Текст книги "Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»"

ГЛАВА 7

Кабинетные разговоры.

Петроград. Кабинет статского советника А. И. Иванова

– Не всё так гладко, – пожаловался капитан Садовский, который прибыл на совещание прямо с вокзала, с букетом «железнодорожных» запахов. – Скажу больше: складывается впечатление какого-то дурного повтора ходов безо всякого реального результата.

– Это вас промашка с перекрытием туркам их главного канала поставок угля так расстроила? – поинтересовался Алексей Иванович.

– Да уж, знаете, причин для радости никаких. Задумали вроде всё неплохо – повторить ситуацию с нашими затопленными кораблями в Севастополе, в Крымскую войну, только с точностью до наоборот: запереть их Зунгулдак, чтоб не войти и не выйти. Пока басурмане фарватер расчистят или новую гавань оборудуют – на всех их крейсерах топки погаснут.

Статский советник как будто согласился, но, кажется, думая не только об этой операции.

– Нетрадиционные решения бывают эффективными. Если их доводят до логического завершения.

– Вот и я о том же! – обрадовался Глеб Михайлович. – А так – сколько сил потратили, подбирая эти несчастные посудины и набивая их каменным балластом, сколько угля да нефти сожгли, выходя чуть всею эскадрой к Угольному району – и всё без толку! Фарватер и гавань Зунгулдака в темноте да тумане не нашли, половину эскадры растеряли, еле-еле собрались у Севастополя, за «Бреслау» погнались – да только машину на «Меркурии» чуть не запороли…

Морская хроника

Операция по закупорке Зунгулдака.

К Черноморскому флоту в составе линейных кораблей «Евстафий» (флаг), «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три святителя» и «Ростислав», крейсеров «Память Меркурия», «Кагул» и 14 миноносцев, сопровождавшему заградители («Константин», «Ксения», «Георгий» и «Алексей»), около 9 час. 23 декабря присоединились в море крейсер «Алмаз», шестой дивизион миноносцев, 4 старых парохода («Олег», «Исток», «Атос», «Эрна»), груженных каменным балластом и предназначенных для затопления при входе и внутри гавани Зунгулдака.

Выделенный для выполнения закупорки Зунгулдака отряд в составе линейного корабля «Ростислав», крейсера «Алмаз», 3, 4, 5, 6-го дивизионов миноносцев и 4 пароходов в 14 час. 30 мин. отделился от флота и лег курсом на Зунгулдак. Головным шел «Ростислав», затем – пароходы, «Алмаз» и миноносцы. Около 1 часа ночи шестой дивизион миноносцев отделился от отряда и направился к Зунгулдаку для разведки.

Ночью из-за весьма свежей погоды корабли и суда отряда растеряли друг друга и были обстреляны крейсером «Бреслау».

На рассвете 24 декабря «Бреслау» обстрелял отбившийся ночью от отряда пароход «Атос», который был затоплен своей командой, взятой со шлюпок в плен немецким крейсером.

Пока утром отдельные корабли и суда отряда собирались к «Ростиславу», прибыл шестой дивизион миноносцев, не нашедший из-за темноты и мглы Зунгулдака. Шестой дивизион был снова направлен для выполнения своей задачи, а вслед за ним пошли и все остальные части отряда.

Около 9 час. 30 мин. отряд подошел к Зунгулдаку, но, вследствие неожиданного обнаружения на берегу четырех батарей и опасения встречи с «Гебеном», пароходы были затоплены в море, и операция сорвана.

– Что ж за моряки такие, – вопросил Буровский, – что целым дивизионом порт не нашли? Он же по морю не мотается, на месте стоит!

– Дня бы подождали, – подал голос и Венцель, который тоже не располагал информацией о реальном ходе флотской операции.

– Да подождали! – воскликнул, побагровев, капитан 1-го ранга. – А на берегу – это, кстати, и ваш тоже, господин ротмистр, недосмотр, – аж четыре новых батареи шестидюймовок турки понаставили! Вот и попробуй теперь, подведи к фарватеру и входу в гавань пароходики с балластом! Это же не эсминцы вёрткие да быстрые, и брони там вообще никакой, а дистанции такие, что даже турки не промажут. Как по мишеням палить будут! И если их не первым, так вторым залпом точно накроют. И толку никакого – и сколько душ ни за понюх табаку загубить! Кто ж на такое решится?

