Текст книги "Бочка"

В лагере обслуга жила, в прочем, как и все люди, с надеждой получить жрачку, водку и бабенку – утрированно, конечно. С едой проблем нет – ешь от пуза. Вода, кому нужна, тот достанет, ну а женщину или мужичка по потребности. Несчастна та женщина, которой нужно много – вечно искать будет.

Ни Надежда, ни Степанов не жаждали быстрого, жесткого секса, да к тому же Николай и не знал, что это такое. Забегая вперед, позже он узнает много чего от своей серенькой мышки.

Игра в легкий флирт началась с пустяка. Вытаскивал Николай из духовки порции кур на противне. Куски кипели в жире и масле. Нечаянно, он наклонил противень и пролил немного кипящей жидкости на голые ноги в босоножках. Он бросил противень на плиту и кинулся бежать в ванну. Открыл воду и влез с ногами в ванну. Ноги жгло огнем, кожа слезала клочьями. Пришла на помощь Надя – редкое имя, и потом долго еще ухаживала за Степановым, искренне жалея его. Делала примочки, бинтовала, меняла повязки. Стали встречаться помимо работы. В выходные, которые были через день, ходили на пляж, играли в карты. Эта серенькая мышка могла дать фору Николаю во многих вещах. В карты он выиграть у нее не мог, хотя и очень хотел. На пляж они брали с собой чайник и Николай иногда поливал ее из чайника. Он оттягивал у нее резинку трусов, давал возможности воде затекать. Она грозила ему пальцем. В дурака она безжалостно обыгрывала его, раз за разом. Повесила ему на погоны всю колоду, и не один раз, от шестерки до туза. Николай даже злиться начинал. Наверно у нее был талант для карт. Но этот талант был у нее не единственный. Она-мышка, играла с Николаем в кошки-мышки, но сама была кошкой. Они уединялись, гуляли по ночам на реке, уходили далеко в пшеничное поле, на лесные поляны. Она позволяла почти все, но как кошка, во время хватала когтями мышку и выдворяла на место. Она боялась залететь, но это не главное. Играла, раззадоривала, доводила и отвергала, как собака на сене. Но пришло время и она сказала об этом. Завтра, в выходной пойдем далеко в лес и надолго. На следующий день Надежда затеяла любовную игру, по своему, известному только ей сценарию. Николай, не искушенный в таких делах, был доведен до зверского состояния. И когда она, наконец, удобно устроилась и привлекла его к себе, у него произошло извержение вулкана. Это ее немного огорчило, но не надолго. Она стала матерью и утешала, обессилевшего мужичка, как ребенка.

Началась последняя пересменка. Надежда уехала домой, а не солоно хлебавшему Николаю, оставалось двадцать дней. Но на этом флирт-роман Степанова с Надеждой не кончился. Они конечно обменялись телефонами. Состоялось три встречи кошки с мышонком. Кошечка пригласила Николая на квартиру подруги, которая, конечно, уехала.

Четыре часа неповторимого безумия, когда разрывалось все внутри и снаружи, сплошной туман в глазах и в мозгу, сплетались в неистовый клубок и теряли сознание. После этого безумного секса, Николай долго не мог прийти в себя.

– Вот это профессионализм.

Никогда, ни раньше, ни позже, ничего подобного Николаю Степанову испытать не приходилось.

Потом они еще дважды встречались, на этой же квартире. Во второй раз, все было не так, бледнее и короче. В третий раз, старик закинул невод, когда они зашли в квартиру, Мышка завалила Николая на спину и быстро довела его до оргазма, а потом сказала.

– У меня дома нет мяса, у тебя деньги есть?

Последняя женщина Николая Николаевича Степанова вошла в его жизнь, когда ему уже исполнилось шестьдесят лет. Он ушел из последней семьи, которой уже несколько лет не существовало и перешел жить в свою квартиру, доставшуюся ему от родителей. Ушел в чем был, не взяв ничего в бывшей семье. Дети выросли, стали взрослые, работали и учились, а жене он был не нужен. Он сел на машину, купленную только на свои деньги, в одной куртке, рубашке и ботинках и уехал навсегда. Не взял ни запасные колеса, ни одежду, ни шахматные книги – ничего. И об этом совсем не жалел.

Отцу уже исполнилось девяносто лет и одному ему жить стало тяжело. Он уже несколько месяцев искал себе женщину, помогать доживать век, не как жену, а как помощницу по хозяйству, с кем можно поговорить, кому рассказать о себе. Старики часто оставаясь одни, не могут пережить одиночества. Он ходил по своему району и искал помощницу. Спрашивал у приезжих торговок, нуждающихся в жилье, в магазинах и овощных точках.

– Мне нужна помощница, помогать мне по дому. Я не буду брать у нее за жилье, пусть живет, но только, чтоб она не пила, не водила мужиков и не курила.

Работницы посмеивались над стариком, а разговаривая между собой и перебирая всех знакомых, убеждались, что таких среди нас нет. Но потом вспомнили, есть одна молдаванка, не пьет, не курит и не…, дальше они выразились нецензурно. Ей передали, что предлагает старичок и дали его адрес. Галя, как звали эту молдаванку, снимала угол у нахальной, хамовитой бабы и спать ей приходилось почти под кроватью. Да и выходной, если таковой случался, хозяйка не пускала ее в дом, только на ночлег.

Перед самым Новым годом, Николай Николаевич был у отца. Окончательно он перешел к нему через месяц. В дверь позвонили. Николай открыл дверь. Перед ним стояла симпатичная, как он заметил, женщина. Она объяснила, кто она и зачем пришла. Степанов пригласил ее в квартиру, представил отцу. С тридцать первого декабря, и как потом оказалось на семнадцать лет, до конца жизни, Галина Георгиевна, через пару лет – Степанова, вошла в судьбу Николая Николаевича.

Говорят, что в каждом порядочном человеке полно дерьма или иначе тараканов. У Гали их было предостаточно. По всей вероятности, она не прочитала ни одной книжки из классической литературы. И если Николай вставлял в свою речь то или иное выражение из классиков, она его или не понимала, или исправляла. Как-то Николай Николаевич сказал:

– … тоже мне, укрощение строптивой.

Галина поправила.

– Не строптивой, а строптивого.

Оказывается было кино – укрощение строптивого, а то что написал Шекспир ей было неведомо. Она умела говорить на двух языках. На молдавском или румынском, что может быть одно и то же, и русском, а вот последний она коверкала до безобразия. Он, она, оно, они – все для нее одинаково. И когда Николай поправлял ее, она отвечала.

– Какая разница, ты меня понимаешь хорошо:

Она легко воспринимала односложные высказывания, предложения, но совершенно было для нее недоступно, предложение из четырех, пяти строк. Она сразу же прерывала:

– Хватит, я все равно ничего не понимаю.

Если ей необходимо было самостоятельно написать двадцать строк, то можно было смело спорить, что она сделает сто ошибок. Галина очень быстро и почти всегда не по делу обижалась, сильно и искренне. Из-за самой простой, нейтральной, элементарной фразы, могла обидеться смертельно. В любом простом высказывании или вопросе она сразу находила второе дно, хотя его там и в помине не было. И еще она очень любила, своего Колюшку, поучать. Она учила его всему. Что нужно сказать, что сделать, как копать лопатой, как гвозди забивать и строгать доски, как водить машину. Водительских прав она, конечно, не имела. Особенно она учила его как делать тележку, возить всякую всячину до ста килограммов.

– Тележка должна быть очень легкой, невесомой и крепкой, чтоб на всю жизнь хватило, и чтоб сто килограмм возила. В ней было много и других неисправимых тараканов, больших и маленьких. В начале совместной жизни и до самого своего конца Николай Николаевич изображал для себя немую сцену, слушая выводы жены. Сначала все тараканы Галины раздражали Николая, а бороться с ними оказалось бессмысленно и он принял всех ее ненужных, но существующих черных друзей, как неизбежность. Принять-то принял, но до конца понять не смог никогда. В этом смысле она осталась для него не разгаданной загадкой.

Вместе с тем, Галина была бесконечно преданной, бескорыстной, искренне любящей и ласковой женой. Ее работоспособность поражала. Сам Николай Николаевич считал себя работящим, да и другие, знавшие его, но против Гали он был отъявленный бездельник. За сорок лет работы ему не приходилось встречать или слышать о такой работнице. В детстве, как она сама признавалась, ее прозвали трактором. Она могла вскопать шесть соток земли за один день, только воды давай побольше. Не страшилась никаких объемов работы и любых трудностей.

С Николаем вдвоем они без напряжения держали одновременно целый двор скотины. Одно время у них были – корова с теленком, лошадь, до десятка свиней с приплодом, куры, утки и кролики, собака и две кошки. И трудились они не ради денег, а ради удовольствия.

И еще одна, весьма полезная особенность, была у Галины. К ней прилипали деньги. Может потому, что родилась она в очень зажиточной семье. У них была своя мельница, несколько волов, большой дом и много чего другого. Галина с Николаем начали с нуля. У них не было ничего кроме практически пустой квартиры, старенького Москвича и заброшенного садового участка. Степанов так и считал, только благодаря ей, они через два года купили квартиру в соседней области и когда переехали туда, их стали звать новыми русскими.

Галя, как все ее звали в поселке, и Николай Николаевич взаимно дополняли друг друга. Его образование и практичность обоих, а также магнит Галины позволили им жить безбедно. Николай искренне считал, да так оно и было на самом деле, что ему и ей повезло, что чья-то добрая воля соединила их вместе и подарила им напоследок самые счастливые годы. За все прошлые, не слишком веселые годы в личной жизни. Галя, выйдя замуж в шестнадцать лет и нарожав подряд троих детей, практически дальше жила одна без мужа. Работала всю жизнь до Николая на трех работах, а спала в холодной постели.

После кончины советской эпохи, дела в Молдове стали идти из рук вон плохо. Например, пенсия по старости была меньше платы за коммунальные услуги, а зарплаты меньше пенсии. В такое время, Галина Георгиевна, уже далеко не молодая женщина подалась на заработки в Москву. Где ей через восемь лет жизни и работы в немыслимых, нечеловеческих условиях, повезло. Повезло и Степанову, который тоже уже поставил крест на своей жизни. Они встретились.

Это была последняя женщина Николая Николаевича Степанова, самая дорогая, самая лучшая, самая красивая, самая, самая.

В последний

В декабре Николаю Николаевичу исполнилось семьдесят семь лет, топорики, как он сказал. Чувствовал он себя хорошо, как может быть, если уже под восемьдесят. Еще не плохо соображал, помнил наизусть с десяток стихов Пушкина, Лермонтова, Есенина, вставлял в свою речь монологи популярных киногероев, пословицы и поговорки. Руки еще крепко держали молоток или топор. Вместе с тем он часто стал бить молотком себе по пальцам, сосал ушибленный палец и с досадой говорил.

– Старый дурак, опять по пальцам саданул.

Без очков не мог не читать, не писать, даже смотреть телевизор, при этом надевал для чтения очки плюс пять диоптрий, а для телевизора плюс один, вдаль еще видел неплохо, а вблизи, уронит гвоздь – сотку и шарит рукой, пока не наткнется. За предыдущую жизнь приобрел несколько неизлечимых болезней, но относился к этому спокойно, и пока мог терпеть к врачам не обращался, глотал таблетки и жена делала уколы. Водку и вино по чуть-чуть принимал, но при этом быстро пьянел и ложился спать.

Новый год Степановы справляли одни. Жена наготовила всякой всячины. Вдвоем, под звон курантов выпили по рюмке хорошей, дорогой водки и с полчаса смотрели мелькание экрана телевизора и легли спать.

По утрам у Николая Николаевича стала кружиться голова, болела поясница, ходил как пьяный, боясь упасть, держался за стены, мебель и косяки. Дня через три новогодние заготовки были съедены, что не успели отдали курам и собаке с кошками.

– Дорогой, надо идти в магазин, у нас нет хлеба, заодно купи молока. Николай Николаевич стал одеваться.

Как же трудно одевать ботинки. Зарядкой что ли надо заниматься – думал он и продолжал про себя. – Нет, поздно пить боржоми, итоги подводить надо.

– Я вроде сделал все, что мог. Надо бы еще сделать для Русика дом, но уже поздно, не потянуть. Завещание написал, кое что накопили, да много ли на меня потребуется.

На улице, после, оттепели подморозило и было скользко. Николай Николаевич осторожно ковылял, а верхушки сосен стали почему-то качаться, туда-сюда. Он остановился, но сосны продолжали качаться вместе с землей и снегом. Как в самолете, влево, вправо. Сделал еще несколько шагов и земля вообще пропала из поля зрения. Он невольно закрыл глаза, а когда открыл, над ним с двух сторон стояли сосны и больше не качались. Осторожно встал, огляделся, вокруг никого

– Ну и хорошо, жене не скажу и никто ничего не видел, кому нужны чужие болячки, языком трепать.

Он поднялся и потихоньку поплелся домой. Николай Николаевич вернулся домой с хлебом и молоком еле шевеля ногами. В голове шумело и в сутолоке дня посторонние шумы смешивались с внутренним. Но когда вокруг стояла полная тишина, шум в голове становился отчетливым и сильным. Николай Николаевич затыкал уши, но шум не прекращался, а усиливался. Он сказал жене.

– Мне что-то нездоровится, я прилягу пожалуй.

– Ложись дорогой.

Через два дня Николай Николаевич снова упал, но теперь уже на глазах у жены. Она помогла ему подняться и уложила в постель. Весь остаток дня он больше не вставал с дивана.

Проснувшись рано утром, Николай Николаевич открыл глаза и долго лежал неподвижно У него ничего не болело, и шум в голове едва ощущался. Он пошевелился, перевернулся несколько раз, но ни в пояснице ни в ногах не почувствовал никакой боли, ни намека на дискомфорт. С удовольствием потянулся, слегка кольнуло в сердце и тут же все прошло. Посмотрел на часы – начало седьмого, на тумбочке перед диваном ничего кроме будильника не было. Он специально, не зная почему, обратил на это внимание. Жена ушла на работу, на сутки, а Николай Николаевич вчера вечером, перед сном долго читал книгу и заснул, а книгу, кажется положил на тумбочку.

– Куда же она подевалась?

Он поднялся, чувствуя необыкновенную легкость. Подумал.

– Не умер ли я?

Обычно по утрам болело то тут, то там и часа два постепенно проходило и он начинал двигаться почти нормально.

– А сегодня какие-то чудеса.

Он вскипятил чайник, насыпал четыре ложки заварки и залил кипятком. Через несколько минут с удовольствием маленькими глотками, пил крепкий, терпкий напиток. Выпил полбокала и решил:

– Поваляюсь еще часочек, рано еще. Он вернулся в спальню и опять посмотрел на тумбочку. Будильник стоял в дальнем углу, а посередине крышки лежал маленький белый конвертик, как будто свернутый фантик. Так сворачивают дети обертки от конфет и играют ими или меняются между собой. Но этот фантик был просто белый, в такие бумажки раньше расфасовывали порошковые лекарства.

– Мистика какая-то – решил Николай Николаевич – точно помню, что тумбочка была абсолютно пустой, одни часы.

Он не верил ни в мистику, ни в приметы, ни в любые потусторонние силы, но фантик лежит, а десять минут назад его не было.

– Мистика – опять повторил он. Но ни испуга, ни страха не испытал, даже удивление было каким-то спокойным. Он потрогал бумажку рукой.

– Факт налицо. Ну да ладно, посмотрим, что в нем.

Он аккуратно развернул пакетик и положил раскрытый на поверхность. На квадратном листочке белой бумаги лежало пять маленьких, зеленых горошин. Потрогал рукой, крепкие, но не горох. – Лекарство что ли какое? Может жена оставила вчера вечером, но она бы предупредила, но с утра их точно не было.

Он наклонился над горошинами и понюхал.

– Не пахнут.

Нестерпимо, непроизвольно, высыпал горошины на ладонь и опрокинул в рот, покатал их языком. Почувствовал сладковатый с кислинкой вкус, почему-то стало тепло и необыкновенно легко и приятно.

– Но это не сахар, не та сладость, что от сахара или конфет, а что-то новое, не ясное, но очень нежное, воздушное, мягкое, как туман потекло по всему телу. Сейчас я могу полететь.

Он положил руки себе на грудь и решил.

– Поднимусь на чуть-чуть от пола.

Без напряжения его тело плавно поднялось над полом. Он принял горизонтальное положение и перенесся по воздуху на диван и завис над ним. Загнул указательный палец вниз и медленно как воздушный шарик опустился на постель. Закрыл глаза. Одеяло само опустилось, загнув края под ноги. Николай Николаевич впал в забытье.

– Чудеса, а я не верил, да никто и не поверит, если рассказать – засмеют. Перед глазами медленно стали проплывать красочные картины.

– Да это же я, мальчишка загорелый, лечу через кусты в воду. Школьник, а речка эта носит название Дачи, в деревне у бабушки. Тогда дядя Ваня меня фотографировал. А вот я с удочкой, а вот голые мальчишки с бреднем по песку. Как в кино, даже слышно как песок под ногами хрустит и о чем-то говорят ребята. Николай Николаевич вспомнил про школу и тут же возникла картина класса, шумели ученики, шумели ученики, учитель постучал указкой, призывая к тишине.

Вот я, а вот Димка Кривовяз, со мной сидел два года на одной парте.

– Так это моя жизнь и можно не только смотреть, но и участвовать в этом кино.

Николай Николаевич окликнул самого себя.

– Коля, Степанов гимнастикой занимаешься?

Коля стал вертеть головой, кто спрашивает, пожал плечами и продолжал рыться в портфеле.

– Что еще посмотреть? С кем поговорить?

Они меня не видят, а передо мной живые. Никогда бы так ясно не смог бы вспомнить. Вон у Ратнера пуговица болтается. Попробую оторвать. Дернул за нее и тут же бросил. Ратнер тоже не понял почему пуговица отлетела, но поднял ее и сунул в карман.

– Отрок Николай, с тобой говорю я – твой ангел-хранитель. Твое время в этой жизни кончилось, если хочешь можешь посмотреть свою жизнь с начала и до конца. По этой мирской жизни тебе осталось одни сутки, уже меньше – двадцать три часа. Если хочешь – смотри. Но это твоя не первая жизнь твоей души. Я расскажу тебе, кем ты был до Николая Степанова. Твою душу Всевышний поместил в дерево, в березу, которая прожила сто двенадцать людских лет и умерла в глухом, лесном массиве центральной России. Я знаю о тебе все, все помыслы, хорошие и плохие. Грешил ты Николай, но душа у тебя не черная. Не буду напоминать о твоих плохих поступках и помыслах, ты за них уже расплатился. Вспомни и смотри, что ты совершал, за что мучила тебя совесть, как наказывал тебя я и Всевышний. Ты хотел оставить о себе память, сегодня последние часы. Выбери из этой жизни, из людей, кто тебе украшал твое существование и оставь последнюю прижизненную запись. Пусть вспомнят тебя добрым словом. Через сорок дней, весной зародится новая жизнь и твоя душа переселится в нее. Завтра утром я остановлю твое человеческое сердце.

Николай Николаевич открыл глаза. Он в комнате один, видения пропали, в окно светило солнышко, в аквариуме плавали рыбки. Спокойно, без какой либо паники, даже без волнения он вслух произнес.

– Завтра утром меня не станет. Но что же – это нормально. Эта жизнь закончилась. Ну и хорошо. Семьдесят семь лет с честной, не черной душой – замечательный результат. Кто за эти годы скрашивал мой быт? Много людей, кто больше, кто меньше, кто ярче, кто бледнее. Спасибо всем. Особенная благодарность моей последней жене. Много нервов она мне потрепала, сколько раз психовал до невозможности. Вместе с тем, последние годы были самые сладкие, может потому, что последние?

– Завтра утром она придет с работы и я ей скажу, нет – напишу, а она прочтет.

 
Наедине с тобой жена,
Позволь сейчас побыть,
На свете точно знаю я,
Недолго мне уж жить.
 
 
Ты съезди к Люде в ФРГ,
Руслану навести,
И сын приедет погостить,
Ну а меня прости.
 
 
За все прошедшие года,
Что вместе были мы,
Что не успели воплотить
Не все твои мечты.
 
 
С тобой вполне я счастлив был,
Ты все мне позволяла,
И всем чудачествам моим
Сердечно потакала.
 
 
Вдвоем нам много удалось,
Не жертвуя ни чем,
Прожить семнадцать сладких лет
В трудах, но без проблем.
 
 
Так пусть всегда горит огнем,
Не гаснет твой камин.
А мне пора в иной покой,
Прости, прощай, Аминь.
 

На следующее утро Николай Николаевич проснулся в шесть часов утра. В квартире никого не было. Он глубоко вздохнул, улыбнулся, закрыл глаза и его сердце остановилось.