Текст книги "Бочка"

– Привет Степаныч, как жизнь молодая?

– Привет Жорес, течет помаленьку.

– Коля я собирался к тебе сегодня зайти. Дело есть на тысячу, а может быть на тысячу двести.

– Знакомые цифры, шабашка?

– Да, меня пригласили, и я вспомнил про тебя в первую очередь, а также про всех остальных. Ты можешь? Когда у тебя отпуск?

– Отпуск у меня в июне, да еще за ДНД должны три дня. А могу ли я? Конечно – ты знаешь, я всегда готов как пионер. Расскажи подробней.

– Да я толком мало знаю. Компания у ребят разношерстная. Есть наш брат инженер, есть работяги, студенты. Знаю только двоих. Ребята серьезные. Набирают большую бригаду и собираются ехать далеко.

– Куда же?

– На Ангару, в Устилим.

– Далеко. Понимаешь Жорес, чем больше бригада, тем труднее управлять, тем больше сачков. Но самое главное – кто командир. От него многое зависит.

– Его пока нет. Те, кого я знаю, не потянут. Ты не возмешься?

– Нет, я не возьмусь. В прошлые разы, ты знаешь, я из кожи вылезал каждый раз, чтоб обеспечить победу, но скажу откровенно, так далеко ехать с незнакомыми людьми боюсь, да и не легкая это доля быть старшим. Рядовым членом поеду обязательно, если возьмут.

– Возьмут, я дам рекомендацию.

– Хорошо, я поговорю с Ромкой. Если нас будет трое – надежней, веселее. Николай Иванович наверно не поедет, у него новая, молодая жена.

– Что женился Агафон?

– Да. Жорес не пропадай, я поеду обязательно. Договаривайся. Будет новый трудовой праздник.

Пассажирский лайнер ТУ-154 рейсом Москва-Братск, летел через Челябинск. Четыре часа полета до Челябинска и еще четыре до Братска. Москвчи-шабашники, всего четырнадцать человек летели этим рейсом. Жорес и Николай сидели рядом. Прошла стюардесса, предлагая взлетную карамель. Николаю что-то стало нехорошо. У него закружилась голова, его подташнивало.

– Жорес, мне плохо, я сейчас концы отдам.

– Ты плохо переносишь самолет?

– Да нет, вроде бы. Но я так долго никогда не летал, ну час, полтора, а мы уже болтаемся три часа. Меня уже тошнит от этой взлетной карамели. Приготовь, пожалуйста, пакет, а то куда травить буду.

– Командир держись, расслабься.

– Нет, не могу больше, пойду в туалет.

– Тебя проводить?

– Нет, не надо.

Николай поднялся и медленно пошел в хвост, держась руками за спинки кресел. Иллюминаторы начали расплываться перед глазами и превратились в светлые пятна, ноги стали ватными и непослушными, колени подогнулись и он упал на колени. Голова была светлой, мозги работали нормально. Упершись на руки он поднялся и продолжал путь.

– Поскользнулся – сказал он.

Иллюминаторы встали на место, приняли четкие очертания и он таки дошел до туалета. Там он побрызгал себе в лицо, его стошнило, но стало легче. Стало просто нормально, хорошо и он вернулся на свое место.

– Ты как Коля?

– Все нормально, старик, все в порядке.

Дальнейший путь до самого Братска проходил без приключений. Жорес и Николай были друзья со стажем, остальных почти не знали. У Жореса из всей бригады было двое знакомых, но он с ними не работал, не жил и фактически их мало знал. Несколько человек из бригады были не совсем трезвы, хотя и вели себя вполне прилично. Это тоже не по душе было друзьям.

– Если пить, то всем вместе, а лучше не пить вовсе в такой ответственный момент. Ничего не определено, до места еще не доехали, не договорились. Договариваться надо в трезвом виде. Бригадира или командира в бригаде по существу не было и друзьям это тоже очень не нравилось. За старшего или за организатора выступали Альберт и Леонид. Это они связывались с Устилимским леспромхозом и получили приглашение. Это был не вызов на работу, а просто устное предложение на словах. В любом случае трудяги всегда нужны. Их не бывает много и инженеры летели за пять тысяч километров с верой в успех.

Лайнер приземлился в Челябинске. Его быстро заправили, взлетели и взяли курс на восток. В Братске из аэропорта до железной дороги добрались на автобусе. На вокзале, где-то в углу шабашников взял в допотопные вагончики небольшой паровоз и по узкоколейке медленно ехали неизвестно куда. Среди тайги кое-где виднелись горелые участки. Остановились напротив какого-то сарая. Вылезли. Устилим или не Устилим.

– Вправо по тропке идите в леспромхоз – подсказал, высунувшись из окна паровоза грязный машинист. Пошли. Кругом сопки с высоченными, хвойными деревьями. Далеко внизу у подножья сопки в овраге лежит то ли лед, то ли снег. Это в начале июня. Впереди показалось селение. Разбросанные в беспорядке деревянные дома, старые, облезлые, сараи, гаражи, тракторный стан, кругом валяются запасные части от тракторов, лесовозов, пилорам. Появились местные старожилы. Шабашники с рюкзаками и сумками собрались вместе, уселись на сваленные в кучу хлысты. Двое пошли искать какое-нибудь начальство – так сказать на разведку.

– Жорес нам нужен свой бригадир, что б он договаривался. Представлял наши интересы. Как ты считаешь?

– Да, конечно, не всем же каждый раз ходить, просить работу.

Недалеко шло строительство нового здания. Инженеры подошли к работающим. Нулевой цикл уже был закончен и трудяги начали класть стены. Работала бригада, ингуши или чеченцы, а может какой другой национальности. Но похоже с Кавказа. Стали спрашивать.

– Откуда приехали, когда, есть ли здесь еще работа?

Один кавказец перестал работать, подошел к инженерам и рассказал.

– Давно сюда ездим, каждый год почти. С начала мая до осени. Управляющий, я думаю и вам найдет работу.

Жорес и Николай вернулись к бригаде. Подошли, уходившие на разведку. С ними пришел и управляющий. Уже не молодой, седой и угрюмый, он обратился к шабашникам.

– Я уже говорил вашим – он кивнул в сторону разведчиков – работа есть. Сегодня устроитесь, а завтра на работу – он закашлялся, плюнул и продолжал.

– Тайга горит третьи сутки. Не можем никак справиться, не хватает рабочих рук. Плачу каждому по двадцать пять рублей сегодня же. Надо тушить. Оставьте ваши вещички вон в том вагончике, я закрою и пойдем в тайгу.

Рюкзаки и сумки сложили в вагончик и управляющий закрыл его на висячий замок.

Пошли в тайгу. Шли долго, не меньше часа. Москвичи с интересом рассматривали лес, расспрашивали проводника-управляющего. Он неохотно отвечал.

– Это лиственница, еще будете иметь с ней дело. Это кедрач, мало его осталось в тайге. Этот еще лет двадцать должен расти, прежде чем появятся орешки.

Управляющий угрюмо замолчал. Потянуло дымом. Впереди показалась полоса огня.

– Покурите – сказал управляющий, вытащил из-за пояса топор и начал рубить молодые березы. Он срубил штук пятнадцать и подошел к шабашникам.

– Пожар в тайге – страшное дело, вы еще увидите сгоревшие участки. Не приятное и опасное место. Много людей покалечило и даже убило в сгоревшей тайге.

Этот пожар низовой, огонь ползет по земле, но нет никакой гарантии, что не заполыхает во всю.

– Берите по березе, вон я нарубил, становитесь цепью и сбивайте огонь, гасите.

