Текст книги "Прощай, детство – здравствуй, жизнь…"

5. Пути – дороги

Светлана Ким, молодая, небольшого роста кореянка с причёской в виде корзиночки из смоляных волос, невысокой грудью и стройными ногами, уже несколько лет редактировала многотиражную газету комбината. Творили на четырёх полосах малоформатки рабочие, но писать, в основном, приходилось ей самой. Тяжёл хлеб, ничего не скажешь, но журналистка считала: всё лучше, чем прозябать в школе после окончания местного довольно престижного пединститута. С тонкой тетрадкой токаря Алексея Сапрыкина она не мудрила, репортаж «Семь дней в пути», написанный им по её просьбе, прочитала и сразу отдала машинистке. «Прилично сделан материал, ничего не скажешь, правку закончу прямо в полосе», – подумала Светлана и тут же позвонила в областную молодёжную газету подруге Зое Савиной. Обсудили последние сплетни, наехали на коллег из партийной газеты, которые «задыхаются в удушливых объятиях надзирателей» и только после этого Светлана сказала об открытии перспективного автора.

– А он согласится переделать материал для нас? – спросила Зоя.

– Не сомневаюсь, но пожалей его: работа сдельная, учёба в ШРМ, остаётся только выходной, чтобы отоспаться, если учесть, что ему будет всего-то восемнадцать лет… Интересный парень, но потом расскажу, – закончила Светлана представление возможного внештатного корреспондента.

– Хорошо, пришли черновик, подумаю, что сделать, – подруги попрощались, занятые срочными делами.

Светлана стала макетировать очередной номер газеты. Заголовок лёг сам по себе: «Семь дней в пути…» Потом подзаголовок: «Репортаж нашего специального корреспондента Алексея Сапрыкина о поездке агитбригады в подшефные колхозы и совхозы». Фото всего коллектива по приезде сделал фотограф Дома культуры.

Газету читали везде: в цехах, в раздевалках, в столовой и в туалетах… Калягин пожал Лёшке руку, сказал, не зря, мол, съездили, порадовали народ. Ухов солидно изрёк:

– Тебе точно, ну, как их, в фенологи надо идти, ты, Лёха, не туда попал.

– Фенолог изучает растения и животных, а филолог изучает языки… – сказал с добродушной улыбкой Алексей.

– Языкастый ты у нас, парень, мать-перемать, тебе булку в рот не клади…

Все рассмеялись, шероховатости в отношениях сгладились, да и, в целом, рабочие хорошо оценили заметку коллеги. А через две недели вышел большущий очерк в молодёжной газете за подписью: «А. Сапрыкин, токарь, член КМБ комбината». Ну, вышел и вышел, его мало кто видел и читал, хотя Светлана сама пришла в цех, принесла пять экземпляров молодёжки, сводила Алексея в столовую, вместе попили чаю. Она сказала, что в редакции довольны материалом, просили передать: если надумаешь сотрудничать с ними, заходи в любое время, будут давать разовые задания. И если понадобится характеристика для поступления в институт, они дадут положительную.

Весной, в начале апреля, учитель Александр Витальевич вызвал Алексея на серьёзный разговор, сказал:

– Пора кончать игры с самодеятельностью и прочими увлечениями. Начнём борьбу за медаль, составим график допзанятий, я математику-физику возьму на себя, с остальными учителями договорюсь в частном порядке. Начинай писать сочинения, у завуча забери перечень прецедентов за десять последних лет, она в курсе, сама, как литератор, заинтересована в твоей пятёрке.

Алексей пахал, как проклятый, на экзаменах получил одни пятёрки, но сорвался на сочинении: поставил лишнюю запятую в двух сложносочинённых предложениях, соединённых союзом «и». Ошибка очевидная и, тем не менее, работу долго не оценивали, тянули до последнего… Но беда не приходит одна: завканцелярией дирекции обнаружила, что в документах выпускника нет старых оценок по астрономии, тригонометрии, трудовому воспитанию и физкультуре. Срочно сделали запрос в среднюю школу, ответ всех убил: выскочили две четвёрки, которые ему поставили в девятом классе. Они-то и должны были перейти автоматом в аттестат. Всё, finita la comedia, медали не будет… Педсовет решил: за сочинение поставить четвёрку.

Переживал ли Лёшка? Да не особенно, он так устал, что тупо реагировал на всё произошедшее. Александр Витальевич захмелел на выпускном вечере, хотел устроить Лёшке разнос, но передумал, склонил голову на плечо выпускника и заплакал. Домой его отвёз водитель на «Москвиче», дежуривший от комбината. Лешка проводил учителя. Переодевшись, фронтовик сказал абсолютно трезвым голосом:

– Тебе, сынок, с ремцехом надо заканчивать! В августе собирайся сдавать в пединститут, на филфак, подрабатывать будешь в газете и в нашем Доме пионеров, я там в выходные дни кружок веду. К приходу детей надо кучу деталей заготовить, чтобы сборка проходила быстро и весело. Будешь вечерами детали мастерить, за деньги, конечно. Так что на учёбу хватит. Хочешь, я с мамой переговорю, успокою её…

– Я даже не сомневаюсь: мама будет «за»… Только вот здоровье у неё шалит последнее время.

– Придумаем что-то с обследованием, но после августа…

***

Алексею предоставили отпуск: положен, никуда не денешься, прошло почти одиннадцать месяцев с поступления в ремцех. Он никому не говорил, что идёт сдавать экзамены, но разве утаишь. Клава заказывала справку в кадрах, сменный мастер писал характеристику, комсомольский отзыв – оформлял Ухов. Недоброжелатели были, наверное, но, в целом, все по-доброму отнеслись к будущей учёбе Алексея в институте. Калягин переживал, но и радовался: вот, мол, и педагог вырастет из моего бывшего ученика. А то, что Лёшка сдаст экзамены, он ни на минуту не сомневался. «Жалко, Лёх, мучил я тебя, мучил… А ведь могли бы здорово поработать. Но хорошо, что ты решил учителем стать, добрая профессия. Помни, если что, тьфу-тьфу, конечно, тут же возвращайся, мне Зосимов обещал железно: станок оставим за тобой или новый выпишем». Какое возвращайся: все экзамены парень сдал на хорошо и отлично, включая сочинение по Льву Толстому – «Образ народа в романе «Война и мир».

Линейка для первокурсников проходила на открытой спортплощадке института, накрапывал мелкий дождь, ректор и группа преподавателей стояли под зонтами. На Алексее – новый тёмно – зелёный костюм в рубчик, покупали с мамой в центральном универмаге, на бирке – яркая этикетка: «Сделано в Югославии». Как достали, одному Богу известно да директору Дома культуры, которая, включив связи, искренне помогла тёте Шуре – уборщице. Погода подгоняла, речи говорили короткие, поздравляли студентов, желали, убеждали не терять время попусту. Даже на картошке, на уборку которой в колхозы и совхозы послезавтра отправятся триста человек. Пока – до октября, а там, как сложится ситуация.

Студенческие билеты выдавали в учебных корпусах, филфаку, самому многочисленному, определили и самую большую аудиторию, двухэтажную, как в римском сенате. Поздравления продолжались, кафедра современной литературы пригласила именитых и молодых поэтов и прозаиков, почти все они заканчивали этот вуз. Известный поэт, чьи песни пела вся страна, высказал даже крамольную мысль: на базе филфака, где работают два членкора, пять профессоров, десятки докторов и кандидатов наук, надо создать свой учёный совет и отделение советской журналистики. Зал стоя аплодировал поэту.

К полудню дождь прекратился, временами стало появляться солнышко. Оно заглядывало в верхние окна аудитории, скакало по тёмным дубовым доскам длинных столов, выгнутых в виде эллипса, сфокусировалось на трибуне и небольшой авансцене. Все присутствующие на торжестве невольно заулыбались, радуясь отголоскам уходящего лета. Алексей тоже чувствовал прилив сил, ему нравилась девочка, сидящая слева от него, с парнем справа он уже познакомился: Слава Кучумов, представился тот, из династии учителей, мама-папа директорами школ работают в самом дальнем районе от облцентра. На плечах соседки – ярко-зелёная кофточка из длинной шерсти, на шее – золотая цепочка с кулоном и дорогим камнем, лицо продолговатое, по Лёшкиным представлениям – просто аристократическое: тонкие губы слегка подкрашены, нос прямой, глаза прикрыты густыми длинными ресницами. Цвет кофты оттеняет прямые бледно – жёлтые волосы, похожие на волокна созревшего льна. Они закрывают уши и почти половину лица. Духи лёгкие, пахнущие первыми весенними цветами и морозцем.

– Привет, – сказала соседка, – как тебя зовут? Можно, я потом поправлю тебе галстук… Ты, наверное, первый раз повязал его?

Алексей растерялся, голос пропал, связки не хотели слушаться. После бурной ночи с Эльзой он больше ни разу не встречался с женщинами, хотя инструктор раза два делала попытки затащить парня домой. Выстоял, но трудно сказать, что ему не хотелось повторения подобного свидания. А потом – просто не было времени, понимал: если сейчас не решит свои проблемы, жизнь пойдёт по – другому пути.

Откашлялся, сказал сиплым голосом:

– Алексей Сапрыкин… Конечно, можно, сроду галстуков не носил, мама упросила. Да, я щас сниму его…

– Не, не стоит, я научу тебя… Я папе всегда завязываю галстуки. Меня Татьяна зову, Татьяна Ларина…

– Ничего себе, вот это – сочетание…

Она полностью повернула голову к Лёшке, посмотрела светло – зелёными смеющимися глазами, добавила:

– Без шуток, говорю, как есть… Папа строитель, он от литературы далековато находится, строил у нас все ТЭЦ, ГРЭС, комбинат. Но Пушкина, конечно, знает. А пошутила, видимо, моя бабуля… Скоро конец выступлениям, пойдём с нами в парк, на реке ещё лодки работают, летние кафешки.

– Конечно, до обеда я свободен… – сказал студент и осёкся.

– А после, занят… Какие такие дела во всесоюзный день студенческого билета?

– Да нет, прости, сморозил… Мама неважно себя чувствовала, когда я поехал в институт.

– Позвони, автомат при входе.

– Нет у нас телефона, о чём, ты, Татьяна? Я ж с рабочей окраины…

– Жаль, тогда на картошке продолжим наше знакомство?

– Согласен, хотя часов до двух-трёх я могу погулять с тобой?

– Спасибо, но с нами, нас вот уже квартет образовался, ты был бы пятым. Три девочки и два парня… Толкни соседа справа, спроси, не хочет прогуляться?

Кучумов отказался от прогулки, ему надо рвать домой, собраться на картошку, иначе отец его прибьёт. Ничего себе педагоги, подумал Лёшка, лупят сына, что ли, да не поверю. В вестибюле вуза увидел старшего брата, тот помахал рукой, стал дожидаться, когда Алексей подойдёт. Извинившись перед Татьяной, он заспешил к брату, который только этим летом закончил институт и работал вместе с женой на обувной фабрике мастером-технологом. Они жили у родителей жены, растили трёхлетнюю дочку.

– Лёш, маму забрала «Скорая», я прямо из горбольницы к тебе… Она всё время зовёт тебя, хотя к ней не пускают, инфаркт миокарда признали. Я такси взял, поедем туда, может, маме скажут, что ты рядом. И ей будет полегче.

***

По дороге брат поведал о своей головной боли: ему надо ехать с семьёй на новый обувной комбинат, построенный на Урале, его сразу ставят начальником цеха, а главное – дают двухкомнатную квартиру.

– А тут инфаркт у мамы, у тебя учёба только началась, не знаю, что и делать? Отказаться я не могу, все бумаги подписаны, приказ на меня вышел. И кто же отказывается от квартиры, скажи мне, ну, скажи?!

Лёшка молчал, думал о маме: «С чего вдруг, радоваться надо, в институт поступил, а она – инфаркт, нате вам! Ох, мама-мама, неужели и от радости бывают инфаркты? Ничего, жива, это – главное. Картошку я потом отработаю. А брат пусть едет, что переживать на пустом месте-то?» И он сказал брату:

– Ты езжай, забирай семью и езжай… Я останусь, мы с мамой уже привыкшие: всё вдвоём да вдвоём. Если что, сестру вызову на пару недель, не разломится, в счёт отпуска, вместо того, чтобы на юга-то ездить. О деньгах не думай, знаю, непросто тебе сейчас, переезд дорого стоит. Нам с мамой пока хватит, с ремцеха кое-что ещё скопили… В общем, не психуй. Скажи, как маму найти в больнице и езжай домой, собирайся, не спеша, в дорогу.

– Ну, спасибо, брат, я – твой должник! Если что, дай телеграмму, покажу руководству, надеюсь, отпустят на несколько деньков. Хотя, конечно, не хотелось бы с такого варианта начинать жизнь на новом месте…

Лёшка уже не слушал брата, пожал ему руку у входа в громадный десятиэтажный корпус горбольницы, заспешил к регистратуре. К маме его, конечно, не хотели пускать, но дежурный кардиолог, молодой врач, похожий на студента, спустился в вестибюль, почти полчаса проговорил с парнем. Узнав ситуацию в доме, он сказал Алексею: маму подержит на стационаре как можно дольше, такого ухода, как здесь, ей никто не обеспечит. Пропуск у него будет постоянный, для мамы видеть сына – лучшее лекарство. Дал временный пропуск в магазин при больнице, сказал: продукты покупай здесь, особенно соки в банках, фрукты, витамины, дешевле и свежее, чем в городе. Поскольку ты у неё один, имеешь право на полный уход за больным человеком с сохранением среднесдельной зарплаты.

– Я – студент, – сказал Алексей, – на картошку нас посылают…

– Дам справку, что ты психбольной, – доктор Семёнов Валерий, так он представился в ходе разговора, буквально заржал. – Не переживай, что-то придумаем, на картошке, как правило, гнобят студентов полтора месяца, знаю, проходил. За это время маму твою поставим на ноги. А там видно будет… Пойдём, покажу, как она. Если не спит, никаких волнений, всё отлично, ты с ней, всегда рядом, каждый день – свидание.

– Она не от радости инфарк-то получила? – спросил Лёшка, – провожала меня в институт вроде всё нормально было.

– Дорогой мой, скажу попозже по показателям, но, похоже, она до того уже ходила с инфарктом… Впрочем, ферменты покажут.

В палате стояли четыре кровати, на двух кто-то спал, две – были заправлены. Лёшка подошёл поближе к окну, увидел старушку в белом платочке в мелкий чёрный горошек. Лицо жёлтое, нос заострился, губы синие, а щёки впали так, что видны границы верхней челюсти. «Мама, что с тобой? Как безжалостна болезнь… Не умирай, мама, только не умирай, живи, я с тобой, всегда буду с тобой».

– Теперь уже не умрёт, – доктор как будто прочитал мысли сына, – у нас надёжно. Не дрейфь, прорвёмся. Завтра приходи с одиннадцати до часу, она не будет спать. Вечером – тяжелее увидеть её, мы специально даём успокоительное, чтобы сон и покой лечили. Ну, целуй и беги!

– А если проснётся? Я тогда никуда не пойду…

– Не проснётся, гарантирую, будет спать до завтра до двенадцати дня. Вот и приходи к этому времени.

Алексей поцеловал сухую кожу на щеке мамы, погладил её по голове, заправил в платок выбившуюся прядь совсем белых волос. Она спала, ровно и безмятежно дыша.

6. Синдром доктора Семёнова

Мама Алексея Сапрыкина, постинфарктница, должна, по всем показателям, ходить, а она – лежит, лекарства принимает, но ест плохо и постоянно ждёт сына. Для доктора Семёнова происходящее не стало неожиданностью, он называет это состояние синдромом накопившейся усталости. Он, кстати, знает, что последние лет десять его пациентка работала по две смены, после смерти мужа, инвалида войны, буквально тащила на себе четверых детей. И все годы страдала ишемией сердца.

– Ей не хочется возвращаться к активной жизни, – резюмировал доктор, когда они с Алексеем сидели в ординаторской, ломая голову, как поступить в сложившейся ситуации. – Я тут кое о чём подумал… Послушай спокойно. Мать хотела бы переехать жить к кому-то из детей? В сЕмьи твоих братьев или сестры?

– Насчёт братьев – не знаю, а к дочери она бы точно не хотела переезжать, – сказал студент и немножко смутился: всё же доктор чужой человек.

– Давай, вот что сделаем: выпиши сюда сестру, да, я знаю, она приезжала, но пусть ещё раз приедет на выписку мамы, она женщина, должна понимать, что не дело парню ухаживать за мамой после инфаркта… А мы подбросим идею о возможном переезде больной к дочери. Мне кажется, дело с апатией не только сдвинется с мёртвой точки, оно исчезнет само по себе…

– А мне кажется, неприлично так поступать, – сказал Алексей, – ведь сестра сразу предложила забрать маму…

– Ты не хочешь понять меня: мама никуда не желает от тебя переезжать, но для этого ей надо полностью переориентировать своё поведение. Она должна вернуться к нормальной жизни, к заботе о семье, о тебе, о ведении домашнего хозяйства. Я ведь не пытаюсь обидеть твоих родственников, стараюсь вернуть к активной жизни твою маму… Иначе – мы её за год потеряем.

– Хорошо, только давайте я сначала сам поговорю с ней о сестре? – Алексей направился в палату.

Доктор оказался прав: мама выслушала сына, сказала, что дочь говорила с ней о переезде, о том, что там двое внуков, которые постоянно болеют. Она считает, что Север не самое подходящее место для детей, их, минимум, на всё лето надо вывозить в нормальный климат. А для этого, сказала мама, надо сохранить наше старое жильё, чтобы принимать летом внучат и оздоравливать их. Разговор с сыном закончила на бодрой ноте:

– И так будем делать всегда, пока есть наши силы. Кстати, что-то долго меня не выписывает доктор. Залежалась я здесь, весь дом, поди, паутиной зарос?

– Мам, обижаешь, я что уборку не могу делать…

– Можешь. Только мама делает это лучше.

***

Автобус походил на пузатого жука: сине-зелёный с входной дверью возле водителя, он урчал на колдобинах сельской дороги, не успевшей раскиснуть от первых осенних дождей. Пограничье торфяников и суглинков разделяло земли на две области – болотистую Мещеру и Верхнее Поволжье с высокими холмами, покрытыми столетними бронзовыми соснами и могучими струящимися кронами берёзами. Здесь, недалеко, рождалась картина вечного покоя, а по низкому левому берегу великой реки тянули баржи бурлаки.

Алексей сидел на заднем сиденье автобуса, справа у окна, смотрел на перелески, коричневые языки перепаханных полей, на которых мелкими зубьями торчали серо – жёлтые джутовые мешки с собранной картошкой. У самой кромки лесного массива в земле копошились маленькие люди, впереди за сотню метров от них двигался старенький «Беларусь», вытряхивая клубни на поверхность поля. Студент до сих пор не мог до конца понять, как он очутился за сотню километров от города, на центральной усадьбе колхоза, где его учебная группа собирала картошку. Накануне субботы он зашёл в редакцию молодёжки к Зое Савиной, той самой сотруднице, которая когда-то так аккуратно отредактировала его очерк о поездке агитбригады, хотел поговорить о вариантах совместной работы. Но Зоя сразу перевела стрелки на отдел учащейся молодёжи, познакомила Алексея с маленькой очкастой женщиной, Светланой, постоянно хлюпающей красным носиком.

– У меня хроника, насморк на всю осень, не обращай внимания… – сказала Светлана. – ты принёс заметку о картошке, какой ты молодец. Мы просто задыхаемся без студентов, кончается сентябрь, а у меня только одна подборка писем выскочила… Давай, что принёс, в номер будем ставить.

– Я не попал на картошку, мама в больнице была, только выписали её, пришлось с ней повозиться…

– Эх, жаль! Слушай, а можешь на выходной день подскочить к своим туда – обратно, сделаешь репортаж, на бригадиров сослёшься, ребят двоих-троих прицепишь, погоду-природу опишешь и песни под гитару… А? Утром выехал, вечером им же, рейсовым, вернулся? Может, и лейка есть?

– Готов, только с мамой надо всё уладить, она одна дома после инфаркта…

– Оставь адрес, пойду гулять с детишками (у меня двое) заедем к ней в гости, сгладим атмосферу. Ты только предупреди, чтоб не испугать её. И торт к чаю за нами. Лёш, давай, голубчик, у меня нЕкого больше послать, а сама в детях увязла без мужа-то…

Мама спокойно отнеслась к просьбе Светланы, сказала: «Надо выручить девочку, тем более, с детишками придёт в гости, а вечером ты уже вернёшься…»

Центральная усадьба богатейшего в районе колхоза жила субботой: с шести утра топилась баня, мужики во всю таскали в бидонах бочковое пиво из закусочной, парились так энергично, словно неделю работали на угольных копях. По объявлению на дверях общепита можно понять, что в розлив обещается «Перцовая», тридцатиградусная, но только после одиннадцати часов утра: страда есть страда, решение правления никому не положено отменять. На открытой веранде закусочной завтракали двое мужчин интеллигентного вида, доедали сырники со сметаной. Алексей попросил у них свободный стул, стал искать столик.

– Присаживайтесь, места хватит… – сказал мужчина в сером костюме и коричневом галстуке на полосатой рубашке, – из центра, на рейсовом? Какими путями-дорогами?

– Областная молодёжная газета заинтересовалась студентами, надо репортаж сделать…

– Хорошо работают ребята. Сегодня банный день, можно бы и отдохнуть, так они до обеда решили всё же поработать. Погода пока позволяет. А какие денечки стоят, золотая осень, воистину золотая… К нам заглядывайте. Мы монтируем экспериментальную молочную ферму под названием «Ёлочка», НИИ из столицы и областной сельхозинститут.

– А далеко поля студентов?

– Километра два. Но и туда и оттуда постоянно идут подводы, везут картошку на центральное хранилище, это в конце улицы, в старой церкви…

Подвода шла медленно, колёса поскрипывали, владимирский мерин – тяжеловоз, одинаковой поступью вёз пустую телегу или нагруженную до предела. Его тёмно-коричневая шкура лоснилась, но он даже не потел. До обеда – пять ездок, считай, пять тонн картошки перевезли на зимнее хранение.

– Нас объединили, историков прицепили к филологам, стал широкий профиль, – коротконогий, плотный, с крепким туловищем и большой курчавой головой студент представился Лёше, – Мишка Рубинчик. Я из Молдавии, захотелось у вас поучиться…

– Миш, умолкни, – сказал его напарник, высокий, крепкорукий, с симпатичным лицом парень по имени Саша, – ты такой же молдаванин, как я еврей из Старой Вичуги, где их отродясь не было.

– Это почему? – спросил курчавый.

– Потому что: два века там живут только текстильщики, с тяжким трудом и продолжительностью жизни – до пятидесяти лет. – Саша знал, что говорил: сам до института жил в тех местах, два года отработал на чесальной фабрике, где загрязнённость воздуха превышала сто процентов.

За дорогу они рассказали Алексею всё, что знали о своих коллегах по совместному труду: кормят на убой, несколько бабулек готовят горячую еду ежедневно, работают студенты от восхода до захода солнца с перерывом на обед и часовым сном. Норма есть, но об этом никто не думает: картошку нельзя оставлять на ночь, заморозки могут придти в любое время, о дождях – ждут постоянно и молят Бога, чтобы подольше тянулось Бабье лето. Славу Кучумова знают, он из силовиков, стоит на погрузке. Мешки китайские джутовые, неподъёмные, так вот, Славка один прёт на погрузку такой мешочек.

Алексей попросил подвезти его прямо к девчатам, которые шли в наклонку за трактором, отделяя ботву от клубней и отбрасывая её на межу. За ними – следующие бригады, собирающие картофель уже в мешки. В руках у каждой студентки по алюминиевому ведру, килограммов на пять, не больше. В общем, конвейер отлаженный, работал без остановки. В ярко – жёлтой мохеровой кофточке с капюшоном, в тёмно-зелёных вельветовых брюках и коротких резиновых сапогах Алексей сразу узнал Татьяну. Она остановилась, смотрела на парня с любопытством, видно, что узнала соседа по парте.

– Привет, соседка! Рад видеть тебя, Татьяна Ларина! – сказал он, почему-то совсем не стесняясь и не переживая, правильно ли он взял тон в разговоре.

– Привет, Сапрыкин! Как мама? Что так долго ехал на картошку?

– Держали в больнице, только выписали… Как вы, сколько ещё работать придётся, если судить по неубранным полям?

– У тебя хотели узнать. Ты товарищ из центра приехавший…

– Я для газеты должен заметку сделать. Расскажете, как да что у вас?

– Идём сегодня с нами в баню… – все девчата дружно прыснули на слова Татьяны, – потом праздничный обед, потом – танцы на улице. Вот сам всё и увидишь! – зелёные глаза девушки искрились, она подтрунивала легко, весело, явно стараясь понравиться корреспонденту.

– Хорошо, спасибо, за приглашение, – Алексей не стал уточнять, что у него уже куплен билет на обратный автобус, который уходит в семь вечера, что в понедельник утром он должен сдать материал в номер, выходящий на следующий день. Это его проблемы, и он постарается решить их тихо и профессионально. Он чувствовал, как что-то родное появилось у него по отношению к этой девушке, похожей на смешного жёлтого цыплёнка, как ему хотелось обнять её, прижать к груди, защитить, не важно от кого, главное, покрепче держать её в своих руках. Татьяна тоже широко открытыми глазами смотрела на Алексея, как будто ждала от него чего-то.

Парень взял у девушки ведро, сделал несколько шагов к мешку, высыпал в него картошку и пошёл по межам убранного поля. Татьяна брела за ним, молча, не спрашивая ни о чём и ничего не говоря. У поблекшего на солнце орешника и ярко – красной бузины, зацепившихся за края неглубокой балки, Алексей стал целовать Татьяну так горячо и нежно, что оба чуть не потеряли сознание. Их не было видно с неубранных делянок, но с погрузочной площадки парочка видна как на ладони. Благо, там кроме Славы Кучумова, Мишки Рубинчика и Сашки – красавчика, никого не было.

– Во, любовь, с первого взгляда, – сказал воспитанный Кучумов.

***

Гигантский пролёт гудел тысячью станками, поглощая в себя реки и ручейки текстильных цехов. Если идти до конца коридора, мимо двойных дверей в ремцех, мимо поворота в столовую и входа в «секретную» мастерскую Серафимы, где она по-прежнему вытачивала пистоны к минам, если идти до самого конца, то попадёшь в зимний переход административного корпуса. Там на первом этаже в спаренном кабинете работала редактор многотиражной газеты Светлана Ким. К ней пришёл сегодня Алексей, чтобы поговорить за жизнь. Когда он почти бежал знакомым пролётом, сердце у него сжималось и ныло, но он не решился раньше времени зайти в ремцех, хотя помнил слова наставника Калягина о возвращении на работу.

Так распорядилась жизнь, что маме после инфаркта врачи запретили любой физический труд, её пенсия по инвалидности составит около тридцати рублей в месяц. Стипендия Алексея в институте тянула ещё на двадцать с небольшим рублей. Кардиолог Семёнов подобрал маме необходимый минимум лекарств в десять-двенадцать рублей. «Как жить будем? – думал Алексей, – родственники помалкивают, понятно: у всех семьи, дети, свои большие и маленькие проблемы… Надо возвращаться в цех, переходить на вечернее отделение института и продолжать жить, вместе с мамой, потому что так лучше ей, так лучше и спокойнее мне…»

– А я тебя ищу несколько дней, – сказала Светлана, как только Алексей открыл дверь в кабинет. – Ты видел заметку в молодёжке? Фото чужое, но оно нейтральное, так что не обижайся, просила передать Светлана. Она очень довольна твоим репортажем, материал отметили на летучке, как лучший за неделю. В общем, тебе надо подъехать в редакцию: и Света, и Зоя хотят с тобой поговорить о дальнейшей работе.

– А я хотел с вами посоветоваться, поэтому и пропуск попросил на встречу. В общем, собрался я вернуться в цех, к токарному станку. Более комфортно, чем там, я себя нигде не чувствовал. А учиться – переведусь на вечернее отделение. Учился же я в школе, выпускной класс… И ничего, справился!

– Нормальное решение, Лёш, нет возражений. Я тоже два курса училась на вечернем в вузе, нормально получилось… Вопрос в другом: у тебя неплохо получается с журналистикой, может, подумать об этом не как об увлечении, а как о профессии? Не знаю деталей, но что-то придумали в молодёжке специально для тебя… Съезди, договорившись о встрече.

На месте оказались и Светлана, и Зоя, улыбаясь, взяли Алексея за руки и повели к главному редактору.

– Вот, Виктор Иванович, героя дня привели. Еле нашли: у него и телефона-то нет…

– Тебя Алексеем зовут? Как с учёбой? – сказал, несколько гнусавя, сорокалетний старичок с гладко зачёсанными назад волосами, страшно похожий на актёра Емельянова из фильма «Педагогическая поэма».

– Думаю, на вечерний переведусь, из меня хороший токарь получился…

– А смысл?! Токарь с филологическим образованием? Подумай, над нашим предложением… Вакансии корреспондента у нас нет, все на месте. Но в секретариате завбиблиотекой уходит в декретный отпуск, это года на полтора-два, минимум. Ставка – шестьдесят рэ. Будешь в свободном плавании и все гонорары – твои. Сессии и учёба в вузе – святое, нам нужны люди с высшим образованием. С армией попробуем разобраться: с военкомом у нас крепкая дружба. Отслужить можно и после вуза. Вот такие пропозиции…

***

Мама держала Лёшку за руку, смотрела, не отрываясь, на красное редакционное удостоверение молодёжной газеты с фотографией сына и надписью: «Корреспондент отдела учащейся молодёжи…»