Текст книги "Гибель империи. Тайные страницы большой геополитики (1830–1918)"

Германия объявляет войну России

Вскоре после того как в Берлине стало известно о начале мобилизации в России, 31 июля в первом часу пополудни Вильгельм II объявил в Германии состояние угрозы военной опасности, а русскому правительству в полночь был предъявлен ультиматум, где говорилось, что если в течение следующих двенадцати часов русская мобилизация не будет прекращена, то в Германии также будет объявлена мобилизация.

Вскоре после предъявления этого ультиматума Вильгельм направил Николаю следующую телеграмму:

«Я уверен, что возможно непосредственное соглашение между вашим правительством и Веной, которому старается способствовать мое правительство. Естественно, что военные приготовления России, представляющие угрозу для Австро-Венгрии, только ускорят катастрофу, которой мы оба стараемся избегнуть».

Впрочем, со стороны кайзера это было лишь дипломатической игрой и наглой ложью, поскольку еще 31 июля в 16:30, за несколько часов до объявления немецкого ультиматума России, Вильгельм телеграфировал Францу Иосифу о своем намерении начать войну не только против России, но и одновременно против Франции:

«Величайшее значение имеет то, чтобы Австро-Венгрия ввела в дело против России свои главные силы и не раздробила их одновременно наступлением против Сербии. Это тем более важно, что значительная часть моей армии будет связана Францией. В гигантской борьбе, в которую мы вступаем плечом к плечу, Сербия играет совершенно второстепенную роль и требует только самых необходимых оборонительных мероприятий».

Так что принципиальное решение о начале большой европейской войны было уже принято в Берлине еще тогда, когда Вильгельм посылал русскому императору свои очередные «миролюбивые» депеши. В результате 1 августа в Германии была объявлена общая мобилизация. После чего Николай еще раз телеграфировал Вильгельму, сделав последнюю попытку остановить надвигающуюся мировую бойню:

«Я понимаю, что вы были вынуждены мобилизоваться, но хотел бы получить от вас ту же гарантию, которую дал вам, а именно, что эта мера не означает войны, и что мы будем продолжать стремиться к благополучию наших двух стран и столь дорогому для нас общему миру».

Однако уже через несколько часов после этого немецкий посол в Петербурге Пурталес вручил министру иностранных дел России Сазонову ноту с объявлением войны. В своей ноте германское правительство ответственность за развязывание войны возлагало на Россию. Это был первый день мировой войны, войны, имевшей катастрофические последствия для всех трех ведущих европейских монархий.

Мог ли Николай II предотвратить мировую войну?

Естественно, что, направляя в Петербург ультиматум, с требованием в течение 12 часов прекратить мобилизацию русской армии, Вильгельм прекрасно понимал, что остановить в такой срок уже начатую мобилизацию было невозможно даже по чисто техническим причинам. Но, как видно из вышеприведенной телеграммы кайзера к австрийскому императору, Берлин уже принял решение развязать войну против России и Франции, и поэтому вовсе не был заинтересован в проявлении миролюбия со стороны Петербурга.

Что в этой ситуации мог сделать Николай II? Проще всего сказать, что он должен был отбросить бредни об общеславянском единении и, отказавшись от военной поддержки Сербии, отдать ее на растерзание Австро-Венгрии. Вероятно, это позволило бы ему отсрочить надвигающуюся на Россию катастрофу. Только не было никакой гарантии в том, что, значительно усилив свои военно-политические позиции на Балканах, Берлин вскоре не найдет нового повода для развязывания большой европейской войны.

Так была ли у России альтернатива в 1914 г.? Предположим, Николай II отказался объявлять мобилизацию русской армии, тем самым не дав Германии повода для объявления России войны. Естественно, после этого Сербия была бы раздавлена австрийской военной машиной, а ее территория поделена между Австрией и Болгарией. В лучшем случае сербам был бы оставлен остаток принадлежавшей им до войны территории, управлять которым было бы поставлено марионеточное, полностью подотчетное Вене правительство.

