Текст книги "А путь и далек, и долог"

Часть жизни почти до двадцати лет я мечтал стать военным штурманом дальнего плавания, а о геологии и не помышлял. Однако экспрессия геологической жизни, а затем первый, еще не понятый знак судьбы, сделанный в первой экспедиции в шестнадцать лет, определили мою будущую геологическую и впоследствии научную жизнь.

Существует почти обоснованное мнение о том, что о событиях может стать известно задолго до того, как они воплотятся в действительность. Событие за многое время до своего воплощения уже представляет собой некую реальность. Оно уже как бы существует, пребывая неявно в настоящем, а проявится в будущем времени. Соответственно, все, что происходит, не возникает, не рождается, как представляется это нашим знаниям и опыту, а, как бы пребывая в будущем, лишь появляется в должный момент в поле нашего восприятия. Можно просто списать все многообразие жизни на стохастические явления и сказать, что так получилось в жизни. Но можно гипотетически предположить, что все же есть факторы, объединяющие разрозненные события, есть неочевидные, но существенные связи, определяющие жизненный вектор. Так произошло с одним, казалось бы, малозначимым событием в моей жизни, которое, как мне кажется, определило всю её будущность.

А было это так. Шёл второй месяц моего пребывания в геологической экспедиции в качестве маршрутного рабочего. Я уже многому научился и должен был вместе с такими же рабочими, но постарше и опытнее меня, разбирать и собирать палаточный лагерь, все упаковав, погрузить на лошадей и переходить к месту новой стоянки. Я умел ухаживать за лошадьми и их снаряжением, готовил пищу и отвечал за другие дела, необходимые для выполнения основной геологической работы. Чтобы пацан, то есть я, не закис от этой повседневности и, особенно, от приготовления каш и борщей из сухих продуктов, а все-таки имел представление о геологической работе, меня решили взять в маршрут с геологами. В тот день нам не надо было переходить на новое место, необходимо было более тщательно исследовать вчерашний разрез геологических пород. Многие породы содержат в своём составе остатки окаменевших растений и животных, которые жили миллионы лет назад. Такие породы с окаменелостями служат хорошими маркерами. Они позволяют сопоставлять аналогичные породы из разных мест по всей Земле и определять их возраст. Уже много дней геологи никак не могли найти одну из таких окаменелостей. Она была руководящая, её находка очень бы облегчила предстоящую работу и позволила бы сделать оправданные и однозначные выводы. Мне объяснили, какого окаменевшего моллюска ищут, показали его картинку, сказали, что он жил около 200 миллионов лет назад. Уже через двадцать минут я нашел эту ракушку, она называлась Monotis scutiformis. Это красивое название вошло в меня на всю жизнь и, по-видимому, определило ее непростые, но очень интересные перипетии.

Во мне обнаружилась, как потом выяснилось, необычная способность как бы видения остатков ископаемых флоры и фауны в толще пород, и заложен этот дар был матушкой природой и, вероятно, родителями. И отец, и мать были неординарными людьми. Мама могла заговорами остановить нарыв на руке или снять заикание у ребенка, пошептав специальные молитвы, приговоры, и помыв дверные ручки. Отец вылечил меня необычным способом в самом начале жизни и мог освободить жилище от тараканов, пошептав что-то в напутствие перед выдачей им «паспортов» из бумаги сильно порванной на мелкие клочки чуть больше тараканов.

Поисковый рабочий момент

С того знаменательного дня геологи стали брать меня в маршрут. Так в мое подсознание стали проникать и затем все настойчивее внедряться геология и, вероятно, будущая тяга к науке, о которых я раньше и не помышлял. Через пять – семь сезонов, после окончания школы и службы в армии, я превращусь в опытного геолога-практика, не имея при этом никакого специального образования.