Он взял одну березу, взяли и все шабашники и пошли к огню. Полоса огня тянулась в обе стороны, насколько можно было видеть. Поднимаясь на высоту 50 – 70 сантиметров, огонь медленно полз по земле, сжигая сухую траву, ветки, лапник. Если на пути попадалась береза, огонь быстро и ярко взбирался до самой верхушки, образуя огненный столб. Тут же спадал и неторопливо продолжал ползти по земле. Растянувшись цепью шабашники стали сбивать и гасить огонь. Погасили метров четыреста – пятьсот и присели отдохнуть. Оглянулись назад, в двух местах огонь смог пробраться и продолжал ползти. Двое вернулись и погасили. Такой пожар, его линия, может тянуться на десятки километров. Сколько же нужно людей и времени, чтобы погасить, да и гарантии никто не даст, что где-то огонь опять переползет через погашенное место и снова продолжит свое черное дело. Когда идет верховой пожар в тайге, то это ужасное зрелище. Огонь поднимается на огромную высоту. Как спички вспыхивают молодые хвойные деревья. Огонь очень быстро пожирает вековые кедрачи и сосны, до метра диаметром в комле. И после такого пожара остается сплошная чернота, огромные черные столбы, снизу часто не толще человеческой руки, а в средней части могут быть полуметровые. Такой многотонный столб может упасть от толчка ребенка.

С километр, а может больше шабашники потушили, при этом постоянно приходилось возвращаться.

– Обезьянья работа, мы уйдем, а огонь опять поползет – думали москвичи.

– Не совсем так – поправил управляющий.

– Мы задержали огонь на небольшом участке, но мы не одни, с самолета бросают десант, трактора опахивают. Тайга наш дом, наша жизнь, сгорит, всем будет плохо. Может сгореть и весь Устилим и еще много селений и поселков.

Послышался шум трактора. Управляющий прихватил с собой бригаду шабашников по пути. Ему так и так надо было идти в тайгу на пожар. Рев трактора приближался. Показался огромный гусеничный трелевщик. Впереди у него большая, широкая, наверно больше двух метров лопата, которой он впивался в землю и взревев сдирал кожу с земли, оставляя после себя неглубокую, широкую траншею. Если на пути попадались крупные деревья, тракторист поднимал лопату, упирался в ствол и валил вековые сосны, ели и лиственницы. Потом отодвигали их в сторону и продолжал бороздить землю, отсекая огонь от еще нетронутого пожаром леса. Подъехав к группе, остановился. Трелевщик продолжал тарахтеть. Из машины вылез грязный, лохматый, изможденный тракторист. Без слов привалился на кочку. Управляющий подошел к нему, достал из карманов четвертинку, полбуханки хлеба, два яйца и немного сала и они о чем-то поговорили. Увидев удивленные взгляды шабашников, управляющий сказал.

– Механик вторые сутки не слезает с трактора. Иван, как звали механика, тут же из горла осушил почти всю чекушку отломил хлеба и стал закусывать.

– Когда смена будет, Ефремыч? Я засыпаю на ходу.

– Кто-нибудь сможет управлять трелевщиком? – обратился он к москвичам. Все промолчали.

– Часа два еще поползай, будет тебе смена – пообещал управляющий.

Иван допил водку, съел яйца и сало и опять полез в трактор.

Уставшие и голодные уже под вечер москвичи вернулись в селение. Управляющий показал им столовую.

– Идите, поешьте, я уже сказал, для вас что-нибудь сделали. Потом к вам подойдет кладовщик, выдаст постели и покажет, где разместиться. Завтра к восьми, как штык, я расскажу вам, что будете делать и вас отвезут на место. И нечего толпиться всем сразу. Выбирайте бригадира, я с ним обговорю обо всем. В столовой шабашников довольно прилично покормили без денег, но кухня, как потом выяснилось, учет вела. После ужина, женщина-кладовщица выдала одеяла, подушки и простыни и показала вагончики, в которых москвичи должны были отдыхать.

Жорес с Николаем разместились вместе. В вагончик, в котором они так и спали всю шабашку был разделен на две половины. В каждой половине стояло по две двухярусные железные койки. Они разместились на верхних. Как потом друзья узнали, нижние места были заняты. Собрались в одном помещении. Еле втиснулись, уселись на кровати, обсуждая первый прошедший день. Члены бригады, как оказалось, почти все были мало знакомы. Но договорились, что старшим будет высокий, чернявый, молодой парень. Он был или парикмахером или каким-то служащим, но достаточно шустрым и энергичным.

– Меня зовут Габриэль – представился он – но можно звать меня просто – Габи, я к этому уже привык.

