Текст книги "Сказки для взрослых. Сборник рассказов"

Слава Богу, что все позади.

Позади? Измочаленный морально и физически, переживший полнейшую чертовщину ребенок действительно верил в это.

Странно устроен человек. Порой, очень редко, он встречается с чем-то запредельным, несовместимым с реальностью и поэтому пугающим десятикратно. И конечно, он верит собственным глазам, слуху, принимает потустороннее, как факт, поскольку понимает вдруг простую истину: то, чего в принципе не может быть и то, что не имеет права на существование – не одно и то же. Тут речь не о мировоззрении, а о выживании. Но вот что удивительно: стоит везунчику удачно пережить это и вернуться в до дрожи родные домашние условия, к теплому очагу и любящим людям, тут же все переворачивается с ног на голову. То, что казалось ужасающим до изморози в сердце, неправильным, невозможным, но реальным, вдруг стремительно тускнеет, отдаляется, вытесняется в подсознание, а со временем (если повезет) и вовсе забывается, воспринимается, как один из череды ночных кошмаров. Такова природа мозга человеческого, подобная реакция – не трусость, а самозащита сознания.

Такую метаморфозу восприятия пережила и Катя, к ночи она уже почти не помнила (точнее – не желала помнить) произошедшего. Так, легкий тревожный зуд где-то там, далеко, в потаенных закоулках памяти.

Тепло, уютно, как же сладко…

Веки смыкаются, в черепе приятный звон. Сон ватным одеялом накрывает все ее естество, он легкий, как облако, но какой же тяжелый, не избавиться. Да и не хочется.

Вперед, в пучину…

Чарующий перламутровый свет полной луны льется сквозь не зашторенное окно. Этот ирреальный ртутный газ заполняет все пространство комнаты, превращая знакомые предметы в их иррациональные искаженные копии. На какой-то час мир, сжатый до размеров ее спальни, меняется полностью. Материи нет, только иллюзии, зыбкие, сладкие, лживые…

Она лениво щурится, не понимая, сон ли это или все происходит наяву. Да и какая разница? В этом блаженном состоянии дурманящей апатии ей плевать на происходящее.

Движение слева, на полу. Она скашивает глаза, всматриваясь.

Муравей, бодро волочит хвоинку. Вот еще один, с обломком соломинки наперевес. Боже, да их тут тысячи, и каждый что-то тащит. Движения членистоногой команды целенаправленны, скоординированы.

С легким удивлением девочка наблюдает, как неестественно быстро растет горка в дальнем углу комнаты, стремительно превращаясь в… Муравейник!

Минута, другая, и сооружение готово. Его неповторимая уродливая форма, размер, обилие насекомых неестественного оранжевого цвета, различимого даже при лунном свете… Все это знакомо до жути.

– О, Господи! – сонной одури как не бывало, она пружиной подскакивает на кровати, касаясь босыми ступнями холодного пола.

Память полностью, до последней мелочи, возвращается к несчастной.

– Т-ты!

И тот же приглушенный скрипучий голос:

– Не ори так, родных разбудишь.

Катя захлебывается, захлестываемая несочетаемой смесью паники, ярости и омерзения.

«Нет, надо взять себя в руки», – девочка делает внутреннее усилие, давя эмоции. – «Спокойно. Тут я хозяйка, вне леса он не имеет силы. Пришел, как проситель, не более, за обещанным…»

Получилось! Сейчас она полностью контролирует себя, голова ясная, холодная, ни тени страха. Голос ровный, с легкими нотками неприязни:

– Чего приперся так рано? И суток продержаться не смог.

– Желание…

– Знаю. Говори, чего хочешь? И покончим с этим.

– Брат.

– Что?! – она с трудом подавила очередную бурю чувств, шумно выдохнула. – Что тебе надо от Кирюшки, тварь? Ему пять лет всего.

– Напрасно переживаешь, мальчику ничего не грозит. Напротив, ему сказочно повезло.

– Что ты несешь? Объяснись.

– Он избранный, родился под счастливой звездой Служителя. Такое случается крайне редко, потому, надо ценить этот дар и, упаси небо, не отвергать его.

– Не понимаю.

– Ты же видела Синего, – вкрадчиво прохрипел Ззогн, – как тебе мальчик? Красивый, чистый, светлый. А ведь он когда-то тоже был человеком, 250 лет назад.

– Что?!

– Да, я предлагаю твоему брату немыслимую судьбу – стать духом ветра моей чащи. Только представь: вечная жизнь, небывалая сила, господство над стихией и – никакой изоляции. В моей власти сделать это. И при этом вы ничего не потеряете. Он сможет навещать эту семью, по желанию. Синий тоже частенько гостил у своих, пока его род еще жил…

– Но…

– Не перебивай. Сначала пойми, какая ответственность лежит на тебе сейчас. Только от тебя все зависит. Я не смогу принять человека без твоего согласия. Подумай, неужели ты скажешь «нет», лишив брата такой выдающейся судьбы, да еще и взвалив на собственный род бремя тяжкого проклятия?

– Проклятия?

– Именно. Это кара за нарушение договора. Желала бы ты, чтобы твои родные влачили свое существование в постоянных муках, до конца жизни, а твой брат страдал от нереализованного призвания Служителя? Возьмешь на себя такое бремя?

С сознанием Кати что-то происходило. Речь незваного гостя текла плавно, неторопливо, сочилась в уши, словно мед, завораживала, манила, убеждала, гипнотизировала. Хотелось слушать и слушать, бесконечно. Она и не заметила, как из трезвого человека, способного дать отпор, превратилась в тряпичную куклу, уже твердо принявшую на веру все сказанное. Голос – не ее, безжизненный, как у автоответчика:

– Пусть так, но как же Кир? Надо спросить его.

– Уже сделано. Я был в его сне, только что. Мальчик с восторгом принял предначертанное. Ты веришь мне?

– Д-да.

– Тогда скажи слово, которое решит все.

– Я… гм… согласна.

3.

Ее разбудила искристая песня жаворонка в небе, ненавязчивая, но такая будоражащая, словно легкий удар электричества.

Сладко потянувшись, девочка распахнула веки и бросила взгляд на простенький будильник на тумбочке.

Ого! 10:29. Да она проспала все на свете. Для жизни в селе это непозволительная роскошь.

В доме – тишина. Немудрено. Родители, наверняка уже на делянке. Лето – такая пора, дел невпроворот. Пожалели дочь, заплутавшую накануне, не стали будить.

Шлепая босыми ногами по скобленому полу, она прошла на кухню и широко улыбнулась – на столе ее ждал заботливо приготовленный мамой простой завтрак: ковшик парного молока и горка пузатых, лоснящихся медным блеском пирожков.

В животе тут же заурчало.

Уже заканчивая трапезу, она бросила рассеянный взгляд на ползущего по подоконнику крохотного мураша и тут же вспомнила произошедшее ночью.

– Боже! – что-то жгучее тревожно полыхнуло в груди. – Кирюха!

Опрометью она бросилась в спальню брата и тут же замерла, утробно булькнув горлом.

Пусто. Только расхристанная постель и одинокий детский сандалик посреди комнаты.

«Может, ушел с родителями?»

– Нет, – она решительно отвергла трусливую мысль, поскольку знала, была уверена на 100 процентов: ребенка нет в деревне, нет и в окрестностях, он сейчас куда дальше, там, где ему не место. И причина тому – она, родная сестра, которая откупилась, продав родного человечка тому исчадию.

Ноги подкосились, она рухнула на голый пол. Из горла вырвалось сиплое:

– Господи… Кир, братишка!.. Зачем ты этой… гнуси?..

Перед мысленным взором возник удивительно четкий образ древесного урода с башкой-муравейником, и ее тут же передернуло от липкой смеси омерзения и гнева.

– Гнида! – девчонка прожгла взглядом пространство, будто в яви увидев духа чащи. – Будь ты проклят!!! Ты…

В то же мгновение что-то хрустнуло в мозгу, будто некий переключатель, и эмоции тут же схлынули, словно и не было. В пустой голове только холодный звон и парадоксальная уверенность: произошло нечто значимое, отныне она другая, особенная.

Что-то печет, жжется у правого бедра… Катя машинально сунула руку в карман и достала ожившую серебряную рыбку – подарок парня из леса.

– Точно. Пора! – она метнулась в сени, к деревянному ведру, до краев наполненному колодезной водой и протянула над емкостью ладонь со странным артефактом:

– Водим. Ты мне нужен!

Ее отражение в бликующей поверхности вдруг размылось, трансформировавшись в физиономию блондинистого юнца. Знакомый звонкий голос:

– Ага. Секунду…

Скрип входной двери, легкое шарканье, и материальное воплощение лесных вод уже перед ней.

– Привет, шипастая, – гость зябко дернул плечами, явно испытывая дискомфорт, шагнул к наполненной бадье, прикоснувшись ладонью к ее влажной поверхности, и выдохнул с облегчением, – быстро ты преобразилась. Не ожидал.

– Кончай болтать попусту. Беда. Твой… родственник Кирюшку забрал. Что делать? Помоги!

– Да. После того как ты… Теперь помочь можно, отчасти, и не в том, чего хочешь.

– Не поняла.

– Не о брате речь сейчас, о чем-то куда масштабнее.

– Но Кир!..

Юноша подался вперед, прожигая ее синим взглядом:

– Понимаю, это трудно, в такой ситуации, но забудь о нем, хоть на минуту. Это важно. Пора действовать. Скажу точно, на этот раз в стороне не останусь. Как говорил уже, сам я физически вмешаться не в силах, да в этом и нет нужды. Помогу словом.

– Издеваешься?

– Отнюдь. Я дам тебе нечто драгоценное – информацию, которая покруче любого оружия будет. Ну а дальше – сама. Еще немного, и тебе это по силам будет.

– Не томи. Где брат? Что с ним?

Юноша дернул щекой и отвел взгляд, гипнотизируя поверхность воды. Голос хриплый, сдавленный:

– Не гони. Выслушай, только умоляю, не перебивай, – он шумно выдохнул и продолжил. – Этот лес, хм… особенный, совершенно непохожий на другие, это… гнилое место, пустула соединенная пуповиной с Преисподней, такое не должно существовать в мире, где есть небо. Ну а какова стихия, таков и ее дух. Ззогн – исчадие, монстр, равнодушный, циничный, беспощадный. Зло – его изначальная суть, его кровь, то, чем он дышит, питается. Но Тьма всегда истощает ее носителя, это неизбежно. Поэтому, в отличие от иных духов, живущих бесконечно долго, мой отчим не вечен, он жизненно нуждается в подпитке своего саморазрушающегося естества. Короче, ему нужна энергия человеческих жизней, он питается ей, лечится. Это происходит каждые 37 лет, как только его природа начинает дряхлеть (ты, наверное, заметила это, при встрече), он выходит на охоту. Суть ее проста: он ждет грибников, выбирает подходящего, и заморачивает его, заводя все глубже в дебри. Ну а что происходит затем, ты знаешь, испытала на себе. При таком выборе: или непонятное желание, которое тебе лично ничем не грозит (тут он не соврал), или мучительная смерть в чаще, практически все выбирают первое. По сути, это жертвоприношение. И чем моложе несчастный, тем больше жизненной энергии поглощает эта тварь. Потому он всегда выбирает малых детей.

– Что-о?! – Катя захлебнулась в вопле. – Но он обещал мне, что Кир превратится в духа, подобного тебе!

– Он обманул тебя. Человек никогда не сможет стать духом, это созданья разных сфер Вселенной. И я, как понимаешь, никогда не был человеком. С рождения такой, – Водим нежно коснулся ладонями хрупких плеч девочки и прошептал с надрывом. – Умоляю, успокойся, соберись, дослушай до конца.

Прикосновение подействовало магически. Тихо икнув, Катя почувствовала вдруг, как отступает колотившая ее дрожь, блекнут эмоции, боль отступает, тонет в сизом тумане обаяния гостя.

– Умница, – голос собеседника стал теплее, продолжим. Так вот, одной жертвой дело не заканчивается. Чтобы напитаться, ему нужно семь или восемь приговоренных. И, повторяю, подобное происходит каждые 37 лет. Не вини себя, у тебя не было выбора. Как видишь, в такой ситуации платы избежать невозможно, это темный факт, и это уже произошло, не изменить. Ззогн принял очередную жертву, надеюсь, в последний раз. Понимаю, как тебе горько сейчас, не призываю смириться, напротив – не прощай и, когда придет время, не гаси свой гнев, он нам поможет. Но сейчас подумай шире. Приняв меньшее зло, можно попытаться истребить большее, стереть с лика мира саму причину всех этих бед.

– Не понимаю. Ты о чем?

– Есть у меня кое-что, замысел, который давно храню при себе. Но для его реализации был нужен союзник, и не абы кто, а особый человек, с отвагой в сердце, волей из камня и… жгучим пламенем ярости в груди. Все это есть у тебя. Ты подходишь, но вот хватит ли духу?..

– Не сомневайся. Тут меня уговаривать не надо. Только скажи, что делать?

– Уничтожить погань.

– Но как? Особое оружие, заклинание?

– Не смеши. Нет орудия, способного навредить этому упырю, ну а заклинания действуют только на людей, для того и были изобретены.

– Тогда что? Как его одолеть?

Водим криво усмехнулся:

– Вот она, та сокрушительная информация, которую я обещал. Как думаешь, что произойдет со мной, если все воды леса, до последнего ручейка высохнут, иссякнут? Что случится с любым духом, если сгинет его стихия?

– Ну… ты… это…

– Конечно, я кончусь, перестану существовать, не-об-ра-ти-мо. Понимаешь?

– То есть, если извести те гнилые заросли, эта гнусь сдохнет?

– В точку! А мои воды очистят это злое место.

– Да-а, – девчонка нервно закусила губу, – задачка. Этому лесу конца-краю нет, уж я-то на себе испытала.

– Не преувеличивай. Тебя по кругу водили. В действительности темные дебри занимают четверть вашего района, всего-то. К тому же, сама природа этого мира тебе поможет, ты скоро убедишься в этом. Ну а как все сделать, поймешь сама, когда закончишь метаморфозу.

– Что? А я разве не…

– Нет, остался последний этап превращения. Придется пройти через боль, ужасную боль. Ты уж прости, без этого – никак. Подойди ближе, посмотри, – юноша указал взглядом на воду в ведре. – То, что увидишь сейчас, уже произошло, прошлой ночью…

Чуя нехорошее, пытаясь унять бешеный стук в груди, Катя приблизила лицо к зеркалу зыбкой глади, зачарованно глядя на блики, игру светотени, что стремительно складывалась в картину…

Темная безлунная ночь. Злой, ощетинившийся сухими колючими лапами-ветвями лес, та самая поляна, где ей пришлось заключить роковую сделку. В центре – ненавистный Ззогн. Он уже совсем слаб, с трудом удерживает равновесие. Напротив, метрах в двух от врага – Кирюшка. Мальчик неподвижно замер, будто одурманенный чем-то. Да, пожалуй, так и есть. Позади и с боков ребенка, словно верная стража – четыре огромных барсука. Их свалявшаяся шерсть висит клоками, с раззявленных рыл капает вязкая слюна, в тупых крохотных глазках – жаркое желание убивать.

Дух про́клятого леса с трудом протягивает скрипучую лапу в направлении жертвы и мычит что-то нечленораздельное. В то же мгновение голодные твари с четырех сторон бросаются на ребенка, в секунды разрывая беднягу в клочья, с хрустом и чавканьем насыщая бездонные утробы.

Сестра видит (таково свойство магического экрана воды) мощнейший поток лучистой энергии убитого, рвущийся наружу, вверх… Но нет, сладострастно постанывая, Ззогн вдыхает эту квинтэссенцию живого, все, до последней капли, и утробно рычит от наслаждения, тут же преображаясь, возрождаясь за счет краденой жизни.

Финал трагедии.

Занавес…

– Ки-и-и-ир!!! – казалось, кричит не девушка, а сама Вселенная, ставшая свидетелем чудовищного деяния.

Еще секунда, и все естество несчастной захлестывает волна клокочущей ярости, она растет, поднимается, прет наружу, подобно раскаленной магме, заливающей все вокруг.

Нет, это было что-то иное, совершенно не похожее на обычные чувства, даже самого высокого накала.

«Что со мной?» – Катя задыхается в смятении, сомкнув веки, прислушиваясь к себе, и вдруг чувствует… силу, настоящую, принадлежащую только ей. Да, это не было субъективным аффектом, нет, в эти минуты она вдруг почуяла, нет – узнала, что земная природа, чистая и могучая, принимает ее в себя, делает частью великого, тем исполнителем, палачом, обязанным совершись нечто… Ха! Она уже знает – что!

Очистить гнойник!

4.

В миг все меняется. Она словно просыпается от прежней жизни, впервые видит, чувствует все по-настоящему, на мгновение прикасается к Абсолютной истине. Этого достаточно.

Сейчас она не скромная деревенская девочка, она – острие клинка в карающей длани самого Провидения. Больше не стоит мучить себя вопросами, план действий в секунду выкристаллизовывается в сознании мстительницы, все, до мельчайшей детали. Ни грана сомнений, только неколебимая решимость и та самая клокочущая лавой ослепительная ярость.

Дальнейшее происходит с пугающей стремительностью. Никакой суеты, движения четкие, выверенные, последовательные. Сначала – на кухню, далее – в сарай и, наконец – к старенькой отцовской «Ладе». Пара минут, и все необходимое – при себе: коробок спичек, добротный черенок от лопаты, плотно обмотанный на конце рваниной от старой фуфайки и небольшая канистра бензина.

– Ну что, лесовичок, ветер дует, вода течет, а дерево – горит! – юная валькирия хищно улыбается. – Жди в гости, падаль!

Ее бег легок, как у дикой серны. С каждой минутой ненавистные заросли все ближе, их очертания все отчетливее. Катя с восторгом замечает, что сделало с лесом жаркое засушливое лето – сплошной сухостой. Только чиркни, и…

Двести метров до цели, сто, вот уже рядом подлесок, в паре шагов…

Остановившись (совсем не запыхалась, надо же), она обильно поливает бензином «голову» импровизированного факела и подносит зажженную спичку. Есть!

Далее – дело техники: девушка бежит вдоль края леса, вытянув пылающее орудие в направлении уродливых древесных изваяний. Деревья вспыхивают мгновенно, будто ждали этого столетиями (а может, так и было?). Стена огня все шире, выше…

Но хватит ли этого на весь массив?

Карательница знает ответ: она не одна, ей помогут…

Тут же, как по заказу, природа обрушивает свою ярость на злополучную чащу. Мощные порывы ветра все пуще раздувают очищающее пламя, гоня огненный вал все шире, дальше, в глубины леса, в самое сердце растительного воплощения Тьмы. Тяжелые чугунные тучи нависают над массивом, ежесекундно изрыгая ослепительные молнии, воспламеняющие там, где еще не тронуто…

Что-то происходит с восприятием девушки: сейчас она видит внутренним взором всю картину, как бы взирая на происходящее сверху. С возрастающим восторгом она убеждается, что стихия огня вездесуща, она не оставляет в целости ни одного клочка злой растительности.

Масштаб обзора меняется, теперь она смотрит в самое сердце дебрей – на ту мертвую полянку. На ней – ненавистная тварь, сгубившая ее брата. Боже, как он жалок сейчас. Окруженный кольцом ревущего пламени, монстр мечется на крохотном пятачке прогалины, пытаясь найти выход и не видя его. Он стремительно слабеет с каждой секундой. По всему видно, что необратимая гибель темного леса – основы его бытия, в пекле пожарища, стремительно убивает чудовище. Минута, и Ззогн сдается, падая плашмя. Паразит, сосавший жизни детей сотни лет, сейчас на грани бытия. Его дымящееся тело-коряга распластано неподвижно, бывший муравейник размазан тонким слоем по земле, усыпанный обугленными трупиками его обитателей. Пара секунд, и конечности занимаются огнем, все ближе, ближе… еще немного, и вся эта мерзо́та глухо взрывается, превращаясь в едкое облако черного дыма, который, как ни странно, не взлетает вверх, а впитывается в поры гнилой земли, все глубже погружаясь в бездну, в самое сердце Преисподней.

Туда ему и дорога…

Кончено!

– За тебя, Кир, за всех деток, сгубленных за сотни лет!.. – впервые сухие глаза маленькой валькирии оросились слезами.

Все кончено, завершилось как-то слишком быстро, она даже не успела почувствовать удовлетворения горячей мести.

Почему?

«А потому, что отныне ты не совсем человек, и чувства не те», – прошуршало в мозгу.

– Вот как? – девочка провела языком по сухому нёбу, снова хотелось пить. Она обвела взглядом родные просторы. – Что, мать-природа, теперь я твой солдат? Что ж, я не против. Плевать! Ни о чем не жалею и никогда не сделаю того, за что будет стыдно…

Зеркало

Стужа давит снежной лапой

Мёртвые поля,

Всё живое отступило,

Дремлет Мать-Земля.

Между мной и непогодой

Крепкая стена,

Стонет ночь, метелью бьётся

В черный лик окна.

Я под кровом сельской хаты

Будто бы в броне:

Чем сильней ярится буря,

Тем уютней мне.

Огоньки лампад трепещут

В вязкой тишине,

Вторят им в синхронном танце

Тени на стене.

Я тянусь к печной заслонке…

Крик отца: – не тронь!

Изнутри шипит сквозь щёлку

Пленный враг – огонь.

На коленях кот-мурлыка,

Свой, родной… ничей,

А в зрачках искрятся бесом

Отблески свечей.

Я слежу за взглядом зверя —

Вверх, под потолок…

Вот он, снова – бестелесный,

Злой живой комок.

Мрачный гость потусторонний,

Скоро он уйдёт,

Голоден, но нас не тронет,

Пока рядом кот.

Глажу Барсика, он тает,

Зыбкий, как мираж,

Предо мною не питомец —

Верный лютый страж.

На душе покой и нега,

За окном пурга,

Сон ли, явь? В одном уверен:

Рядом нет врага22
  Здесь и далее – стихи автора.


[Закрыть].

1.

«Вот же красавец!» – Лешка уже минут пять пялился в окно, по ту сторону улицы, где у забора соседского дома сидел здоровенный (килограммов 7, не меньше) кошара. Черная холеная шерсть животного лоснилась на солнце металлическими отблесками, как у скворца весной. Ленивый, спокойный, даже в его статной неподвижности чувствовалась некая царственная порода, особая кровь.

«По виду – домашний, но в округе таких нет», – мальчик выудил из коробки последний квадратик крекера и сунул в рот. – «Откуда взялся? Раньше не видел его».

Он хотел уже прервать занятие, вернуться на кухню, и вдруг – злобный торжествующий лай…

– Пальма, паскуда! Опять с цепи сорвалась… – увидев здоровенную соседскую псину, известную на всю околицу своей агрессивностью, он выкрикнул, срывая голос. – Беги, дурашка!

«Нет, не успеет, она уже рядом»… – мальчишка внутренне содрогнулся в ожидании кровавой сцены, но случилось немыслимое: не издавая ни звука, кот повернул голову в направлении хищницы, находящейся на расстоянии одного прыжка от жертвы. И тут… суку словно молнией шарахнуло. Растерянно тявкнув, она с трудом остановила бег, припав задом к земле, и тут же, нелепо, по-щенячьи развернувшись, опрометью бросилась прочь, оглашая округу отрывистыми скулящими звуками несправедливо обиженной шавки.

«Ух, ну и взгляд у него! Огонь!» – Леха восторженно выдохнул и тут же раздраженно скривился. – «Вот же, пялится, зараза», – мальчик зябко дернул плечами и первым отвернулся от мохнатого незнакомца, который снова пристально уставился на ребенка, будто ждал чего-то от него, настойчиво, терпеливо, – «Сколько можно меня гипнотизировать? А говорят, что животные не смотрят в глаза. Ладно, дружище, бывай…»

Жарко, пить хочется.

Шаркая тапочками, он побрел на кухню.

Стараясь не встречаться глазами с мамой, тупо рассматривающей узор столешницы, он на цыпочках миновал вход в спальню сестры.

Под лопатками брызнула россыпь холодных мурашек, как всегда, в этой точке. Леха замер, прислушиваясь.

Тишина.

«А может, все-таки…» – теша чуть теплившуюся надежду, он робко заглянул в комнату. Жутко. За плотно задернутыми шторами царил гнетущий мрак (с недавних пор девушка испытывала иррациональный страх перед светом). – «Господи, как в доме покойника», – ужаснувшись собственных мыслей, пацан до боли прикусил язык.

Хрупкое тело под одеялом (настолько тощее, что его очертания под покровом едва различимы), фарфорово-бледная кожа лица, заостренный нос, впалые щеки, синюшные губы и агатово-черные, давно немытые волосы.

– Ася, – он робко тронул ее за плечо, – слышишь?

Никакого ответа, только чуть различимый, на грани слуха, стон-всхлип откуда-то из глубин истощенного тела.

Никакого улучшения. Напротив, все только хуже становится.

Как ни всматривался, он не в силах был узнать в бедняге ту вечно улыбающуюся Аську, девушку-зажигалку, закоренелую оптимистку и душу любой компании. Нет, сейчас перед ним лежало нечто иное.

Сгорбившись (будто валун на плечах) он выполз из комнаты и жадно припал губами к крану с холодной водой.

– Ма, а что на завтрак?

Ноль ответа, словно с манекеном общаешься. Который день Алексей пробивался тем, что мог сделать сам: бутеры, да яичница.

Вот уже десятые сутки, как беда пришла в дом Клевиных. И началось все с Аси…

Сестра… не было для него авторитета выше. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте (ему всего девять, а девушка – уже студентка) Аська никогда не чуралась брата (как это частенько бывает в иных семьях при подобном раскладе), напротив, всячески опекала его, наставляла, даже драться учила, чтоб умел постоять за себя, частенько прикрывала перед родителями, порой даже брала на себя вину малолетнего юнца. Одно слово – лучший друг!

Все было замечательно, пока… На втором курсе медицинского, впервые увидев на летней практике кончину пациента, сестра, с присущей ей одержимостью, заинтересовалась вопросами смерти и всего, что касалось этого. Дальше – больше: как-то незаметно, но с головой ушла в неформальное движение готов, ходила крашеная, вся в черном, как чумичка, пропадала неизвестно где…

Недолго длилось это сумасшествие. Как-то, в пятницу, в очередной раз вернувшись с кладбища (где она с компанией проводила чуть ли каждую ночь), девушка с трудом доковыляла до своей кровати и… больше не вставала.

Конечно, родители запаниковали. Не обошлось без врачей, но вот что странно, медики, от участкового, до профессора медицинского университета твердили одно: все физиологические процессы в норме, патологии нет, но… налицо выраженное истощение – и физическое, и моральное.

Уже тогда Леха почуял неладное, у него словно шестое чувство открылось (а может, так и было?), которое кричало: «в этот дом вползло что-то!» Иногда, в короткие минуты усталой болезненной апатии, он наиболее остро, буквально нутром ощущал нечто чуждое, страшное, некое темное присутствие. Кого, чего? Ответа не было.

Конечно, он пытался что-то лепетать маме, отцу… Но кто будет слушать такой бред от второклассника, да еще в подобной кризисной ситуации в семье. Разве до него было им сейчас?

А затем – второй удар. На шестой день после начала кризиса родители проснулись… совершенно другими.

Леха смотрел на маму, отца и не мог узнать родных людей. Их будто заколдовали, одурманили. Полное отсутствие воли к жизни, пустой взгляд, лишенный намека на мысль, вялые скупые движения… Это были чужие существа, не узнававшие сына (да и дочь), безжизненные куклы, зомби. Они напрочь прекратили всякую деятельность: мать сутками сидела на кухне, а отец (переставший ходить на работу) закрылся в своем кабинете, и не подавал признаков жизни.

Вот это был удар! Сын буквально лишился всего: семьи, заботы близких, душевного равновесия. Его мир перевернулся вверх ногами, да так и завис, не собираясь возвращаться в нормальное положение.

Что тут делать? Леше пришлось выживать, в буквальном смысле. Благо, он знал, где лежат деньги, супермаркет рядом, холодильник работает. Вроде бы жить можно, но вот вопрос: как долго все это продлится?

Через пару дней он заметил жутковатое изменение в поведении родителей – их глаза. Ранее пустые, в которых мысли было меньше, чем в пуговице, вдруг преобразились. Нет, жизни в них не прибавилось ни на йоту, но начал появляться какой-то странный пугающий интерес к сыну. Нет, не любовь и забота, как раз, наоборот – в их взглядах на младшее чадо читалось медленно вызревающее чувство отторжения и, одновременно – неумело скрываемой неприязни. Так хорек смотрит на забор, мешающий ему залезть в курятник.

Вот тогда мальчишке стало по-настоящему страшно! Это были не его родители – кто-то иной. С леденящим чувством в груди Леха вдруг осознал: он им мешает, является препятствием в достижении какой-то неведомой цели.

Самым трудным было пережить темное время суток. Он не мог заснуть до полуночи, чутко прислушиваясь к каждому шороху, реальному или выдуманному. В такие минуты живая фантазия становилась врагом мальчика. Он буквально видел: вот они, две большие тени, входят, крадучись, приближаются, склоняются над ним, и… Бедняга с воплем просыпался, понимая, что все-таки вырубился.

Конечно, он пытался найти выход. Бежать? Но куда? В детдом? Ха! Кто его примет при живых-то родителях. Других родственников в городе не было. На улицу? Какое там – октябрь на дворе.

Единственное, что отвлекало его на краткие минуты – странное присутствие огромного черного кота, который буквально сутками не отрывал взгляда желтых, удивительно умных глаз от окон их дома.

Алексей давно понял – неспроста это, особенно, если учесть, что странный мурлыка впервые был замечен им в тот же вечер, когда Аська… брр… лучше не вспоминать.

«Может он чует то же, что и я?» – мысль, казавшаяся вздорной еще пару дней назад, с каждым часом выглядела все убедительнее. – «Я же вижу, он чего-то ждет от меня. А вдруг поможет?.. Надо познакомиться с ним…»

Вечер того же дня. Стараясь не издавать звуков, парнишка, в который раз подходит к окну. На улице – зарядившая еще с обеда противная осенняя изморозь, временами переходящая в мелкий дождь. Мокрый мир, такой же серый, как состояние его души. Обалдеть! Кот все там же! Его янтарный взгляд мгновенно ловит взор мальчика и жжет его, будто крича: «Глухой тупица, сколько можно?! Решись уже!»

Это подобно удару электричества. Все, плотина робости прорвана. Он чувствует, нет – знает: или сейчас, или будет совсем поздно!

Пружинисто вскочив, как и был – во всем домашнем, мальчик угрем проскальзывает сквозь кухню (мать, погруженная в очередной ступор, ничего не замечает) в коридор, на лестницу, распахивает входную дверь, подставляя тело под ледяные мелкие капли и… носом к носу встречается с животным. Тот уже на их коврике, словно знал, видел сквозь стены.

– Ах ты… – Лешка протягивает ладонь в желании приласкать мурлыку, но животное уклоняется, глядит, выжидая, словно требуя чего-то. – Да, вижу, ты не простой кот, что-то другое… Идем к нам.

Парень хватает зверька в охапку (на этот раз тот не сопротивляется, значит – все верно) и тащит домой.

– Вот, кушай, – плотно прикрыв дверь своей комнаты от посторонних глаз (увы, именно посторонних), он придвинул миску с паштетом к мохнатому новоселу, но тот лишь зыркнул коротко и демонстративно отвернулся.

– Точно – необычный. Так что же тебе надо? Объясни.

Будто поняв человеческую речь, гость впервые издал короткий муркающий звук, шагнул к мальчишке, принял вертикальное положение, уперев передние лапы в грудь Алексея, и встретился с ним взглядами.

«Ну и… ухх… а разводы какие…» – паренек словно очарован, он не в силах прервать зрительный контакт, его сознание тонет в глазах удивительного пришельца, все глубже, дальше в иную вселенную…

2.

«Где это я?»

Небольшое круглое помещение, метра три в диаметре. Сквозь мягкий успокаивающий полумрак тяжелыми медными бликами играет сложный причудливый орнамент металлических стен. Пол выстлан паркетом из полупрозрачного зеленого камня, похоже – нефрит. Над головой – каплевидный купол, сочащийся блеском филигранной резьбы чистейшего серебра.

Похоже на маленький храм, только вот ни одного образа в поле зрения.