Всему миру была бы продемонстрирована сила Германии и слабость России, что в свою очередь привело бы к окончательному переходу части колебавшихся потенциальных союзников Антанты в немецкий лагерь. (Прежде всего, это коснулось бы Румынии и Италии.) Не говоря уже о том, что Берлин утвердился бы в Турции, окончательно еще до начала войны полностью взяв под свой контроль черноморские проливы.

К этому времени вся политика правительства Вильгельма II была направлена на достижение Вторым рейхом гегемонии на континенте. А так называемые экстремистские призывы пангерманистов на самом деле отражали истинные цели немецкого правительства и были направлены на психологическую подготовку населения империи к предстоящей войне, поскольку достичь европейской гегемонии мирными средствами Германия не могла. Поэтому в сложившейся ситуации с большой вероятностью можно было ожидать, что, разделавшись с Сербией, Берлин вновь прибег бы к очередной политической провокации, использовав ее в качестве повода для объявления войны. Причем сделано это было бы в более неблагоприятных для Антанты условиях.

Царь всячески стремился избежать войны, понимая, что чрезвычайно усилившаяся Германия представляет потенциальную угрозу для существования Российской империи. Именно поэтому Николай II прилагал значительные усилия, чтобы восстановить боеспособность русской армии, сильно ослабленную в результате русско-японской войны, и даже пошел на заключение политического договора со своим извечным геополитическим противником – Великобританией.

Так что Петербург просто следовал принципу: хочешь мира, готовься к войне, и для царя было очевидно, что только сила могла заставить кузена Вили отказаться от его агрессивных намерений. Однако при этом Россия еще была совершенно не готова к войне. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что на 6,5 млн чел., мобилизованных к концу 1914 г., на армейских складах было запасено всего 4,6 млн винтовок, а российская промышленность могла выпускать не более 27 тыс. винтовок в месяц.

В результате в Генштабе всерьез обсуждался даже вопрос о вооружении русских солдат топорами, насаженными на длинные рукоятки. Кроме того, уже к концу 1914 г. был израсходован практически весь стратегический запас снарядов и возник острый дефицит патронов. Именно этот недостаток снарядов и привел к неоправданно большим потерям, крупному поражению русских армий и их отступлению из Польши, Литвы и части Прибалтики в 1915 г.

Положение России усугублялось еще и тем, что немцы уже в 1913 г. закрепились на черноморских проливах, и тем самым с самого начала войны блокировали поставки вооружения и снарядов союзниками через Черное и Средиземное моря. Невозможны были такие поставки и через Балтику, где целиком и полностью господствовал германский флот. Поскольку железной дороги на Мурманск еще не существовало, то, не считая длинного пути через Владивосток с его незначительной пропускной способностью, связь с Англией и Францией могла поддерживаться лишь через Архангельск. Однако даже она прерывалась на долгие зимние месяцы в связи с замерзанием Белого моря.

А о том, что в 1914 г. Россия не желала войны и не была к ней готова, было прекрасно известно и в Берлине. Это, например, отлично видно из письма немецкого статс-секретаря по иностранным делам Г. фон Ягова от 9 июля, адресованного немецкому послу в Лондоне князю Лихновскому:

«В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа между тем, все более слабеет…

В России это хорошо знают и поэтому, безусловно, хотят еще на несколько лет покоя. Я охотно верю вашему кузену Бенкендорфу, что Россия сейчас не хочет войны с нами».

Однако зная, что Россия не готова и не стремится к войне и, следовательно, начатая там мобилизация прежде всего являлась отчаянным жестом, целью которого была последняя попытка Петербурга остановить австрийскую агрессию против Сербии, тем не менее Вильгельм совершенно осознано отвергает все призывы к мирным переговорам и объявляет войну сначала России, а затем Франции и Бельгии.

Именно этот намеренный характер развязывания большой европейской бойни однозначно доказывает наличие у Берлина целей, которые кайзер и его правительство стремились достичь с помощью военной победы над своими соседями, и прежде всего над Россией. Эти цели были провозглашены в официальных документах Второго рейха и с удивительным упорством претворялись в жизнь военным и политическим руководством Германии на протяжении всей войны и абсолютно логично вылились в ультиматум Брестского мира.

