даже пугать начала.

И то, правда: ори на него сейчас лужёной глоткой генерал какой-нибудь – грудь в крестах, маши перед носом револьвером тыловой интендант, хрустящий ремнями, – и то… Ну, обгадился бы – так ведь на радостях! Знал бы тогда, что надо делать или как не делать, что надо.

А так, что за басня? Вон, какими глазищами уставилась на него «персиянка» или кто она там такая? В шляпке и с ридикюлем, – ей бы по бульвару гулять, а она требует, ни много ни мало – выполнения военного приказа?

– Да вы-то тут при чём, барышня? – вырвалось у машиниста Прохорова.

Девушка посмотрела на него с наигранным, может быть, но весьма убедительно наигранным удивлением:

– Генрих Юрьевич велел.

Кирилл.

Приватный аэродром графа Гаузена

 
Чудовище – жилец вершин,
С ужасным задом,
Схватило несшую кувшин,
С прелестным взглядом… —
 

страстно, но невразумительно декламировал Кирилл, кажется, модного до войны поэта, – Кручёных или Хлебникова? – чёрт их разберёт, футуристов юродивых. Не тыкай его сестрица Кира в их стихотворчество чуть ли не носом, как котёнка в миску – не знал бы и строчки этого бреда. А так, запомнилось же…

 
Она качалась, точно плод,
В ветвях косматых рук.
Чудовище, урод,
Довольно,
…тешит свой досуг, —
 

размахивал судаком Кирилл, будто и впрямь, пытался растолковать, что до жизни такой его довело:

 
Чудовище, жилец вершин
С ужасным задом!
 

За что и получил ещё один толчок в грудь, но теперь уже вполне заслуженный и не впопыхах, а сильно и расчетливо, от души и с сердцем.

Уж Марта-то в отличие от глупо хохочущих немцев понимала всё, что он нёс, дословно. Вот только понимала ли – зачем?

– Мадам, ей-богу, первое, что пришло в голову! – с надрывом раскаяния застонал Кирилл со дна коляски, к пущему веселью врагов.

Похоже, что – да, «весёлая вдова» понимала. Демонстративно вынув из-под пышных складок куропачьей юбки пузатую флягу зелёного стекла, Марта с характерным балтийским лаем, непонятным не только Кириллу, но и, кажется, немцам, выплеснула часть её содержимого в лицо авиатора.

В нос приторно шибануло какой-то местной «медовухой», что ли, – уточнил Кирилл, облизнув мокрый ус.

Выходит, Марта поняла «манёвр» русского лётчика – представиться вдрызг пьяным отпускником или резервистом, чтобы избежать, хоть временно, допросов и разбирательств. Но не только поняла – ещё и снабдила его представление необходимым «гримом и реквизитом». А именно молодуха, продолжая отрывисто ругаться, пренебрежительно бросила на грудь Кирилла пузатую флягу, и тот не замедлил для пущей правдоподобности жадно к ней приложиться.

А то и впрямь, стащит германец с козел, а у него дыхание, что у младенца с английской рождественской открытки – только табачком «Bond street» испорчено. Да и вообще, как нельзя кстати сейчас чуток затуманить нервную остроту восприятия.

Хотя, странное дело: германец, вот такой – многоликий, многоголосый, многорукий, а главное рядом, живой, – как-то и не пугал особенно. Ну, словно оказался ты среди беснующейся своры чужих собак, и вроде как понимаешь задним умом, что и загрызть могут. Но отчего-то не верится, чтобы «аж насмерть». Ну, покусают, штаны порвут, пока не придёт хозяин, не усмирит. Не волки же всё-таки, должны понимать, что такое человек, что нельзя его, как загнанного в угол курятника хорька…

И действительно. Появился краснощёкий и полный, как медный бочонок портера, унтер со штыком на темляке, – осадил весельчаков, уступил место на авансцене офицеру в литовке под шинелью, наброшенной на плечи.

Тот, в свою очередь, рассеянно выслушав рапорт фельдфебеля, пытавшегося преданно таращить поросячьи глазки, отмахнулся, дескать, – сам всё видел, – нехотя распорядился. И без перевода понятно было по кислой его гримасе: «Русский – не нашего ума дело».

Тогда как «юнге фрау», – тут постная мина немецкого гауптмана обрела орлиное выражение героя рыцарской баллады.

Девица была замечена. Вон как щёлкнул каблуками, резко мотнул головой – так, что козырёк кожаной каски наехал на орлиный нос:

– Битте… – предложил руку в белой нитяной перчатке.

И очевидно, что впал в раздумье.

По логике устава, задержанных следовало отправить вверх по команде. Но вот так сразу отказаться от общества смазливой аборигенки? Тем более вполне достойной адюльтера в расовом смысле. Нордическая кровь как-никак, дальняя, но родня по – Volksgeist – духу народа. И с такой соблазнительной улыбкой трёхминутной недоступности…

Марта так искусно покатала алую горошину монпансье кончиком языка из одного угла рта в другой, что гауптмана едва не свело судорогой. Прямо как в кабаке на «Шлюхенштрассе» близ его бранденбургского училища! «Тогда, в туманной юности…» – затуманился взгляд пруссака.

– В ангар пока! – нетерпеливо махнул он белой перчаткой на пленника и предложил аборигенке руку. – Фройлян?

– Фрау, – с достоинством поправила вдова, опираясь на обшлаг литовки. – Фрау Марта э… Мартиньш.

– Оу?! – заинтригованно замычал немец.

– Чудовище, жилец вершин… – проворчал через плечо Кирилл, выдираемый со дна коляски руками немецких солдат.

Морская хроника

Минный крейсер «Берк», выходя совместно с крейсерами «Бреслау» и «Гамидие» из Босфора в Черное море, подорвался на минном заграждении, поставленном в ночь на 22 декабря.

Оставшись на плаву, корабль до конца войны не вернулся в строй.

Вадим.

Приватный аэродром барона Гаузена

– Это наш ша… шанс, – задумчиво протянул Вадим, убедившись, что немцы под руки заволокли брата в распахнутые ворота ангара и даже вернули ему сушёного судака с хохотом и одобрительными возгласами. Несмотря на то, что больше всего их позабавил курьёз со своим же сослуживцем.

Тощий солдат, позарившийся на чешуйчатую мумию судака, с ходу получил от Кирилла оплеуху, – неловкую с пьяных глаз, но достаточно увесистую, чтобы худосочный «Фриц» обморочно рухнул на руки товарищей, и потом ещё долго искал очки в ржавчине сухостоя. Ползая на четвереньках и выслушивая горячие, с рискованным челобитьем, извинения русского.

В общем, развлечений у немцев было предостаточно.

Чем и воспользовался лейтенант Императорского флота Иванов (первый).

С досадой пересчитав в кармане шинели запасные револьверные патроны, Вадим строго-настрого, зверской гримасой, запретил Арине следовать за ним и перебежками, от брошенной цистерны к куче гравия, к штабелю шпал, к столбу семафора, направился вдоль крайней колеи к ангару «Буревестникъ-Таубе».

Наконец выглянул из-за старинной будки обходчика.

С другой её стороны выглянула отнюдь не успевшая позабыться физиономия. С испуганно и дерзко расширенными глазами, с родным рыжим пушком над верхней губой, которую, запыхавшись, разгорячённо облизнула.

– Арина?! – зашипел Вадим.

Девушка неохотно обернулась, но взгляд синих глаз был непреклонен – сверкают газовым пламенем из-под взмокших локонов. Шерстяной платок сбился на плечи, бровь хмуро и даже сердито изломлена. В общем, что гони, что упрашивай – толку?

Вадим покачал головой, попросил:

– Нэ… ну, хоть тут погоди?

– А ты куда?

– Тэ… тут сзади окно заколочено фанерой, – указал Вадим куцым дулом нагана на тыл ангара, где и впрямь, угловое окно было залеплено жёлто-серой аппликацией. – Пэ… почтовой кажется, с дэ… дырками. Посмотрю…

Действительно, потемневшая от дождей фанера тут и там темнела трафаретными двуглавыми орлами и трафаретами «брутто-нетто» и, к счастью, прибита была гвоздиками почтового же калибра, с дюйм. Вылезли они почти без скрипа, когда за угол потянул.

