Текст книги "Бочка"

Бочка
Юрий Косарев

© Юрий Косарев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жизнь верхов советского, послевоенного периода России опишут досконально. По косточкам разберут житие генсеков, председателей горкомов, обкомов и прочих. Раздеталируют жизни первых лиц в культуре и искусстве, в армии и космосе. А быт, работу, стремления и просто жизнь миллионов простых советских граждан, то есть истинное лицо России, во многом может быть утрачено навсегда. Уже прошло более четверти века с первых публичных антисоветских выступлений. Миг в истории. Но еще один такой миг и в живых не останется свидетелей в здравом уме и доброй памяти.

Рассказы, созданные по дневнику инженера, по его уже полузабытым воспоминаниям, помогут увидеть тот период истории России без искажения временем и идеологией.

Автор – Косарев Юрий Григорьевич

Поездка

Шла по улице женщина, уставшая, видимо издалека с сумкой через плечо. Навстречу бежит мальчишка лет восьми, девяти.

– Стой мальчик, что случилось, как будто все взбесились, орут, не пойму я?

– Дура бабка – победа.

– Врешь пацан?

Парнишка дернул ногтем большого пальца правой руки за верхний зуб, резко провел себе по горлу и заорал.

– Сукой буду – победа.

И дальше побежал. Это был Коля Степанов.

Он прибежал домой обрадовать мать, но та уже знала.

– Мама, победа – знаешь?

– Знаю, знаю сынок, папа писал нам с тобой, чтоб мы приезжали к нему после победы. Теперь будем готовиться. Хочешь поехать?

– Очень хочу, а далеко это?

– Да, очень далеко. Мы с тобой так далеко еще не ездили. Помнишь, в войну, мы ездили к бабушке с дедушкой в деревню?

– Помню, конечно. Я там еще солдатам пел, а они мне давали или кусочек сахара или печенье.

– Так вот до деревни триста пятьдесят километров от Москвы, а до папы в три раза больше.

– Это сколько километров?

– Больше одной тысячи и ехать придется долго, долго. Я расскажу тебе, как мы ездили в деревню, хочешь?

– Расскажи.

– Сейчас по случаю праздника, мы поджарим с тобой картошечки с салом и пока я буду готовить, то и расскажу про деревню.

– Помнишь, как она называется?

– Не-а.

– Село Свищевка, мы зовем ее деревней, а это село. Там была церковь и она раньше работала, проходила служба, с других деревень приезжали. По праздникам было много народа, а сейчас в церкви устроили склад, но кладбище сохранилось и там покоятся мои две сестры, которые умерли еще до войны.

– А почему они умерли, мама?

– От голода сынок, тогда много народа умирало, но это было давно, теперь скоро, после победы, жизнь наладится. Ну слушай дальше.

В Москве мы садимся на поезд дальнего следования Москва – Елец, после обеда, а на станцию Лев Толстой приезжаем рано, рано утром. Еще прохладно, туман стелется, и твой дед, а мой папаня, усатый, седой, машет нам рукой. На привязи у жерди, закрепленной на двух столбах, привязана белая с темными пятнами небольшая лошаденка, ее зовут Волнушка, запряженная в телегу. На телеге папаня набросал сена, чтоб не так трясло по дороге. Встал дедушка еще затемно, чтоб к рассвету доехать до станции. Не Бог весть какая даль, но десять километров, это на поезде быстро, а на лошади по ухабам, больше часа езды. Как-то дедушка ехал со станции зимой и задремал, а лошадь дошла до риги и остановилась, а возница-то спит.

– А, что такое рига?

– Это такой сарай для сена в конце огорода. Так вот дедушка чуть совсем не замерз, хорошо увидели сельчане и привели лошадь и еле живого вытащили деда из саней.

Мой папаня уложит наши чемоданы в телегу, все усядемся на сено и поедем, где шажком, а где под горку, рысцой. Дом у дедушки из красного кирпича под железом. В сенях потолка нет и когда идет дождь, то приятно шуршит по железу, сон приманивает. Летом ты спал в сенях, ну а зимой, конечно, на печи. Помнишь, хоть что-нибудь?

