Текст книги "Особый случай"

Кухня на этом самолете, варианта «Б», была, пожалуй, самым шумным отсеком – Людмила не говорила, а кричала, но Иван Иванович был этому даже рад: он не знал, как быть с «третьим номером», с Татьяной – посвящать ее или лучше пока оставить в неведении. Решил оставить в неведении, приблизил лицо к уху Людмилы и сказал:

– Только не падай в обморок – как тот, который вывалился из гардероба, когда услыхал крик «Пожар!». Командир зафлюгировал внутренние двигатели, а я смотрел, стоят ли винты или крутятся.

– Зачем? – удивилась Людмила. И вдруг сообразила: – Так мы идем на двух? Да вы с ума сошли!

– Пока нет, – сказал Иван Иванович. – А вот пассажиры, если увидят стоящие винты, – могут. И вы с Татьяной в этом случае должны им вернуть разум. Ясно?

Но Людмила его не отпускала.

– Ты чего-то недоговариваешь, Невьянцев. Вы что-то там натворили…

– Можешь сама посмотреть – два винта не работают, не крутятся. Только смотри в одиночку, без пассажиров. Ясно?

Он усмехнулся и быстрым шагом, однако без спешки, даже задержавшись на мгновение у первого ряда, посмотрев с улыбкой на читинского «зайца», прошел в кабину и защелкнул за собой задвижку. Только теперь, усаживаясь в свое кресло, он дал волю чувствам и выругался: до поясницы было больно дотронуться.

– Ну? – крикнул командир, не оборачиваясь.

– Дымят первый и четвертый, – сказал Невьянцев, и командир кивнул: «Все понятно, так и должно быть».

– Никто не подозревает?

– Никто, – ответил Невьянцев – Беседуют меж собой. А больше – спят.

– Это хорошо… Пусть спят.

– Как винты? – спросил Дима.

– Торчат как кресты святого Георгия. Луна в полную мощь, – сказал Невьянцев.

– Ясно, – сказал Дима, на это – «ясно» уже относилось к тому, почему дымят работающие двигатели. – Надо еще снижаться, командир.

– А я это и без тебя знаю, – отрезал Селезнев и чуть-чуть отдал штурвал от себя, включив одновременно передатчик: – Колпашево, 75410, высота шесть восемьсот, продолжаю снижение. Примите меры.

– 75410, вас понял, – тотчас откликнулся диспетчер. – Под вами все эшелоны уже свободны.

– Вот это ты молодец, – пробормотал Селезнев, увеличивая скорость спуска до максимально допустимой.

Крайние двигатели дымили из-за недостатка воздуха. Переведенные на взлетный режим, иначе самолет снизил бы скорость ниже допустимой, они теперь поглощали керосина почти в полтора раза больше нормы и, естественно, на высоте семь километров, в разреженной атмосфере, дымили.

– Невьянцев! – крикнул командир. – Погоду в Новосибирске; Кемерово, Томске!

– Готово.

Не оглядываясь, Селезнев протянул руку назад, и Иван Иванович вложил в нее пачку листков из блокнота.

– Никита? Веди! – крикнул командир, однако левую руку со штурвала не снял.

«Новосибирск, 22.39!.. Ниже минимума, не сесть, – отбросил листок Селезнев. – Томск, 22.30… видимость восемьсот метров. – Еще один листок отброшен – Кемерово, 22.30… – последняя бумажка полетела на пол. – Дрянь дело, садиться негде».

22 часа 48 мин

Свердловск, командно – диспетчерский пункт Кольцово

Виталий Витковский принял от подсменного тринадцать самолетов.

– Тьфу, чертова дюжина! – сказал, поблескивая от нервного переутомления глазами, подсменный. – Плюнуть через левое плечо?

– Ладно, – сказал Виталий, – Обойдусь. Иди в профилакторий.

Все три диспетчера – «восточный», «западный» и «нижний» по проводке поршневых самолетов – сидят в одном зале, друг от друга отгорожены застекленными перегородками, скорее ширмами. И все, разумеется, ведут проводку по громкой связи. Такой гвалт стоит в зале – трудно за смену не одуреть.

Итак, чертова дюжина. Шесть с востока, семь в вилках – с запада. Три «Туполевых», остальные – Или, С Илами все ясно – летят и пусть летят, надо только аккуратно расставить их по эшелонам. Даже если Иркутск закроется – доберутся до Читы, все взлетели с полной заправкой, топлива у них хватит на семь – семь с половиной часов – долетят. А вот с двумя «туполевыми», один из которых уже на подходе к зоне Тюменского РДП, дело хуже; у этих максимальная дальность полета около трех тысяч километров, и до Читы им не добраться. Вообще-то, если следовать букве инструкции, не ему, «восточному» РД, решать вопросы, что делать с этими двумя «туполевыми», которые могут «зависнуть» на трассе, есть дежурный штурман, который думал, разумеется, прежде чем принимать решение – выпускать «Туполевых» на Иркутск или задержать; есть, наконец, АДП,[15]15
  Авиационно-диспетчерский пункт


[Закрыть] который несет юридическую ответственность за выпуск самолетов в воздух, – много в порту людей, которым вменено в прямую обязанность продумать все варианты полета, оценить все варианты осложнений по трассе, включая и метеообстановку в Иркутске, где, это всем известно, погода всегда своя, байкальская, – сам черт в ней ногу сломает, в этой иркутской погоде! А его дело – провести самолет по зоне и передать тюменскому диспетчеру.

– 42720, – нажал на кнопку микрофона Виталий, – сообщите заправку топливом.

– Свердловск. 42720. Заправка – двадцать две тонны.

– Вас понял. Держите пока связь со мной.

Да, топливом себя «туполевцы» перегружать не любят, Двадцать две тонны – это только-только до Иркутска. Кто его выпускал? Попробуй сейчас разбери – такое столпотворение в порту, что удивительно, как в центральной диспетчерской порта вообще направления не путают. Да и чего искать виновных, когда еще пол часа назад в Иркутске была отличная погода. Надо решать – передавать его Тюмени или возвращать, А если возвращать, то куда: в Кольцово или Челябинск?

Еще щелчок одним тумблером:

– «Метео»? Что с Иркутском, дорогая?

Иркутск пока принимал, и Виталий оглянулся на Крылова: есть, в конце концов, руководитель полетов – почему бы ему не решить щекотливый вопрос с этим «Туполевым»?

– Виктор Афанасьевич!

Крылов выбрался из-за стола, подошел, наклонился над графиком.

– Что с этим делать? – ткнул Виталий пальцем в «трассу» семьсот двадцатого. – Возвращать?

– А что он у тебя будет здесь делать? Два часа кружиться над твоей больной головой?

– Ах, да! – сообразил Виталий. – Топливо…

С топливом всегда дело сложное: мало возьмет штурман – летят на нервах: хватит – не хватит. Много возьмет – опять плохо: садиться трудно, тяжелый самолет, горят тормоза, горит резина на колесах, а с «туполевыми» вообще худо. У них такая высокая посадочная скорость, что с большим весом не спасают никакие парашюты – того и гляди выкатится за полосу, а это уже авария. Вот и заставляют их выжигать в случае чего лишний керосин над портом, а кому это нравится – кружиться вокруг да около? Умные штурманы, умные командиры, особенно москвичи, берут керосина тютелька в тютельку, зачем им керосин, когда можно загрузиться коммерческим грузом? Подходит такой «коммерсант», а у диспетчера по посадке запарка, принять сразу не может, на взлетно-посадочной полосе очередь. «Идите на круг!» – приказывает. А «туполев» полкруга сделает и радирует: «Осталось две тонны». А что такое две тонны керосина для Ту –104? Невырабатываемый запас – красные табло. И тут начинается! Все Илы и «антоны» – в сторону, на старте – задержать, полосу – очистить…

– Передавать Тюмени?

– А что делать? – сказал Крылов, почесывая подбородок, – есть у него такая привычка, – Вернут его уже, видимо, новосибирцы. А может, проскочит? Ты на всякий случай предупреди челябинского коллегу – пусть возьмет на заметку…

К часу ночи Виталий почувствовал, что «накал» в воздухе начал ослабевать – самолетов стало меньше, и шли они уже не на хвосте друг у друга, а с нормальны ми интервалами. Значит, ЦДА с «востоком» расшилось, а может, наоборот, Иркутск «зашился», Во всяком случае, дышать стало легче, и Виталий позволил себе перекинуться словечком с начальником: – Виктор Афанасьевич, как клев? Руководитель полетов был рыбаком. Хлопнула дверь – за ней, и соседней комнате, была резиденция ДСУ, диспетчерской службы управления, – и Крылов, оборвав рассказ, повернул голову. Да, диспетчер ДСУ шла к нему, и шла, судя по выражению лица, с невеселым делом.

– Виктор Афанасьевич, – отозвала она его от пульта, – Авария, пожар двух двигателей на машине 75410, хабаровский рейс. Москва срочно требует сведения, я установила, что командир четыреста десятой Селезнев, остальные…

– Когда?

– Первый двигатель у них загорелся в двадцать два сорок одна.

«Семь минут… – глянул на часы Крылов и бросился к своему пульту. – Семь минут. Где же списки?»

– Звоните в АТБ[16]16
  Авиационно-техническая база порта


[Закрыть] – там вам дадут сведения по машине. А по экипажу дам я, как только разыщу командира отряда.

Он нашел наконец нужный телефон, начал набирать номер…

– Это… мой самолет?

Поднял голову – перед ним стоял Виталий Витковский.

– Ты чего оставил пульт?

И вдруг сообразил: штурманом у Селезнева Витковский. «Вот незадача… Это ведь надо угодить!»

29 часа 50 мин.

Салон самолета № 75410

Невьянцев ошибся, решив, что из пассажиров об аварии не подозревает никто. Если бы он задержался взглядом на майоре в форме ВВС, сидевшем в кресле «3-г», он бы сообразил, что этот майор с обожженным лицом, очевидно, пилот, а от летчика такие фокусы, как резкое снижение и изменение шума двигателей, особой загадки не представляют. Но Невьянцев в первом салоне обратил внимание лишь на первый ряд, где был читинский «заяц», который бурно беседовал с соседями.

Майор Камышин проснулся неожиданно и прислушался. Трудно сказать, к чему прислушиваются в полете летчики, очевидно, не столько к шумам, это само собой, сколько к собственным ощущениям. Камышин понял, что самолет падает. Или, во всяком, случае, идет в крутом пике, что для гражданского, да еще такого лайнера вещь явно недопустимая. А потом он наконец расслышал, что из четырех моторов тянут только два, оба на взлетных режимах, и. понял, что выключенные двигатели горят. И тут же промелькнуло пережитое…

Камышин проводил взглядам летчика, судя по шевронам на рукаве кителя, – бортрадиста, и осторожно, стараясь не потревожить спавшего у иллюминатора мальчугана, Андрейку, выглянул: на фоне белых залитых лунным светом облаков отчетливо тянулся дымный след, «Значит, горим, потому и выключили движки, – понял он и позавидовал выдержке летчика, который неторопливо, с улыбкой прошествовал по салону, явно демонстрируя своим видом благополучие и покой. – Крепкие парни ведут машину».

Камышин, решив догнать летчика в гардеробе, извинился перед женщиной, занимавшей крайнее кресло у прохода, сделал шаг и остановился:

– Эй, майор! Попроси у проводниц воды! – услышал он сзади себя и оглянулся. Видимо, он выдал себя, а может, этот трепач из Читы только сейчас разглядел его изуродованное ожогами лицо, но только вдруг он поднялся сам и сказал: – Э, да на тебе лица нет, майор. Что с тобой? Плохо? Я сейчас, мигом…

– Сядьте, – резко оборвал его Камышин. – Со мной все в порядке. А для вызова бортпроводниц нажмите кнопку.

Он дотянулся до кнопки над первым рядом и нажал. Кнопка вспыхнула.

– Сядьте, – придавил он рукой читинца к креслу. – Сейчас вам принесут воду.

Потом еще раз извинился перед соседкой и попросил ее. Пересыть на его кресло – рядом с Андреем, А сам занял ее место. Он знал, что будет дальше, и знал, что его место сейчас здесь, с краю, у прохода к выходной двери.

22 часа 53 мин.

Москва, Центральная Диспетчерская Аэрофлота

Через пять минут, в 22.53, Владимир Павлович был почти готов к докладу министру; машина – вариант «Б», выпуска 59-го года, навигационная аппаратура не менялась, значит, ни о какой посадке на необорудованные аэродромы нечего и думать Экипаж – средний, только штурман первого класса. Это все сообщила свердловский диспетчер – оперативно сработала, ничего не скажешь. Козырев «выколотил» остальные данные из Иркутского ДСУ: самолет взял 90 пассажиров… Топливо полностью – семнадцать тонн.

Владимир Павлович уже потянулся к телефону «Министр ГА», как загремел городской – его номер знают ограниченное число лиц, главным образом конструкторы и «маповцы».[17]17
  От МАП – Министерство авиационной промышленности.


[Закрыть]

– ЦДС, первый.

Звонил главный конструктор по силовым установкам самолета Ил –18. Представился, назвал фамилию, сказал, что звонит по поручению генерального. Говорил он обстоятельно, неторопливо, словно вел у себя в КБ совещание.

Главный: Чем мы можем быть полезными?

Павлов: Мы не можем посадить самолет – все полосы до Урала закрыты.

Главный: Понятно. Вы хотите от нас гарантий, что машина продержатся в воздухе…

Павлов: Сколько?

Главный: Теоретически – сколько хватит топлива. По программе испытаний…

Павлов: На двух летали?

Главный: Разумеется. Испытатели, конечно.

Павлов: Секунду!

Оторвался от трубки, повернулся к старшему диспетчеру:

– Срочно разыщите шеф-пилота Ил –18. Телефоны и прочее – здесь! – перебросил он папку с телефонами старшему. – Подключите его к моему селектору.

И – в микрофон телефона:

– Да!

Главный: Вы говорите, что надо тянуть до Урала? А по времени это сколько?

Павлов: Два часа сорок шесть минут.

Главный: Многовато…

Павлов: То есть гарантий на такой полет вы дать не можете?

Главный: Ну, как сказать… Вы знаете, что надежность самолета определяется не только числом работающих двигателей…

На селекторе вспыхнула лампочка.

Павлов: Одну секунду! Трубку не кладите.

Нажал на светящийся клавиш, клавиш выскочил, нажал с раздражением и сильнее.

Павлов: Летчик-испытатель Ил –18?

Летчик: Так точно.

Павлов: Вы летали без двух?

Летчик: Так точно, согласно программе…

Павлов: Сколько времени?

Летчик: Боюсь положиться на память… Минут тридцать будет.

Павлов: С людьми?

Летчик: Простите, не понял…

Павлов: Я спрашиваю, с какой загрузкой?

Летчик: Полная. Мешки во всех креслах.

Павлов: Три часа самолет на двух продержится?

Летчик: Три?

Павлов: Не тяните время – самолет терпит – бедствие. Отвечайте коротко и ясно!

Летчик: Извините, не знал. Дать гарантии трудно.

Павлов: Ясно. Не кладите трубку. – И в микрофон городского телефона: – Так продержится самолет в воздухе три часа или нет?

Главный: Я должен знать обстоятельства аварии. Что пострадало, как вообще все произошло…

Павлов: То есть вы хотите получить информацию от командира корабля?

Главный: Да, желательно из первых рук. Павлов: Хорошо, постараемся вам это устроить. Не отходите от телефона.

Выключая канал, на котором «сидел» летчик-испытатель, наморщил лоб… «Где же толмачевский диспетчер? На каком канале?..» Нашел.

Павлов: Толмачево? Передали на борт аварийного приказ выйти на связь с ЦДС?

Диспетчер: Передал через Колпашево. Подтверждение получил.

Павлов: Ясно. Связь не обрывайте.

Снова ищет взглядом на панели селектора нужный клавиш…

Павлов: Радиоцентр! ЦДС, первый! Вышел ли на связь… – Поискал взглядом бумажку с номером самолета…

Радист: На связь вышел борт 75410. Запрашивает…

Павлов: Записывайте… – И в микрофон городского телефона главному конструктору: – Что вас интересует? Я имею ввиду командира корабля.

Главный: Соединили?

Павлов: Задавайте вопросы мне.

Главный: Так… Во-первых, как проходил пожар? Сработала автоматика или тушили вручную?

Павлов (повторяет вопросы в микрофон селектора): Видели ли пламя? Какой разрыв времени между пожаром второго и третьего двигателей?

Отводит микрофон телефона в сторону и спрашивает радиста:

– Все ясно? Записали? На магнитофон пишется?

Радист: Разумеется.

Павлов: Передайте вопросы на борт самолета. Особой срочности. Все ясно?

Радист: Ясно.

Павлов, совершенно измученный, откидывается на спинку кресла, кладет трубку городского телефона на стол, достает из кармана носовой платок, вытирает лицо… «На что намекал главный? Что за странные вопросы? Время разрыва между пожарами…» И вдруг вспомнил: «Министр!»

Дотянул руку, схватил трубку прямого телефона…

Министр: Да, товарищ руководитель полетов, сейчас двадцать два часа пятьдесят девять минут.

Павлов: Извините…

Министр: Не тратьте время, я знаю, что занимались своим делом. Посадочная полоса?

Павлов: Не нашли. Только Урал. То есть Тюмень.

Министр: И вы уверены, что он долетит?

Павлов: Гарантий главный конструктор дать не может.

Министр: Вы что – смеетесь надо мной? Сколько человек?

Павлов: Девяносто пассажиров…

Министр: Плюс восемь экипажа…

Павлов: Семь, товарищ министр.

Министр: И вы этим девяноста семи человекам не можете дать гарантий, что посадите их на землю живыми?

Павлов: Мы думаем…

Министр: Где решение? Где ваше решение, я вас спрашиваю, руководитель полетов Аэрофлота?

Павлов: Извините… Может быть, запустить один из двигателей?

Министр: Какой двигатель? Пятый?[18]18
  Пятым двигателем на Ил-18 иронически называют вспомогательный турбогенератор для запуска основных моторов. [Правильно – ВСУ, вспомогательную силовую установку]


[Закрыть]

Павлов: Вы меня не поняли. Я имел в виду один из аварийных…

Министр: Сгоревших? Павлов молчит. Министр: Что вы молчите? У вас есть какие-нибудь соображения? Какая у вас по этому поводу есть информация?

Павлов: Такие вопросы решают конструкторы…

Министр: Я знаю, что решают конструкторы, а что должен решать руководитель полетов! Автомат захода на самолете есть?

Павлов: Нет. Это модель «Б». Министр: Так… И что же вы предлагаете? Загорелась лампочка, радиоцентр. Павлов; Секунду, товарищ министр. – И в микрофон селектора: – Да! ЦДС, первый! Радист: Ответы…

Павлов: Секунду! – Кладет на стол трубку телефона министра, хватает трубку городского телефона… – У аппарата?

Главный: Да, слушаю.

Радист: Ответы: пожар третьего двигателя поту шила автоматика… Пожар второго потушен вручную. Пламя не видели. Разрыв – не более полминуты.

Павлов (повторив ответы радиста главному конструктору): У вас есть еще вопросы к командиру корабля?

Главный: Спросите: что показывали индикаторы виброперегрузок двигателей?

Павлов: Не кладите трубку. – В микрофон селектора, радисту: – Передайте вопрос немедленно! Жду. – Кладет трубку городского телефона на стол, берет белую: – Я слушаю, товарищ министр.

Министр: Это я вас слушаю, товарищ руководитель полетов!

Павлов: У меня решения пока нет.

Министр: Вы, я вижу, мужественный человек… Будете тянуть до Тюмени?

Павлов: Другого решения я пока не вижу.

23 часа 05 мин.

Пилотская самолета № 75410

С момента начала пожара прошло двадцать четыре минуты. Из них около минуты они выключали двигатели и тушили пожары, затем минут шесть – семь «сыпались» вниз, и колпашевский диспетчер срывающимся от волнения голосом расчищал под ними эшелоны, потом с минуту – две он, Селезнев, пытался стабилизировать полет, но высота оказалась еще большой, и он опять, предупредив диспетчера, пошел на снижение.

Зависли, «прошив» шесть эшелонов, на высоте пяти тысяч двухсот метров и дальше пошли в горизонтальном полете. Пять двести – это для Ил –18 не эшелон, однако выбирать не приходилось ни летчикам, ни диспетчерам: спасибо, что оставшиеся два двигателя держат пока хоть эту высоту.

У Селезнева чувство времени раздвоилось. Эти двадцать четыре минуты слились для него в одно мгновение, ибо в памяти от них не осталось ничего, кроме крика «Пожар!», и в то же время он, ощущая дрожь в руках и коленях, чувствовал себя настолько измотанным и уставшим, каким обычно выбирался из кабины в Хабаровске, проведя всю ночь за штурвалом, – самолет, оставшись без двух двигателей, так отяжелел в управлении, что казалось, не летит, а скользит по льду юзом. Но больше усталости его мучили те две – три секунды, когда вдруг онемела, зависла над тумблером пожарного крана рука и потерялся голос. Заметили ли его растерянность члены экипажа? Как бы ни тренировали экипаж, человек все же остается человеком. Конечно, понимал Селезнев, никто ничего не скажет, если даже и заметил, да и вряд ли кто заметил его заминку, кроме Витковского. «А этот старый волк все увидел. Конечно, тоже ничего не скажет, благородство проявит…»

С Витковским у Селезнева отношения сложные. Селезнев был из засидевшихся пилотов – пять лет летал на Ил –18 вторым! А когда наконец получил назначение командиром, узнал, что в его экипаже командование отрядом заменило штурмана. «Укрепить твой экипаж решили, – объяснил командир эскадрильи. – Все у тебя со вторым классом, молодежь, – прими в кабину ветерана». А приятели издевались: «Так кто же у вас там командует – ты или Витковский?» Это все, конечно, треп, командир на корабле один, а все ж… Глянет одессит иной раз вприщурку… Хорошо, хоть сейчас молчит…

Впрочем, о том, как чувствует себя в этой, мягко выражаясь, прескверной обстановке экипаж, его подчиненные, он не думал – не до того было. Он отдавал команды, и все выполнялось быстро, четко, значит, все на месте, головы никто не потерял, работают как надо, а большего от них ничего и не требуется. Да он в них в не сомневается, достаточно хорошо изучил каждого за те полторы сотни полетов, которые они совершили вместе. Больше беспокойства, пока неосознанного, как страх где-то в глубине души, вызывали у него салоны с пассажирами. Но тут он вспомнил, что первым номером у него сегодня Кирьянова, и решил, что это просто перст судьбы: если бы он точно знал, что случится в рейсе с машиной, он бы из всех бортпроводниц, попросил бы именно ее – Кирьяниху. Так что оснований для паники пока нет: экипаж делает что надо, а машина – худо ли бедно – но тянет…

– Никита, дай закурить!

Никита тоже прилип к штурвалу, все время подстраховывает, а когда нужно, помогает, и руки у него тоже, конечно, дрожат не меньше – пусть отдохнет, оторвется от управления.

– Но я же не курю, командир!

– Возьми сигарету у Невьяныча!

Никита в недоумении посмотрел на командира, по том, очевидно, сработал механизм подчиненности, и он, отцепившись левой рукой, от штурвала, повернулся к радисту:

– Невьяныч! Сигарету командиру!

Иван Иванович кивнул – понял, выдернул из пачки, лежавшей под панелью рации, сигарету, щелкнул зажигалкой, раскурил и передал Никите. А тот всунул сигарету в рот командиру.

– Порядок, – сказал Селезнев. – А то в мозгах дым какой-то.

И после хорошей затяжки, уже громче, штурману:

– Осипыч! Где же будем садиться?

Геннадий Осипович ничего не ответил? – он не любил пустой болтовни, А вопрос был явно праздный, для разрядки, – командир не хуже штурмана знал, что садиться пока негде.

– Осипыч! – снова, основательно затянувшись, крикнул командир, – Чего молчишь? – Насчет Омска мозговал?

Вместо ответа Геннадий Осипович: подсунул командиру под нос листок из невьянцевского блокнота. Командир пробежал взглядом «египетскую грамоту», выловил слово «туман» и выругался:

– Это уж как не повезет… Чего у нас теперь нет, механик?

– Гидросистемы, командир.

– И шести генераторов; – добавил Невьянцев – в его ведении была вся энергосистема корабля.

– Да – а… – мрачно протянул командир. И через небольшую паузу, механику: – Ты, Димка, если загорится еще какой движок, к плюгеру[19]19
  Искаженное слово «флюгер». Имеется в виду кнопка автофлюгирования винта, которой останавливают двигатель.


[Закрыть] не суйся – руки отрублю. Понял?

– Понял, командир.

– Это хорошо, что ты понял… А то ведь ты работаешь, как молоток: пискнуть не успеешь, как оставишь с одним движком… Молодец! На кой выключил раньше времени второй двигатель?

– Как на кой? – обиделся Дима. – По инструкции.

– Чихал я на твою инструкцию! Инструкции на все случаи жизни не сочинишь – мозгами работать надо. В инструкции что написано? Убедись, что видишь пламя…

– Нет этого в инструкции, – вмешался Никита. – Раз табло горит – флюгируй и туши. Димка все сделал правильно.

– Вот правильные собрались! – обозлился командир. – Прямо ангелы, а не летчики. Может, у вас персональные крылышки есть, чтоб на землю спланировать? Так помолитесь, ангелы, господу богу, чтобы он нам открыл хоть одну бетонную волосу! Ну, чего псалмы не поете?

– Не обучены, командир, – сказал Дима.

– А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий – проворонили, бывает: горит красный – флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел – как тещина керосинка?

– Не кипятись, Семен Андреевич, – вмешался Витковский. – Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах – бах – и готово.

– Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер – это цирк, а тут… – ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, – девяносто душ за спиной.

– Командир! – крикнул Невьянцев. – Опять Москва!

Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:

– 75410 слушает. Выслушал вопрос и выругался:

– Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, – повернулся он к механику и второму пилоту. – Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?

Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.

23 часа 26 мин,

Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота

Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радио центр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь – включил динамик.

– Алло! – услышал он в динамике голос.

– ЦДС, первый! – немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.

Главный: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ – отключился, надо было посоветоваться с генеральным.

Павлов: Да, я слушаю.

Главный: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…

Павлов: Где?

Главный: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них – подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…

Павлов: Секунду!

Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком испытателем.

Павлов: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. – Снова переключается на канал связи с главным конструктором. – Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!

Главный: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?

Летчик: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно – прежде всего взгляд на «трясуны».

Главный: А если пожар?

Летчик: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде – на «трясуны».

Главный: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?

Летчик: А что показывали «трясуны»?

Главный: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?

Летчик: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.

Главный: Понимаете, в физике есть такое явление – «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…

Павлов: Вам нужны метеоусловия по трассе?

Главный: Да, но и порты посадки и отправления!

Павлов: Ясно. Секунду!

Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.

– Александр Иванович!

С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.

Главный: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом – минус сорок, а сели – температура в плюсе. Тепло…

Летчик: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!

Главный: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?

Главный: Где коммутационные коробки электросхемы.

Летчик: Ясно!

Главный: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?

Летчик: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил –18 лет пятнадцать назад, верно?

Главный: Все это верно; но и машина-то модели «Б». А тогда мы еще ставили коммутационные коробки негерметичные… Как мои очки. Представляете, на контакты электросхемы выпала роса – замыкание!..Вы не узнали… Простите, это я ЦДС…

Павлов: ЦДС, первый!

Главный: Я говорю, вы не выяснили, в этой машине электросхему при ремонте оставили прежней или модернизировали?

Павлов: Секунду! – Щелкает тумблером; пригибается к микрофону и отдает приказ четким, не терпящим возражений голосом: – Свердловск! – Особой срочности. Меняли ли на самолете при ремонте электросхему?

Диспетчер: Господи, как я это узнаю? На каком заводе?

Павлов: Это Должен знать главный инженер авиатехнической базы порта!

Павлов (главному): Значит, вы хотите сказать, что пожара на самолете не было?

Главный: Я это могу лишь предположить. Кстати, а ведущего инженера по самолету не нашли?

Павлов: Нет дома. – И через паузу: – Выходит, можно запустить аварийные двигатели?

Главный: Дорогой мой, двигатели залиты противопожарной жидкостью.

Павлов: Ясно. Запускать нельзя? Главный: Как вам сказать… Очевидно, баллоны у них заправлены жидкостью «три с половиной». Павлов: Ясно. Запускать можно? Главный: Видите ли, при пожаре жидкость «три с половиной» впрыскивается внутрь двигателя, в масляную ванну…

Павлов: Запускать нельзя?

Главный: Вообще-то жидкость, сами понимаете, с одной стороны, низкотемпературная, масло может застыть…

Павлов: Ясно!

Летчик: Масло на этой высоте и так застынет! Главный: Правильно. Все зависит от того, сколько времени прошло и какая температура за бортом. Павлов: Прошло около часа.

Главный: Вот видите! А температура воздуха за бортом минус пятьдесят. При таких условиях запуск двигателя очень осложнен, боюсь – невозможен. В инструкции мы вообще категорически запрещаем запуск двигателя в воздухе, если температура его масла ниже минус пяти…

Павлов: Это особый случай! Самолет идет на снижение, мощности не хватает…

Главный: Я понимаю, понимаю. Если бы этот случай был не особым… И все же без решающего эксперимента…

Павлов: Ясно! Товарищ шеф-пилот, сколько вам потребуется времени на испытательный полет?

Летчик: Но я же дома, а не на аэродроме! И экипаж…

Павлов: Ясно. Что должен делать экипаж? Летчик: Повторить ситуацию аварийного самолета…

Главный: Эксперимент можно провести и на одном двигателе – зачем рисковать машиной?

Павлов: Ясно. Нужна машина. Не обязательно модели «Б»?