Перед этим уже выяснилось, что и опасаться быть услышанным особо не приходится: сквозь троеточие вентиляционных дырочек уже убедился – заколочено окно было без всякого сожаления, потому как за ним каморка темнела. В ней, в сумраке, туманно побелевшем от проделанной лейтенантом щели, громоздились какие-то полати с инструментами, бочки железные и банки, слесарные тиски на верстаке…

«Видеть бы ещё, что под ногами?» – ухватился за них Вадим двумя руками.

И так «швыряло», и так плыло всё перед глазами после контузии, – стоило только разнервничаться. А как тут не нервничать? Всё-таки ты полуслепой в крысоловке, а крысоловы тут вот, сразу за стеной. Галдят так, что слов не разобрать, кроме не словарных «Scheisse», да производных и всяко наподобие. И это даже не те немцы, что он сегодня в первый раз за всю войну видел не через бинокль. И не те, по которым тебе палить за пару миль, едва различая в трубке дальномера. К этим тебе придется сейчас явиться «гол как сокол» – в смысле практически безоружным.

«Что там шесть патронов в нагане против дюжины винтовок? Даже перезарядить не успеешь. Одна только надежда на этот, как там их Гинденбург говорил…»

Лейтенант Иванов (первый) набрал воздуха в лёгкие, выравнивая дыхание, встал напротив двери из той же фанеры на раме из брусьев, хлипкой с виду.

– Блицкриг, геноссе!

Морская хроника – взгляд со стороны противника

В 15 ч. «Бреслау», «Гамидие», «Берк» и пароход вышли из Босфора в кильватерной колонне, следуя за флотилией тральщиков. В 18 ч. 40 мин. в полной темноте «Бреслау» ощутил сильный толчок, и на корабле решили, что он подорвался на мине; однако никаких повреждений не оказалось. То же случилось и с «Гамидие», который также считал, что подорвался на мине, о чем, как и «Бреслау», известил флот по радио. Оказалось, что тральщики затралили мину, которая при этом взорвалась. Соединение вынуждено было застопорить машины. Но транспорт непоколебимо продолжал свой путь, угрожая протаранить «Берк». Последнему пришлось уклониться в сторону и в темноте сойти с протраленного фарватера; в результате в 19 ч. «Берк» кормой подорвался на мине. Повреждение было довольно значительное, но машинная переборка выдержала, благодаря чему корабль под конвоем 2 буксиров и тральщиков был отбуксирован в Босфор и 3 января поставлен в док. Ввиду того, что о доставке необходимых материалов из Германии нечего было и думать, «Берк» до конца войны выбыл из строя.

Все крепления корабля выдержали взрыв, что свидетельствует о высоком качестве германского кораблестроения («Берк» был построен в Киле на верфи «Германия»).

Кира.

Железнодорожное депо. Гробин

– Да поймите же вы, милая барышня, – почти стонал уже Порфирий Иванович, загораживая собой рычаг управления: «Попадёт этой полоумной в глаза надпись “Полный ход” – дёрнет же, как Бог свят, дёрнет. Повернёт, не задумываясь! Вон, как глазами рыскает, ищет, как стронуть с места».

И впрямь, уже два раза раздавалось в «амфитеатре» депо характерное кукование манёвренного паровозика – Кира с упрямой досадой, от которой потемнело и без того смуглое личико, дёргала петлю сигнального свистка.

– Ну, прикатим мы туда, – лоб машиниста уже почернел от промасленной ветоши, которой он то и дело вытирал нервный пот. – Так что нам за корысть? Там же немец! Что мы с Кузьмой с ним, с немцем, сделаем?! Свистком распугаем?

Паровозик иллюстративно кукукнул – Кира снова дёрнула проволочную петлю, точно взвизгнул фельдфебельский окрик: «Не возражать!»

