Текст книги "Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной"

Мундштук дьявола

Воспоминания знакомых о Булгакове, о разговорах с ним, человеком по признанию многих – скрытному, мы сводим к минимуму. Если брать за основу гипотезу, что у Михаила Афанасьевича были собеседники бесплотные, то гораздо интереснее узнать, о чем «безбелковые сущности» беседуют обычно с писателями. Что предлагают. Как обманывают. Поэтому в книге – целая галерея писателей-визионеров.

Между прочим, знаменитый психиатр И. А. Сикорский написал однажды такие строки: «Снять таинственный покров с великого человека, разгадать загадку его души, выяснить великие совершенного им дела, проникнуть в сокровенные замысли его художественной мысли… должно сделаться самым настоятельным объектом исканий и долгом для современных поколений» (Сикорский И. Психологическое направление художественного творчества Гоголя (Речь в память столетней годовщины Гоголя 10 апреля 1909 г.). Киев: Университет Св. Владимира, 1911. С. 11).

…Очень точное русское слово – «помешанный». Это человек, в голове которого сумбур. А почему он возникает? Потому, что собственные мысли несчастного мешаются с теми, что бубнят ему подселившиеся бесы.

Ницше правильно называл себя лишь мундштуком нечеловеческих сил. Диавол дунул в свою трубу, и прогремело: «Бог умер!»

Что ж, еще псалмопевец Давид изрек: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог. Растлеша и омерзишася в начинаниих: несть творяй благостыню». Свт. Иоанн Златоуст пишет по этому поводу, что безумцем Давид называет не слабоумного, но человека развращенного умом. «В «Веселой науке» (Ницше написал ее в 1882 году. – Ю.В.) есть рассказ о безумце, который мчится на рынок, крича, что Бог умер; когда никто ему не верит, он понимает, что «пришел слишком рано». Гегель и Гейне уже говорили о смерти Бога, но притча Ницше сделала эту идею популярной среди интеллигенции» [66].

Философ страдал беснованием в течение двадцати лет. Этим периодом датируются его основные произведения. Почти все они созданы путем автописьма. «Заратустра овладел мною» – так называл он сам свое состояние одержимости. И писал не без нелепой гордости: «Имеет ли кто-нибудь в конце девятнадцатого столетия ясное представление о том, что поэты сильных эпох называли вдохновением? Если нет, то я это опишу. – Действительно, при самом ничтожном остатке суеверия в душе почти невозможно отказаться от представления, что являешься только воплощением, только мундштуком, только посредником сверхмощных сил. Понятие откровения, в том смысле, что внезапно, с невыразимой достоверностью и тонкостью нечто становится видимым, слышимым, нечто такое, что глубоко потрясает и опрокидывает человека, – только описывает факты. Не слушаешь, не ищешь; берешь – и не спрашиваешь, кто дает; будто молния сверкнет мысль, с необходимостью, уже облеченная в форму, – у меня никогда не было выбора. Восторг, неимоверное напряжение которого иногда разрешается потоком слез, восторг, при котором шаг то бурно устремляется вперед, то замедляется; полный экстаз, пребывание вне самого себя, самым отчетливым сознанием бесчисленных тончайших трепетов и увлажнений, охватывающих тело с головы до ног; глубина счастья, в которой самое болезненное и мрачное действует не как противоположность, а как нечто само собой обусловленное, вынужденное, как необходимая краска среди такого избытка света…»

Этого «гения» тоже не смущало элементарное противоречие. С одной стороны: «свобода воли», «сверхчеловек», а с другой – довольно жалкие: «у меня никогда не было выбора», «с необходимостью», «вынужденное»… Мундштук пригоден лишь тогда, когда он полый внутри. Когда полностью подавлена собственная воля.

Стефан Цвейг, певец безумия и самоубийства

«Удивительно, что в этом вихре скоростей вдохновения, в этом безудержном водопаде гремящих мыслей он теряет ровную, твердую почву под ногами, что Ницше, разрываемый всеми демонами духа, уже не знает, кто он; что он, безграничный, уже не видит своих границ? Давно уже вздрагивает его рука (с тех пор как она пишет под диктовку высших сил, а не человеческого разума), подписывая письма именем «Фридрих Ницше»: ничтожный сын наумбургского пастора – подсказывает ему смутное чувство – это уже давно не он, – переживающий неимоверное, существо, которому нет еще имени, колосс чувства, новый мученик человечества. И только символическими знаками – «Чудовище», «Распятый», «Антихрист», «Дионис» – подписывает он письма – свои последние послания, – с того мгновения, как он постиг, что он и высшие силы – одно, что он – уже не человек, а сила и миссия… «Я не человек, я динамит». «Я – мировое событие, которое делит историю человечества на две части», – гремит его гордыня, потрясая окружающую его пустоту…» (цит. по: Цвейг С. Казанова. Фридрих Ницше. Зигмунд Фрейд. М., 1990).

…Когда человек вглядывается в бездну, бездна начинает вглядываться в него. Это уже – что касается Цвейга. Напрасно он так близко и с таким сочувствием подошел к черте безумия. В 1942 году писатель покончил самоубийством вместе со своей женой. Да как! Лежа на германском государственном флаге).

В его истории болезни за 1889 год можно прочесть:

«23 февраля. «В последний раз я был Фридрихом-Вильгельмом IV».

27 апреля. Частые приступы гнева.

18 мая. Довольно часто испускает нечленораздельные крики.

14 июня. Принимает сторожа за Бисмарка.

4 июля. Разбивает стакан, «чтобы забаррикадировать вход в комнату осколками битого стекла».

9 июля. Прыгает по-козлиному, гримасничает и выпячивает левое плечо»…

Таким видели «великого философа» врачи Базельской психиатрической больницы[7]7
  Макс Нордау поставил Ницше свой диагноз и одновременно раскрыл его, сугубо диавольский метод – из всякой мысли творить перевертыш: «Вот ключ к оригинальности Ницше. Она заключается в том, что Ницше берет разумную мысль и забавляется, как ребенок переворачиванием ее наизнанку… Это объяснение происхождения (оригинальной) нравственной философии Ницше приводит нас к диагнозу, бросающемуся в глаза даже самому близорукому человеку: система Ницше – исчадие мании противоречия, составлявшей буйную форму того же помешательства, меланхолическая форма которого выражается в мании сомнения и отрицания».


[Закрыть]. Им был понятен фактор «дурной наследственности»: отец Ницше, пастор, покончил жизнь самоубийством. Современная статистика вообще определила: попытки суицида совершаются в семьях самоубийц в шесть раз чаще, чем в среднем в населении. В горах потомственных грехов демоны роют свои норы прекрасно. «Ужасен конец неправедного рода» (Прем. 3, 19).

Одной из бесовских миссий Ницше, как и Шопенгауэра, было – спровоцировать массовые суициды.

Ницше считал себя учеником Шопенгауэра, в семье которого мы также видим несколько поколений душевнобольных. Отец создателя философии пессимизма – самоубийца. Симптомы безумия Шопенгауэра были такими: «Его страхи носили патологический характер. Если ночью поднимался шум, он вставал с постели, хватал шпагу и пистолеты, постоянно заряженные; все деньги и документы прятал в конвертах под фиктивными подписями, а с 1836 г., опасаясь пожара, стал жить в подвалах» [97]. Стоит ли удивляться, что этот безумец во всех религиях видел в первую очередь путь спасения посредством отрицания воли к жизни. Последователи философа даже создали в Берлине в 1880 году секту, которая проповедовала полный отказ от половой жизни ради прекращения человеческого рода. Шопенгауэр считал, что человеческий гений должен быть защищен от враждебного ему «гения рода», который влечет к продолжению «дурной бесконечности» поколений. Шопенгауэр, почитавший за благо непоявление на свет, провозгласил ненависть к женщинам, ибо они не хотят пресечь страдания человечества, не хотят «перестать родить». Рождающая женщина представлялась воплощением самой воли, виновницей всех страданий мира; красота и молодость способных к деторождению женщин казались приманкой, с помощью которой природа «обманывала» и «унижала» человека. Под понятием человек Шопенгауэр подразумевал по преимуществу мужчину, в то время как женщине отводил место животного существа, даже само строение тела которого требует перемещения на четырех конечностях» (Вожди умов и моды. СПб., 2003).

«В начале XX в. среди русских студентов, поклонников этих двух философов, разразилась целая эпидемия самоубийств. Один из таких случаев описан Леонидом Андреевым в его «Рассказе о Сергее Петровиче». При этом автор отмечает, что у его литературного героя, еще до того как он начал изучать философию Ницше, отмечались большие странности в поведении. То есть фактически эта эпидемия суицидов была явлением вполне естественным, если учесть, что накладывали на себя руки люди с психическими расстройствами, которым философы дали удобную формулу для обоснования своего давнего намерения. Кстати, проблема самоубийства вообще остро интересовала Леонида Андреева. Почти все его многочисленные пьесы заканчиваются самоубийством одного из героев, а сам автор однажды бросился под поезд, но случайно уцелел, оказавшись между рельсами» [10].

Мрачные истерико-неврастенические состояния не оставляли Андреева никогда, начиная с самого юного возраста. Состояния меланхолии у него носили тяжелый патологический характер и сопровождались чувством ужаса. Страх перед смертью и перед жизнью никогда не покидал Андреева. Однако страх не только не угнетал его, но иногда становился источником удовольствия. Самыми счастливыми минутами своей жизни он считал те, в которые, находясь в одиночестве в мертвой тишине, переживал неописуемый ужас.

Алкоголизм Андреева, видимо, носил характер дипсомании, при которой влечение к спиртному наступает периодически, продолжается некоторое время, а затем бесследно исчезает до нового «припадка».

Андреев, по крайней мере, трижды предпринимал попытку самоубийства. Еще будучи подростком, он бросился под товарный поезд, но упал вдоль рельс, и состав пронесся над ним. В январе 1894 года он стрелял в себя из револьвера. Потом пробовал убить себя ударом ножа в грудь» [16].

И последняя деталь. Леонид Андреев в письме к Максиму Горькому прямо писал о своей нелюбви к Христу и христианству. Смерть застала его за работой над романом «Дневник сатаны».

Да, разрушительное влияние Ницше становилось все более страшным. И оно распространялось на все новые души. Характерна и цитата из письма Мейерхольда Чехову: «Я раздражителен, придирчив, подозрителен, и все считают меня неприятным человеком. А я страдаю и думаю о самоубийстве. Пускай все меня презирают. Мне дорог завет Ницше «Werde der du bist» (Будь тем, кто ты есть. – Ю.В.)».

И надо же, какова была ослепленность Ницше, этого безумного сифилитика! Он ведь ратовал за уничтожение всех «неполноценных», можно сказать, был теоретиком эвтаназии. «Больной – паразит общества. В известном состоянии неприлично продолжать жить… Создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес к жизни, восходящей жизни, требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни…» Естественно, себя, лихорадочно записывая эти «озарения», Ницше вырожденцем не считал.

В диавольском мире перевертышей убожество осознает себя уже не только нормой, но и чем-то еще большим, особенным. Озвученная Ницше идея «сверхчеловека» вдохновляла бесноватого Гитлера. Теперь она спроецирована на политику американской сверхдержавы. США, абсолютно безумное государство, считает себя вправе наказывать «страны-изгои». Становится все более очевидным, что рано или поздно этот буйный больной устроит в мировом сумасшедшем доме апокалиптическую бойню.

Кстати, о том, что Третья мировая война будет направлена против мусульманского мира, еще в XIX веке писал «черный папа» франкмасонства Альберт Пайк. В итоге ее ужасов, предрекал он, человечество отшатнется от безверия, революционных идей и получит от нас (масонов высших градусов забесовления) истинный свет Люцифера. Что за «прозорливость»? Да, Пайк также был визионером (якобы сам Люцифер надиктовал ему масонские уставы). И хотя демонам закрыто будущее, пытаться программировать его, паразитируя на человеческом грехе, они могут. Жизнь у этого адского рогатого скота долгая – до Второго Пришествия, – так что реализовывать столь долгосрочные планы часто им удается…

Наверно, когда-нибудь осуществится и то, чего требовало диавольское сумасшествие Ницше, – вести летоисчисление от рождения Антихриста… Но недолго будет длиться эта эра.

Слепые и зрячие

Всякое бесовское прозрение слепо. Характерны последние слова очерка Цвейга об умирающем Ницше: «И потом где-то в комнате, в незнакомом месте, где вечный мрак, вечный мрак. Нет больше солнца, нет больше света, ни здесь, нигде. Где-то внизу голоса людей. Вот женщина – может быть, сестра? Но ведь она далеко… навсегда. Она читает ему книгу… Книгу? Разве сам он не писал книг? Кто-то ласково отвечает ему. Но он уже не понимает слов. Тот, в чьей душе отшумел такой ураган, навеки глух для человеческой речи. Тот, кто так глубоко заглянул в глаза демону, ослеплен навеки».

Так же ослепшим скончался и Булгаков. Наверно, он на самом деле заглянул в дьявольские глаза. Один – зеленый, с бесовской искоркой на дне. Другой – беспросветно черный… Очень достоверный портрет! Это потому что автор демона видел, а Бога нет.

Бог умер? Но только в сердце Ницше и ему подобных. А без Христа, как писал Иустин Попович, мир – это «большой космический сумасшедший дом». Злыми санитарами в нем служат демоны. В том числе – воспетый Ницше Дионис, который «считался у эллинов богом, наблюдающим за пьянством и сам упивающийся и сумасшедший» [63].

Да, «пьяный бес» может до поры до времени помогать в творчестве. В 70-е годы прошлого века я был знаком в Ленинграде с одним крупным изобретателем, использовавшим весьма своеобразный метод. Сначала он четко формулировал задачу, которую не мог решить собственными силами, а потом напивался «до чертиков». В этом состоянии приходил ответ. Госкомизобретений выдавал этому человеку, не имевшему высшего образования, очередное авторское свидетельство со многими нулями в номере, что означало уникальное, пионерное по своему характеру решение. Будучи завзятым материалистом, этот мой знакомый даже не желал задумываться, что с ним происходило в момент «озарения». А жаль. Может быть, в противном случае он не сошел бы с ума.

Описанный метод – не уникален. Вот – о знаменитом немецком сказочнике и музыканте: «На протяжении всей своей жизни Гофман страдал депрессиями, испытывал яркие разнообразные галлюцинации и злоупотреблял алкоголем в очень больших дозах. Интересно отметить, что алкоголизм писателя стимулировал его, а после приема алкогольных напитков он творил с большим подъемом и продуктивностью, причем продуктивность эта проявлялась не на высоте опьянения, а на следующий день – в состоянии похмелья» [10]. (То же было и у Эдгара По.) Именно в таком состоянии инфернальный мир, помогая его творчеству, показывал такие ужасы, что Гофман, работавший часто по ночам, в страхе будил жену.

О связи беса пьянства и живописного творчества один психиатр писал: «Один из наших пациентов – известный художник 80-х годов, считавший себя одним из искателей истины, – говорил автору следующее: «Если я выпил мало водки – я мужчина, много водки выпил – я художник… Водка унижает… она отшибает твою персональную гордыню. Когда ты пьян как свинья, пьян до умопомрачения – ты самоуничтожился, тебя как бы нет, твоей кистью водит кто-то другой» [20].

Св. Григорий Палама писал: безбожный ум становится скотским или бесовским. Вот и современные богословы говорят о том же самом [81]. О создании бесочеловека, в котором происходит соединение двух воль – собственной и демонической. Глаза такого существа начинают видеть мир иначе, чем наши. Слух – словно настраивается на другую волну. Осужденный за страшные преступления сатанист, с которым беседует в центре Судебной психиатрии имени Сербского профессор Ф. В. Кондратьев, самим фактом своего существования подтверждает сказанное.

Сатанист Н. рассказывает о своем видении: «Я стоял на коленях. Два ангела держали меня. Передо мной был дьявол. В руках у него – двузубец. Он сказал: я дам тебе все, только лишу тебя глаз. Согласен? Я ответил: нет… Только потом я понял, что он хотел лишить меня глаз не в прямом смысле. Он хотел изменить мое мировоззрение. Изменить взгляд на мир.

Теперь я стараюсь поменяться сам. Стать как бы демоном, чтобы во мне не осталось ничего доброго, только зло. Только зло, зло, зло… Человеческие качества должны исчезнуть».

В интонациях Н. нет ни малейшей экзальтации. Он спокоен, как будто лекцию читает непонятливым ученикам. Тема этой «лекции» знаменательна. Если православный стремится в идеале обожиться, то сатанист – забесовиться.

Лишить себя прежнего, человеческого зрения – на это рассчитаны многие оккультные практики. Например, масонские. На глаза посвящаемому надевается черная повязка, а когда, после ритуальных «испытаний», ее снимают, неофит видит мир уже иначе… Когда умирал один из масонских классиков, знаменитый архитектор Баженов, он ослеп и все кричал: «Снимите с меня повязку!» Но поздно. Повязка, которую в ходе инициации надевали и Михаилу Булгакову, лишает сердечного, духовного зрения навсегда[8]8
  Антропология духовного зрения вот в чем. «Ум человеческий, – пишет свт. Игнатий (Брянчанинов), – не в состоянии отличить добро от зла; замаскированное зло почти всегда обманывает его. И это очень естественно: ум человеческий юн, а борющие его злыми помыслами имеют более чем семитысячелетнюю опытность в борьбе, в лукавстве, в ловитве душ человеческих. Различать добро от зла принадлежит сердцу – его дело». То же и у Григория Паламы: «Мы точно знаем, что наша мыслительная способность находится в сердце, как в органе; мы научились этому не от человека, но от Самого Создавшего человека, Который говорит в Евангелии: от сердца исходят помышления» (Мр. 7, 21).


[Закрыть].

Без глаз

Что, людей действительно испортил «квартирный вопрос»? Воланд не сказал главного: души людей – дворцы Божии – превратились в бесовские коммуналки.

Вас еще не удивило обилие одержимых знаменитостей? Как над ними (многие ведь были христианами) лукавый заимел такую власть?

При крещении священник произносит слова, обращенные к Господу: «Изжени из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его». Феофан Затворник пишет, что до крещения демон находится в сердце человека, а после крещения действует на него извне, так как в глубину сердца вселяется благодать. Только по особым заслугам грешника перед демоном Бог попускает вновь войти ему внутрь.

В печальном списке «замечательных людей» мы перечисляем только таких, только явно бесноватых. Но сколько еще несчастных позволяет бесам действенно влиять на себя со стороны! Тех, кто попадает в мистическую ситуацию, о которой преп. Иустин Попович пишет: «… некие невидимые силы, желанные или нет, тайно и искусно внедряются в мир человеческих мыслей, ощущений, желаний, намерений, соучаствуют с ними незаметным образом, сотрудничают при создании философии и этики…» Впрочем, бесы могут явиться и во плоти.

…Живописец никак не мог изобразить Христа. В конце концов, поместил его в глубь картины, где Спаситель кажется отдаленным. Где как бы не видна неспособность художника сделать то, что под силу настоящему иконописцу. О, лукавый закон перспективы! Это закон кажимости. Удаленный предмет ведь только представляется маленьким, не являясь таковым на самом деле. На иконе подобного обмана не увидишь.

Какова история картины «Явление Христа народу»? Александр Иванов, который отказался ради своей работы от женитьбы и личного счастья, который провел двадцать лет жизни в подвижничестве и, фактически в затворе, почти закончив грандиозную картину, засомневался. Он прочитал книжку Штрауса «Жизнь Иисуса» – богоборческую масонскую галиматью – и, покинув Италию, поехал в Лондон. К Герцену. Неизвестно, что наговорил художнику этот умник, но произошла катастрофа. Пораженный услышанным, Иванов вернулся в Петербург, где ровно через шесть недель умер. От холеры… Или Господь прибрал его, чтобы с душой несчастного не случилось чего хуже? А в юности, приступая к эскизам будущего произведения, он мечтал создать такую живопись, от взгляда на которую люди будут становиться добрее, лучше, придут к Богу…

Но, конечно, в первую очередь бесовские воздействия очевидны в творчестве живописцев такой страшной судьбы, как, например, у Ван Гога. Представляете, сначала хотел зарезать обожаемого Гогена и зарезаться сам! Вместо этого отсек свое ухо, завернул его в тряпочку и отнес в публичный дом – в подарок любовнице. Вскоре появился автопортрет – с перебинтованной головой и безумным взором. Кстати, его первые припадки буйного помешательства вызывались видом храма.

В клинике для душевнобольных, расположенной в монастыре, где за несчастным художником ухаживают монахини, его доводят до очередного припадка молитвы сестер, мучают звуки колокольного звона. В конце концов, сумасшедший находит способ достать револьвер и стреляет в себя. От смертельной раны Ван Гог умирает через три дня. Гроб с телом стоит на биллиардном столе, и никому не приходит в голову вызвать священника… Вскоре после смерти полунищего самоубийцы его картины начинают стремительно раскупаться и расти в цене.

Судьба неудавшегося компаньона Ван Гога – Гогена складывалась и вовсе по-фаустовски. До тридцати пяти лет он был финансистом, отцом пятерых детей и вел размеренную жизнь добропорядочного французского буржуа. И вдруг осознал, что устал от всех обязательств, от рутины повседневности. Он хочет от жизни – праздника, новых радостей, нового увлечения – живописью, новой любви, славы и счастья. Человек, никогда – ни в детстве, ни в юности – не проявлявший склонности к рисованию, неожиданно бросает ради занятий живописью абсолютно все. Становится словно одержимым. И внезапно меняется. Словно в прежнюю телесную оболочку вселяется иная личность. В письме жене он пишет: «Я просто очерствел, и все происшедшее вызывает во мне лишь отвращение. Мне уже безразлично, что дети меня забывают. К тому же я не вижу никакой возможности когда-либо с ними увидеться, и дай Бог (в оригинале – с маленькой буквы. – Авт.), чтобы мы все умерли».

И еще: «Тебе следует помнить, что во мне сочетаются две натуры: индеец и чувствительный человек. Чувствительность развеялась, что дает возможность индейцу идти совершенно прямо и твердо». Этот «индеец» ведет ко все более животной жизни: «Животное начало, которое в нас, вовсе не заслуживает такого презрения, как это принято считать».

Поиски земного рая привели Гогена на острова Океании. Здесь – сожительство с тринадцатилетней дикаркой, с которой не связывает ничего, кроме «свободной телесной любви, подлинной страсти животной плоти». А потом – все та же смерть в отчаянии и забвении. И снова – шутка диавола. Полотна нищего художника, скорее напоминающие произведения туземного прикладного искусства, становятся баснословно дорогими.

Один из последователей Гогена – Модильяни – тоже увлекался экзотикой. Он был покорен изысканной грациозностью африканских статуэток маконда. Портреты его современников удивительно похожи на очертания этих черных божков. Но главное их отличие – мертвые глаза. Почти всегда – сплошь залитые единым цветом, без глазного яблока, без зрачка. Такие бывают у разлагающихся трупов. Столь страшные, неживые, вытекающие глаза запомнились многим из тех, кто побывал в состоянии клинической смерти за чертой нашего мира. Такова печать какого-то особого опыта Модильяни. Здесь словно диавол поиздевался: показал, что многие из окружавших портретиста персонажей – духовно уже мертвы. Что они ничего не видят.

Художника, кстати, при жизни также не признавали. Никто не хотел покупать его полотна. Он голодал, побирался. Все, что добывал, немедленно тратил на алкоголь и наркотики. Модильяни убил себя совсем молодым. И опять – посмертная, неслыханная слава, безумные цены на все, к чему прикасалась рука нищего страдальца. Небрежные почеркушки на салфетках кафе «Ротонда» продолжают дорожать и поныне. Состоятельные люди вкладывают деньги в обрывки расползающейся бумаги, где дрогнувшей – то ли от голода, то ли от бреда – рукой проведена порой всего лишь одна кривая линия.

А разве не странным был Сальвадор Дали? Он как-то сказал: «Единственная разница между мной и сумасшедшими – это то, что я не сумасшедший». Однако, судя по картинам, – не скажешь…

И о Босхе – тоже. О чем говорят они, эти чудовища с рыбьими головами, хвостами, копытами и свиными рылами? Великий фламандец, в отличие от своих итальянских коллег, не резал мертвые тела, изучая строение мышц и костей. Зато он узнал нечто о том, что скрыто не плотью, а гораздо более таинственным покровом. Он видел мир злых бесплотных духов и показал их нам с такой силой достоверности, что картины эти – эсхатология в красках.

То же – кошмары Гойи. Очень часто где-то на обратной стороне своего полотна, чтобы не бросалось в глаза, он писал тому, кто все равно обязательно прочтет: «Глотай, собака!» Наверно, по-русски, это «трогалло, перро!» точнее было бы перевести так: «Подавись, сатана!» Черный пудель! Тот самый, что изображен на трости Воланда. Он – тут как тут!

Кстати, иногда все это безумие сказывалось на творчестве художников не столь явно, но не менее разрушительно. В свое время Бердяев подметил: «Ныне живопись переживает небывалый еще кризис. Если глубже вникнуть в этот кризис, то его нельзя понять иначе как дематериализацию, развоплощение… Начинается процесс проникновения живописи за грань материального плана бытия…

Уже у Врубеля началось жуткое распыление физического тела. У Пикассо колеблется граница изображаемых предметов, те же симптомы и у футуристов». Откуда эта зыбкость, эта вибрация миража? Откуда передается этот тремор? От кого эта трясучка рук? Как будто от того, кто с огромным усилием поддерживает свое собственное пребывание в устойчивом бытии. Словно демон, с трудом удерживающий перед глазами художника относительно стабильную и похожую на правду картинку, дрожит от изнеможения.

Вот еще один очень знаковый случай: «… это случай с Луисом Гаспарету из Бразилии, чей отец был спиритом. В Луиса, когда ему было 13 лет, «вселились» души 44 художников из прошлого – от Да Винчи до Пикассо. Он может за 5 минут нарисовать нечто похожее на работы этих известных художников. Когда дух входит в него, Луис весь дрожит и корчится, совершенно теряя понимание окружающего мира. Он может рисовать только в темноте. Демоны для рисования используют обе руки и даже правую ногу этого страдальца…» [55].

Однажды я брал интервью у известного психиатра Ф. В. Кондратьева. Обратил внимание на жутковатые полотна, которыми увешаны стены его кабинета в психиатрическом Центре имени Сербского. Оказалось, написаны они лечившимися здесь художниками. Вот девочка с косичками, подобрав платьице, идет по гробам. Идет прямо в пасть огромному чудищу с как бы незрячими, без зрачков, медными глазами… А вот – удивительное дерево. Растут на нем глаза. Они смотрят на тебя отовсюду…

Пораженные духовно художники действительно видят все это. И заставляют видеть нас. Этот феномен поясняет рассказ из жития Макария Египетского о женщине, в которой все видели животное. Старец сказал своим ученикам: «Вы смотрите не своими глазами… она не превратилась в лошадь, а только глазами обольщенных кажется такою». В этой связи такую историю рассказал мне профессор Ф. Кондратьев: «С одним моим знакомым произошло несчастье. Он попал в психиатрическую клинику, где я проведывал его. Однажды мы беседовали, и он иногда осенял себя крестным знамением. А потом позвонил мне и сказал: ты ничего не заметил? Обратил внимание, что я крестился? Когда мы разговаривали, ко мне приближался голос и говорил: «Выколи ему двумя пальцами глаза». И я тут же крестился. Он сразу отступал».

Какова символика момента! Бес науськивал именно выколоть глаза. Не нравится лукавому взгляд православного ученого… А демонический мир ведь уже изменил мировоззрение миллионов.

На то, чтобы лишить человека привычного взгляда на мир нацелены многие оккультные практики. В жизни сатаниста Н. произошло так называемое самопосвящение. Однажды его родной дедушка дал ему почитать «Черную библию» Антона Лавэя. И после этого – началось.

Н.: «Ночью между двумя и тремя часами – я проснулся покурить. Чувствую, что кто-то стоит перед кроватью. Мужчина – а глаз у него нет, вместо них горит красный огонь. Он назвал цифровой код. В первый раз мне стало страшно. И я закричал…»