Уже поздно, в полной темноте друзья-инженеры забрались на верхние койки и уснули. Соседей по вагончику не видели. Позже им пришлось познакомиться. Один из них был еще молодой, лет тридцать. Жуликоватый и угрюмый, говорил мало и не охотно. Друзья так и не узнали как его зовут. Второй, тот который спал под Николаем, как-то рассказал, что он тоже москвич, но уже давно в Москве не был. Мама его умерла, а он в свои тридцать девять лет, больше половины жизни провел в тюрьме. Пять или семь ходок, он и сам сбился со счета. Он улыбаясь рассказывал.

– После второй или третьей отсидки погулял на свободе несколько дней. Не удержался и гробанул магазинчик.

Виделись Жорес и Николай со своими соседями очень редко. Уходили из вагончика около шести утра, а приходили затемно. Соседи утром еще спали, вечером уже спали. Сосед-москвич трезвым бывал редко. Частенько его как мешок заволакивали в вагончик и клали на койку, потому и поместили снизу. В дни просветления с инженерами-москвичами вел себя вполне прилично. Шабашники договорились, подъем в пять, завтрак в шесть – первое, второе третье. В середине дня обед, вечером в десять ужин. На утро все собрались на первый и последний развод. Подъехал бортовой газик, погрузились и поехали. Куда? Зачем? Неизвестно. Николай вспомнил, что как-то в армии, роту подняли по тревоге, объявили оружие не брать, посадили в машины. Куда везут, зачем, никто не знает. Потом послышались свистки локомотивов, стук на стыках рельсов – поняли. На станцию – вагоны разгружать. Так и сейчас, посадили четырнадцать Гавриков и повезли. Оказывается и здесь есть дороги. Без покрытия, ухаб на ухабе, но видно, что по ним ходит техника.

Машина остановилась на площади. Два футбольных поля в длину и столько же в ширину, сплошь завалено стволами, или как их звали – хлыстами вековых деревьев хвойных пород. Задача шабашников оказалась весьма проста. Резать хлысты по рубль двадцать, то есть по метр двадцать сантиметров и складывать в штабель. Расценки по ЕНИРу – единой норме и расценкам. Была названа эта единая норма на один кубометр, но это мало что значило. Сколько можно сделать кубов в день никто не знал. Как позже оказалось, зря платить не собирались.

– Еще мой дед говорил – сказал Жорес. – С трудов праведных, не наживешь палат каменных.

С машины сгрузили пять бензопил Урал, три канистры с бензином и машина ушла. Леспромхоз обеспечивал древесиной спичечный комбинат – вот для него, на нижнем складе, как именовалась поляна шабашников, и готовили чурки по рубль двадцать. Кроме этого заготавливалась древесина для других предприятий и в леспромхозе было несколько бригад на лесоповале. Народ, в основном, был бывалый, много бывших зеков, осевших переселенцев из разных частей союза. Жорес попробовал таскать бензопилу.

– Легкая, можно работать.

Николай возразил.

– Да, один раз, полчаса таскать на пузе двенадцать килограмм – не тяжело. А если с семи утра до десяти вечера?

Десять дней шабашники-москвичи резали хлысты и складывали их в штабель. Попадались такие рубль двадцать, которые отрезать не просто, а поднять так и вовсе нельзя. Представьте себе. Восемьдесят сантиметров у комля и длиной метр двадцать – да эта чурка весила много больше, чем сто килограмм. Николаю приходилось таскать на плечах деревянные железнодорожные шпалы. Но за шпалу можно ухватиться, а за эту чурку, ну ни как. Хорошо еще, что таких было не так уж и много. Большинство чурок были конечно тоньше. Шабашники иногда менялись местами. Резчики начинали складывать, а укладчики резать. Но и то и другое – весьма тяжелое занятие. К концу десятого дня шабашники, не все привыкшие к тяжелому труду, стали сдавать. Измождены были до крайности. Николай признался Жоресу.

– Я устал друг, сильно устал. Не успеваю восстанавливаться. Ты то как?

– Тяжело, я тоже на пределе.

Подготовленные и физически и морально друзья понимали, еще двадцать пять дней такого напряжения не выдержать. Другие члены бригады были еще более утомлены и кое-кто сник совсем.