– Не-а, помню, как корову в избу заводили, когда она родить собиралась, я с печки смотрел.

– Почти два года ты жил в деревне. Я как-то зимой приехала тебя навестить, повидать родителей, кой чего привезти, тебе подарок приготовила один красный помидор, а ты спрашиваешь, что это такое? Окошки в доме у дедушки маленькие, почти над самой землей, зимой промерзали наполовину. Ты садился на лавку на колени и рисовал на стеклах, вместо деда Мороза, пока не замерзнут пальцы. Потом опять лез на печку, греться. Там и сейчас нет ни радио, ни электричества, но теперь скоро все будет.

– А как там у папы?

– Узнаем, когда приедем, наверно все есть.

– А когда поедем?

– Не очень скоро. Сначала я напишу папе письмо – получу ответ, а уж потом на поезд.

– Скорей хочу.

– Успеешь, теперь войны больше нет.

В конце первого года войны Николаю Тарасовичу Степанову, работавшему тогда на танковом заводе и считавшемуся опытным рабочим, предложили на выбор. Или на фронт или с заводом в эвакуацию. Степанов выбрал второе. Оборудование погрузили в эшелон и вместе с другими рабочими Степанов эвакуировался в город Куйбышев – ныне Самара. Официально рабочий день был двенадцатичасовой, но работать приходилось всегда больше. Три месяца Степанов работал на казарменном положении. С рабочего места не уходили. Там же в цехах спали, получали паек и работали. Питание было скудное, по несколько месяцев кормили одной какой-нибудь кашей. То овсянкой, то горохом, то перловкой. Уже в Москве, через год Степанов рассказывал.

– Еду в автобусе, народу не протолкнешься, что-то попало под ногу, похоже круглое, нагнулся – картошка. Сунул в карман, не пропадать же добру.

Назначили Степанова бригадиром. Под его началом были мальчишки, не достававшие до станка и им подставляли ящики, и заключенные, которых приводили под конвоем.

– За последними надо было смотреть в оба. Чуть не доглядишь, мерзавцы, смотришь сопрут что-нибудь. К концу войны Степанова перевели в Жигули, в колхоз. Там он стал работать на электроподстанции монтером. Колхоз располагался внутри Самарской дуги Волги. Вот туда и собирались ехать Коля Степанов, восьмилетний мальчик, со своей мамой Ксенией Васильевной Степановой.

Сборы в дальнюю дорогу затянулись почти на три месяца. Надо было накопить денег на билеты, на дорогу. Мать пыталась купить билеты в предварительной кассе, но не получалось, то некогда, то не с кем оставить сына, то поезд отменили, очередь занимать надо с вечера и торчать всю ночь у кассы, то одно, то другое. Наконец, в начале августа чемоданы были собраны, отец ждет, надо ехать. Всего все равно не предусмотришь. Бывает выбрасывают билеты перед самым отходом поезда. За несколько часов до отхода их поезда, мать с сыном отправились на вокзал. Коля сидел на двух чемоданах сразу, а мать бегала в поисках билетов. Долго стояла в различных очередях, спрашивала, упрашивала, но все без толка. Билетов не было. Подошли на перрон к составу. Коля опять остался на чемоданах, а мать пошла по проводникам и проводницам. Вернулась и говорит.

– Нашла место, идем скорей.

– Билет купила?

– Нет, договорилась с проводницей. Возьмет нас в тамбур, а если освободится место, перейдем в общий вагон. Оставалось совсем немного времени до отхода, когда Коля с мамой забрались в вагон и устроились на чемоданах у закрытой двери тамбура. Они оказались там не одни. Когда поезд тронулся, в соседях оказались еще несколько человек. Им пришлось потесниться, но в тесноте, не в обиде.

– Сидим на чемоданах сын и едем. Это уже хорошо.

В тамбуре было душно и жарко. Мужики чадили махоркой и переругивались. Но лафа продолжалась недолго. Часа через два, на первой же остановке в вагон пришли контролеры. Протискиваясь через мешки, чемоданы и безбилетников долго и зло ругали проводницу.

– Прошу всех без билетов покинуть вагон, иначе поезд дальше не пойдет.

– Оставьте женщину с ребенком. – Просила проводница.

– Нельзя, всем на перрон.

– Оставьте чемоданы, свяжите их и оставьте, я посмотрю за ними. – Шепнула проводница матери. Она оказалась сердобольной, да и деньги взяла. Коля с матерью вышли из вагона с одной сумкой, с которой мать не расставалась. В ней были документы, кое-что из еды и немного денег. Основную сумму мама спрятала в специально сшитом для этого маленьком карманчике на нижнем белье. Ворья всякого сорта, налетчиков, карманников – тогда было через чур много и за вещичками нужен был глаз, да глаз. Контролеры перед самым отходом ушли из поезда и проводница сказала.

– Полезай мать на крышу, вот-вот тронемся. Не бойся, на крыше ты будешь не одна. Сын у тебя я смотрю, шустрый.

Как только дали отмашку трогаться, Коля первый полез на крышу. Мать от него не отставала. Да, на крыше они были не одиноки. Поезд медленно тащился по перрону, как будто специально, а со всех сторон, как тараканы из щелей на крышу полезли безбилетные пассажиры. Они бы и рады купить билеты, но их не было. Всем вместе и умирать веселее. Облепленные вагоны, обрастая по пути, ехали все быстрее. Когда станция осталась позади, гроздья безбилетников с поручней, ступенек, все перебрались на крышу.

– Чемоданы едут и мы едем. Хорошо, тепло пока. Надо на следующей станции взять из чемодана тебе свитр или кофточку.

– Свитр, а не кофточку, что я девчонка.

– Держись лучше за трубу, достану веревку, буду тебя привязывать на ночь. Ехать еще долго.

Пассажирские поезда ходили редко, медленно, пропуская вперед на каждом разъезде более важные грузы. Иногда часами стояли в тупике, ожидая прохода вагонов-телятников с военным добром. Хоть война и кончилась, но еще многомиллионная армия требовала много чего для своего существования. С бывших фронтов выводилась тяжелая техника, конфискованное немецкое добро, раненых, оставшихся в живых лошадей и много всего другого, что производила огромная страна – все для фронта, все для победы. Теперь назад, домой. Потянулись на восток и составы с живой силой – солдатами.

Двое суток, с большими и малыми остановками, тащился состав до Куйбышева. Особенно страшно было по ночам проезжать мосты через Волгу и другие реки. Вагоны стучали на стыках рельсов, мелькали железные фермы мостов, свистел ветер сдувая с крыши. На ночь, да и днем мать привязывала Колю к трубе. Днем посвободней, а ночью коротко, обмотав веревкой и себя и сына. Достала из чемодана валенки, и, несмотря на протесты, натянула их на ноги сына. Они постоянно, во сне ночью сползали с него. Когда она сама спала, самому Богу было неведомо. На небольших станциях с крыши не слезали, хотя местные контролеры и пытались стянуть оттуда пассажиров. Последние отбивались, брыкались, ругались на чем свет стоит, с нетерпением дожидаясь, когда поезд тронется. Перед самым Куйбышевым, освободилось место и мать с сыном попали-таки в вагон. В нем было жарко, пахло человеческим потом и испражнениями и Коля постоянно воротил нос. Но бесконечное прыгание с вагона на вагон кончилось. Прижавшись к матери сын уснул и мать тоже.

– Подъезжаем, вставай болезная, кончилась ваша поездка.

На самом деле поездка не кончилась, еще предстояло добраться до Жигулей. С железнодорожного вокзала мать с сыном переехали в речной порт. На этот раз повезло, мать купила билеты в трюм, расположенный ниже ватерлинии. В четвертой категории, в трюме, было еще хуже, чем в вагоне. Битком набитый разномастным народом, кажется, насквозь пропах людским навозом, вшами и тараканами. Люди сидели и полулежали на деревянных двухэтажных полках-сиденьях, на мешках, чемоданах и корзинах. Невыносимый смрад, духота и жарища. Коля расстегнул рубашку до пупа, закатал штаны до колен, но это мало помогало. Часа три или четыре тащился пароход, постоянно мелко подрагивая. Но всему на свете бывает конец. Вылезли из душного трюма у небольшого дебаркадера и вздохнули полной грудью. Ярко светило солнце, с реки дул небольшой ветерок, ласково унося с тела противно-пахнущую жидкость. Широченная река, полоска противоположного берега где-то далеко, далеко. Мать поспрашивала, как добраться до Жигулей. Ей подсказали.

– Идите вверх, там должен быть перевозчик, да поторопитесь, желающих будет много.

Пошли по берегу вверх по течению. Внизу у самой воды толпился народ с кошелками и мешками. Подошли и москвичи со своими чемоданами, но оказались последними. Седой перевозчик укладывал в лодку поклажу. Когда вещи были уложены, в лодку залезли их хозяйки. На берегу остались только мать и сын.

– Возьмите и нас собой, не ночевать же нам тут, я заплачу.

– Видишь и так перегруз, если потонем, твои деньги не пригодятся.

Тут вступила в разговор женщина с лодки.

– Возьми Ефремыч, что ей с мальцом делать, тут же живой души не найдешь до следующего парохода.

– Садись молодуха, а плавать умеете?

– Я умею. – Соврал Коля – я шустрый.

Наконец, все уселись, перевозчик столкнул лодку и сел на весла. Лодка деревянная, длинная, была сильно перегружена. Вода за бортом была совсем рядом. Коля чертил ладошкой по водной глади. Ярко светило солнце, Ефремыч мерно поднимал и опускал весла и капли сверкали срываясь опять в родную стихию. Нужно было пересечь Волгу и пройти с километр вверх по течению. Коля радовался хорошей погоде, свежему пропитанному чистотой ветерку, скрипу уключин на лодке и тому, что их взяли и скоро они будут у папы.

Лодка была уже на середине реки, когда впереди показался дым. Навстречу приближался большой пароход.

– Ефремыч, впереди пароход.

Перевозчик обернулся, увидел приближающийся пароход и энергичнее заработал веслами. Он греб обратно к берегу, с которого только что отплыли. Пароход шел по течению и быстро приближался. Когда он подровнялся с лодкой, Ефремыч развернул лодку высоким носом к набегавшей волне. Все ясно видели. На лодку идет вал воды, поднятой пароходом. Несколько женщин вскрикнули. Мать вцепилась сынку в руку и тоже оцепенела. Волна накатила на нос и прошла вдоль бортов. Лодка мягко качнулась назад и вперед. Через оба борта в лодку хлынула вода, но ее было не так уж и много.

– Вычерпывайте и не визжите, если бы накрыло как следует, все были бы уже в воде.

Минут через сорок пристали к противоположному берегу. Повеселевшие бабы с гомоном вылезали из лодки, таща за собой мешки и корзины. Перевозчик вынес чемоданы москвичей и принимая деньги перекрестился.

– В рубашке родились вы городские. Долго жить теперь будете. Видно издалече в наши края?

– К папе из Москвы. – Выпалил Коля.

– Ну бывайте здоровы, храни вас Бог.

Лодочник вернулся к лодке, а москвичка и маленький москвич полезли на пригорок.

– Далеко до Жигулей? – Спросила мать.

– Недалече. Километров пять, не боле.

Одна женщина, у которой вещей было немного задержалась.

– Не здешние вы, городские поди?

– Из Москвы, к папе приехали.

– А кто твой папа?

– Степанов Николай Тарасович.

– Знаю я твоего папу. – И обращаясь к матери продолжала.

– Хороший у тебя муж красавица, не зря он себя берег. Здесь все мужики эвакуированные из разных городов с запада, гуляли напропалую. Завели военных жен и детей наделали. У нас бабы бедовые, не одна завлекала твоего Николая, но он никому не поддался – правильный мужик одним словом.

Так разговаривая, дорога казалась короче. Женщина, тоже работающая в Жигулях рассказывала о жизни в поселке, а мать о Москве. Обе женщины тащили по чемодану, поочередно меняя руки, а Коля две сумки. Их связали веревкой, перекинули ему через плечо и он, не жалуясь, нес их, тоже перекладывая с плеча на плечо. Сели отдохнуть.

– Коля, как тебе нравится наша Волга?

– Очень большая, я такой еще не видел, видел Москву-реку, Оку и другие реки, но Волга – это здорово.

Когда пришли в поселок, местная женщина показала малому Степанову, где искать папу и ушла по своим делам. Мать и отец Коли встретились, обнялись, привлекли к себе сына, довольные и счастливые. Отец жил в общежитии, а когда приехали его близкие, то все Степановы сняли небольшую комнату.

Первого сентября Коля Степанов пошел в школу. На первый урок он очень боялся идти, но потом освоился. К маленькому москвичу учительница относилась с участием. Коля осмелел и на уроках пения даже солировал – пел песни. Все они были жалостливые и протяжные.

Вот один солдат диктует,

Здравствуй милая жена,

Моя рана не опасна,

Скоро дома буду я.

А другой солдат диктует,

Здравствуй милая жена,

Глубоко я в сердце ранен,

И домой не жди меня.

А еще про тюрьму и про черного ворона.

Поступив в школу, Коля не знал ни одной буквы, но учился прилежно и закончил свой первый год обучения с одними пятерками.

Жизнь была трудной. Степанов ходил в школу весь в заплатках, учебники и тетради носил в зеленой сумке от противогаза. Не хватало самого необходимого – теплой одежды, обуви. Питались Степановы тем, что приносил отец. Первоклассник Коля научился считать и успевал досчитать до пяти тысяч, пока отец принесет котелок гороха. Он числился эвакуированным и ему полагался паек, который по несколько месяцев состоял из одной и той же каши. Сначала давали три-четыре месяца одну, потом столько же другую. Как-то Коля услышал вечером:

Хороши на мельнице мешочки,

Еще лучше с белою мукой,

Стибришь пол-мешочка,

Испечешь блиночка,

Сразу жизнь становится иной.

Он с первого раза запоминал стихи песен. Ему тут же представилась целая тарелка, с горкой, горячих блинов и большая кружка холодного молока. Предел мечтаний.

Отец где-то достал большую катушку суровых ниток. Степановы решили сплести бредень. Волга рядом, в реке много рыбы, а это очень вкусная еда. Мать тоже пошла на работу, а по вечерам и в редкие выходные, взрослые плели сеть. Им помогал и Коля. Сначала он часто ошибался, но потом научился и отец доверял ему, но все же ворчал.

– Здесь не затянул, тут пропустил.

С той самой зимы Коля Степанов на всю жизнь запомнил, как плетутся сети. И сам плел и других учил.

Всю зиму Степановы плели бредень и как только сошла полая вода, отправились на рыбалку. Взяли с собой два мешка, засунули один в другой, туда же бредень и топорик. Мать завернула по куску хлеба.

Километрах в трех от поселка протекала небольшая речка Уса, впадающая в Волгу. Не глубокая, почти везде по колено и по пояс, с чистой водой и быстрым течением. Взрослые Степановы брели по реке, а когда попадались глубокие места и омуты, то и в плавь. Отец часто командовал.

– Стой, я обойду вот под тот куст, там должны стоять щуки.

И действительно, они чувствовали, когда в мошне начинала биться крупная рыба. Один раз отец хотел похвастаться, какую рыбину они с мамой поймали. Стоя в воде по пояс, поднял за жабры здоровенную щуку, чтоб показать сыну, идущему по берегу с сумкой, но щука изогнулась, ударила отца по лицу, вырвалась и была такова. Ему еще и от матери досталось. Рыбы в реке было очень много. Тихо стоя у воды, можно было видеть большие косяки плотвы, окуней, язей, лещей и всякой другой рыбы. Там же у реки, на костре пекли рыбу и ели. Домой возвращались нагруженные двумя мешками, ловили столько, сколько могли донести. Отец шутил.

– Жить стало веселее.

А мать смеясь добавляла.

– Шея стала тоньше, но зато длиннее.

Рыбу ели сами, меняли на хлеб, молоко, муку. Но вырываться на рыбалку удавалось не часто.

В гостях хорошо, а дома лучше. Засобирались домой. Отец несколько раз ездил в Куйбышев. В Москву отправляли обратно на завод некоторое оборудование и удалось договориться вернуться с этим товарным составом.

Обратная дорога показалась много короче и спокойней. Ехали в вагоне-телятнике, заставленном какими-то ящиками. Пахло конским навозом и машинным маслом, но Степановы, с комфортом, устроились на соломе и чемоданах. В вагоне, прямо у двери на потолке зияла большая дыра, неправильной формы. Отец умудрился, с помощью веревки, забраться через дыру на крышу и затащил туда сына. Счастливая мать с улыбкой снизу наблюдала, как ее мужики, сидят на крыше, свесив ноги в дыру и болтают ими.

Поздний телефонный звонок

Николай Николаевич – сорокадевятилетний конструктор НИИ, последние несколько дней, пребывал в какой-то постоянной и не проходящей тревоге. Стал рассеянный и задумчивый. Проезжал лишние остановки на городском транспорте, не слышал, хотя и смотрел на собеседника, о чем тот говорил и даже один раз прошел мимо своего подъезда и всего дома. В чем причина он бы и сам объяснить не смог. Все чаще и чаще, с приближением пятидесятилетнего рубежа, он оглядывался на прожитую жизнь, анализировал поступки и повороты судьбы. По складу характера Николай Николаевич был живой, темпераментный, остро реагировал на превратности жизни, различные встречи и происшествия. С годами он становился спокойней и рассудительней, но своего темперамента одолеть не мог. Чрезвычайно сильно, неудержимо, отдавался во власть чувств, особенно в молодости, не сознавая что все пройдет и забудется. Но боль и радость никогда не проходили бесследно. Он годами помнил, в нем теплились порой туманные воспоминания и в минуты откровения с самим собой, его снова захлестывало былое как морская волна или беда. И вот в эти дождливые октябрьские дни они нахлынули на него, неудержимо и безжалостно.

В пятнадцать лет он был красивый и стройный мальчишка. Выделялся среди сверстников удивительной ловкостью. Уступая многим в росте и телосложении, он легко выигрывал спортивные единоборства. Всегда был первым, в крайнем случае вторым. На школьных соревнованиях по лыжам он был вторым, пропустив впереди себя только перворазрядника, который уже несколько лет занимался в лыжной секции. Сам имел первый спортивный разряд по гимнастике и здесь ему равных не было. Гимнастическая секция школы к каждому школьному вечеру выставляла группу гимнастов для концертного выступления. В этой группе всегда был Коля Степанов. Мальчишки с восторгом воспринимали детские гимнастические выступления, а девчонки неистово влюблялись в стройных, красивых гимнастов. Коле Степанову присылали записки, когда играли в почту, назначали тайные встречи, на которые он не являлся, а если и приходил, то разочаровывал застенчивостью, даже робостью. Молчал или говорил невпопад, смущался, краснел и старался поскорее избавиться от подруги. Ему никто не нравился. Он предъявлял уже тогда слишком высокие требования к себе и к девчонкам тоже.

Летом после, десятого класса, Коля перед отъездом в деревню к бабушке, часто катался на велосипеде. Излюбленным маршрутом всех велосипедистов была единственная асфальтированная дорога в округе. На этой дороге он впервые и увидел Таню. Тонкая, стройная, очень смуглая, с темными, почти черными глазами, веселая и жизнерадостная. Таня овладела сердцем Степанова играючи. Как часто бывает, мы находим там где не ищем, добиваемся успеха, где не хотим, находим прелесть в отталкивающем. Коля увлекся серьезно и надолго. Он сам стал создавать образ, который хотел видеть, обожать. Начал писать стихи.

Катался я на велосипеде,

Она стояла на крыльце,

С своей подругой длинноногой

И улыбалась тихо мне.

Как давно, как наивно, и как смешно это теперь. Его увлечение переросло в любовь, в безумную страсть. Он наделял Таню чертами и достоинствами, которых у нее не было, обожествлял ее и боготворил. Они встречались, ссорились. Вернее она ссорилась или просто он ей надоедал. Бессознательно, но она подтверждала нелепую жизненную несправедливость – кто любит, тот не любим. Зимой они ходили на каток, весной за первыми цветами. Но Таня видимо совсем потеряла интерес к Степанову.

В девятнадцать лет Степанова провожали в армию. Он пригласил на прощальный вечер Таню и ее брата. Брат пришел, а она не пришла. Так и уехал Николай Степанов на три года с обидой и жалостью к себе, с огромной безответной любовью в сердце и все-таки с надеждой на ответное чувство. У него была даже не надежда, а уверенность, не может человек – она не может не полюбить меня, если я – он не произносил слова любви, это было ему мало, слишком неправильно. Она не любовь его, она жизнь, воздух, дыхание.

Два года из трех, сначала в неделю раз, потом один раз в месяц, Степанов писал ей письма и не получал ответов. В конце второго года службы он получил, наконец от нее письмо. Радости и счастья не было предела. Несколько дней он не вскрывал конверта, ни на минуту, не забывая о ней. В письме Татьяна писала, я неудачно вышла замуж, муж негодяй и мы разошлись. Николай в ответ написал длиннющее письмо. Каждая строчка дышала любовью

А как же те десятки писем, как могла она не отвечать. Спустя несколько дней закралась к нему обида. Но он писал честно и сам устыдился своих обид. На его страстное признание скоро пришло новое письмо и фотография. Он снова, теперь уже ответил, но сколько ни ждал ответного письма не было. Он опять написал – ответа нет. Николай стал ждать демобилизации. Через год Николай Степанов в солдатской форме, не заходя домой, направился к ней. Тани дома не было и Николай долго беседовал с ее мамой. Наконец пришла она. Молодая, красивая женщина со сложившейся фигурой, высокой грудью, с чистым загорелым лицом и лучистыми глазами. В ней есть что-то татарское.

– Очи как яхонты нежно и страстно глядят из под черных бровей – процитировал Николай. Она увидела его и по ее взгляду понял – он ей не нужен, она уже не одна. Таня заторопилась, явно и неумело выдумав причину. Они вышли вместе из дома и простились – она с нетерпением, он со стыдом, обидой и полным отчаянием. Жизнь потеряла для него всякий смысл. После того как она ушла, он долго стоял ни о чем не думая, уставившись в одну точку. Наконец он опомнился, очнулся, стал спокойно, даже слишком спокойно, просто безразлично, думать о себе, как о постороннем – надо ли жить, для чего, для кого, зачем. Я человек, я хотел жить как человек, как счастливый человек. Она отняла у меня все – нет не все. Она не дала мне счастья. Придется жить без него. Много людей живут без счастья. Я крошечная частица ничего не изменю, ни в какую сторону. Надо жить. У меня есть мать, отец, родные, друзья.

– Гражданин, конечная остановка, конец, автобус дальше не пойдет – раздался над его головой голос женщины. Николай Николаевич поднялся и вышел из автобуса. Где это я и почему так странно она сказала – конец. Он усмехнулся и огляделся по сторонам. Ну и занесло же меня. Сколько же лет прошло. Двадцать шесть и уже октябрь как тогда. Я живой здоровый, у меня семья, дети, жена, квартира, машина, работа, – а как же Татьяна. Я много и часто думал о ней, хотел увидеть, найти ее, но в суете дел не нашел и не увидел. Надо заняться вплотную. Отложу все дела, их не переделаешь, найду ее, если еще жива. А почему же она не должна быть жива. Она на три месяца моложе меня, а женщины живут гораздо дольше мужчин в большинстве своем. Значит жива. Какая она, кто. Интересно. Я ничего особенного и не особенного не достиг. Обычный рядовой. А если бы она стала моей женой тогда в октябре. Что бы изменилось. Не знаю, хотя мне бы было легче, веселее. А может быть, и нет. С судьбой не спорят, не переделывают. Интересно, все-таки, что стало с Татьяной. Надо ее найти. После работы Николай Николаевич обратился в справочное бюро.

– Скажите, пожалуйста, можете мне найти адрес человека, если я знаю адрес человека, фамилию, имя и отчество, год, месяц, день и место рождения.

– Пять копеек давайте и диктуйте данные.

– И все за пять копеек?

– Да. Если она фамилию изменила, то адреса не даем.

– Хорошо рискну за пятачок.

– Погуляйте полчаса.

Николай Николаевич походил минут пятнадцать.

– Конечно, она фамилию сменила на девяносто девять процентов. Не дадут адреса. Стоп, ее брат фамилию, конечно, не менял.

Николай Николаевич снова подошел к справочному бюро.

– Не готово еще.

– Пожалуйста, вот вам еще пятачок. Запишите еще данные и продиктовал.

Через двадцать минут работница справочной поманила его. рукой.

– Пожалуйста возьмите.

Протянула ему два листка. Николай Николаевич с волнением развернул первый бланк – брат. Умер в 1983 году прочитал он, держа бланк далеко от глаз. Быстро же он убрался. На два года старше меня. Трясущимися руками, отставляя бланк подальше от лица, стал читать вторую бумагу. Улица, дом, квартира, все есть.

– Да я же на этой улице сотни раз бывал и проезжал. Николай Николаевич несколько раз с удовольствием и улыбкой перечитал написанное. Повторил про себя, пытаясь запомнить.

Несколько дней он носил бланк в кармане, в кошельке, предварительно записав адрес в записную книжку на букву Т.

– Как пойти по адресу – имею ли я на это право. Говорят, если проехать по болоту трактором, то для восстановления нормальной жизнедеятельности болота, потребуются годы. Вот и я зайду, брошу камень и могу нарушить равновесие. Бред. Нет, все-таки, надо найти телефон. Сейчас все стали с телефонами. Дома Николай Николаевич позвонил по 09 и попросил подсказать телефон, назвав адрес. Через минуту не более – он уже записывал адрес, торопясь и переспрашивая.

– Кому ты звонить собираешься – поинтересовалась жена.

– Бывшей сотруднице, просили узнать телефон. – Соврал Николай Николаевич. Ему стало стыдно, вдруг жена не поймет его.

– Телефон есть. Завтра услышу ее голос, а послезавтра увижу ее. – Думал он. Зачем я волнуюсь. Столько лет прошло, скорее всего, она меня и вспомнит-то с трудом.

На следующий день Николай Николаевич долго бродил по окраинам города, отыскивая одинокую телефонную будку. Набрал номер и крепко прижал трубку к уху.

– Алло вас слушают. – Здравствуйте, попросите, пожалуйста, Татьяну Сергеевну.

– Я у телефона.

– Здравствуйте, – заикаясь, еще раз сказал Николай Николаевич.

– С вами говорит ваш давний знакомый. Не пытайтесь угадать, кто вам звонит, вам и в голову не придет, что я могу позвонить.

– Так кто же вы?

– Мне не хотелось бы сейчас это говорить. Необходимо вас увидеть. Не надолго. Прошу вас, когда, где, во сколько вам удобно, я подъеду к вам в любое место города.

– Но я замужем.

– Прекрасно я очень рад, я тоже женат и двое детей. Я прошу вас встретиться со мной, ненадолго, на пять, десять минут. Вы можете не беспокоиться. Ничего плохого я вам не скажу и не сделаю.

– Нет не могу. У меня ухо болит – я только что приняла капли.

– Хорошо – не сейчас, завтра, послезавтра, через неделю, когда вам будет угодно, удобно.

– Нет, не могу. Кто вы?

– Я ваш давний знакомый, двадцать шесть лет назад мы виделись последний раз в октябре.

– Так давно?

– Да это было давно. Тот октябрь вошел в мою жизнь и я помнил о нем всегда, он же неудержимо заставил меня позвонить.

– Скажите кто вы?

– Уже с нетерпением, спрашивала она

– Я Степанов.

Наступила пауза. Молчал Николай Николаевич, молчала и Татьяна Сергеевна

– Меня звали Коля, теперь зовут Николай Николаевич.

– А …Разочарованно и протяжно сказала Татьяна Сергеевна. – Зачем я тебе нужна. Я замужем

– Давно?

– Года два.

– Странно – непроизвольно подумал Николай Николаевич, – что, она не знает, когда она вышла замуж и который же раз. Скорее всего она живет не оформляя законного брака.