Текст книги "Бочка"

– Давайте примем по пятьдесят грамм, после сегодняшнего сумасшедшего дня.

Достал из сейфа квадратную баклажку, налил себе в мензурку, добавил воды,. Прикрыл ладонью, чтоб спирт не нагрелся. Выпил.

– Наливайте себе. Кто сколько хочет, но не увлекайтесь.

Николай целый день плохо себя чувствовал. Иногда боль была не сильной, скорее просто очень неприятной, а порой становилось настолько плохо, что он едва сдерживался, чтоб не показывать вида. Налил себе совсем немного спирта, сильно разбавил и выпил. Лениво сжевал маленький бутерброд. Стало как-то легче. Через полчаса все разошлись по домам. Николай, почти без боли, доехал на трамвае до дома. Жена спросила.

– Что-нибудь случилось? Ты неважно выглядишь.

– Да, что-то живот побаливает уже не первый день.

– Иди к врачу.

– Ты же знаешь, я очень не люблю ходить по врачам. Проторчишь там целый день, а толку никакого. Температуры у меня нет. Ни насморка, ни кашля, только режет вот здесь – он показал на себе.

– Поешь, я картошки пожарила и банку грибов открыла. Помнишь, осенью солили. Вкусные, немного островаты, видимо уксуса добавила много.

Николай лениво поковырялся вилкой в сковороде. Долго ловил грибок, который никак не хотел держаться на вилке. Съел немного и сказал.

– Я прилягу, мне что-то опять нехорошо. Он лег не раздеваясь, положил руку на живот. Боль усиливалась. Ему стало совсем плохо. Согнувшись почти пополам, доковылял до ванны. Его стошнило. Долго стоял на коленях, отплевываясь от слюней и остатков того, что только что съел. Вернулся в комнату и снова лег. Боль не проходила.

– Да ты весь позеленел. Может вызвать врача?

– Нет. Пока не надо. Может пройдет.

Он ворочался с боку на бок. Ложился на живот, подтягивал ноги к груди, но боль только усиливалась. Промучившись еще часа три, он не выдержал и позвал жену.

– Мать, мне совсем плохо, вызывай скорую.

Через час позвонили в дверь. Приехала скорая помощь.

Врач попросила Николая лечь на спину. Долго мяла живот и спрашивала.

– Здесь больно?, а здесь, а здесь?

Николай с трудом отвечал.

– Не знаю, болит вроде повыше, вот здесь. Мне очень плохо.

– Я вижу, покажите язык.

Николай показал. Врач села к столу и стала что-то писать.

– Иди за носилками – сказала санитару.

– Я сам могу спуститься.

– Не надо, лежите. Похоже на язвенную болезнь желудка – и обращаясь к жене сказала:

– Дайте ваш телефон, вам позвонят, куда его поместят, а ехать с нами не нужно. Соберите лучше, что ему пригодится в больнице. Тапочки, легкие штаны, рубашку.

Пришел санитар с носилками и водитель. Николай, превозмогая сильную боль, отчего его лоб покрылся испариной, перебрался на носилки и мужчины унесли его вниз в машину.

Было очень поздно. В больнице оставался только дежурный врач. Николай долго сидел на скамейке в приемном отделении, пока искали для него место и пришел врач. Его снова уложили на кушетку и дежурный врач опять щупал его живот, смотрел в рот и спрашивал.

Кровь из горла шла?

– Нет – отвечал Николай.

– Хорошо, предварительный диагноз – острый гастрит или язвенная болезнь. Окончательно можно будет определить только после гастроскопии – и обращаясь к санитару сказал.

– Везите его в седьмую палату. на третий этаж. Там есть свободная койка.

– Сейчас, Степанов, вам сделают укол и отдыхайте. Завтра не завтракайте. Ваш лечащий врач, при обходе, посмотрит еще раз и назначит лечение.

Николаю сделали укол. На каталке, в лифте подняли на третий этаж и поместили в палату. Он разделся, лег на кровать, укрылся одеялом. Боль прошла и ему стало легче.

– Как хорошо, когда ничего не болит.

На следующий день Николай осмотрелся в палате. Семь коек, посередине стол и четыре стула. У каждой койки тумбочка. Два больших и широких окна. Светло и чисто. Все места заняты. У всех пациентов были болезни желудочно-кишечного тракта.

До прихода врача, сестра попросила Степанова сдать на анализ мочу и кал. В девять часов пациенты потянулись на завтрак. Здесь же на этаже для семи палат была и столовая – отдельное помещение, где стояли столы на тоненьких металлических ножках и жесткие стулья. Некоторые больные приносили завтрак в палату, добавляли продуктов, принесенные родственниками из дома и кушали в палате. Николаю тоже принесли две тарелки и поставили на тумбочку. В одной была какая-то каша, на другой два куска хлеба и кусочек сливочного масла. Сосед по кровати сказал.

– Мы определяем, кто из сестер сегодня дежурит по величине кусочка масла на завтрак, если большой, то это Таня, если маленький, то это Мария Васильевна.

– Кто же сегодня? – спросил Николай.

– Сегодня Мария, а ты ешь, что лежишь.

– Мне вчера сказали, что б я не завтракал. Меня должны смотреть врачи натощак.

– А, ну потом поешь, а что у тебя болит?

– Да живот болит, промучился неделю, а вчера ночью на скорой привезли.

– Где болит?

– Вот здесь – показал Николай.

– Язва желудка и к бабке не ходи – констатировал сосед. – Здесь почти все с этой заразой.

– А, что заразная эта язва?

– Нет, что ты, просто если эта тварь привязалась, то это на всю жизнь, до гробовой доски. Но если ты сможешь не пить, не курить, не есть соленые грибочки и огурчики, селедочку с уксусом, черный хлеб с горчицей и так далее – ты меня понял. То будешь спокойно и долго существовать. Знаешь анекдот. Мужика принимают в партию и спрашивают. Ты пьешь?

– Пью

– Придется бросить. Куришь?

– Курю.

– Придется бросить. Чужих девочек любишь?

– Люблю.

– Придется отказаться. А жизнь за партию отдашь?

– Отдам, зачем мне такая жизнь нужна.

В десять часов начался обход лечащего врача. Он по очереди садился на кровать рядом с больным. Расспрашивал, щупал, трогал, давал рекомендации и помечал в своем блокноте какой —то записью. Дошла очередь и до Николая.

– Как вы себя чувствуете Степанов?

– Сегодня хорошо. Ничего почти не болит.

– Давайте я вас посмотрю. Ложитесь на спину, поднимите рубашку. Кушали сегодня?

– Нет, ничего не ел.

– Хорошо, покажите язык.

Николай показал.

– Язык, зеркало желудка, у вас белый налет, признак болезни желудочно-кишечного тракта. Кровь горлом никогда не шла?

– Нет.

Врач долго мял живот Николая. Спрашивал, где болит, что вчера, перед обострением кушал.

– Подозреваю язвенную болезнь, но через два дня у нас пройдет гастроскопия, тогда посмотрим, что у вас там внутри, а пока побольше лежите, соблюдайте диету. Сегодня у вас возьмут кровь на анализ, кал и мочу.

– На кал и мочу я уже сдал – ответил Николай.

– Хорошо, после обеда возьмем у вас желудочный сок, а завтра, если все будет нормально с анализами, сделаем рентген желудка. Отдыхайте, меньше двигайтесь. Я пропишу вам таблетки, утром и вечером уколы. Кушайте – голод враг желудка.

Врач ушел, а Николай поел, что принесли соседи-больные. Все несоленое и безвкусное, съел бутерброд с маслом и выпил, уже остывший чай.

Пришла сестра, разнесла по тумбочкам таблетки и пригласила всех на уколы. Больные, не торопясь, двигая тапочками, потянулись в процедурный кабинет. Туда же пошел и Николай. По коридору и в палате на полу частенько валялись кусочки ваты, которые больным прикладывали к ягодицам в месте укола. Николай тоже получил свою порцию, прижал ватку и вернулся в палату. Больные шутили.

– Надо проделать дыру в стене, напротив процедурки и вставлять туда наши зады, а там автомат поставить – шлепал бы уколы автоматически.

Все больные в седьмой палате были ходячие. Ходили в столовую, на процедуры, на анализы, приносили чай. Но не все чувствовали себя хорошо. Пожилой еврей – Моисей Абрамович Хацет, его кровать стояла по другую сторону от кровати Николая, чувствовал постоянные боли. У него была какая-то болезнь пищевода. Его тоже привезли на скорой, за три дня до Николая, и если на второй день Степанов уже чувствовал себя лучше, то Хацет по-прежнему страдал от постоянной, не проходящей боли. Моисей Абрамович терзался болями в горле, ему было трудно говорить и он чаще других молчал, отвернувшись к стене.

К Степанову пришла сестра и сказала.

– Нужно взять у тебя желудочный сок. Ты когда-нибудь сдавал раньше?

– Нет.

– Ну, тогда полежи, я принесу все что нужно.

Она быстро вернулась, принесла длинную резиновую трубку, толщиной с карандаш, вставила в рот Николаю, то ли наротник, то ли загубник с отверстием. Всунула трубку в рот и говорит.

– Глотай.

Давясь, пуская слюни и сопли, Николай проглотил трубку.

– Теперь лежи спокойно, расслабься, лежать придется долго, можешь поспать. Если сможешь.

Сестра подставила под конец трубки какую —то мензурку или пробирку и ушла. Николай вопросительно смотрел на больных в палате.

– Часа четыре придется лежать, терпи, расслабься, можешь уснуть, время пройдет быстрее – говорил сосед.

Эти четыре часа показались Николаю вечностью, ни повернуться, ни кашлянуть, ни утереться. Несколько раз к нему подходила рвота. Пришла сестра и сказала.

– Потерпи еще, немного осталось, а то мало сока.

Всему на свете бывает конец. Сестра вытащила трубку и загубник, забрала пробирку и ушла. Самочувствие Степанова становилось хорошим, только некоторое неудобство и дискомфорт в полости живота он испытывал вечером перед уколом. На третий день для Степанова был назначен рентген желудка. Накануне врач предупредил.

– Ничего не есть, если захочешь пить, то попей кипяченой воды.

Сестра пригласила его на рентген. Перед ним поставили большую тарелку какой-то белой массы. Ему назвали, что это такое, но он тут же забыл, как эта размазня называется. Он с отвращением глотал эту густую, тяжелую сметану, похожую на раствор цемента. Когда он съел весь раствор, ему сделали рентген. Он не знал, что там видят врачи, но соседи-больные, особенно со стажем, говорили, что рентген не дает объективной картины заболевания. Все узнают абсолютно точно по гастроскопии.

– Ты делал ее когда-нибудь? – Спросил Сергей, тот с которым Николай оказался рядом и сдружился.

– Нет, никогда.

– Все, что делали до сих пор – цветочки, гастроскопия очень неприятная штука. Рассказать об этом нельзя. Сам испытаешь, удовольствие получишь несравненное, по полной программе – с усмешкой говорил Сергей.

При очередном обходе лечащий врач сказал Степанову.

– Как себя чувствуете?

– Хорошо.

– Анализы у тебя хорошие, гемоглобин, как у космонавта. В желудочном соке повышенная кислотность. К сожалению рентген ничего не дал. После завтра к нам в отделение – он повернулся ко всем, – приезжает гастроэнторолог. Я скажу завтра, кому нужно делать гастроскопию.

К Степанову пришла жена. Она присела на край кровати, стала вытаскивать из сумки продукты. Апельсины, кусок копченой колбасы, банку сгущенки, кефир, сахар для чая, конфеты. Николай отложил колбасу.

– Мне это нельзя.

– Как ты себя чувствуешь.

– Хорошо, я в порядке, но пока еще никто толком не знает, что со мной. После завтра гастроскопия, тогда скажут, что у меня. Как там дети?

– У нас все в порядке. Дочка немного приболела – кашляет. Я взяла больничный, сижу дома.

– Я чувствую себя хорошо, хоть сейчас домой, но не отпустят, точного диагноза еще нет. Ты ко мне пока не приезжай. Оставь мне двухкопеечные монеты, будет что нужно, я позвоню.

По утрам и вечерам больным делали уколы, сестра на тумбочки клала таблетки. Николай добросовестно глотал все, что приносили и подставлял, хотя и без особого удовольствия, ягодицы для уколов.

Накануне гастроскопии врач предупредил.

– Завтра, во второй половине дня, кому назначено, будет проходить гастроскопию. Ничего не есть, пока не пройдете обследование.

Николай познакомился с Сергеем поближе. Они тайком ходили с ним курить на лестницу ниже этажом. Там Сергей и рассказал про себя.

– Я работал бригадиром на Братской ГЭС. У меня было девятнадцать человек. Зимой, мороз тридцать пять, сорок градусов. Утром, на газоне, каждый день я ездил в магазин и покупал ящик водки. Пили все и я тоже. Кто сразу, кто по частям. На таком морозе долго не выдержишь. Час, максимум полтора и надо идти в тепло. Многие не выдерживали, сбегали, но платили много. Там я и начал зарабатывать цирроз печени. Вот потрогай – он подставил живот и Николай потрогал в указанном месте.

– Булыжник лежит. После Братска, меня бросили из огня да в полымя – на Кубу. Там я провел два года. Нельзя понять, что лучше – минус сорок или плюс сорок в тени, при влажности девяносто процентов. Там же, и ром, и водка и жара. Хоть и очень длинные были и рубли и доллары. Денег было полно, всегда, во всех карманах. Тогда мало было машин в союзе, а я купил себе «Волгу», за пять тысяч. Поездил три года и продал за пятнадцать. Покупатель сидел за рулем, накручивал круги по садовому кольцу, а я на заднем сиденье деньги считал.

– Жена ушла и дети с ней, но они уже большие – два пацана – уныло закончил Сергей.

Вот и наступил день гастроскопии. Из палаты четверо должны были пройти обследование. Трое повторно и Николай первый раз. С других палат тоже было много больных. Врачи приехали часа в два, разложили приборы и начали прием.

Второй час сидел Степанов на скамейке у процедурного, а его все не вызывали.

– Как экзамены, скорей бы уж – думал Николай.

Наконец, дверь открылась.

– Степанов. Заходи. Ложись на правый бок, бери мундштук и расслабься. Николай зажал пластмассовый мундштук зубами, закрыл глаза и весь напрягся. Врач начал быстро опускать зонд в желудок. Николай изогнулся и его стало рвать, все внутренности готовы были выскочить из горла, но желудок был пустой, и только сокращались мышцы снизу до верха. Из глаз и из носа потекло.

– Спокойней, спокойней, все, все, расслабься. Николай расслабился, стало легче, хотя внутри торчала железная, ржавая труба. Он приоткрыл глаза. Изо рта торчала черная, похоже резиновая кишка, толщиной с большой палец. Его опять стало рвать, но он только корчился и дергался. Минуты три врач рассматривал, что там внутри, но Николаю эти три минуты длились часами.

– Спокойно, все – врач вытащил кишку и стал писать и говорить.

– Степанов, у тебя все не так уж и плохо. Желудок в порядке, немного воспалена луковица и небольшая язва двенадцатиперстной кишки, диаметр семь миллиметров и глубиной два миллиметра и она уже начала зарубцовываться. Поберегись, ничего тяжелого не поднимать и строгая диета. Лечащий врач назначит лечение.

Следующий – крикнул он.

Николай вышел, красный, сопливый, но довольный.

– Иду на поправку – сказал он в палате.

– Не обольщайся, теперь это может повториться в любой момент – предостерег его Сергей.

Выздоравливающие больные иногда сидели за столом и играли в домино. Николай не любил эту игру, считал ее первой, по умственному развитию, после перетягивания каната поэтому спросил.

– Кто-нибудь играет в шахматы?

Все помолчали.

– Моисей Абрамович, вы-то уж точно играете и играли раньше.

Хацет повернулся. Он по-прежнему мало говорил, но ему стало немного легче и он разговорился.

– Да, я когда-то играл в шахматы, участвовал в первенстве союза. С Гипслисом играл и в шахматы и в преферанс. Доводилось встречаться с Бондаренко и Смысловым, но это было давно. Сейчас я уже не играю, друзей порастерял, старый стал, ленивый. Но так и быть Николай, если найдешь шахматы, я с тобой сыграю. Я в слепую, а ты садись за стол, пиши ходы и не торопись, и я может отвлекусь от своих болячек.

– Вы были гроссмейстером Моисей Абрамович?

– Нет, гроссмейстером не был, мастером был, давно – повторился он.

Николай побежал искать шахматы. Он считал себя не плохим шахматистом. Читал книги, покупал журналы, если встречал в газете шахматную задачу – никогда не пропускал. У него в лаборатории, где он работал, из двадцати мужчин, двенадцать играли в шахматы и всех он их обыгрывал. Но достичь серьезного, а не лабораторного успеха, он не мог. И прежде всего потому, что кроме шахматного таланта, а у него он был маленький, маленький, нужно было еще иметь характер, а вот последнего совсем не было. Сейчас у него появилась уникальная возможность сыграть с настоящим мастером. Бывших шахматистов не бывает, разучиться играть невозможно. Кто увлечется, полюбит эту великую игру, не разлюбит до смерти. Уже старый и больной Моисей Абрамович не удержится, что б еще раз окунуться в бесконечность шахмат.

Николай побегал по всем палатам и нашел таки не новые, старые еще лучше, шахматы. Расставил фигуры, положил рядом лист бумаги и предложил.

– Ваш ход, маэстро.

Моисей Абрамович, читал в это время книгу, оторвавшись на секунду, он сделал первый оригинальный, в кавычках, ход – е2-е4.

На десятом ходу Николай задремал на полчаса.

Оторвавшись от книги Моисей сказал:

– На высоком уровне таких партий, как наша, еще не было. Твоя позиция безнадежна. Ты долго не продержишься. Давай новую, а хочешь доиграем эту.

– Хорошо. Сдаюсь, поторопился я, давайте новую.

– е2-е4, молодое дарование – улыбнулся Хацет.

За два дня с перерывами на обед и ужин Моисей Абрамович сыграл со Степановым не менее пятидесяти партий. Для Николая уже шла речь о том, сколько он может продержаться ходов от ветерана. На третий день, собрав всю силу воли в кулак, тщательно продумывая и анализируя не только свои но и чужие ходы, Николаю удалось продержаться двадцать шесть ходов, прежде чем сдаться.

В очередной обход лечащий врач седьмой палаты объявил.

– Болезные, желаю вам скорейшего выздоровления. С завтрашнего дня ухожу в отпуск, на мое место придет другой врач, молодой и красивый. Ее зовут Наталья Дмитриевна – смотрите, не обижайте. Выздоравливайте.

Наталья Дмитриевна, очень молодая и действительно красивая женщина подолгу сидела с каждым больным в палате, внимательно выслушивала, сверялась с записями в толстой тетради, делала пометки, старалась казаться строгой и внимательной. Подошла к Степанову. Посмотрела его историю болезни и задала дежурный вопрос.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо – ответил Николай.

Она помяла ему живот, заглянула в рот и спросила.

– Стул у вас хороший?

– Хороший, только вот кал какой-то черный.

Наталья Дмитриевна испугалась, хотя и пыталась скрыть это, затем быстро, почти выбежала из палаты.

– Что ты ей сказал?

– Да ничего, сказал чувствую себя хорошо, она спросила про стул, я сказал тоже хорошо, только кал черный.

– Какой, черный?

– Да.

– Ты знаешь, что это значит?

– Нет.

– Желудочно-кишечное кровотечение. Слизистая оболочка прорывается, кровь поступает в желудок, далее в кишечник и прямую кишку. Кал смешивается с кровью и выходит наружу черный. Диагноз – прободная язва. Тебя должны немедленно резать. Врачиха молодая, она видимо тоже так думает. При кровотечении никогда не бывает болей. Тебя сейчас возьмут.

– Ты не пугай меня Серега, я прекрасно себя чувствую. Давно ничего не болит.

– А ты видел, как испугалась молодая?

Пришла Наталья Дмитриевна.

– Степанов не двигайтесь, сейчас принесут лед.

Большой кусок льда завернули в полотенце и положили Степанову на голый живот.

– Холодно, я замерзну —сказал Николай.

– Потерпите больной, сейчас приедет скорая.

То ли от холода, скорее всего от того, что страх смерти напугал не только врачиху и сестер, но и самого Степанова. Но он вдруг увидел, что оконная рама стала терять очертания. Оконные переплеты превратились в размытые белые пятна и все потемнело.

– Где же скорая, почти кричала на сестру врачиха.

– Я давно вызвала – отвечала сестра.

Окно для Николая вернулось на место, очертания переплетов стали четкими.

– Что произошло? – здоровым, крепким голосом спросил он.

– Не волнуйтесь Степанов, уже идут санитары скорой помощи. Сейчас вас отвезут в хирургию.

Вошли санитары со скорой. Николай хотел встать.

– Лежите больной, не двигайтесь.

Аккуратно, за плечи и за ноги они переложили Степанова с кровати на каталку. Повезли, потом спустили на лифте и задвинули в машину.

– Куда – спросил водитель.

– В Склиф, в хирургию.

Водитель включил сирену и машина полетела по встречной полосе, обгоняя поток слева. В приемной клиники имени Склифасовского врач сразу подошел к Степанову, которого снова уложили на кушетку со льдом на животе. Врач посмотрел на Николая, пробежал глазами по бумагам, привезенным из больницы и спросил.

– Степанов, ты я смотрю здоров как бык, что болит?

– Ничего не болит.

– Снимите лед, ложись Степанов на правый бок и снимай штаны. Николай улегся на красную прорезиненную клеенку, спустил штаны. В это время доктор хирург натягивал резиновые перчатки. Потом уперся левой рукой в бедро Николая и засунул свой указательный палец по самое некуда, повернул в прямой кишке, вытащил и спросил. – Какие таблетки принимал?

– Такие, серокоричневые, большие.

– Все ясно, – викалин, от него кал не черный, а темнозеленый, и повернувшись к санитарам недовольно сказал.

– Зачем привезли, везите обратно, нету у тебя Степанов никакого кровотечения, небольшая язва, наполовину зарубцевавшаяся. Дня через три будешь как огурец. Отправляйте и возьмите вот эти бумаги, я там сейчас помечу. В этот же вечер, уже на другой машине Степанова вернули в больницу. Его постель еще не поменяли. Когда он вошел в палату, все больные удивленно и с радостью встретили.

– Живой, курилка.

– Живой и здоровый, чего и вам желаю. Ложная тревога и не обоснованная паника. Ложный диагноз.

– Моисей Абрамович давайте сразимся.

Армия

В начале октября Николаю Степанову пришла повестка из военкомата.

– Явиться с вещами на сборный пункт – далее был указан адрес – для прохождения воинской службы в рядах Советской Армии. Провожали Степанова три раза. Первый призыв для Николая продлился несколько часов, второй призыв полсуток, третий раз Степанов загремел на три года и два месяца. Провожали родственники, друзья и девушки. Любимой девушки на проводах не было, она не пришла. Девчонки со двора прощались как навсегда. А это так по существу и было. Кончилось детство, дворовая дружба, девчонки повыскакивали замуж. После армии новая работа, новые друзья и новые женщины. Николай даже не предполагал, что его будут так провожать и ему тоже было грустно и тревожно. Мама плакала, отец украдкой смахивал слезы. До армии парни бывали еще детьми, а у них была защита – родители, и в любом случае каждый подспудно знал, сзади свои и поддержат и укроют и помогут в сложный момент. В армии с первых дней надеяться можно только на себя самого. И это заставляло быть сдержанным, осмотрительным и ответственным. За каждый свой поступок, выходку или высказывание придется отвечать самому и поддержки не будет.

Трое суток в телятниках, так звали вагоны поезда, потому, что это не был общий вагон или плацкарт или купе, призывники на соломе тряслись до латвийского города Елгава. Охраняли ребят как тюремщиков, только без собак, солдаты второго года службы. Командовали офицеры и старшины. Призывники пытались вырваться за водкой на остановках, но это никому не удавалось. Состав часами стоял на полустанках и разъездах, пропуская вперед пассажирские и товарные поезда. За эти сутки призывников кормили из полевой кухни, оправлялись в поле, для чего состав специально останавливали в безлюдных местах. За эти сутки призывники одного вагона перезнакомились, появились новые друзья и товарищи. В Елгаве призывников раздели, отобрали все гражданское, постригли наголо, помыли и переодели в армейскую форму. Она топорщилась на мальчишках и они смеялись, не узнавая друг друга. Месяц прошел в Елгаве быстро. Солдат постоянно чем-нибудь занимали. Как известно, безделье расхолаживает людей, наверно поэтому свободного времени у солдат практически не оставалось. Львиную долю времени занимали политзанятия, а также бесконечные построения, переклички, хождение строем – строевая подготовка. Курс молодого бойца был пройден, солдаты приняли присягу с автоматом в руках и были расформированы по учебным воинским частям. Степанова вместе с другими молодыми солдатами отправили в Ригу. Город большой, из двух половинок. Старый город и новый. Учебная воинская часть, в которую попал Степанов, располагалась в старой части Риги, была обнесена высоким забором. Год служил и учился первогодок Степанов за этим забором.

За этот год он всего несколько раз выбирался из части. В составе патруля несколько раз был в наряде. Ходили с офицером по городу, ловили солдат и офицеров. По количеству нарушителей среди военнослужащих существовала определенная норма, которую патруль должен был выполнить, задержать, зафиксировать, поймать или наказать на месте. Старший лейтенант, с которым Степанов и еще один солдат патрулировали по улицам Риги, уже немолодой офицер – он захватил конец войны, не любил наказывать и обижать ни в чем не повинных солдат и офицеров. Первый день патрулирования не выполнил норму, зафиксировал меньше нарушений, чем положено и в комендатуре был наказан – отправлен на исправление на следующий день обратно в патруль. Он был недоволен и приказал солдатам задерживать всех подряд, кто только встретится. Ему третий день подряд никак не хотелось еще топтать ноги по городу – удовольствие не большое. Останавливали всех встречающихся военнослужащих, проверяли документы и старлей записывал в свою книжицу номер части, фамилию и нарушение. Это, как правило было, грязные пуговицы или сапоги, хотя те и блестели, как у черного кота белые уши. Два раза Степанов покидал часть и его вывозили на соревнование по спортивной гимнастике. Один раз в Вильнюс, второй в спортивный зал Риги. В части обучали солдат различным воинским специальностям. Степанову повезло – ему предложили на выбор – учиться на водителя автомобиля или танка или на радиотелеграфиста. Совсем скоро, где-то через полгода он понял и потом много раз и даже после демобилизации жалел о том, что сделал неправильный выбор. Но обратного пути уже не было. Он стал радистом.

С интересом и удовольствием занимался изучением азбуки Морзе. Прием на слух и передача на ключе или вибраторе. Быстро схватывал, как оказалось не сложную науку, достиг хороших результатов. Через несколько месяцев получил звание радиотелеграфиста третьего класса, потом второго и первого. Это было очень почетно. Если встречался солдат или сержант, а на груди у него красовался значок – синий щит с единичкой в середине, то ему уже было обеспечено доброжелательное и уважительное отношение. Даже сержанты учебных подразделений, мучители солдат, считались не такими злыднями, если имели значок радиста первого класса. Радиотелеграфист высшей квалификации мог принимать на слух и передавать на ключе более ста знаков в минуту. С такой скоростью просто писать не каждому дано, а нужно разобрать тире и точки и потом записать. Ошибки вовсе не допускались. Хороший радист – таким был командир роты, мог держать в уме пятнадцать цифр и затем их записать. Зуммер, автоматически посылающий точки и тире уже умолкал, а старлей продолжал еще писать три группы цифр по пять в каждой.

Занимались приемом, передачей и изучением материальной части по 6 —8 часов ежедневно, с перерывами на еду и политзанятия. Кроме этой профилирующей дисциплины солдаты занимались физподготовкой, строевой, ходили в наряды на кухню, в свинарник, в караул. В части, в качестве подножного корма держали свиней, используя отходы кухни. Их насчитывалось до сотни штук и солдаты ухаживали за ними. В столовой, как добавка к рациону в первом блюде попадались куски сала. Вообще питание в учебке было скудным. Как правило – утром каша и чай. В обед щи или суп, на второе каша или картошка и чай. Вечером каша или картошка с куском селедки и чай. Три или четыре раза в год вместо чая был кисель или компот. Хлеб по норме – восемьсот грамм летом и девятьсот зимой – только черный или серый, что впрочем одно и тоже.

Степанов вспомнил такой эпизод. Приказали ему и еще одному солдату разгрузить хлеб с машины в столовую. Они с машины бросали буханки в окошко, в амбразуру, а старшина стоял и смотрел. Как только старшина отвлекся, Степанов бросил одну буханку в ближайшие кусты, а потом продолжали разгрузку. Когда их отпустили они нашли в кустах хлеб, разломили пополам и съели тут же без воды и соли. Особенно не нравилась солдатам перловая каша, синяя и без масла. Ее звали кирзой, как кирзовые сапоги. Куски хлеба просто так не валялись. Есть хотелось почти постоянно. Тем не менее, постоянный режим, без тяжелой физической работы, солдаты росли, мужали и из мальчишек превращались в мужчин.

Во время вечерней поверки, старшина долго расхаживал перед строем, читал нотации и выдавал свои афоризмы.

– Солдат – это тот же ребенок, только у него член большой – или…

– Сапоги надо чистить с вечера, чтобы утром одевать их на свежую голову.

И много чего другого, с четырехэтажным матом и прибаутками.

Спали солдаты в казарме на двухярусных железных кроватях. Степанов, как правило, предпочитал спать наверху. В уставе воинской службы было записано.

– Солдат обязан выполнять приказ командира беспрекословно, точно и в срок. Это положение выполнялось неукоснительно. Всякое неповиновение или пререкания, не дай Бог отказ выполнять приказ пресекалось жестко, даже жестоко. Некоторым вольнолюбивым москвичам доставалось сполна. Непокорных ломали быстро и с треском. Когда проходило распределение солдат по подразделениям, командир роты прямо заявил.

– Спортсмены, артисты и москвичи, мне в роте не нужны. Кто с гражданки из Москвы – шаг вперед.

Из строя вышли Степанов и Лебедев. С этого самого момента, эти два солдата, два друга, все три года будут служить вместе, так получится.

Старшие офицеры, многие из которых еще оставались с войны, солдат не обижали. Командир роты тоже был порядочным человеком, старшина занимался в основном тряпками, сапогами, гимнастерками и так далее.

Злейшим врагом солдат были сержанты, в основном младшие. Служившие второй год и прошедшие школу сержантов, многие с фамилиями, оканчивающиеся на О. Бондаренко, Никоненко, Макаренко. Школа сержантов, не дай Бог туда попасть, это тюрьма строгого режима. Из нее приходили озлобленные, вымуштрованные парни, на год старше первогодок – салаг. Никакой дедовщины в частях не было. Даже понятия такого не существовало. А дисциплина поддерживалась на высоком уровне за счет сержантов. Некоторые, особенно молодые, второго года службы, буквальо издевались над салагами. Служившие третий год солдаты или сержанты, то есть старики, скорее жалели салаг, нежели унижали, но к тем кто служил второй год были строги. Особенно злобствовал младший сержант Макаренко. Он окончил школу сержантов, где его от души погоняли, но во взводе это был настоящий садист. Служил второй год и был оставлен в учебной роте. Если бы он так повел себя в боевой части, ему бы быстро рога обломали, а в учебке он творил беспредел.

На подъем солдату отводилось 45 секунд. После команды подъем – взвод солдат за это время должен был стоять в строю, пуговицы застегнуты, ремни подпоясаны. На отбой отводилось 30 секунд. Был установлен абсолютный рекорд этим Макаренко. Он командовал отбой. Через 30 секунд все лежали под одеялами. Он снова кричал подъем, потом отбой и так восемнадцать раз подряд.