Чуть скошенные к переносице глаза с чудным китайским разрезом расширились так неправдоподобно, что помощник Кузьма, призванный в свидетели их, машинистов, беспомощности, попятился назад, в двери, на угольную кучу тендера – черти показались ему в коричневом омуте девичьих глаз. Нерусские черти, непонятные. Хоть крестись и беги, вот только непонятно – от них или к ним, в манящий омут?

Кузьма взял лопату наизготовку.

Или всё-таки от них? – захрустел кочегар костистым задом на антрацитовой горке.

Так или иначе – нужды в его, Кузьмы, соучастии не было никакой.

«Ясно же, как божий день. Тут хоть кол на голове теши. Нет для неё никаких возражений. Ни германец ей не указ, ни даже Прохор Иванович, а уж убеги, он, Кузьма, с перепугу – сама встанет к топке лопатой махать».

А вот на такую фильму, – как-то невольно подумалось парню, – он бы посмотрел, затаив дыхание. Уж больно хороша ведьма китайская. Маленькая, гибкая, а движения резкие и быстрые, как у кошки, когда та охотится на солнечный зайчик…

Припомнилось вдруг картинка из детства, да так отчётливо, что даже услышал вдруг зов, отвлекающий его, мальца, от положенной по возрасту праздной лени:

– Кузя! Кузьма-а-а!

– А? – запоздало дёрнулся кочегар, сообразив, что не мерещится-таки, зовут взаправду.

Железный борт тендера загремел под ботинками, и спустя мгновение появилась вихрастая головешка младшего братца.

Угольный ящик он осмотрел с наработанной в отеле пугливой брезгливостью: «Заругает потом старый жид. Кстати, о нём…»

– Вот, – облизнув пальцы в угольной пыли, мальчишка полез свободной рукой за пазуху ливреи. – Дед Адам велел передать.

Бланк гостиничной квитанции порхнул к ногам помощника машиниста.

– А что тут? – потянулся к ней Кузьма.

– А я знаю?.. – мальчишка не мучился грамотой не то, что из любопытства, но даже под угрозой порки. – Дед Адам писал, его и спроси! – и, спрыгнув, унёсся куда-то: вволю попользоваться сэкономленным временем.

Младший братец Кузьмы был не совсем прав, отсылая старшего брата с вопросами к портье отеля «Европа».

По правде сказать, старый еврей Адам Иванович, промышлявший за кулисами публичной своей жизни ростовщичеством – занятием интриганским по роду жанра, – и сам не совсем чётко знал, зачем черкнул на листке:

«На узловой специальный состав, гружённый золотом и ассигнациями Виленского банка. Неприятель станции не занял, его нападение отбили, что достоверно известно из телефонных переговоров начальства. Обещают щедрую премию, если кто выручит казну. А барышня – агент финансовой полиции, кто такая есть – не сознается, и не пытайте.

Бог усмотрит».

Особенно нравилась Адаму Ивановичу последняя, изобретённая им, фраза, – было в ней что-то от папского девиза на индульгенции. И дающему, и принимающему. И никто как бы ни виноват в том, что станет последствием. Сколько раз подписывал он так свои записки должникам и прислушивался: не грохнет ли где в городских сплетнях выстрел самоубийцы?

– Порфирий Иванович… – ошеломлённо просипел помощник машиниста, тряхнул головой, прочистил горло. – Порфирий Иванович!

Приватный аэродром графа Гаузена.

Кирилл и Вадим

Хлипкая дверца разлетелась взрывом трухи и пыли, снеся тем не менее толстого унтера, который только что закончил привязывать Кирилла к каркасной опоре ангара. Закончил и отошёл полюбоваться работой: «Ни дать ни взять позорный столб на ратушной площади родного Зальцбурга…» И вдруг отлетел куда-то с жёлтоватым шлейфом пыли.

На его месте, во внезапной вспышке света, показалась демоническая фигура с чёрными крыльями, взметнувшимися за ней – полами флотской шинели.

«Брат!» – мгновенно понял Кирилл и рванулся навстречу, но верёвки осадили, хоть он и не почувствовал их саднящей рези в предплечьях.

– Вас ист? – успел только приоткрыть рот заскучавший было «Фриц» (уж больно долго изощрялся господин фельдфебель), как в рот ему пугающе равнодушно уставился чёрный зрачок револьвера в руке ещё более пугающего субъекта.

Белобрысый солдатик захлопал белёсыми ресницами за стёклами круглых очков:

«Майн Гот!»

Этот страшный тип даже не смотрел на свою потенциальную жертву. Наоборот, жмурился, морщился, не то от отвращения, не то от боли.

…У него каждое резкое движение отдавалось в голове если не мимолётной мигренью, то тенью помутнения. А после удара, в который Вадим вложился со всей благословенной «дурью», – самого как будто боксёрской грушей попользовали. Аж свет в глазах померк.

Но даже секунды, чтоб дождаться пока «рассветёт», у него не было. Почти на ощупь, по памяти – как увидел в первое мгновение «блицкрига», – нашёл брата:

– Кэ… как? – дёрнул матёрый узел на запястьях Кирилла, сведенных за столбом.

– Не выйдет. Давай ножичек! – опустил доклад о самочувствии Кирилл, вспомнив сразу о «ножичке».

И то правда, до немца, мимо чьей ошалевшей физиономии проскочило только что дуло нагана, вот-вот дойдёт, что «не до него сейчас» по большому счёту. Вот-вот наберёт «Фриц» побольше воздуха в грудь, да и заорёт.

Так что, «перочинный ножичек» припомнился вовремя. Так из зависти, но зависти, естественно угасшей лет двадцать тому, Кирилл называл офицерский кортик старшего брата, с коим с кадетских пор Иванов (флотский) не расставался, даже когда по форме носить его и не положено было. Цеплял под полу, на брезентовый брючной поясок.

Любовно заточенное лезвие – тоже кадетская привычка Вадима, – вспороло верёвки за считанные секунды.

Но именно их и хватило, чтобы…

– Аларм! – первым, как ни странно, завопил унтер, пришибленный дверью. Ещё не подняв голову с колен, но уже выдёргивая из кобуры «люгер».

В ответ на истошный вопль просвет в воротах ангара зарябил тенями, расширился с визгом стальных петель. Забежало трое. Но, видимо, как-то «не оттуда» прозвучала «тревога»: «Неужто с одним пьяным русским не справились?» – читался вопрос на недоумённых физиономиях под суконными бескозырками.

Грохот выстрела, эхом громыхнувший по ангару, снял все вопросы и заодно одну из серых бескозырок.

Случайно, правду сказать, – пальнул Вадим для острастки, на свет практически. Но впечатление это произвело. Из толпы любопытных немецкие солдаты тотчас превратились в собственно солдат. Как положено, порскнули крысами в углы, по сторонам, за укрытия. Залязгали затворы «маузеров».

– Дэ… Давай назад! – с яростным шёпотом оттолкнул Вадим брата к выбитой двери в коморку-мастерскую. За себя.

Но не тут-то было. Туда же, но чуть ранее, укрылся и германский фельдфебель, – не так далеко отлетел, или скоро сообразил, что продолжения не последует. Один прибыл на помощь к русскому этот… «Кто он такой, чёрт возьми?» – кричит по-немецки, форма, не видал ещё такой…

А может, и не сообразил. Так, не особо соображая, не вставая с колен, и забежал унтер на четвереньках в ближайшее убежище, повинуясь инстинкту самосохранения, и жизнь свою, судя по всему, решил продать подороже.

Вот и цену выставил за косяк двери вместе с дулом «люгера»:

– Хенде хох!

– Так я ж… – процедил Кирилл, оказавшийся за углом косяка на мгновение раньше, чем злосчастный фельдфебель решился сам выглянуть: – Я ж даже латыни не выучил! – закончил Иванов (второй) фразу уже в каморке.

Кирилл вскочил внутрь, засветив по пути в испуганный поросячий глаз фельдфебеля. Влепил без всяких ссылок на французский бокс и английский джиу-джитсу. Так, с уличной бестолковостью, но с таким эффектом, что грузноватый фельдфебель снова почувствовал себя соломенным мячом в тряпичном чехле из босоногого детства. Гремя и звеня слесарной начинкой мастерской, откатился до самого окна.

– Вадька! – обернулся через плечо Кирилл и шарахнулся в сторону.

Почти залпом загрохотали от ворот ангара выстрелы, туманя просвет пороховым дымом. Сориентировалось прибывшее подкрепление.

Вадим, флотский артиллерист, не привычный к молниеносности пули, на первый взгляд даже замешкался. Но только на первый.

– Отдай, – не сразу выговорил он, вырывая винтовку из рук часового так властно и решительно, что тот отдал «маузер» раньше, чем Вадим справился с труднопроизносимой гласной.

И даже после завороженно продолжил «зевать», не то передразнивая русского, не то уже в агонии, в смертной судороге. Рывком обернув растерявшегося часового вокруг себя, Иванов-старший пригнулся, и теперь пули вырывали клочья шинельного сукна со спины немца.

Слегка – чтоб не сразу упал, – оттолкнув его, Вадим попятился в каморку:

– Держи, – перебросил он винтовку брату (и от револьверной отдачи в голову, будто молотком стучал кто).

Обернулся, чтобы наставить «наган» на унтера, пока тот не очухался.

Но тот, оказывается, уже пришёл в себя. И более чем. Не чета солдатику-часовому, что наконец рухнул навзничь…

Морская хроника

Поход Черноморского флота с целью обстрела босфорских укреплений. 28 марта на рассвете к флоту присоединились крейсера «Память Меркурия» и «Кагул», вышедшие 26 марта из Севастополя для разведки у болгарских и румынских берегов.

При подходе на рассвете 28 марта к Босфору от флота был выделен отряд контр-адмирала Путятина в составе линейных кораблей «Три святителя» и «Ростислав», крейсера «Алмаз», авиатранспорта «Николай I», пяти мореходных тральщиков, двух пар миноносцев с тралами, двух миноносцев для уничтожения мин и двух миноносцев для охраны. Отряд направился к фланговой батарее на анатолийском берегу. Не доходя до позиции, назначенной для обстрела, отряд обнаружил под берегом пароход «Сабах», пытавшийся прорваться в Босфор. Несколькими выстрелами пароход был потоплен.

При приближении отряда к проливу послышались выстрелы с фортов, но падения снарядов не было видно.

Линейные корабли, придя на дистанцию 63 каб., в 10 ч. 30 мин. открыли огонь по фортам Эльмас, последовательно перенося огонь на батареи Анатоли-Фенер и другие. Были видны попадания в расположение батарей, на некоторых из них были замечены сильные взрывы. Гидросамолеты с авиатранспорта «Николай I» вели разведку, бомбардировали батарею Эльмас, казармы и другие объекты.

В 12 ч. 30 мин. оба корабля, закончив бомбардировку входных батарей обоих берегов пролива, отошли на соединение с флотом.

Главные силы флота и «крейсера держались на ходу в 12–15 милях от Босфора в готовности вступить в бой в случае выхода неприятельского флота. На ночь флот отошел от берегов. Утром отряд в том же составе, отделившись от флота, вновь подошел к Босфору с целью повторения бомбардировки фортов, но из-за сильной пасмурности, закрывавшей берега и пролив, бомбардировка была отменена.

После присоединения отряда к флоту один из гидросамолетов обнаружил в глубине пролива турецкий флот, идущий к выходу из Босфора в составе «Гебена», крейсеров и миноносцев.

До самого вечера Черноморский флот маневрировал перед проливом, вызывая неприятеля на бой, но неприятельские силы держались под берегом, защищенные минными заграждениями.

Арина

Секунду спустя, едва успев перехватить ложе винтовки поудобнее, опустил-таки «маузер» и Кирилл. Гримаса досады ещё более нахмурила бровь, порванную шрамом:

– Все беды от них, красивых и… и очень красивых.

Что-то хотел сказать и Вадим, но, видимо, воздержался, и не из-за заикания.