– А следующей ночи что не подождали? – спросил ротмистр. – Понимаю, в море не спрячешься – так отошли бы подальше от берега и выбрали момент…

Капитан 1-го ранга тряхнул седой гривой:

– Так прошла радиограмма о выходе «Гебена» из Босфора…

Морская хроника – взгляд с германо-турецкой стороны

«Бреслау» вышел из Босфора 23 декабря в 16 ч. 24 декабря в 3 ч. он заметил судно, шедшее без огней. Осветив его прожектором, «Бреслау» опознал в нем русский пароход и обстрелял его с дистанции в 1200 м (7 каб.). Пароход получил ряд попаданий и начал погружаться. Но тут «Бреслау» заметил, что пароход сопровождается каким-то военным двухтрубным кораблем, по-видимому, линейным кораблем «Ростислав», и несколькими эскадренными миноносцами. «Бреслау» немедленно отвернул полным ходом на ОСТ, предварительно выпустив еще несколько залпов.

Желая с рассветом войти в соприкосновение с главными силами неприятеля, которые, как он предполагал, находились поблизости, «Бреслау» вскоре перешел на N-й курс. 24 декабря в 6 ч. 50 мин., при первых проблесках рассвета он увидел пароход, шедший курсом ОСТ и в ответ на запрос поднявший русский коммерческий флаг. Вскоре в носовой части парохода последовал взрыв, а личный состав его перешел на шлюпки. После нескольких попаданий с «Бреслау» пароход затонул. Экипаж (2 офицера и 31 матрос), находившийся в шлюпках и в воде, был взят в плен. В спасании команды принимал участие катер крейсера; за одним из утопавших бросились в воду германский унтер-офицер и матрос. Пароход оказался бывшим германским пароходом левантинской линии – «Атос», захваченным русскими. Он вышел 22 декабря из Севастополя с грузом камня и предназначался для заграждения какой-то гавани, вероятно, Зунгулдака.

Благодаря потоплению обоих пароходов задуманная русскими операция не удалась.

Алексей Иванович поспешно напомнил:

– Действует приказ, запрещающий разделение основных сил флота ввиду встречи с «Гебеном». Эбергард обоснованно опасается, что линейный крейсер потопит любой одинокий встреченный корабль, да ещё и уйдёт безнаказанным.

– А от соединения линкоров всегда уходил. Хотя и с порванными боками… иногда, – добавил Садовский.

– Ну да, ну да, наслышаны, – подал голос Иван Венцель. – На пять наших линкоров «Гебен» нарвался; головной первым залпом его накрыл, со второго же по четвертый линкор в белый свет как в копеечку палили – ошиблись в дистанции «чуть-чуть», 60 вместо 40 поставили (явную издёвку штабс-капитана не заметил бы разве что глухой), а замыкающий линкор вообще не стрелял, цель не видел.

Вот теперь седовласый капитан 1-го ранга разобиделся всерьёз. Даже голос изменился – чуть ли не скандальные нотки пробились сквозь привычную хрипоту старого морского волка.

– Это здесь, в тёплом кабинете, легко рассуждать! А там шторм, туман, да угольный дым из полсотни труб – и вдруг, откуда ни возьмись, вылетает из полосы тумана двухсотметровый вражина и всем своим главным калибром в тебя целит. И то – «Евстафий» успел и повернуть как надо, и первым огонь открыть. Да ещё и попал чуть не первым же снарядом. И со второго залпа было накрытие… Если бы по прицелу «Евстафия» все остальные линкоры ударили – где б сейчас тот «Гебен» оказался? И всего-то боя, пока этот гад не сбежал – меньше пятнадцати минут.