Главной целью развязанной Вильгельмом войны являлось достижение Германией гегемонии на европейском континенте, а для этого ему было необходимо добиться резкого ослабления России путем отторжения от нее Польши, Литвы, Прибалтики, Украины и Белоруссии, аннексии и германизации части этих территорий.

Интересен тот факт, что, по крайней мере, часть русских националистов и консерваторов, понимая всю ненужность и опасность войны с Германией, выступала против продолжения участия России в Антанте. Так, например, один из лидеров союза имени Михаила Архангела Ю. С. Карцов в начале 1912 г. заявил:

«Государственные интересы России требуют союза не с Англией, а с Германией, ибо война России с Германией повела бы к печальным результатам не только Россию, – но даже и всю континентальную Европу, и мало того, чрезмерно усилила бы господство Англии».

В наиболее обоснованном и последовательном виде эта позиция была сформулирована в меморандуме члена Государственного Совета П. А. Дурново, представленном в феврале 1914 г. Николаю II. Меморандум Дурново представляет уникальный документ, целый ряд положений которого предвосхитил реальное развитие событий. Действительно, ведь даже в случае если бы наша страна попала в число победителей, то, как совершенно справедливо предупреждал Дурново, для достижения этой цели она понесла бы крупнейшие потери в людях и технике, оказалась бы отброшенной в своем развитии на десятилетия назад, и кроме того, угодила бы в должники своим же союзникам, практически ничего не получив взамен.

Однако, несмотря на то, что Дурново был абсолютно прав, как в этом, так и во многих других положениях своего меморандума, тем не менее трудно согласиться с его основным тезисом:

«Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии на морях, то есть там, где у России, по существу наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов…

И вот по мере умножения германских колоний и тесно связанного с тем развития германской промышленности и морской торговли немецкая колонистская волна идет на убыль, и недалек тот день, когда Drang nachOsten отойдет в область исторических воспоминаний. Во всяком случае, немецкая колонизация, несомненно, противоречащая нашим государственным интересам, должна быть прекращена, и в этом дружественные отношения с Германией нам не помеха».

В том-то и беда, что в Берлине на тот момент времени победила линия канцлера Бетман-Гольвега, и свое будущее Германия видела, прежде всего, в континентальной экспансии и создании германской империи Серединной Европы, а это и был тот самый Drang nach Osten, который Дурново ошибочно счел отходящим в область исторических воспоминаний.

Поэтому Дурново, будучи во многом прав, тем не менее кардинально ошибался в главном, не учитывая, что победившая в Берлине концепция государственного развития и национальные интересы России настолько противоречили друг другу, что делали две европейские империи непримиримыми врагами. А в этой ситуации России были жизненно необходимы союзники. И, несмотря на все уже изначально прогнозируемые издержки союза с Англией, без ее помощи одолеть немецкую угрозу России вряд ли было возможно. Кроме того только явное военное превосходство Антанты над союзом Центральных государств, в принципе, могло бы обеспечить мирное развитие Европы в начале XX в.

Сейчас по прошествии времени стало очевидно, какая грозная опасность таилась в зарождавшемся в Германии нацизме с его планами захвата жизненного пространства и создания империи Серединной Европы. Однако до 1914 г. такая перспектива развития событий мировой истории еще не была столь уж очевидной. Но попытка достичь европейской гегемонии Берлином всегда была совершенно неприемлема для России. В Петербурге отчетливо осознавали характер и масштаб исходящей от немецкого милитаризма угрозы и его вероятные последствия. В этой связи министр иностранных дел России Сазонов писал в своих мемуарах:

«Россия теряла прибалтийские приобретения Петра Великого, открывшие ей доступ с севера в западноевропейские страны и необходимые для защиты ее столицы, а на юге лишалась своих черноморских владений, до Крыма включительно, предназначенных для целей германской колонизации, и оставалась, таким образом, после окончательного установления владычества Германии и Австро-Венгрии на Босфоре и на Балканах, отрезанной от моря в размерах Московского государства, каким оно было в семнадцатом веке».

Причем это осознание наступило задолго до начала Первой мировой войны. Вот что в этой связи еще 21 июля 1911 г. Извольский (в то время министр иностранных дел) писал председателю Совета министров П. А. Столыпину:

«Вы знаете, что все пять лет, которые я провел на посту министра, меня беспрерывно мучил кошмар внезапной войны. Какой-либо возможности изменить сложившуюся систему союзов не существовало; ее ослабление неминуемо вызвало бы либо общеевропейскую войну, либо безусловное и полное порабощение России Германией. В любом случае это означало бы finis Rossiae (конец России. – Авт.) как великой и независимой державы».

В своем ответе на это письмо Столыпин говорит, что в сложившейся ситуации надо сделать все, чтобы максимально отодвинуть начало войны и использовать мир, чтобы укреплять империю:

«Не могу не признать, что тоже был весьма обеспокоен происходившим. Мою точку зрения Вы знаете. Нам необходим мир; война в следующем году, особенно в том случае, если ее цели будут непонятны народу, станет фатальной для России и династии. И наоборот, каждый мирный год укрепляет Россию».

Трижды на протяжении первого десятилетия XX в. России удавалось лавировать и уходить от участия в назревавших в Европе военных конфликтах (во время аннексии Австрией Боснии и Герцеговины, а также во время двух Балканских войн). Однако в 1914 г. германский император фактически припер Россию к стенке. При этом никаких шансов сохранить мир у Николая II практически не оставалось.

В любом случае Первая мировая война была для России вовсе не войной за Сербию или же за черноморские проливы, это были лишь ее побочные, второстепенные цели. Фактически русские мужики погибали, чтобы пресечь первую, тогда еще сравнительно «мягкую» попытку немецкого нацизма расширить жизненное пространство Германии и начать его германизацию. Русские сражались за свою независимость, за право оставаться русскими, против претензий Германии на немецкое господство в Европе. Это была в высшей степени справедливая и поистине отечественная война.

Фактически же в августе 1914 г. при Николае II было положено начало Великой победе, которую уже под руководством Сталина наш народ завоевал в 1945 г. Поэтому совсем не случайно 9 мая 1945 г. Сталин в своем выступлении по радио говорил не только о победе над нацистской Германией, но и о победе славянских народов в их вековой борьбе за свою независимость и существование. А Первая мировая война явилась одной из важнейших вех этой вековой борьбы России.

Глава 7
Так во имя чего же была развязана Первая мировая война?

Захват жизненного пространства – основная цель политики Вильгельма II

Поведение высшего руководства Германии и Австрии в июле 1914 г. свидетельствовало о том, что Берлин и Вена сознательно обостряли ситуацию вокруг Сербии. Они прекрасно понимали, что вероятность начала крупнейшей в Европе войны с участием России, Франции и Бельгии возрастает.

Если вплоть до 28 июля у Германии еще был достойный мирный выход из кризиса, то после объявления австро-сербской войны такого выхода ни у России, ни у Германии уже практически не оставалось. Так что именно Берлин решал вопрос быть или не быть войне, и выбор кайзера в пользу войны был вполне осознанным. В этой связи возникает резонный вопрос, почему Вильгельм пошел на риск большой войны и какие цели он при этом ставил.

Ответ на этот вопрос непрост, поскольку до начала войны ее истинные цели были одним из главных государственных секретов того времени. И судя по всему, руководство Германии даже не разрабатывало специальный документ, в котором эти цели были бы провозглашены. Собственно говоря, в таком документе и не было особой нужды. Кайзер и его ближайшее окружение с этими целями прекрасно были знакомы, а заранее оповещать широкую общественность относительно своих агрессивных намерений особого смысла не имело, поскольку это успешно делала широко разветвленная система пангерманских союзов.

Однако именно отсутствие декларации Берлина о целях объявленной им войны способствовало рождению мифа о том, что у Германии в то время якобы вообще не было никаких территориальных притязаний, или, во всяком случае, таких притязаний у нее не было в Европе. В этой связи, например, современный российский историк С. Б. Переслегин в своей статье «Мировой кризис 1914 г.: очерк стратегического планирования» утверждает:

«Германия играет в Мировой войне роль нападающей стороны, не имея вообще никаких осмысленных территориальных притязаний. Идеологи пангерманизма говорили, разумеется, об аннексии Бельгии, русской Польши и Прибалтики, но как серьезная политическая цель эти завоевания никогда не рассматривались, поскольку теории “жизненного пространства” еще не существовало».

Правда, совершенно непонятно, откуда же Переслегину известно, что территориальные притязания никогда не рассматривались кайзером и его канцлерами в качестве серьезной политической цели. Ведь, скажем, до франко-прусской войны 1870 г. руководство Пруссии тоже публично не декларировало свои претензии на территорию Эльзаса и Лотарингии, однако это не помешало ему после военной победы аннексировать эти французские провинции.

Если же говорить об идеологии пангерманизма, то при этом нельзя забывать, что это фактически была государственная идеология. В Пангерманский союз, который возглавлялся и субсидировался весьма влиятельными политическими деятелями, крупными представителями финансового капитала, юнкерства, немецкого генералитета и активно поддерживался самим кайзером и его наследником, входило множество высших чиновников, журналистов, университетских профессоров и школьных учителей, доносивших идеи пангерманизма до немецкой молодежи и формировавших общественное мнение страны.

Долгое время главой и главным идеологом Пангерманского союза был известный немецкий ученый – географ, профессор Ф. Ратцель, основные идеи которого были сформулированы в книге «Политическая география»:

«В соответствии со своей природой государства развиваются в соперничестве со своими соседями, в большинстве случаев за обладание территориями…

Германия представляет собой “полиморфную” структуру, включающую Альпы, средние горы и равнину на севере, через которую вторгались многочисленные завоеватели, в частности, римские легионеры, азиатские орды и французские солдаты. Еще более, чем Китай, Германия – это “срединная империя”, расположенная в центре Европы, окруженная со всех сторон другими государствами, которые угрожают ей и с запада, и с востока. В силу этого Германия могла выжить лишь благодаря терпеливой колонизации (подобно китайским крестьянам) приграничных районов».

Отсюда логически следовал тезис о неизбежности борьбы за новые земли и требования приобретения необходимого для нормального развития нации жизненного пространства. Кстати, именно так – «Жизненное пространство» – называлась одна из книг Ратцеля, опубликованная им еще в 1901 г.

Поэтому трудно согласиться с Переслегиным, что до Первой мировой войны якобы не существовало теории жизненного пространства. К этому времени были широко известны не только идеи завоевания жизненного пространства, но и многовековая практика покорения и германизации народов, живших по соседству с немцами. Именно таким образом были полностью ассимилированы полабские славяне, лужицкие сербы, пруссы и ряд других народов, некогда населявших территорию Пруссии.

Надо сказать, что это многовековое устремление немцев на Восток вовсе не исчезло со временем. В этой связи достаточно вспомнить, что когда в 1811 г. Наполеон заставил Австрию и Пруссию подписать с ним военные договоры, по которым обе страны обязывались выставить контингенты своих войск в помощь французской армии, то в ответ на это Берлин и Вена заявили, что в таком случае они рассчитывают получить за свои услуги, которые будут ими оказаны Франции, территориальные приобретения за счет России. Австрия желала урвать Волынь, а прусский король Фридрих Вильгельм – весь Прибалтийский край.

Извечное немецкое стремление: Drang nach Osten – имело место и во времена Бисмарка, когда в феврале 1887 г. были приняты законы по онемечиванию польских земель и высылке из Пруссии подданных польского происхождения, а также по выкупу земель, принадлежавших польскому дворянству, для последующей ее продажи немцам. Одновременно была предпринята, правда, безуспешная попытка запретить немцам заключать смешанные с поляками браки.

Так что корни нацистских идей завоевания жизненного пространства были заложены задолго до прихода Гитлера к власти. Хотя к 1914 г. идеи национального превосходства немецкой расы, конечно, еще не достигли своего апогея в их нацистском обличии.

Далее Переслегин утверждает:

«С геополитической точки зрения пространство Империи и без того было избыточным. Что же касается требования о переделе колоний, то сомнительно, чтобы оно вообще когда-либо выдвигалось».

Сейчас можно сколько угодно рассуждать об избыточности или недостаточности территории Второго рейха с современной геополитической точки зрения, но к сути обсуждаемой проблемы это не имеет никакого отношения, поскольку в начале XX в. немецкая элита была убеждена в том, что их империя была обижена территориально и в метрополии, и в колониях.

Ведь Германия стала единым государством только в 1871 г. По мировым меркам это было слишком поздно, поскольку к тому времени мир был уже практически поделен между великими державами. В результате немцы оказались опоздавшей нацией, и у ее правителей, генералов, промышленников, банкиров и купцов выработалось стойкое убеждение, что все они были незаслуженно обделены.

Именно поэтому, став статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, будущий рейхсканцлер фон Бюлов во время своего первого выступления в рейхстаге заявил 6 декабря 1897 г.:

«Времена, когда немец уступал одному соседу сушу, другому – море, оставляя себе одно лишь небо, где царит чистая теория, – эти времена миновали… мы требуем и для себя места под солнцем».

Ведь население Германии выросло с 41 млн чел. в 1871 г. до 68 млн в 1914 г. В стране произошла промышленная революция, и Германия стала занимать ведущее место не только по производству сырьевых товаров, но и в машиностроении, электротехнической и в химической промышленности, намного опередив своих европейских соперников.

В результате Германия была весьма стеснена в своих границах, зажатая между Францией на западе и огромной массой славян на востоке. Идея ее уязвимости, нехватки земли, ресурсов и рынков сбыта стала для немцев навязчивой национальной идеей, во многом определившей зарождение двух мировых войн. Это видно, например, из резолюции Пангерманского союза, принятой в 1912 г. в Галле:

«Мы не можем переносить больше положения, при котором весь мир становится владением англичан, французов, русских и японцев. Мы не можем также верить, что только мы одни должны довольствоваться той скромной долей, которую уделила нам судьба 40 лет назад.

Времена изменились, и мы не остались теми же, и только приобретением собственных колоний мы можем обеспечить себя в будущем».

Здесь нужно отметить, что существует весьма распространенная точка зрения, согласно которой Первая мировая война была вызвана непримиримыми противоречиями, возникшими в начале XX в. между Великобританией и Германией. Однако факты упорно свидетельствуют, что в процессе зарождения военного конфликта противоречия между двумя этими державами не сыграли какой-либо значительной роли. Достаточно вспомнить, в Берлине были убеждены, что Лондон останется нейтральным во время войны Германии с Россией и Францией. Да и когда 27 июля 1914 г. британский кабинет в первый раз стал обсуждать вопрос о возможности участия Англии в назревающей мировой войне, то победу одержали сторонники прогерманской позиции. Одиннадцать министров высказались за соблюдение Великобританией нейтралитета и лишь четверо – за ее участие в предстоящей войне.

С другой стороны, в Германии еще в конце XIX в. среди ее военной и правящей элиты сформировалось два направления. Первое – морское, его представители считали, что будущее связано с флотом, завоеванием новых колоний и, следовательно, с борьбой за мировое лидерство с Англией, которая рассматривалась ими как основной вероятный противник немцев в борьбе за мировое лидерство. Наиболее ярким представителем идей, связанных с морской экспансией Германии, был адмирал Тирпиц.

Второе направление полагало, что Германия прежде всего должна развиваться в виде мощной срединной европейской империи, что обеспечивало бы ей как экономическую и политическую гегемонию на континенте, так и получение за счет поверженной Франции большей части ее колоний. Ярыми сторонниками европейского направления экспансии был немецкий Генштаб и канцлер Бетман-Голь-вег, которые считали, что при таком раскладе Германии удастся избежать войны с Англией. Этой же позиции придерживался и кайзер Вильгельм II.

В этой связи чрезвычайно важно, что еще до начала войны в германском правительстве был составлен меморандум, в котором отражены идеи создания серединной империи как цели предстоящей войны, высказанные сторонниками европейской экспансии, одержавшими верх в споре. Позднее текст этого меморандума был опубликован в мемуарах Тирпица:

«Мы должны выбирать между Англией и Россией, чтобы и после заключения мира иметь опору против одного из этих главных врагов. Этот выбор надо сделать в пользу Англии и против России, ибо русская программа несовместима с нашей позицией форпоста западноевропейской культуры и с нашими отношениями к Австро-Венгрии, балканским странам и Турции. Напротив, разграничение интересов между Англией и Германией вполне возможно.

Поэтому нам не нужно флота как условия существования Германии, а следует добиваться максимального ослабления России. Мы должны сделать всю работу в одном месте, вместо того чтобы делать ее по частям в разных местах. Интересы Англии позволяют нам направить всю работу против России.

Решительная антирусская позиция возвращает нашему положению в мировой войне ту нравственную основу, которая состоит в заступничестве за Австро-Венгрию, а не в борьбе за свободу морей. Негодование германской общественности против Англии необходимо, следовательно, обратить на Россию».

Уже после начала войны 19 августа в штаб-квартире в Кобленце Тирпиц вновь попытался отстоять свою точку зрения, однако на этом совещании линия канцлера окончательно возобладала. Германскому военно-морскому флоту было отказано в активных действиях против Британии, поскольку Бетман-Гольвег хотел сберечь его в качестве одного из своих козырей на послевоенных переговорах с Британией.

Это была окончательная победа сил, давно уже стремившихся направить немецкую экспансию на соседние с Германией страны. Здесь уместно вспомнить, что еще в 1887 г. фон Бюлов, в то время первый секретарь посольства в Петербурге, писал в министерство иностранных дел:

«Мы должны пустить кровь русскому, чтобы тот 25 лет был не в состоянии стоять на ногах. Нам следовало бы надолго перекрыть экономические ресурсы России путем опустошения ее черноморских губерний, бомбардировки ее приморских городов, возможно большим разрушением ее промышленности и торговли. Наконец, мы должны были бы оттеснить ее от тех двух морей, Балтийского и Черного, на которых основывается ее положение в мире.

Однако я могу себе представить Россию действительно и надолго ослабленной только после отторжения тех частей ее территории, которые расположены западнее линии Онежская губа – Валдайская возвышенность и Днепр».

К этой же точке зрения приходит и кайзер Вильгельм, который уже во время Балканских войн в 1912 г. формулирует на полях донесений немецких дипломатов свою сакраментальную мысль, ставшую впоследствии альфой и омегой для Гитлера и его «Майн Кампф»:

«Глава 2 великого переселения закончена. Наступает глава 3, в которой германские народы будут сражаться против русских и галлов. Никакая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы».

Тем не менее существует довольно распространенная точка зрения, что подобные заявления якобы вовсе не отражали реальной политической линии германского правительства, а якобы являлись лишь театральной позой кайзера, брошенной им в угоду всякого рода экстремистов пангерманистского толка.

Однако с такой трактовкой позиции официального Берлина трудно согласиться. Для того чтобы убедиться в ее ошибочности, достаточно обратиться к фактам, которые однозначно, свидетельствуют о том, что на протяжении Первой мировой войны Германия упорно добивалась отторжения от России Польши, Прибалтики, Украины и Белоруссии, а уже в самом начале войны ее лидерами была четко сформулирована главная послевоенная цель Германии на Востоке – расчленение России и создание на ее бывших территориях целого ряда подконтрольных Берлину марионеточных государств.

Впрочем, обратимся к фактам. Согласно инструкциям от 11 августа, изданным министром иностранных дел Яговым, целями германской политики назывались следующие: