Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

ГЛАВА 17

Кира и Кирилл

Как только сообразил Иванов (второй), что странный этот паровозик бегмя бежит из Гробина, сразу ему без всяких на то оснований и вопреки здравому смыслу подумалось: «Кирка?»

Ведь «вопреки здравому смыслу» – это как раз таки про неё.

– Ну да, Кирка, – уже вслух произнёс он с уверенностью констатации, как будто печать поставил, – как только разглядел в лохмотьях пара и за расплывшейся фигурой машиниста знакомую головку, которую не сразу и определишь – девичья или мальчишка с растрёпанной чёрной чёлкой.

– Кирка!

Как это часто случалось и как часто забавляло случайного зрителя, – хором почти вскрикнули сводные брат и сестрица:

– Кирка!

Порфирий Иванович чуть даже в окошко не выскочил прямоугольное, – начал уж было забывать о существовании девушки. Та, как выехали из гробинского депо, впала в какой-то столбняк, пугая машиниста расширенными карими глазами, – точно омут лесной, круто, дочерна, заваренный прелой листвой, да и самому Порфирию не до неё было как-то. И вдруг:

– Кирка! – звонко, над самым ухом.

Снизу – такой же крик.

И на подножку паровоза, прямо на ходу, вскочил молодой офицер со стрижеными английскими усиками, со шрамом, вздёрнувшим правую бровь, и…

– Куда, дурища, пригнись! – странно поприветствовал он барышню.

«Впрочем, не так уж и странно» – провалился куда-то желудок Порфирия, когда он сообразил, что звонкое постукивание, – будто скучающий молоток обходчика – это не что-то в шумном механизме паровоза, а пули, и ни черта не шальные…

– Прикрывай! – извернувшись, крикнул кому-то назад, через плечо, офицер.

Единственный пулемёт, оказавшийся в распоряжении обороняющихся – приданный караулу ручной «Мадсен», – поднялся вместе со старшиной первой статьи, запрыгал этаким странным ружьём с рогом магазина сверху затвора, застучал, сыпля гильзами…

– Как ты здесь?! – крикнул Кирилл внутрь кабины, но, заметив порыв Киры наружу, замахал на неё свободной рукой:

– Потом! Сиди тут! Я сейчас!

И тут же, уже собравшись спрыгнуть с подножки, добавил:

– Васька тут! Нашёлся!

– Где?! – совсем по-девчоночьи взвизгнула Кира, поджав кулачки к груди.

Радостно, будто в ночь накануне Рождества лет пятнадцать назад, под ёлкой.

– Гэ… где?! – лихо, так что у Арины сердце зашлось, перемахнул через поручень и старший Иванов. Вадим.

– Тут. Артиллерист! – малопонятно объяснил брат и, нетерпеливо отмахнувшись, потом, мол, уже машинисту скомандовал, всё-таки спрыгивая:

– Давай помалу назад…

– Ва-аська… – счастливо прошептала Кира, морщась, как всегда, когда просились на глаза непозволительные её натуре слёзы. – Васька, балбес…

Василий

Большего счастья вчерашний кадет «отдельных гардемаринских классов» Василий Иванов никогда не испытывал и, – уверен был, – что вряд ли испытает. Куда той карточке, которой гордилась и умилялась семья: «Трое в лодке, не считая собаки»! Где три Иванова, все в одинаковых соломенных канотье на глаза, в льняных косоворотках и закатанных до колена штанах, стоя в лодке, держат огромного скучного сома, выполняющего роль, надо понимать, весельчака Монморанси. И столько схожего горделивого довольства на схожих ивановских физиономиях, что…

«Эх, жаль, нет тут отцовой “Лейки”», – в который раз озирается Васька, с преувеличенной деловитостью приникший к визиру панорамного прицела, в котором ему нужды ни малейшей, – до сих пор наводил стволом, даже не заглядывая, как должно, в казённик. Что тут изгаляться даже прямой наводкой, если, раз пристрелявшись к рябому булыжному майдану, только и делай, что лупи, как скопится на нём довольно сутулых, по-крысиному серых фигурок. Но должны же видеть братовья, что и он теперь при ратном деле, и герой, – каждый раз оборачиваясь, Васька во фронт разворачивался, демонстрируя грудь артиллерии вольноопределяющегося подпрапорщика, с двумя галунами поперёк продольного на зелёном походном погоне, и – с солдатским «Георгием» IV степени на гимнастерке!

А рядом, выглядывая из-за броневого щитка орудия, стреляет из своего «маузера», прижав к плечу приклад-кобуру, брат Кирилл – авиатор.

Позади:

– Фэ… фугас, кажется, – вынимает из фанерного гнезда в снарядном ящике снаряд брат Вадим, моряк, и лихо, с железным шелестом, загоняет его в затвор. Правда, обратно, к ящику, бежит косоватым зигзагом, будто поддатый унтер.

Один чёрт. Картина самая что ни есть героическая, – три брата воюют с басурманами плечом к плечу. Русские Ивановы.

И они просто обязаны выжить. И непременно все трое. Чтобы однажды на террасе дядюшкиной севастопольской дачи, у самовара, к тому времени с красивыми жёнами и детьми, скрипящими трёхколесными велосипедами, вспоминать, куря дорогой «Оттоман» и подшучивая друг над другом…

Главное, выжить.

И очень важно, чтобы сейчас, чтобы здесь, где шансов выжить почти что…

Прорыв.

Ивановы в сборе

– Который? Этот?.. – отчего-то шёпотом спросил помощник машиниста, так и не разогнувшись после «диверсии» на стрелочном переводе, когда в балансировочную гирю звякнула немецкая пуля. – Этот? – прибавив в голосе, переспросил Кузьма, похлопав ладонью по буферной сцепке последнего вагона.

– Этот, – кивнул наконец через плечо майор, больше озабоченный вопросом: «Ну, допустим, господин лейтенант, сюда вы прорвались, застав немцев врасплох, так ведь теперь они спохватились. Сейчас, должно быть, пути уже загорожены»…

Савва возражал Иванову (старшему) безо всякого на то желания.

Флотскому лейтенанту он доверился бы и «по-родственному», и с уважением к его боевому опыту, – сдал бы командование, ей-богу, но субординация проклятая. Да и чёрт тянул за язык возразить, хоть ответ на собственный вопрос уже читался в глазах майора Мудрова, отражаясь в угольных зрачках перспективой железнодорожной колеи: «Раз уж флотский сюда один с двумя пистолетами прорвался, то уж его “трёмстам спартанцам” сам Марс велел».

Причём ответ читался с контекстом-подстрочником: «Что ж ты тогда сам сразу не догадался дать попятный на Гробин? Пока и паровоз ещё жив был, и пыхтел в голове эшелона под парами?»

Это-то и заставляло не то сомневаться, не то оправдываться:

– А ещё, гляди, орудие на путь прикатят…

Хотя теперь-то да, теперь слов оправданий не требовалось, когда поданная за пять минут до кавалерийской атаки немцев «овечка» зияла парующими дырами в котле…

«Сразу надо было уходить, не дожидаясь, пока прояснится ситуация, пока телефон снимет ответственность распоряжением командования, а потом уже – пока наши вернутся, когда разрешится вопрос, – а вернутся ли?»

Савва вытер шею батистовым платком, криво усмехнулся.

«Одно только тешит самолюбие, что сумел оборону организовать».

«Людей успел положить…» – с гадливой услужливостью подсказала совесть.

Савва Ильич встрепенулся:

– А люди? У нас ведь не то, что не бронепоезд, Вадим Иванович, а совсем наоборот, – пороховая бочка. Вам же не надо объяснять, что такое выстрел 305-го калибра?

– Нэ… не надо… – помотал лейтенант головой, туго замотанной исподним ситцем – бинтов под рукой у Арины не было. – Мне и так понятно, что нэ… нападение на станцию пэ… производится по просьбе командования кэ… Кригсмарине.

– Пожалуй, – нехотя согласился майор корпуса морской артиллерии. – Так как?..

– А так, – вклинился Кирилл в разговор, ведущийся в опасной тени эшелона «7 Ос». – Барышню и раненых, – выразительно посмотрел он на брата, – сажаем на поезд. Кто может держать оружие – бежит, как говорится, впереди паровоза на случай баррикады или ещё чего. А в последнюю минуту запрыгивают. Кстати, надо двери вагонов открыть.

Кирилл перехватил ошарашенный взгляд майора Мудрова и уточнил:

– Где можно.

Не бог весть какая защита – вагонная доска. В лучшем случае – пуля застрянет, но, если и её убрать…

– Кэ… коварный план, – не то усмехнулся Вадим, не то судорожно скривился, но, против ожидания, не стал артачиться – понял: «Хватит на сегодня. Куда ещё впереди паровоза бегать? Выдохся. В голове шум нехороший, этакая “Тютчевская гроза”».

– Вэ… вы мне только пэ… пулемёт дайте. А я там пэ… постою, прикрою, – ткнул Вадим большим пальцем через погон без звёздочек.

Кирилл с сомнением посмотрел на узенький «спардек», окаймлявший паровозное рыло, но промолчал.

Совсем пощадить старшего брата, чего уж там, не получится. Конечно, маячить на узкой открытой площадке прямо над чугунным «фартуком» паровоза, живой мишенью – риск чрезвычайный, но хоть так…

Хроника Дарданелл

Флот, собранный союзниками, являл собой наибольшую концентрацию морских сил, когда-либо имевшую место в Средиземноморье. Помимо крейсеров, эсминцев, тральщиков и более мелких кораблей британцы подключили четырнадцать линкоров, два додредноута – «Лорд Нельсон» и «Агамемнон», линейный крейсер «Инфлексибл» и недавно построенный самый мощный «баттлшип», «Куин Элизабет» с 15-дюймовыми орудиями.

Французская эскадра под командованием адмирала Гепратта состояла из четырех линкоров и ряда вспомогательных судов.

Большинство этих линкоров уже устарело, но их 12-дюймовые пушки превышали всё, что имели турки на берегах.

Общее командование на первом этапе осуществлял адмирал Сэквилл Карден.

Бронепоезд или нет…

Но железное рыло паровоза, хоть и такого неказистого, как маневровая «Кукушка», появившись на выходе с «узловой» – в дыму, в клубах пара, с винтовочными залпами и со стрекотом пулемёта, – некоторое впечатление на немецкий заслон произвело-таки.

В наспех сооружённой баррикаде, как в растревоженной помойке, замелькали с крысиным любопытством тут и там серые головки в номерных касках, послышались и крики, и гортанные команды.

Впечатление было, поди, не меньшее, чем то, которое на немецких штурмовиков, вновь ринувшихся в атаку, произвела тишина в ответ на их бравое «Urrey!».

Ни тебе командной переклички, ни скуповатой стрельбы, ни мата. Из-за бурелома рассыпавшихся с платформ красных брёвен, из-за дымящихся руин грузовых вагонов послышалось лишь учащающееся дыхание котла, буферный перестук, лязг трансмиссионных сочленений…

– О, майн гот! – остановился, прислушиваясь, ротмистр баварских фузилёров, завертел головой. – Уходят? Но куда?

– Что за?.. – завертел головой и Кирилл, расслышав даже сквозь драконье дыхание паровоза и хлопки выстрелов звуки, показавшиеся ему странными.

А вот солдату Храпову – так вполне себе знакомые. Трущийся всё время подле, он сообщил лейтенанту Иванову (второму) как всегда с улыбкой – и с надеждой на лучшее:

– Кавалерия прибыла.

– Только не хватало, – проворчал лейтенант Императорского воздушного флота, невольно отступая к приближающемуся паровозу.

Если не отступить, то нишкнуть в щелях собственной баррикады, под колёсами и в вагонах соседних составов, пришлось впереди и немцам.

В дощатое, с железом, ущелье между теплушек и грузовых платформ со злым недовольным ржанием, топотом, треском гравия из-под копыт ворвался, теснясь и толкаясь, маслянисто-каштановый поток лошадиных крупов, чёрно-гривастых голов.

– А ну, наподдай! – первым сообразил пользу от происходящего машинист и сам же потянулся не к петле сигнального свистка, а к крану полноценного гудка.

Медный духовой рёв панически вздыбил конские хвосты в узлах-узорах плетения, по которым сразу можно определить…

– Уланы? – предположил Кирилл, невольно прикрываясь локтем от гравийной шрапнели, выбитой подковами.

– Уланские коники! – расплываясь в дежурно-умиротворённой улыбке, согласился Храпов.

– Теперь драгунские! – раскатисто донеслось откуда-то сбоку.

И в опасной близости к паровозу через пути перемахнул гнедой жеребец без седла, но с дорожным знакомцем Кирилла на спине.

С драгунским капитаном.

– Я вообще-то одного только хотел. Себе, – молодцевато подкрутил ус лубочно раскрасневшийся всадник. – А потом вижу: куда-то наш эшелон собрался, а немец явно пускать не хочет. Вот я и подумал: а ну как «В кучу – кони, люди…»? В смысле – немцы, кони…

Наш гордый Варяг…

Затор из конских тел пошёл на пользу делу.

Даром, что привычные даже к артиллерийской пальбе, но, оказавшись вдруг между вагонами одного и штабелями брёвен другого состава, да под рёв паровозного гудка, – уланские кони ополоумели. А когда ещё и стальные оводы начали жалить…

Копыта вздыбленных гнедых разогнали немцев резвее миномётных фугасов. Тогда как от стального сородича, от паровоза с его истошными воплями – прянули в сторону даже хромые лошадки.

Завал разобрали мигом. Времени, пока, опомнившись, снова хлёстко начали бить пули, выбивая щепу из брёвен и стен вагонов, клочья мяса из конских боков, – хватило.

Хватило даже на то, чтобы на тамбурные площадки грузовых вагонов в открытые, где можно двери успели вскочить остатки майорского «ополчения», – кто смог, кто успел.

Кого не отдёрнула назад за подол гимнастёрки последняя пуля.

Как Ваську.

Едва он успел вскрикнуть:

– Кирка! – вспрыгнув на подножку кабины машиниста.

Едва только:

– Васька! – схватила его за рукав сестра.

Как гефрайтер Борге, закатившийся под стальной блин колёсной пары, нашёл, наконец-то, в себе смелость проявить тевтонский дух.

Пальнул-таки из «маузера» куда-то в сторону паровозного пара – так вернее. А то дух духом, а грех брать на душу… – пока удавалось не брать.

И в этот раз удалось.

Мигом спрыгнувший следом брат Кирилл долго тряс и ощупывал младшего, шепча и крича:

– Где?! Жив?! Куда?!

Пока не добился вполне внятного стона:

– Нога…

Всего-навсего икру пробило навылет.

Можно было даже доковылять-догнать только набирающий ход состав, да больно уж грохнулся Васька головой о щебёнку, «поплыл». И теперь оставалось только смотреть, как площадку последнего вагона догоняет бог весть откуда взявшийся командир жандармского конвоя капитан Удальцов, а солдат Храпов, по обыкновению своему улыбается, курит – посасывает «козью ножку», и будто не слышит истерических воплей:

– Руку! Руку дай, ирод!

Но особо любоваться картиной возмездия было некогда. Сзади уже густела и приближалась перекличка немецкой речи.

– Давай, Варяг, поднимайся, – потянул на плечо Васькину руку брат Кирилл. – Не бойся. У меня тут самолёт есть. Доскачем в три ноги. Ты уж сколько просился полетать у меня? Вот и полетаем…

Хроника Дарданелл. Ход операции

25 февраля вице-адмирал де Робек на «Вендженсе» возглавил атаку прямо в устье пролива, и турецкие и германские артиллеристы, не выдержав неравной борьбы, отошли к северу. В следующие несколько дней отряды морской пехоты и матросов были высажены на берег, и на Троянской равнине и оконечности полуострова Галлиполи они взрывали брошенные орудия, разбивали прожектора и разрушали орудийные платформы.

Но скоро турки вернулись в Кум-Кале и на мыс Хеллес и сильным ружейно-пулемётным огнём отогнали британский десант. И начали успешно действовать против флота полевыми орудиями; они пережидали обстрел корабельной артиллерией, а потом выдвигались на прежние или запасные огневые точки. Часто случалось, что с батареями, которые британцы считали уже подавленными утром, приходилось вновь воевать после полудня.

На линкоры это едва ли действовало, но для невооруженных тральщиков было опасно, особенно в ночное время в фарватере ниже Чанака, где их мгновенно выхватывали прожектора из темноты, и моряки подвергались изматывающему обстрелу.

Адмиралы оказались в раздражающей ситуации: их сдерживала не мощь противника, а его неуловимость. Тральщики не могли двигаться вперед, пока не будут подавлены береговые батареи, а линкоры не могли подойти достаточно близко, чтобы подавить орудия, пока не будут убраны мины.

«В нас стреляли со всех направлений, – вспоминал капитан Роджер Кейс. – Стреляли с холмов и батареи шестидюймовок, перекрывающих минные поля на обеих сторонах пролива. Несмотря на все наши усилия подавить прожектора, это было равносильно стрельбе по луне».

Четыре из шести тральщиков прошли над минным полем ниже Чанака, не опуская тралов, а один из оставшейся пары вскоре задел мину и взорвался.

ГЛАВА 18. НОВОГЛИНСК КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ

Отчего это кирпичные глины, которые нашёл тут отец-основатель уездного городка заводчик Корнев, новые?

Этого уже и старожилы не помнили – старцы с расчёсанными бородами, что сидели с краю базарной площади на своеобразной такой лавочке, стволе акации, поваленной бог весть в какую давность. Трухлявой со спиленного торца, отполированной прохожими и знакомыми задами до бронзового блеска.

Кирпичный завод, несмотря на чёрную древность своих бревенчатых цехов, пыхтел паром и дымом новейшего Обуховского пресса.

Из допотопной галантереи, которую ещё наполеоновские солдаты грабили – звучал модный сопрано Кавальери в медной раковине граммофона.

Резко квакнув клаксоном, разбудил извозчичью лошадь господина исправника – «Fiat Modello Zero», странно квохчущий железным «свиным рылом»…

Просвещённые Новоглинские старцы на трухлявом стволе акации читали не только «Губернские ведомости», но и, поправив зверской гримасой монокль в глазу, один из них передал другому прошлогодний «Русский спортъ». Так что, последующее происшествие никакого суеверного ужаса у аборигенов не вызвало.

А случилось вот что. В перспективе единственной прямой и местами даже мощёной улицы Статской послышался волнообразный стрекот.

Потом появился и…

– Аэроплан, – заметил один старец другому на тугое ухо, указывая «Губернскими ведомостями» на разрастающееся в размерах насекомое.

– Перелёт какой-то! – со знанием дела гаркнул в ответ тугоухий читатель «Русского спорта» и для пущей доказательности сунул под нос первому разворот газеты с размытой фотографией согнутого велосипедиста: «Рекорд Франции…»

И, действительно, аэроплан с малопонятными обозначениями на птичьих крыльях, неровно, но ритмически тарахтя, проскочил над крышами галантереи и москательной, едва не чиркнув по зелёной жести. Повторяя панические скачки переполошенных кур, пробежал по булыжникам базарной площади, ювелирно вписавшись между собственно базаром и соборной Петровской церковью, – и затих, чихнув в последний раз копотью.

Один пилот что-то ещё искал под панелью приборов, другой, совсем мальчишка, уже с наслаждением тянулся на майском солнышке, точно котёнок спросонья. Но как только получил от первого какое-то распоряжение, подтянулся и превратился в бравого такого солдатика, что даже старцы на бревне-лавочке приосанились, памятуя свои последние балканские войны.

Впрочем, к ним солдатик подходил, как-то преувеличенно даже хромая.

– Отцы, где тут телефонный аппарат есть? – спросил Васька Иванов, выпятив грудь с «Георгием».

Раненый, с «Егорием», мальчонка совсем…

«Губернские ведомости» вытерли костяшкой пальца слезу под моноклем.

«Русский спорт» ответил как должно, но тоже дрогнул в голосе:

– Так, выходит, перелетели вы аппаратом, ваше благородие. Вон, крылечко почтовое за три дома с начала улицы.

На почтовой станции, в полусумраке, пропахшем клеем и сургучом, Кириллу с редким подобострастием почтмейстер лично и саморучно, – еле докричались старика из курятника с экзотическими цесарками на заднем дворе, – вручил пакет казённой почты.

Видать, нечасто в здешнем отделении видали коричневый пакет с двуглавым орлом не только на сургуче, но и в печатном виде – в углу со штемпелем «Департамент связи». Хотя, ясное дело, к почтовому ведомству пакет никакого отношения не имел. Иначе старенький почтмейстер всенепременно собрал бы всё своё отделение, чтобы с печатью государственной заботы на лице взломать сургучную печать на конверте, похмыкать самым секретным образом, шурша гербовой бумагой, и обвести оробевших подчинённых суровым взглядом из-под косматых бровей.

Однако значительная эта роль досталась теперь залётному, в буквальном смысле, офицеру.

– Извольте выдать, – вынув среди прочего из конверта, протянул таинственный офицер квитанцию, вместо почтмейстера перепугав контору взглядом с вздёрнутой грозно рваной бровью. – Должны были из губернского аэроклуба подвезти.

– Так точно-с! Вчера-с… – засуетился тотчас господин почтмейстер, присвистывая старомодным словоерсом. – Вчера и подвезли-с.

Из кладовой вынесли две замотанные в рогожу десятилитровые бутыли с жёлтой, на просвет, жидкостью.

Обернувшись на Ваську, с важностью рассматривающего пасхальные открытки, Кирилл неприметно подмигнул: «Дядюшка кланяются!»

К помощи высокопоставленного дяди Лёши лётчику и его пассажиру – братьям Ивановым то есть – пришлось прибегнуть после того, как их чуть не арестовал комендант станции воздушного наблюдения № 74-8. Причём вдогонку, можно сказать. Прискакал чересчур бдительный комендант на Брест-Литовский военный аэродром, когда «Таубе» лейтенанта Иванова уже скрылся в багровом закате.

Лётчики с известным пониманием отнеслись к желанию Кирилла вернуться к месту службы, в Севастополь, на аэроплане, не то, чтобы трофейном, но ставшем таким же героем приключения, как, скажем, автомобиль «Чёрной маски» из одноимённой фильмы.

«Остзейца» дозаправили. А у одного из авиаторов нашлась карта Императорского воздухоплавательного общества, где были указаны все авиаторские клубы, общества и любительские аэродромы европейской части империи. Военных-то за прифронтовой полосой не водилось, – тут и сто километров для полета многовато будет.

Вот Кирилл и полетел глубоким тылом, надеясь на известное братство «гомо птерикус», взаимовыручку и газетную вырезку: «Его Величество устроил приём в честь новых героев Севастополя», любовно оформленную сестрой Варварой в отдельный адрес…

А вслед ему полетел по губернским жандармским управлениям, исполнявшим в тылу также обязанности и контрразведки, рапорт-де «в высшей степени подозрительный военный авиатор, уклонившись от командировочного предписания, оказался на занятой неприятелем территории, откуда производит теперь перелёт в тыл фронта на аэроплане, обретение которого не совсем ясно».

Прочитав такое, у каждого уездного «сатрапа» рука тянулась если не к кобуре штатного «смит-вессона», то ко лбу со щепоткой троеперстия: «Господи, пронеси ты его мимо…»

К счастью путешественников, первый же Могилёвский «сатрап» догадался частным порядком уточнить через генерал-квартирмейстера Ставки Верховного, тут же, в Могилёве, и находившегося, что и лейтенант такой есть геройский, и аудиенция имела место. А насчёт прочего, достойного гауптвахты как минимум, так посоветовал Кириллу: «Вы бы огородами, сударь мой, огородами. Что вы глаза всем мозолите, ей-богу? До своего начальства долетите, там и объяснитесь. Вам бы, конечно, ещё подорожную какую выправить, мол, по делу летите. Телефон? Да, конечно, воспользуйтесь…»

Так дядя братьев Ивановых, тоже Иванов – Алексей Иванович, статский советник, лицо таинственно «облечённое» и обретавшееся в кабинете на Дворцовой, – узнал, наконец, о судьбе любимого племянника Василия, потерявшегося ещё осенью прошлого года.

И не менее любимого Кирилла, что после отпуска должен был выехать в Севастополь, а оказался чёрт знает где в Курляндии, а затем и в Могилёве.

Узнал и, кабы мог, – соломкой бы выстелил обоим путь. Кому домой, кому на службу. Но раз уж так получилось, – заливал его авиационным бензином.

А теперь вот и долгожданную «индульгенцию» братьям организовал.

Телеграмма:

Черчилль – Кардену. 14 марта

«Я не понимаю, почему тральщикам должен мешать обстрел, который не наносит потерь. Две или три сотни погибших было бы умеренной ценой за очистку такого пролива, как Нэрроуз. Я высоко ценю Ваше предложение прислать добровольцев из флота для траления мин. Эту работу необходимо выполнить, невзирая на потери в людях и малых кораблях, и чем скорее это будет сделано, тем лучше.

Во-вторых, у нас есть информация, что в турецких фортах не хватает боеприпасов, что германские офицеры шлют унылые рапорты и призывают Германию слать больше. Предпринимаются все возможные усилия для поставок боеприпасов, всерьёз думают об отправке германской или австрийской подводной лодки, но, очевидно, к этому ещё не приступили.

Всё вышесказанное – абсолютный секрет.

Из всего этого ясно, что операция должна развиваться методически и решительно ночью и днём. Ныне враг обеспокоен и встревожен.

Время дорого, поскольку вмешательство субмарин требует серьёзного внимания».

– Это тебе предписание от начальника «гардемаринских классов» и билет на поезд, – уже на пороге почтовой станции, привалившись к резным перилам, делил брат Кирилл драгоценное содержимое пакета. – Отбояришься практикой и сдашь, наконец, экзамен на мичмана… Или ты окончательно решил стать сухопутным артиллеристом? – глянул он на братца с лукавой искоркой в серых глазах.

– Это где веселее будет, – с серьёзностью лихого, но вполне себе рассудительного вояки, заметил Василий. – А пока…

– А пока ужас как хочется блеснуть крестом в глаза петербургским барышням и салагам-одноклассникам, – подмигнул Кирилл.

– А пока экзамены надо сдать, – упрямо продолжил Василий, будто и не услышал иронической реплики. – Зря, что ли, учился?

Однако едва прочитал в графе назначения: «Петроград» – фамильно пухлые губы предательски расплылись: «То-то онемеют сотоварищи “чёрные” кадеты, кто до сих пор гордился “практическим плаванием” в “Маркизовой луже”, учебными стрельбами – страх, как бабахает! Да званием гардемарина…»

На этом пункте Василий невольно покраснел, не удержался:

– И потом, надо прояснить со званием…

– Это ты про то, что к четвёртой степени подпоручик полагается?.. – рассеянно, под нос себе, буркнул Кирилл. – Так это такой же обер-офицер, что и мичман, которого ты в боевом походе уже через месяц получишь. Если, конечно, не утопишь любимое ведро боцмана. Так, а это моё…

Иванов (второй) спрятал в нагрудный карман френча лист, сложенный в четверть.

– Что там? – не удержался Иванов (третий), кивнув на накладной карман.

– Там я инспектор Генерального штаба по резервам воздушного флота, – не без самодовольства усмехнулся Кирилл. – И всякий тутошний Бобик обязан вилять мне хвостом, даже если он мнит себя Полканом. Ладно, идём заправляться, и проведу тебя до станции. Сверху-то я её видел, да вот, что мне интересно, – останавливается ли на ней хоть что-нибудь? Уж больно мала, а ты и так за мной кренделя до Курской губернии выписал…

Телеграмма:

Черчилль – вице-адмиралу Дж. де Робеку, сменившему С. Кардена. 17 марта

«Лично и секретно от Первого лорда.

Вверяя Вам с огромным доверием командование Отдельным Средиземноморским флотом, я полагаю… что Вы после личного и независимого анализа придете к заключению, что предлагаемая скорейшая операция разумна и целесообразна.

Если нет, не колеблясь, сообщите.

Если да, выполняйте операцию без промедления и без дальнейших ссылок на первую благоприятную возможность.

Да сопутствует Вам удача».