Позвали Габи.

– Габи, ты командир, видишь люди уморились донельзя.

Габриэль и сам выглядел жалко, осунулся, и заметно похудел. Морально он был в еще худшем положении. У наших инженеров это была уже пятая шабашка и они знали на что идут, а Габи, было видно, растерян и подавлен.

– Слабак – про себя подумал Николай, но вслух никому ничего не сказал. Но среди всех в бригаде был человек, который проходил лесоповал и раньше. Он предложил всем посидеть.

– Сейчас я вас всех вмиг поставлю на ноги.

Он тут же разложил костер, достал пачку чая, тюремную валюту, всыпал ее в кружку и пристроил на огонь. Когда чай вскипел он сказал.

– Медленно, по одному глотку, по кругу. Каждому досталось по три небольших глотка. Николай и Жорес тоже приняли свою порцию жгучего, горького пойла. Все закурили. Через несколько минут инженеры и все остальные почувствовали необыкновенное облегчение. Стали шутить, рассказывать анекдоты.

Приехал управляющий. Он-то точно знал на какую работу ставил шабашников и сколько они выдержат. Измерил длиннющий штабель рулеткой и назвал количество кубометров. Вспомнили про расценки. Жорес моментально в уме подсчитал.

– Грубо говоря, на брата по 250 р. Не густо – и сказал об этом управляющему.

– Я вам конечно припишу переноску пеньков на тридцать метров, но больше трехсот на каждого не получится. Вижу вы устали, на этой работе долго никто не выдерживает. Да вы еще не привычны к такому труду. Хватит на этот месяц того, что сделали. Предлагаю другую работу, лучше оплачиваемую, не знаю справитесь ли вы.

– А, что делать – спросил подошедший Габи.

– Нам нужно жилье, приезжают люди, а жить негде. Зимой в вагончиках замерзнешь. Планируется построить три дома по сто квадратных метров каждый. Один из трех уже начат – это самострой. Рабочие сами делают для себя после работы. Вот рядом с ними нужно поставить еще два. Сможете? Кто-нибудь рубил дома?

– Я умею – сказал Николай.

– Хорошо. Завтра в восемь на месте, я покажу что и как.

Утром на одиннадцатый день собрались на хоздворе. Отошли от поселка метров триста, прямо в тайгу и увидели на поляне строящийся дом. На каждой стене уже положили по три венца. Управляющий разъяснял.

– Смотрите как делают вон тот строящийся дом и делайте так же. Чертежи я вам принесу. Пилы есть. Топоры и лопаты возьмите. Электричество бросим на шестах. Ищите на краю поляны лиственницу, отрезайте по полтора метра и ставьте столбы под фундамент, как на том доме.

Управляющий ушел, а бригаду поделили пополам. В одной половине оказалось семь человек, в другой шесть. Четырнадцатый шабашник куда-то пропал. Инженеры, конечно, оказались в одной команде.

Жорес и Николай взяли бензопилу и пошли на край поляны. Свалили сразу несколько лиственниц, порезали по полтора метра и перетаскали на площадку. Отмерили большими шагами тридцать метров от уже строящегося дома и разметили колышками, где ставить столбы для первого дома. То же сделали и для второго. Выкопали ямы, вставили столбы, засыпали, утрамбовали. Как выровнять по горизонтали? Послали Габи за теодолитом, но он проболтался где-то полдня, а прибора не принес. Вечером пришли рабочие строить свой дом. Спросили у них, как установить уровень. Они подсказали.

– Есть в конторе длинный, резиновый шланг. Заполните его водой и по нему определите горизонт. Так и сделали, определили и отрезали лишние концы столбов. На горке, недалеко от строящихся домов, была видна пилорама. С утра до вечера она трещала, делала для нас брус, прямо из сырых шестиметровых стволов. Шабашников обеспечили всем необходимым – инструментом, материалом, паклей, гвоздями, скобами. Положили в лапу цоколь, на него половые балки и сразу настелили пол. Сначала черный потом чистый. Руководил этими работами Николай. Работа шла споро и по сравнению с нижним складом намного легче. Стали расти стены. Подвезли рамы и двери. Появилась новая напасть – комары и мошка. Инженеры представляли куда едут, запаслись еще в институте диметилфтолатом и купили по баночке разбрызгивающейся жидкости – тайги. И комары особенно не донимали. Но, что такое мошка инженеры не имели представления. Появляется она внезапно. Ну вертелась редкая кучка перед носом, над головой не страшно. То ли время подошло, или погода, но она моментально расплодилась до ужасающих количеств. Даже местные удивлялись такому нашествию. Рабочие вечером с лесоповала пришли все покусанные, опухшие, с полузакрытыми заплывшими глазами. На следующий день все отказались идти в тайгу. Директор леспромхоза собрал всех женщин поселка, из конторы, со склада, даже работниц с кухни и посадил их шить накомарники. Мошка вилась над каждым человеком огромной, серой тучей. Залезала под одежду, облепляла лицо и руки. Там где рукава рубашки застегиваются на пуговицу, обычно бывает небольшой уголок голого тела. И вот придя уже в вагончик Николай снял рубашку и около кисти обнаружил красный, кровяной треугольник, объеденное мошкой место. Она очень мелкая, но каждая садится на тело и отщипывает маленький кусочек. Но ее, наверно, миллиарды. Из всех впечатлений, полученных в прибайкалье, самое страшное и неприятное – это мошка. Вечером, после ночного чая, Николай ложился на свой второй этаж и только закрывал глаза, как ему казалось, что туча мошки вьется перед ним и сейчас его сожрет. Работали на стройке, замотав голову до глаз марлей, но мошка лезла и в глаза и в уши. Даже в Москве, потом, много позже, вспоминал мошку, как кошмарный сон. Строящиеся дома продолжали подниматься. Чем хороши шабашники? Строят быстро, правда не всегда качественно. Торопятся, халтурят. И вот, чтоб экономить время, решили москвичи немного изменить технологию строительства. Кладется пакля, сверху брус, потом дрелью с длинным сверлом диаметром двадцать миллиметров сверлится отверстие. В это отверстие забивается шкант и скрепляет два бруса. Шабашники решили – возьмем вместо шкантов длинные гвозди. Стали забивать на внутренней, пятой стене. Дело пошло быстрее. Но как об этом пронюхал директор, осталось тайной, но он пришел посмотрел, взял кусок бруса, метра полтора и стал долбить по стенам. Там, где были шканты стена устояла, а где гвозди – выгнулась.

– Переделать – зло сказал директор —халтурщики. Николай при нем взял пилу и разрезал стену, где ставили гвозди.

Насколько быстро работают шабашники, можно было судить по двум нашим друзьям. По обоим торцам дома должны были быть террасы. Жорес взялся делать с одной стороны, а Николай с другой. Утром начали, а вечером террасы были готовы. Фундамент, полы, стены, окно. Дверь и маленькая лестница у входа. Только без кровли. Рубероид или шифер, как обещали, не привезли до конца месяца, до конца шабашки. Где-то в конце месяца получился вынужденный выходной. Жорес, Николай, Паша – паренек небольшого роста, но работал очень хорошо и еще один шабашник отправились на рыбалку, на Ангару. Уговорил их, конечно Николай. Как это быть на Ангаре и не видеть ее. Это неправильно. До реки было меньше километра, но через тайгу. Идти через тайгу это не то, что по подмосковному лесу или парку. Едва заметная тропа быстро зарастающая новой порослью, поваленные стволы деревьев, вывороченные корни, канавы и заросли. До выхода на поляну, перед рекой, шабашники шли минут сорок. Вышли на прибрежную полосу. То, что увидели москвичи превосходило все ожидания. Николай просто не мог себе представить, что может быть такое поле с жарками. Мать Степанова выращивала на своем участке в садовом товариществе цветы. И ей нравились жарки, которые она очень любила. На поляне, сколько мог видеть глаз вправо и влево и прямо до сверкающей впереди реки было покрыто ярко оранжевыми цветами жарков. Вдвое больше подмосковных, ярче и живее тех, что росли в удобренной почве под Москвой. Цветы на участке матери были жалкой копией. Николай застыл в изумлении. Как в природе отличаются дикие животные, лоснящиеся от красоты и свежести от животных в зоопарке, так и эти цветы, никем не сажаемые поражали своей красотой и величественной, естественной, не тронутой человеком, свободой.

Выйдя из тайги на открытое поле, шабашники остановились, пораженные пейзажем и посмотрели друг на друга. На всех лицах играл восторг. Только Паша, который шел последний по тропе, был бледен и напуган.

– Что случилось Паша?

Паша с трудом справившись с волнением, срывающимся голосом, произнес:

– Только что вы прошли все, уставившись в землю, а я поднял голову. Прямо на до мной, на суку сидела рысь. Вытаращила глазищи. Я смотрю на нее, она на меня и глаз отвести не могу. Шел и думал, прыгнет или нет.

– Зря боялся Паша, летом рысь всегда сыта и ты для нее слишком большой и жирный. То ли ободряя, то ли посмеиваясь над товарищем сказал Жорес. Перешли волшебное поле жарков и остановились у воды. Триста с лишним рек впадает в Байкал и только одна Ангара вытекает. Величественная река. Быстрая. Глубокая, с уникальной водой. Жемчужина мира и Ангара из него, великого и седого. Слева в нескольких сотнях метров в реке лежал камень. Обыкновенный, голый и черный булыжник – величиной с большой многоэтажный дом. Как будто какой-то великан скатил из Байкала, и он остановился и застыл. Как завороженные смотрели шабашники на реку и камень.

Жорес и Паша решили искупаться.

– Ребята. Вы обалдели, вода не более пяти градусов. Замерзнете. – уговаривал друзей Николай.

– На воздухе тепло, согреемся и будем рассказывать, что купались в Ангаре.

– А я буду врать, что наловил очень много рыбы – шутил Паша.

Жорес и Павел прыгнули в воду и пробыв в ней не более минуты выскочили как ошпаренные. Жорес пытался нырнуть, достать дно, но ему это не удалось. Купальщики постучав зубами и побегав по берегу, согрелись. Засобирались обратно в поселок. Ушли они уже во второй половине дня, а время шло не останавливаясь. Солнце стало клониться к горизонту, стали удлиняться тени. Вечерело. Начали покусывать комарики. Всем известно, что комары лютуют в потемках. Даже в подмосковных лесах, летом, ночью, от комаров спасу нет. А в тайге, близ реки, можно себе представить сколько удовольствия могут доставить комары, если еще и мази, от последних, никто из четверки не взял. Как только они вошли в лес, комары набросились основательно. Николай натянул шерстяную шапочку, с которой никогда не расставался, на уши и до глаз поднял воротник куртки, но это мало помогало. Руки и открытое лицо комары облепили моментально. Левой рукой он смахивал комаров с правой, а правой с левой. Они пили кровь сотнями, одновременно вонзая свои хоботки. Шабашники не на шутку испугались, были близки к панике. Павел наломал березовых веток, то же самое сделали и остальные и хлестали этими ветками себе по лицам. Торопясь, спотыкаясь и падая шабашники только через полчаса вздохнули, придя в поселок. Здесь комаров стало меньше, их также прогонял небольшой ветерок на открытой местности.

Навстречу москвичам попался парень. На голове у него торчал березовый веник. Николай спросил его.

– Командир, скажи пожалуйста, зачем ты веник нацепил на голову?

Парень улыбнулся и ответил.

– Это от комаров, попробуйте. Помогает.

Век живи, век учись, но веник действительно защищает от комаров. Правда во время работы, он постоянно сваливается. С той сибирской шабашки Николай пользовался такой защитой, если не было никакой другой.

По утрам, после завтрака шабашники шли на стройку. Николай заметил, что с утра руки плохо держат топор, они как-будто немного распухли, но потом это проходило, чтобы завтра опять слегка опухнуть.

Шабашка приближалась к концу. Дома стояли, похожие на скелеты. С пустыми глазницами окон, не довезли всех рам. Обрешетки крыш, как тельняшки белели в сумерках.

В самом конце месяца, вечером сильно похолодало. На следующее утро шабашники обомлели, кругом было белым бело. Выпал снег и пропала мошка. Но благоденствие продолжалось недолго. К середине дня снег растаял и снова появились долгожданные мучители, мошка и комары. Прибавилось работы у Габи. Он без конца бегал к начальству, просил материалы, окна, двери, кровлю.

– Габи – сказал Николай – нам осталось несколько дней. Не приходи на стройку, твое место теперь в бухгалтерии и у директора. Добивайся расчета.

Наконец, Габи договорился с начальством и бухгалтером. И хотя не по вине шабашников не достроены дома, но это факт.

Наступил и последний день.

– Друзья – начал веселый Габи – наши мученья кончились или если хотите трудовой праздник окончен. Дома приняты недоделанные. Первый на девяносто процентов, второй на семьдесят. Мы заработали тринадцать тысяч семьсот рублей. – Это чистые. После подоходного налога и кухни. Поздравляю.

– Ура…

Обратная дорога домой, была более спокойной и казалась много короче. Этому способствовало спокойное ничегонеделание, бульканье коньяка в животе и в боковом кармане пиджака приятно грела тысяча. Николай откинулся на спинку самолетного кресла, закрыл глаза и с приятностью подумал.

– А Степанов все таки молодец.

Ложный диагноз

В последнее время у инженера Николая Степанова начал побаливать живот. Сначала он не обращал на это внимания. Поболит и перестанет, съел что-нибудь не то. Но боли стали повторяться. Иногда становились настолько сильные, что он прекращал работу, сгибался над столом или вообще садился на корточки. Ему казалось, что так боль немного утихает. Известно, что начальство не любит, когда подчиненные болеют, да и сами подчиненные и не подчиненные болеть не хотят. И обычно терпят довольно долго, и при первых симптомах никогда не бегут к врачу. Когда становится совсем невмоготу, когда работать уже невозможно, вот тогда и идут лечиться. Часто, особенно у молодых болезни проходят сами собой, без врачебной помощи. Поболит и перестанет. Иногда говорят про простудные заболевания.

– Если грипп лечить, то через семь дней он отступает, а если не лечить, то через семь дней он проходит. Вывод очевиден. Организм сам борется с болезнью, при этом врачи говорят, что еще надо помогать защитным действиям своего тела. Врачи говорят, но сама процедура лечения неприятна, часто хуже самой болезни. Ну бывает, простудился человек, сильно простудился, кашель, насморк, из ноздрей бесконечно течет. К опухшему носу не притронуться, больно. Противно – конечно. Работать не только не хочется, да и не получается, из носа капает, глаза слезятся, кашель мучает. Когда терпеть уже нету сил, человек идет к врачу. А там начинается вторая серия. Два, три часа посидишь в очереди. Все больные раздражены, никому сидеть неохота. Да еще блатные, знакомые, кто взятку даст врачу или сестре. И все без очереди. Был вроде седьмой или восьмой, а проходит до тебя человек пятнадцать. И сидит бедный больной с жутким насморком, хлюпает носом, все платки давно насквозь мокрые, душит кашель – ну не дай Бог. Но вот, наконец, такой больной попадает к врачу. Померяет температуру, а она тридцать семь и две. Врач и говорит.

– Сделайте компресс на грудь, пускайте капли в нос, у вас ничего серьезного нет.

И больничный не дает

– Будет плохо, приходите снова.

Если врач и даст больничный на три дня, то все равно, хрен не слаще редьки. Первый день еле живой проторчал в поликлинике, второй, в аптеке, третий опять к врачу. Неизвестно, что лучше, болеть дома или на работе, или идти к врачу. Большинство предпочитает отпроситься с работы за счет отгулов или пообещает потом сходить в дружину без отгула, и полежать дома кверху носом, выпить немного водки с перцем и чтоб никто не беспокоил. В это время никого видеть не хочется. Только бы оставили в покое. Вот и выбирай. Лечиться или не лечиться – вот в чем вопрос. Степанов предпочитал не лечиться. Он промучился несколько дней. Боль то проходила, то снова подступала. После работы мужчины задержались. Степанов, Ястребов, Прокофьев и начальник лаборатории Николай Сергеевич Шаврин. Последний сказал.