Развитие организма, человека или какой-то группы может пойти любым из бесчисленно возможных путей, но, выбрав какое-то направление (сознательно или за счет случая, приспособления и обучения), они вынуждены все больше и прямолинейней следовать этому уже теперь определенному направлению. Этот как бы случайный «Монотис» подтолкнул паренька, начинавшего на кухне геологического отряда и мечтавшего стать военным штурманом дальнего плавания, сделать первый шаг на пути превращения его в будущего ученого, ведущего исследования, которые смогут определять состояние дел на «кухне» и геологии, и морской биологии.

Оружие впервые попало мне в руки в 15 лет. Мы с приятелями, сейчас точно не помню при каких обстоятельствах, оказались в тире ДОСААФ (ныне РОСТО) и стреляли из малокалиберной винтовки. Меня поразил её необыкновенно длинный и толстый ствол, выпускающий такую маленькую пулю (это была спортивная винтовка ТОЗ-8). Мне удалось неплохо поразить мишени. Парень, разрешивший нам пострелять, поинтересовался, давно ли я стреляю. Узнав, что это случилось в первый раз, предложил посещать их стрелковый кружок. Через год я стал стрелять по первому юношескому, а еще через некоторое время на уровне второго взрослого разряда. Из боевого карабина мне удавалось на расстоянии 50 метров вдребезги разбивать спичечный коробок.

Когда я попал в экспедицию с геологами, то к моему удовольствию в нашем распоряжении оказался целый арсенал: пистолет «ТТ», наган системы «Револьвер», кавалерийский карабин, «мелкашка» и два охотничьих ружья. Пистолет и наган выдавались начальнику отряда и главному геологу главным образом для охраны секретных в то время топографических карт и аэрофотоснимков, которые выдавались под роспись и хранились в специальных металлических чемоданах.

Мы работали в диких местах колымской и якутской тайги, где можно было встретиться с кем угодно, включая беглых заключенных. Практически все мужики при наличии оружия начинают, соревнуясь друг с другом, стрелять по банкам, бутылкам и другим подручным предметам. Мои почти без промахов выстрелы и особенно умение срезать пулей из «мелкашки» верхушки высоких лиственниц неслабо удивили моих спутников. Они поинтересовались, что так ли без промаха я стреляю в живые мишени. Я признался, что стрелял только в тирах на тренировках и соревнованиях. Мне предложили носить кавалерийский карабин, заботиться о нем и пожелали попытаться добыть при случае оленя или на крайний случай глухаря. Так еще ничего не понимая, я попал в когорту охотников. Нелёгкий карабин доставлял мне сначала массу неудобств: он старался зацепиться за любой куст, при каждом удобном случае, его ремень соскакивал с еще не сформировавшегося мальчишеского плеча, приклад почти при каждом шаге ухитрялся бить по ноге. Терпение мое кончилось. Я решил переделать все ременные крепления. Штатный брезентовый ремень заменил широким кожаным поясным, укрепив его толстыми сыромятными поводками, сам ремень немного укоротил.

Все неудобства исчезли как по мановению волшебной палочки. Угнетавшая прежде тяжесть карабина вселила в меня силу и уверенность первопроходца и в некоторой степени защитника отряда. А вскоре подвернулся удобный случай показать, что я способен стрелять не только по мишеням. Возвращаясь из маршрута, мы вышли к огромной наледи в русле реки, на которой стояли десятка полтора северных оленей (они выходят на наледи, спасаясь от комаров).

– Ну, давай, Юрка, добывай мясо, – сказал один из геологов, указывая на оленей.

– Я не знаю куда целиться.

– Под лопатку, в район сердца.

Я снял с предохранителя затвор, дослал патрон в патронник, положил карабин в развилку на дереве и навел его на оленя. Переместил наведённую мушку в район лопатки и нажал спусковой крючок. Раздался гром выстрела, олени вздрогнули и понеслись.

– Молодец! – услышал я.

Через несколько мгновений я пришел в себя и увидел на льду лежащего оленя. От неожиданности и быстротечности случившегося я не успел ничего почувствовать и понял лишь, что попал. Ни ощущения убийства, ни понятия добычи, ни радость от этой добычи до меня пока не дошли. Все произошло как-то внезапно и ординарно. Не было ничего от эмоциональных охотничьих ощущений и волнений. Подошел, увидел, выстрелил, поразил цель. Однако когда подошли к туше, стало приятно то ли от вида поверженного зверя, то ли от услышанных в мой адрес комплиментов.

Вечером Гришка (наш каюр) принялся особым способом жарить оленину (позже я узнал, что таким способом готовили мясо индейцы Северной Америки и представители коренных народов Приморья, в том числе легендарный гольд Дерсу Узала). Он выкопал в земле яму размером 40х50 сантиметров глубиной около метра и в ней развёл большой костер. Когда стенки ямы достаточно прогрелись, жар оттуда был вынут. После этого каюр взял заднюю ногу оленя, завернул её в листья подбела, накрыл ветками с листьями ивы и опустил в яму. Сверху он прикрыл все плоскими камнями, на которых снова развел большой костер, который поддерживал около двух часов. Когда костер и листья снимали, поднималось облако пара, насыщенное необыкновенным ароматом. Приготовленное таким образом мясо было удивительно вкусным. Ни в одном первоклассном ресторане не сумели бы так хорошо его зажарить: снаружи оленина покрылась красновато-бурой пленкой, но внутри была нежная и сочная. Не съеденное на месте мясо без проблем хранилось пару дней. Впоследствии, при каждом удобном случае мы готовили мясо именно таким способом.

Приготовление пищи в походных условиях осложнено различными обстоятельствами, одно из которых разведение костра и поддержание его в оптимальном состоянии. К тому же в те времена в экспедициях использовались в основном сухие овощи и консервированные продукты. Чтобы не очень зависеть от этих обстоятельств, еду мы готовили по очереди. Во мне оказались заложенными какие-то способности к кулинарным делам, и это было замечено. И рабочие, и геологи просили меня чаще оставаться при кухне, обязуясь во все других делах, кроме непосредственного приготовления блюд, помогать мне.

Во время маршрутов было не до изысков. Утром каша. Вечером какой-нибудь суп или опять каша. Вообще утром я легко мог подняться в любое время, но предпочитал это делать как можно позже. Мы возили с собой железную печку на случай осенних холодов. Я не стал разводить костер по утрам. С вечера загружал печку дровами, под которые клал бересту. Утром всё это мгновенно разгоралось. Через пять минут у меня кипела вода. А через двадцать минут была готова каша. Чайник я вешал над трубой печки, и он закипал к моменту готовности каши. Вся утренняя процедура сводилась к половине часа вместо полутора часов при использовании костра. Это время, на которое я удлинял свой утренний сон, но это же время я отнимал у сна всего отряда, объявляя побудку за десять минут до готовности каши. Первое время было шутливое бухтение по этому поводу. Но потом все привыкли к заведённому утреннему режиму, тем более что всегда рассыпчатые каши, сдобренные сливочным маслом или смальцем, мне удавались, так как готовились по старинным бабушкиным рецептам.

А пока проходили дни, недели, заканчивался второй месяц нашей экспедиции. Двое рабочих сделали три ходки с лошадьми на базу, чтобы отвезти собранные коллекции горных пород и пополнить запасы продуктов. Предстоял отдых, очередная выпечка хлеба и банный день. Лагерь был разбит на берегу небольшой речушки, которая изобиловала рыбой. Все ушли в маршрут. Я остался, чтобы заняться камеральной обработкой коллекции к отправке ее на базу и сотворению, по возможности, не рядового ужина. Расправившись с коллекцией, я замочил сухой картофель. Он должен был много часов размокать, чтобы его возможно было поджарить и подать в качестве гарнира к жареным ленкам, которых я выловил утром. На первое должен был быть гороховый суп с копчёной олениной, а на третье – компот из сухофруктов.

Процесс приготовления пищи был в полном разгаре, я стоял с удочкой на берегу речки, когда на её противоположном берегу метрах в пятидесяти появился медведь.

– Миша, Миша, иди сюда, – произнес я, ни о чем не думая.

И он направился в мою сторону, естественно, не по моему приглашению, а по его собственным планам. Я понял, что дело принимает неожиданный оборот, и в одно мгновенье сменил удилище на кавалерийский пятизарядный карабин. Стрелял я хорошо, на уровне первого спортивного разряда, с медведем встречался на заре раннего детства и поэтому был спокоен. В критической или экстремальной ситуацию я всегда действую решительно, кажется, не раздумывая, но всегда имея в голове реальный план действий. Я решил, что буду стрелять, если медведь перейдет речку, а до меня останется тридцать-двадцать метров. Я принял стойку, приготовившись стрелять с колена. Как только одна из лап медведя коснулась моего берега, раздался выстрел. Зверь вздрогнул, но продолжал идти. Еще один выстрел с прицелом в его лоб…, раздался противный визг срикошетившей пули. Я, ничего не понимая, спокойно попятился на несколько шагов назад, досылая в патронник очередной патрон, уперся карабином на крупный валун, чтобы наверняка стрелять с упора и снова выстрелил. Медведь, взревев, поднялся на задние лапы, готовясь к нападению. В его тяжелом прерывистом дыхании, в маленьких злобных глазах, в кривых могучих когтях – во всем его облике – чувствовалась страшная звериная сила, способная сокрушить все на своем пути. Прицелился точно в район сердца, выстрелил и снова передернул затвор, вдруг с ужасом обнаружив, что пятого патрона у меня нет. Я совсем забыл, что накануне стрелял глухаря, и в магазине карабина осталось всего четыре патрона. Первая мысль – метнуться к палатке за патронами, но в соревновании с нападающим медведем мне точно не успеть это сделать. Достаю нож из ножен (из рассказов охотников-эвенков я знал, что пошедшему в нападение медведю, поднявшемуся на задние лапы, надо вспарывать брюхо снизу вверх) и бросаю мгновенный взгляд в его сторону – на гальке лежала бездыханная туша огромного зверя. Холодный пот стекал по моему лбу, подленькая дрожь пронзала все тело, коленки ходили ходуном, чуть не заплетаясь друг за друга. Когда опасность миновала, вероятно, проявился страх за возможно другой исход этого поединка, я смог осмыслить, что произошло. Одна из пуль срикошетила от низкого покатого лба медведя, приведя его в состояние шока, под действием которого он продолжал свою уверенную поступь и затем поднялся во весь рост. Последняя пуля, пронзив сердце, остановила жизнь могучего зверя, повалив его замертво на берег речки. Это был первый убитый мною медведь, который поплатился за свое любопытство и неверно оцененные последствия встречи со мной. Вернувшиеся вечером коллеги, увидев огромную тушу в пяти-шести шагах от входа в палатку, заставляли меня раз за разом повторять дневные события, перемежая почти каждое мое предложение одними и теми же вопросами: «А ты что, а он?» Значительно позже, когда на моем счету было больше пяти медведей, и я хорошо знал, что может сотворить с человеком смертельно раненный зверь даже с десятком пуль в его теле, я понял, каким юношеским безрассудством была моя первая «охота» на медведя.

Наш отряд все дальше уходил от пойм рек и поднимался все выше и выше в горы, подножье которых было покрыто густым лесом, иногда трудно проходимым из-за частых завалов. Верховья гор были большей частью покрыты редкой растительностью, представленной преимущественно кедровым стлаником. На его ветках уже созревали небольшие шишки, туго набитые вкусными орешками. В лесу туда-сюда с шумным цоканьем шныряли многочисленные белки и бурундуки, сердито стрекотали пестрые кедровки. Горные ручьи стремительно несли голубую холодную и необыкновенно вкусную воду.

… поднимаемся все выше в горы

В сумеречном зареве заката многочисленные горные отроги казались то доисторическими животными, то гигантскими океанскими волнами. Дни становились короче, ночи – длиннее. Маршруты делались менее продолжительными, больше времени работали при свечах в палатках, нанося на карты полученные данные о составе и строении изученного района, о найденных полезных ископаемых и другую информацию, необходимую для чтения геологической карты.

В свободное время рыбачили, реже охотились лишь для дополнения свежим мясом консервированного рациона, делились воспоминаниями, расписывали пульку или с песнями, а чаще и молча, каждый со своим, сидели у костра.

Как-то в один из дней над нашей стоянкой стал кружиться самолёт. На третьем развороте из него что-то вылетело. Мы кинулись врассыпную в ближайшие кусты. На берег грохнулось, что-то прямоугольное, поднимая столбы пыли – это оказалась подшивка газет, мы очень обрадовались, ничего не понимая, за что нам такая милость. Под шпагатом, стягивающим газеты, был конверт, в нем сообщалось, чтобы мы были осторожнее с оружием и особенно с сигнальными ракетами. Оказывается, мы двое суток были под прицелом эвенкийских охотников, пока им не сообщили, что это наш геологический отряд. Накануне мы отмечали день рождения одного из наших товарищей и в его честь салютовали разноцветными сигнальными ракетами. Несколько охотников из расположенного с десяток километров от нас стойбища первый раз увидели разноцветные всполохи от ракет. Они поспешили сообщить в сельсовет, что «на Огонер-Юряхе появился американ и кидал в небо огненные палки». Мы посмеялись от души и накинулись на свежие для нас газеты.

Главной, ошарашивающей новостью было сообщение об июньском пленуме. Отмечалось, что «ожесточённое сопротивление осуществлению ленинского курса, намеченного XX съездом партии, пыталась оказать фракционная антипартийная группа, в которую входили Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и примкнувший к ним Шепилов». Участники группы, за редким исключением, были старыми соратниками Сталина. Недавно прошедший XX съезд КПСС, разделил страну (как и наш отряд) на противников и сторонников культа личности Сталина. Возник бурный и эмоциональный спор. Как это верные партийцы Молотов, Ворошилов могли стать фракционистами и антипартийцами? Дескать, это опять «происки врагов народа», очередная партийная чистка и т. д. Старшие товарищи, в том числе Марат Ильич, попросили всех утихомириться и стали разъяснять суть решений этого пленума. Эти и другие «партийцы», опасаясь после смерти Сталина прихода к власти Берии, объявили его английским шпионом и «врагом народа» и расстреляли по принятым тогда канонам. Теперь же Никита (первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв), также опасаясь потерять захваченную им власть, убирает возможных конкурентов, уменьшая их влияние в подковёрной кремлёвской борьбе. Я, еще не привыкший сомневаться в силе печатного слова советских газет, сильно задумался и удивился простоте и вероятной правдивости объяснения.

Спустя пару недель, сплавляясь по Колыме, мы были потрясены увиденным. В одном из склонов её обрывистых берегов, размытом водой, чередовались ряды человеческих скелетов: ряд черепов сменялся рядом ног. Эта жуть долго зримо стояла в нашей памяти. Я отчетливо понял высказывание, что «колымская трасса лежит на костях политзаключенных». Несколько лет в экспедициях с геологами не сделали меня диссидентом, но заставили повзрослеть, самому размышлять обо всем увиденном и узнанном и относиться критически ко многому услышанному или прочитанному.

Нам предстояло выполнить с десяток увязочных контрольных маршрутов, по пути пополнить запасы продуктов, взяв их на промежуточном лабазе, заготовленном весной, и возвращаться на базу для завершения камеральных работ. На шестой день мы подходили к лабазу. За пару километров до него мы увидели вокруг извилистые ярко-зеленые полосы, удивились и не могли понять, что бы это могло быть. Начиналась осень и вокруг вся растительность была преимущественно пожухлой. Подойдя к лабазу, мы обнаружили, что он был полностью разрушен медведем. Зелёные полосы оказались проросшим овсом. Медведю, вероятно, случайно порвавшему мешок с овсом, вероятно, понравилось, как он золотистой струёй высыпался из дыры, и тот стал его таскать вокруг лабаза, так же он поступил со вторым мешком. Посеянный таким образом овес за лето пророс, образовав зелёные полосы.

Все остальные продукты были практически уничтожены, консервные банки погрызены – по сравнению с решетом в них было на порядок больше дыр. Пачки с индийским чаем разорваны и перемешаны с землей, разодран мешок с мукой, которая была развеяна по округе. Оставшаяся в мешке мука покрылась цементной коркой. Все крупы и макароны после вероятного нашествия мышей и сусликов, следы сытного пребывания которых встречались на каждом сантиметре земли, представляли собой невероятное крошево. Найдя чудом уцелевшие три банки тушёнки и две пачки галет, мы, сколько смогли, собрали чай и сели горестно подсчитывать наши запасы на оставшиеся пять – шесть дней работы. Итог был неутешительным: еды хватит максимум на три дня.

Когда с продуктами возникает проблема, как по какому-то злому року срабатывает закон подлости – еще недавно бывший в изобилии подножный корм куда-то исчезает. Встречавшиеся до этого почти каждый день олени, глухари, куропатки и рябчики как будто тут никогда и не водились. Из-за прошедших в верховьях дождей реки и ручьи разлились, вода стала мутной, и рыба перестала клевать. Тянувшиеся на много километров ягодники с прекрасной голубикой превратились в жалкие единичные кустики с полувысохшими редкими ягодками. Дело было к вечеру, делать было нечего.

Оставшуюся работу распределили на три дня, после чего за следующие три дня должны были дойти до базы. Работу вместе с оставшимися продуктами благополучно закончили в намеченный срок. Предстоящий путь на базу в сорок пять километров разбили поровну на три участка. Вечером собрали остатки муки, испекли пресные лепёшки и разделили их по три штуки на брата. Каждый был волен поступать с ними в меру своего голода. Одну лепёшку я тут же заныкал, сказав, что заберусь на склад на базе и буду кайфовать, намазав ее сливочным маслом и сгущенкой. Это вызвало ухмылки на лицах некоторых участников дележа последнего пропитания. Другую – еще теплую, тут же съел. Третью ел небольшими кусочками весь второй день перехода вперемежку с редко встречающимися ягодами голубики. Было вкусно, но очень мало. В первый день мы с очень большим трудом продвинулись на шесть километров. В самом начале путь нам преградил так называемый «карандашник» – заросли лиственницы немногим толще карандаша, но стоящие очень плотной стеной. Человек с трудом может продраться через такие заросли, а уж навьюченные лошади, имеющие с вьюками более полутора метров в ширину, вообще встают намертво. Продвигались буквально из-под топора, рубили просеку, сменяясь в течение восьми часов по двое. Ставить палатки сил не было, есть из-за усталости не хотелось, да и ничего не было.

Неизвестность предстоящего дня не позволяла забыться крепким сном. Однако проснулись и поднялись все довольно бодрыми. На нашу радость лошади нашли ночью траву – как следует наелись и выглядели бодрее нас. Через некоторое время лиственничные заросли стали редеть и пропали совсем. Твердая дорога по высоким речным террасам один раз затормозилась небольшим болотом, из которого пришлось около часа извлекать увязших лошадей и перетаскивать их вьюки на сухое место. В общем, мы с успехом преодолели в этот день около двадцати километров. Усталые, но довольные мы попили сильно разбавленного несладкого чая и улеглись спать. Последний участок пути на следующий день мы пролетели, как ласточки, еле успевая за лошадями по отличной галечно-песчаной дороге по берегам рек и речушек.