Статский советник примирительно сказал, наклоняясь к Садовскому:

– Вы, Глеб Михайлович, не обижайтесь. Военно-морская специфика – она на то и специфика. Мне, например, как немножко инженеру, только и понятно, что неплохо бы иметь такое устройство, чтобы помогало управлять огнём всей эскадры…

Садовский тоже сбавил тон и посетовал:

– Такие устройства скоро не придумают. Так, лишь бы как, на глазок, уже такие есть, видел я у французов, а слышал – и у англичан, и у немцев тоже подобное завелось. Но пока что, скажу я вам, хороший… да и средний, пожалуй, артиллерийский офицер управляется с ведением огня одним кораблём получше таких машин. Сложно это всё, так сразу и не перечислишь; а будь просто – не ставили бы по десять – двенадцать стволов главного калибра на каждый боевой корабль, хватило бы и парочки.

– Опять Европу впереди нас ставите, – обиженно сказал штабс-капитан Венцель. – Будто светлых голов в России мало.

– Это не совсем наше с вами дело, господа, – прервал его статский советник. – У нас, в общем-то, и полномочий нет заглядывать в архивы Морского технического комитета… Хотя что-то подсказывает мне, что и в этом вопросе мы не плетёмся в хвосте европейцев. И, кажется, что Иван Артурович и Глеб Михайлович найдут возможность глянуть одним глазком, нет ли там пары жемчужинок в ворохе отложенных или отвергнутых прожектов по этой части.

– Возможность мы непременно найдём, – сразу же отозвался капитан 1-го ранга. – Там у меня двое сослуживцев не последнюю скрипку играют. Да вот только что мы? Там серьёзные спецы, по два десятка лет оценку проводят…

– На то и уповаем, что свежий взгляд поможет нечто разглядеть, – усмехнулся Алексей Иванович.

ГЛАВА 8. ГАРДЕМАРИН НА ФРОНТЕ

Господин подполковник ещё раз перечитал сообщение, пришедшее из штаба дивизии с пометкой «Срочно. Секретно. Только для п/п Рагимова», да ещё и с припиской «В собственные руки».

Впрочем, в сообщении не было ничего особенного, что бы вызывало такую вот секретную срочность. В нём было всего-то распоряжение «…отправить немедленно в расположение Классов морских гардемаринов, в Петроград, гардемарина Иванова Василия, находящегося в подчинённом вам полку».

Правда, последний абзац в сообщении был несколько неожиданным: «Отправку проконтролировать, во избежание уклонения, и доложить».

Подполковник перевернул листок в надежде, что на обороте окажутся какие-то жизненно важные сведения. О поставке трехдюймовых снарядов, например, или о пополнении. Или хотя бы о парочке новых полевых телефонных аппаратов, – вместо разбитых, или просечённых осколками во время горячей перестрелки, произошедшей третьего дня.

Но, увы, ничего там не оказалось.

– Солонин, – позвал подполковник адъютанта. – Ну-ка, разберись, где у нас гардемарин числится. Бог весть что: морской курсант в пехотной части!

Но оказалось, что гардемарин Иванов, как всего-то за час выяснил исполнительный Солонин, не числится нигде. Но во втором гаубичном дивизионе, оказывается, обретается некий мальчишка по прозвищу Васька-морячок.

– Давно? – только и спросил Рагимов, не поднимая голову от карты-трехвёрстки, куда они с начштаба быстро наносили последние данные разведки и радиоперехвата, поступившего из какого-то подразделения.

– Не могу знать, – ответствовал штабной подпоручик и даже вытянулся в струнку.

Очень не любил молоденький офицер, всего-то с трехмесячным стажем службы (зато прошедшем в непрерывных, почти, арьергардных боях) показывать свою некомпетентность. Не так уж часто это и случалось, кстати.

– Так, – бросил, морщась, подполковник Рагимов. – Тащи его сюда. Вместе с Петренкой – он же теперь за старшего во втором дивизионе.

Вот уже два дня германец, которому дали-таки по зубам третьего дня, хоть и существенно опустошили боезапас, поутих или, если по-военному, не предпринимал активных боевых действий. Да почти что никаких не предпринимал, даже отошёл где на триста, а где и на все семьсот метров, вроде как спрямляя линию своих позиций.

Не фронта: фронта как такового не было. И местность не позволяла – то болота, то вдруг островок могучего и очень густого леса, такого густого, что только в пешем строю пройти можно, а то каменистые откосы, где глубже, чем на ладонь, и киркой не вгрызёшься. Так что были участки соприкосновения, была ничейная земля и просто непроходимые или крайне неудобопроходимые зоны, которые патрулировали, конечно, по краям. С обеих сторон.

Это к тому, что комполка мог себе позволить вызвать с боевой позиции исполняющего обязанности командира второго гаубичного дивизиона, прапорщика Петренко.

Явились они пред светлые… пардон, тёмные и слегка раскосые очи подполковника больше чем через час. Рагимов за это время и перекусить успел чем полевая кухня порадовала, и поругался до хрипоты со штабс-капитаном из службы тыла, который никак не пришлёт обещанное пополнение, а вместо этого присылает двух жандармов и троих выздоравливающих из комендантского взвода – уводить в тыл пленных. Всего-то двоих и притом раненых, еле ожили гансики на поле после штыкового боя, – так что столько сопровождающих и конвойных вовсе ни к чему.

Прапорщика Петренко господин подполковник едва узнал, хотя прапорщик был из старожилов полка. Да что там старожилом – с недалёкого, но кажущегося нереальным мирного лета тринадцатого, никак не позже, года, когда сам Рагимов, тогда – штабс-капитан, недавно назначенный в Смоленский полк, – отметил на манёврах здоровенного унтера, который лихо управлялся и с выездом на позицию, и с подготовкой гаубицы к открытию огня.

Сейчас у Петренки прибавился только «Георгий» на груди, звёздочка на полевом погоне, впрочем, почти что не видном из-под куцей шинели, да седина в вислых усах. А так истоньшал чуть ли не вдвое, вроде даже росточком стал поменьше.

Гардемарина тоже узнал господин подполковник не сразу, потому, наверное, что не чаял узнать вообще. Но как вспомнил, что стоял рядом, когда сам генерал, пару месяцев назад, прицепил солдатского «Георгия» на перепачканный своей ли, чужой ли кровью бушлат – и даже сам себе удивился: как это, мол, я мог забыть?

И не задумался тогда, почему так одет молодой воин, который – сам видел в бинокль Рагимов, – так отличился в бою.

Парень палил и палил из выдвинутой на прямую наводку сорокопятки, оставшись один и за командира, и наводчика, и заряжающего. Палил и сбивал, и сбивал осколочными поднимающихся в атаку германцев, а когда подоспели свои, из резерва – побежал с ними, подхватил чью-то «мосинку» – и уцелел в страшном кипении штыкового боя.

И фамилию конечно же забыл подполковник – мало ли их, Ивановых, почитай каждый пятый в полку откликнется. Правда, глаза парнишки запомнил: вроде и обычные серые, а с какой-то искоркой особенной.

Но, не подав виду, что узнал, подполковник резко спросил прапорщика, отмахнув ладонью уставное «по вашему приказанию прибыл»:

– Ты мне, Петренко, скажи: это у тебя экипаж теперь… или полуэкипаж, как оно там у вас, у чертей солёных, называется?

– Никак нет, ваш благородие, – у прапорщика даже усы от изумления встопорщились. – Как Бог свят, артиллерийский дивизиён, вот только двух орудий по штату недостаёт.

– А это у тебя как числится? – указующий перст подполковника почти уткнулся в чёрный бушлат, не по-окопному вычищенный, с надраенными пуговицами и украшенный Георгиевским крестом.

– Разрешите доложить?.. – попытался встрять Василий.

– Ма-алчать, гардемарин Иванов! – резанул подполковник. – Старший по званию докладывает.

– Дак чё докладывать? – с совсем неуставной простотой спросил старый служака. – Никак не числится, а воюет справно.

– Никак? – вполне искренне удивился Рагимов. – А паёк? А довольствие? А наградной?

Морщинистый лоб прапорщика покрылся испариной.

– Так, ваше благородие, почитай что с сентября у нас в дивизёоне некомплект. Командира, и то не уберегли… Куска хлеба да полкотелка каши не найдём, что ли? А за про наградной, не скажу, только вы же с их высокоблагородием господином генералом из собственных рук Ваську-то награждали.

Рагимов попытался вспомнить, было ли в заверенных им списках Ивановых, награждаемых кто по жизни, а кто и посмертно, звание гардемарин – и не вспомнил.

– Докладывайте, гардемарин. С какого времени в дивизионе, как попали на фронт?

– С 14 ноября. В 16.20 задержан часовым по подозрению в шпионаже и со старшим караульным доставлен к командиру дивизиона.

Рагимов перевел взгляд на Петренко.

– Почему подпоручик Литваков не доложил по команде?

– Не могу знать, – честно признался прапорщик. – Не говорили их благородие.

– А как полагаешь? – не по-уставному, да и не с командирской интонацией спросил у прапорщика Рагимов.

Петренко, чутко уловив перемену и почувствовав, что нежданная гроза отодвигается, ответил тоже не совсем по-уставному:

– Полагаю, побоялся господин подпоручик, что отнимут в другую какую часть… Парнишка-то сметливый оказался. А что в бою не теряется – так мы сами в тот же вечер и зауважили, когда германец стал к позициям пристреливаться.

Рагимов вдруг обратил внимание, что гардемарин, стоя по-прежнему как положено по стойке «смирно», слегка шевелит губами, как будто проговаривает про себя какой-то текст. Не в порядке командирского замечания, а скорее из любопытства подполковник спросил:

– Вы что, молитесь, гардемарин Иванов?

– Никак нет, ваше благородие, – быстро ответил Василий. – Там ваши радисты немецкую морзянку перехватили. Важно…

Из соседней комнаты реквизированного для нужд армии купеческого особняка, в котором размещался штаб полка, действительно доносился захлёбывающийся визг морзянки.

– Что – важно? – спросил Рагимов; и только мгновением позже добавил: – Так вы что, немецкий «морзе» знаете?

– Передислокация штурмгруппен… то есть штурмовой группы, выдвижение эскадрона улан… захват эшелона нумер… Простите, станцию не разобрал… А, нет, не называют, «станцион пункт зет» и всё.

– Что, прямо так открытым текстом и передают? – поднял брови подполковник.

– Никак нет, – ответил Василий, как только смолкла морзянка. – Да только шифр у них простенький, нам ещё на курсах о нём говорили. Не думал, что до сих пор не поменяют, а вот… Наверное, чтобы в низовых службах понимали.

Прапорщик Петренко не удержался и, скороговоркой пробормотав положенное по уставу обращение, сообщил со своим неистребимым южнорусским акцентом:

– То ж видите, какой сметливый. А он ещё и карту читает… И нашу, и немецкую.

Рагимов какое-то время переваривал услышанное и уже где-то на донышке сознания заворочалась мысль: если не насовсем, то хоть временно оставить мальца.

Не в дивизионе, конечно, а при штабе… Да зачислить в штат, присвоив, как положено Георгиевскому кавалеру, чин прапорщика…

Но тут, как на грех, явился Солонин и доложил, что пленных передали, и жандармы готовы отбыть – торопятся к поезду.

«Не судьба», – решил подполковник. И вслух приказал:

– Зови старшего жандарма ко мне.

Потом повернулся к гардемарину.

– Вот что, Василий Иванов. У меня предписание: немедленно отправить тебя в Петербург для завершения классов и получения назначения по службе.

– Господин подполковник!.. – хором возопили Петренко и Василий, но с разной интонацией.

Петренко – с болезненным разочарованием, а Василий – чуть ли не с отчаянием.

– Ма-алчать! – одёрнул их Рагимов, испытывая некоторое облегчение – как всегда после твёрдо принятого решения.

И добавил:

– Поедете до станции с командой жандармерии – они как раз этапируют военнопленных. Приказ ясен?

– Так точно… – проговорил Василий убитым голосом. И тут же добавил, быстро обменявшись с прапорщиком взглядами: – Мне надо собрать личные вещи. Пусть едут, я догоню.

– Мы проследим, ваше благородие, – поддержал и Петренко. – А ещё хлопцу надо с однополчанами попрощаться…

– А завтра «штурмгруппен» отбивать понадобится, – даже чуть улыбнулся подполковник. – Как же без такого корректировщика? А послезавтра ещё какую заразу Вильгельм пришлёт… Кругом марш! Исполнять приказ! Да, и немедленно переодеться: в пехотной части воевал, так чтоб выглядел по форме!

Василий тоже повернулся, даже прищёлкнув каблуками неуставных ботинок с подковками, и рванул на шаг впереди прапорщика к дверям.

Рагимов, подавляя невольный смешок, приказал:

– Отставить, гардемарин. Сейчас выправим предписание, поедете с жандармами. Не напрашивайтесь, чтоб везли, как арестованного. А пока – попытайтесь вспомнить, куда эта «штурмгруппен» передислоцируется… И подскажите нашим олухам царя небесного, – он кивнул на дверь, за которой работали радисты, – как сей шифр неменяный немецкий читать.

ГЛАВА 9. ПТИЦА ЧЁРНАЯ, ПТИЦА БЕЛАЯ…

Барон Шварцадлер, победитель Ганзейских гонок-перелётов, почти вываливаясь из ячейки аэроплана, вздохнул не без сожаления, даже огорчённую гримасу состроил…

Но не потому, что только что отпустил за борт трёхфунтовую бомбу в отчётливо видное красное перекрестье на холщовом полотнище. Не то смутило барона, что бомба беззвучно отправилась на крышу госпиталя, что было вопреки всем мирным договорам и конференциям, и по идее должно было претить всем чувствованиям благородной крови, отнюдь, – а то, что уж больно хороша была сама крыша. Судя по всему – новая, голубовато отливая свежим цинком, она так основательно поднимала в цене старинную остзейскую усадьбу. Вот тебе готовый семейный форштадт, только вноси новую мебель и старинные семейные портреты, но эта проклятая война! Собственной рукой ты должен рушить собственное же счастливое будущее.

«Доннерветтер!»

Он по романтическому складу, свойственному, как помнится, всем Шварцадлерам, чуть было не предался ностальгии, – могучие икры жницы под тканым подолом в золотой прусской ржи, янтарный отлив пива на грубом выскобленном столе, стрекот молотилки на подворье их юнкерского хозяйства, но…

«Стрекот?»

Механический звук мог, да и должен быть здесь только один. Свой! И то – насколько можно было назвать стрекотом весёлую молотьбу даймлеровского мотора, прорывающуюся даже сквозь плотные кожаные клапаны шлема.

Мотор, для пущего охлаждения, торчал практически снаружи фюзеляжа, сразу же за блестящим кругом пропеллера и непосредственно перед кабиной пилота.

И тем не менее барону неотвязчиво стало казаться…

Натянутая на шестах парусина с огромным красным крестом, – знак, должный уберечь госпиталь от всяческих посягательств, вплоть, наверное, до кары небесной – был моментально снесён ударной волной и, с громким шелестом хлестнув по воротам сарая, едва не разрушил плод многодневных трудов лейтенанта Императорского воздушного флота. Его «голубь» только что выкатили на треноге шасси из тёмной утробы амбара.

– Г… где?! – перекрикивая панический гвалт и лошадиное ржание госпитального обоза, пытался не то спросить, не то отговорить Вадим, таща аэроплан с другой стороны за амортизационные стойки.

И то: «Смешались в кучу кони, люди…» – всё госпитальное хозяйство, что располагалось во дворе, визжало, бежало, дымило и парило варёным бельём и опрокинутым самоваром. Да и посреди самого двора зияли две основательные воронки – как раз напротив амбара. Ни о какой взлётной полосе говорить не приходилось.

– Сворачивай на дорожку! – выглянув из-под фюзеляжа, ткнул пилоткой в сторону сада брат.

– Тэ… тесно! – замотал головой Вадим.

И то, правда, дебелая Ева и, напротив, тщедушный Адам на постаментах служили вратами в садовый рай, весьма суживая сей путь.

– Проскочим на хвосте, – уже деловито рычал Кирилл, натягивая на уши суконные клапаны пилотки. – От винта!

Вадим рванул на себя деревянную лопасть.

Но такого рода усилия вызывали только спазматические гримасы у ослабевшего после контузии брата, да короткий громкий треск, во время подобных экспериментов в амбаре парой часов раньше, до смерти пугавший всю гужевую часть госпиталя.

– Да я тебе говорю! – крикнул уже откуда-то сверху Кирилл. – На хрен от винта!

Пара сообразительных санитаров, и ранее наблюдавших эксперименты братьев, вынырнули у задранного рыла аэроплана, как из земли. Один оттащил в сторонку Вадима, другой крутанул лопасть пропеллера.

Немецкий «голубь» испуганно задрожал непрочными крыльями.

– Хвост держи! Вдвоём!

Лейтенант Императорского военно-воздушного флота рассчитал почти правильно. Так, с задранным носом-мотором и практически на хвосте, аэроплан и доскакал на колесах к началу достаточно длинной песчаной дорожки. Вот только когда поникшая голова Евы с пылью слетела с покатых плеч, в резном птичьем крыле «Taube Rumpler» что-то болезненно хрустнуло…

«Не в ухе же звенит!» – раздражённо подумал барон Шварцадлер, отстёгивая ремешок шлема.

Потянул коричневый клапан с наушником, отвернув голову, сколько мог, влево, и после секундного сомнения, впрочем, нисколько не отразившегося в авиаторских пучеглазых очках, удовлетворённо улыбнулся. Теперь и без того неприметного сомнения не оставалось – это был звук его родного «Mercedes I.D.»

Ещё секундой – и невозмутимая физиономия барона вытянулась:

«А почему слева?!»

Наследник одноимённого прусского юнкерства подскочил так, будто в фамильном замке, будь у него таковое, завелось бы неучтённое привидение. И в этот раз, нет, не обернулся, а прямо-таки извернулся. И глаза его едва не разрослись до размеров толстой резиновой оправы очков.

В точности такой же «Голубь», покачивая птичьи-изломанными крыльями, висел по левое плечо барона. Вот только не было на его перистых крыльях разлапистых чёрных крестов, а вместо них – какая-то геральдическая чушь, едва ли не цехового вида: скорняцкий нож, подковы…

Барон Шварцадлер лихорадочно полез под сиденье в поисках кобуры, отвисшей на ремнях портупеи. Причем полез с двух сторон сразу. Забыл, что в аэроплане её следует искать не как на суше, а только слева.

А как не забыть, когда всё время, пока барон выполнял приказ дивизионного командира («Беспокойте железнодорожный узел, Фридрих. Но попрошу вас делать это… э… самым безынициативным и формальным образом. Я бы даже сказал – лениво. Так, чтобы им и в голову не пришло, что мы сколько-нибудь в нём заинтересованы. А вот в момент “икс” мы с вами придумаем, что-нибудь такое… что-нибудь такое, что отвлекло бы всех от железнодорожной станции. Может, даже, что-нибудь… э… циничное»), всё это время барону и в голову не могло прийти, что здесь он может встретить в небе пернатого чужака.

«Да что оно, черт возьми, такое?!» – возмутился Фридрих, нащупав наконец крышку кобуры.

«Оно» явно носило следы запустения: крылья порыжелые, даже горделивый герб выцвел и облез, краска на фюзеляже облуплена. Мотор на капоте…

«Mein Got!»

Мотор, кажется, был примотан для пущей устойчивости медной проволокой? А в ячейке пилота?

Не успел разглядеть. Выплюнув клок сизого дыма и не затрещав уже, а взревев мотором, неопознанный аэроплан с трудом, но упрямо пошёл вверх.

– Давай, неродной. Давай! – с натужной гримасой, так, что даже шрам над бровью налился кровью, Кирилл упрашивал чужую, не объезженную им машину подняться над противником.

Согласно «Наставлению о тактике воздушного боя».

Стрельнув бензином – запасы бывшего владельца, – так, что лоскут пламени вылетел в раструб выхлопной трубы, графский аэроплан возвысился-таки над баронским.

С мстительным выражением лица лейтенант Иванов (второй) повёл штурвалом вправо.

– А-а, тля… – «британские» усики его зло встопорщились.

Корпус зашедшего под днище врага исчез из его поля зрения, – только подобия птичьих рулевых перьев выглядывали с одной стороны.

Теперь, пока немец не опомнился…

В прямом цитировании этот параграф «Наставления по тактике воздушного боя» звучал довольно витиевато: «Искусным маневром, заняв преимущественную позицию…»

В устном же изложении капитана Маркова из Петербургской Воздухоплавательной школы – куда доступнее, проще: «Долби его сверху колесами, пока басурман не затрещит, и отскакивай!»

Лейтенант двинул штурвал от себя, тут же обратно – к себе, ещё раз, – пока машину наконец не встряхнуло, как лодчонку, наскочившую на отмель.

Кирилл тотчас потянул штурвал на себя.

Треска лонжеронов на перепонках вражеских крыльях, – как говаривал капитан Марков – он конечно же услышать не мог. Куда там, – не в шлеме, а в одной суконной пилотке, он, кроме шума ветра в ушах, только что и мог расслышать, так квохтанье мотора перед кабиной. Тем не менее лицо его под красным кантом чёрной пилотки приняло самое озабоченное выражение, – его «Таубе», казалось, потяжелел в два раза.

Кирилл потянул штурвал на себя снова, потянул так, что жилы вздулись на шее. Но графский «Голубь» и не подумал взмывать, будто приколоченный к собрату-врагу гвоздями.

Одновременно баронский «Таубе» пришибленно просел, клюнув уродливым носом и задрав хвостовую лопасть. К счастью, чуть в сторону, чтобы она не ударила в точно такую же хвостовую лопасть насевшего сверху противника.

Сам же барон Шварцадлер безжизненно упёрся лбом в панель приборов…

Не то чтобы разница между русским «Наставлением по тактике воздушного боя» и аналогичной немецкой «Инструкцией» была такая уж существенная, чтобы эдакий манёвр нежданного противника показался обер-лейтнанту барону Фридриху Шварцадлеру также неожиданным. Но как-то быстро и нелепо всё получилось. Неизвестный собрат его аэроплана как-то сразу же пропал из виду, едва он обнаружил его позади себя, – должно быть, отстал, сообразив, кто перед ним. И пока Фридрих до хруста в шейных позвонках выворачивал голову в попытке рассмотреть внезапного попутчика: «Бог весть, чья бы ни была это машина, но, уж, наверное, не русских. Сколько ни летал тут в окрестностях, а и намёка не было не то, что на аэродром противника – разведчик с трёхцветными кругами на крыльях ни разу не залетал…»

Тем не менее, ломал себе голову Фридрих, одновременно до вывиха в плече, выкручивая назад руку с пистолетом, как говорит старая прусская пословица: «Ну, его в репу с вашими сюрпризами…»

Тень, мелькнувшую в углу зрения светлым призраком, заметил он слишком поздно. И хоть успел дважды дёрнуть спусковой крючок парабеллума, не столько поняв, сколько почувствовав, что всё это значит, – было поздно. Пули зряшно оставили двоеточие дыр в нечистой ткани крыла вдруг налетевшего стервятника.

Стервятника! – какой уж тут «голубь».

В виде со стороны – фанерное днище чужого аэроплана грянуло барону по затылку, даром, что толстокожему за счёт шлема. И хоть между чужим днищем и кабиной барона остался предостаточный зазор даже, чтобы постучаться к этакому насильнику с треклятым вопросом снизу-вверх: «Да кто ты есть, черти б тебя?!» – барон Шварцадлер будто спрятался в ячейке кабины, согнувшись в три погибели, а его парабеллум, сверкнув на солнце холёным металлом, канул за бортом.

И, вцепившись лапами шасси в стойки расчалок, точно бесстрашный стервятник в равноценную добычу, один аэроплан нёс другого.

Хоть, впрочем, нёс к земле.

И вообще неизвестно, кто кого нёс, поскольку оба синхронно тарахтели моторами, сверкали дисками пропеллеров. И крылья у обоих были свободны, образуя этакую этажерку эпохи братьев Райт.

Конструкция в те же времена проверенная и признанная нерабочей. Но чего не случается на войне, тем более, на первой «войне моторов»?

К счастью, лес, рыжими островами – остатками вырубки, подступавший к городку, – минул, уйдя под крылья. Уже можно было разглядеть не только тёсаные и черепичные крыши предместья, мастерских, мельниц, но и цехов средневековой гидромеханики на тихой излучине речки-окраины. Всё – мельком, всё – набирая гиревую тяжесть падения.