Придя на базу, я прямиком направился на склад, уселся на мешок с сухофруктами и принялся уминать свою лепешку с маслом и сгущённым молоком, заедая сухими абрикосами и грушами из мешка подо мной. Ну разве это не счастье?! Проверить мальчишескую волю и воплотить в действительность хоть и небольшую, но мечту мне удалось.

Мимо проходил Марат Ильич, улыбнувшись при виде моего блаженства, он спросил: «Ну что, Всемилостивый, доволен?» На мое удивление он, образованнейший и знавший Коран татарин, объяснил, что моя фамилия происходит от одного из имен Аллаха «Аль-Латып» – Всемилостивый. Он рассказал, что это означает. Среди людей есть те, кто, видя бесчисленные блага и осознав цель своего сотворения, всей своей жизнью стремятся к служению Аллаху и исполнению Его предписаний, вознесению благодарности за дарованную жизнь, но есть и такие, что выказывают невежественную неблагодарность и горделиво отворачиваются от Его знамений. Но Аллах проявляет ко всем людям своё имя «Аль-Латып». Неверующие также пользуются всеми явными и тайными благами, будь то воздух, вдыхаемый ими, или вода, без которой жизнь невозможна.

Аллах наделяет имуществом, красивыми жилищами и детьми для продолжения их рода и верующих, и неверных. Он дарует всем пропитание, здоровье, силу и красоту. Это и есть проявление одного из имен Всевышнего Аллаха – «Аль-Латып», то есть Всемилостивый. Тот, кто упорно отрицает знамения Аллаха и отворачивается от веры в Господа, тоже может пользоваться благами Всевышнего, но лишь в мирской жизни. А это уже проявление другого имени Аллаха – «Аль-Латиф», означающего «Милосердный». Тогда я, увлечённый поглощением вкусностей, мало что понял и запомнил, но, повзрослев, заглянул в Коран – это была лишь маленькая выдержка из него.

Мы с техником-геологом Аликом Валеевым должны были на лошадях вернуться на берег Колымы, чтобы отправить меня на попутном катере в ближайший посёлок вверх или вниз по течению этой реки. Через неделю наступал сентябрь, надо было идти в школу. Отряд оставался работать до конца сентября. Я за это необыкновенное лето окреп не только физически, я научился жить в тайге, горах и тундре, переносить жару, холод, голод и невыносимый полуторамесячный гнёт комаров. Но главное, меня легко и доступно научили, тому, как надо жить без конфликтов и в удовольствии в очень ограниченном кругу ранее неизвестных мне людей, понимать и принимать их слабые и сильные стороны, ни в чем не полагаться на идеологическую пропаганду и агитацию. Я тогда еще не мог в полной мере понять и оценить значимость этой науки, как и предположить, что вся моя будущая жизнь станет почти непрерывной экспедицией.

* * *

Снова май. Геологи готовятся к очередным экспедициям. В школу вновь пришло письмо из Геологического управления с просьбой направить Юрия Латыпова и Льва Епифанова, ранее показавших себя с хорошей стороны в непростых условиях геолого-поисковых экспедиций, в одну из полевых партий. Мы втайне надеялись еще раз сходить в поле, но такого подарка не ожидали. Лёвка, твердо решивший стать геологом, прыгал от радости. Я, все еще мечтавший о дальних морских походах, был готов с удовольствием попутешествовать по новым местам. На этот раз нам со Львом предстояло вместе работать на Чукотке в районе хребта Рарыткин. В отличие от двух предыдущих экспедиций, когда нашей основной обязанностью было обеспечение бытовых условий экспедиции, теперь, всё ещё оставаясь маршрутными рабочими, мы, получив геологические молотки, должны были ходить в маршрут с геологами. Помогать им в обработке разрезов, поисках окаменелостей флоры и фауны и выполнять коллекторскую работу. Партия наша состояла из десяти человек:

– Костылев Евгений Николаевич – начальник партии. С ним можно жить, но, хлебом не корми, любит побухтеть;

– Терентьев Емельян Леонтьевич – старший геолог. Человек дела;

– Астахов Григорий Кузьмич – старший геолог. Немного нерешительный, но свое дело знает туго. Пропал без вести;

– Александр Хабибуллин – техник-геолог. Погиб в маршруте;

– Яша Удовенко – маршрутный рабочий. Погиб в маршруте;

– Лев – друг до гроба;

– Шариф – закоренелый полевик;

– Санька и Валентин – комсомольцы, приехавшие осваивать Чукотку и сразу попавшие к черту в пекло. Хорошие, неунывающие парни;

– Я – ведущий этот дневник;

– Тимур – отличный пес, но немного глуховатый. Воротник – очень крупный беспородный щенок, не собака, а недоразумение, приносящее своими выходками всему отряду неудобства и массу удовольствий.

9 июня. Два дня мы не могли вылететь из Магадана из-за большого количества снаряжения, в первую очередь отправляли пассажиров. Три дня торчали в аэропорту Анадыря по причине нелетной погоды. И вот, наконец, под вечер прилетели в небольшой чукотский поселок Танюрер. Все дела отложили на завтра.

10 июня. С утра разделили груз, часть его отправится на вертолете, на будущую базу, другая – пойдет со мной на лодке для сопровождения лошадей. Получили информацию, что Терентьев и Лёва застряли в Анадыре и будут здесь не ранее чем через три – четыре дня. Я расконсервировал подвесной мотор и обкатал его на лодке вверх по Танюреру. По пути добыл первых уток на ужин.

14 июня. Погода испортилась, подул штормовой ветер, сверху сыпались то дождь, то снег. Утром я пошел на речку за водой, а пока нес воду в кастрюльке, мокрые руки успели обветриться. Ближе к вечеру кожа стала трескаться с ощутимой болью. И снова помогла мама. Всякий раз при моих сборах она подсовывала мне в рюкзак, с моей точки зрения, какую-нибудь «дрянь». Я не хотел брать эти вещи, но она ухитрялась незаметно положить их. Вот и в этот раз я не хотел брать крем для рук, зато после того, как я помазал им руки, боль утихла. Погода нелетная. Как бы мне не просидеть здесь в ожидании прилета товарищей вместо трёх дней неделю.

19 июня. Никто не летит. Походил с ружьишком по тундре. Облазил все болота, но все-таки убил… полтора десятка комаров, которые уже упорно начинают напоминать о себе. Многие покушались на мою кровь, но были раздавлены в неравном бою.

24 июня. Ура!!! Наконец-то все прилетели. Привезли хорошую большую лодку, поставили на нее мотор, все проверили и обкатали. Завтра курс на базу. Шариф и комсомольцы получили лошадей и будут идти параллельно с нами.

25 июня. Речники предложили нам не гнать лошадей, а в обмен на небольшое количество спирта перевезти их на барже. На Чукотке до начала навигации в магазинах из жидкостей в бутылках остается только растительное масло. Алкоголь в это время становится дороже золота и является самой желанной и устойчивой валютой. Лошадей грузили с двух ночи до шести утра. После отплытия пришлось перетаскивать часть груза с носа баржи на корму – при сильном встречном ветре и поднявшейся волне баржа стала зарываться носом в воду. Чертовски устали. За сутки кое-как удалось вздремнуть с полчасика.

26 июня. Плывем, под баржей тихо журчит вода. Временами мимо проносятся дикие утки. Отличная погода. Курс на базу. Вечером причалили к какому-то брошенному бараку. Поужинали свежиной из утятины, приняли по пятьдесят капель, сварили чайку. Лева достал баян, не сговариваясь, запели: