Текст книги "План игры. Геополитическая борьба США с СССР"

Если учитывать долгосрочные последствия политически волнений в Польше и социально-экономические напряженности в Мексике, то маловероятно, чтобы эта длительная историческая вражда в скором времени угасла. Для обеих господствующих держав проблема останется постоянной. Развитие американо-польских связей и советское заигрывание с Мексикой создадут благоприятные условия для подрывных действий тактического характера, а также для достижений еще более значительных стратегических преимуществ.

Ставки и политика

Обе сверхдержавы с осторожностью подходят к использованию региональных трудностей друг друга. Это вытекает из взаимного понимания того, что у каждого на карту поставлен жизненно важный интерес в сопредельном регионе. Для Вашингтона или Москвы цена какой-либо неудачи в регионе вследствие вмешательства соперничающей державы была бы чрезвычайно высока. В результате этого каждый из соперников считает правомерным идти на крайние меры ради защиты своего главенства. Одновременно каждый полагает, что он может позволить себе настойчиво прощупывать владения другого.

Для Соединенных Штатов крупное политическое поражение в Центральной Америке имело бы прямые стратегические последствия, тогда как для Советского Союза какая-то потеря в Центральной Америке представляла бы лишь тактическую неудачу. В Восточной Европе ситуация обратная: крупная советская неудача повлекла бы за собой стратегические последствия, тогда как неудачная американская попытка проникнуть в Восточную Европу представляла бы лишь тактическую неприятность.

Поэтому американская политика в отношении Восточной Европы является крайне сдержанной как по своему существу, так и по характеру официальных заявлений. За исключением небольшого периода в начале 50-х гг., когда «вытеснение» советского влияния и «освобождение» этой зоны провозглашались целью американской политики, Соединенные Штаты утверждали, что они выступают за постепенное придание политическим системам региона более плюралистских форм и за расширение свободы восточноевропейских стран во внешних делах. Эти цели, подчеркивали официальные представители США, не означают стремления повернуть регион против Советского Союза. Несколько сменивших друг друга администраций США были последовательны в данном отношении независимо от того, как они формулировали свою цель: «мирное участие» в будущем Восточной Европы, стремление «навести мосты» в Восточную Европу, проведение «дифференцированной политики» или прекращение «искусственного раскола Европы».

Соединенные Штаты избегали борьбы с Советским Союзом даже тогда, когда Москва оказывалась перед лицом надвигающегося крушения той или иной из ее восточноевропейских коммунистических систем. Когда в 1953 г. были предприняты попытки свергнуть восточногерманский режим, та же самая американская администрация, которая ранее провозгласила политику «освобождения» Восточной Европы, не сделала ничего, чтобы сдержать Советский Союз военным путем. Она не вмешалась и тогда, когда венгры в 1956 г. действительно свергли поставленных Советами правителей и провозгласили свою страну нейтральной. 12 лет спустя Соединенные Штаты остались столь же безучастными, когда они заранее получили информацию о том, что Чехословакии грозит советское военное вторжение. Лишь в конце 1980 г., когда казалось, что Советский Союз намерен вторгнуться в Польшу, Соединенные Штаты приняли предупредительные меры. В отличие от позиции, занятой в 1968 г., администрация Картера преднамеренно заявила во всеуслышание о приготовлениях Москвы к интервенции; организовала согласованное международное давление на Кремль, чтобы заставить его отказаться от этого (со стороны союзников США и даже друзей Москвы вроде премьер-министра Индии Индиры Ганди); заблаговременно известила руководителей «Солидарности» о необходимости принять меры предосторожности; рассматривала даже возможность продажи оружия Китаю, а затем спокойно предупредила Москву о «роковых» последствиях подобной акции. Уверенность в правильности таких шагов, вероятно, окрепла в результате энергичной американской реакции на советское вторжение в Афганистан год назад.

Соединенные Штаты сосредоточили усилия в Восточной Европе на стратегии косвенного вмешательства с долговременной целью ослабить эффективность советского контроля. Первым и главным орудием этих усилий является созданная я США радиостанция «Свободная Европа». За три с половиной десятилетия она нарушила советскую монополию на информацию, предназначенную для восточноевропейского населения. Хотя невозможно точно измерить воздействие передач радиостанции «Свободная Европа», в ряде случаев, особенно если взять Польшу, Венгрию и Чехословакию, разоблачение жестокости организованной по сталинскому образцу тайной полиции прямо способствовало политическим потрясениям в правящих кругах, а также постоянному и неофициальному давлению внутри стран, направленному на реформу системы. Если бы не было передач радиостанции «Свободная Европа» и ряда сопутствующих информационных и обменных программ, жители восточноевропейских стран наверняка стала бы податливее в политическом отношении.

Соединенные Штаты проводили также политику дифференцированного подхода к восточноевропейским странам. Тем восточноевропейским режимам, которые придерживались более умеренной внутренней политики или проявляли больше независимости от Москвы во внешней политике, они предоставляли некоторые экономические привилегии, а также расширяли с ними обмены и политические контакты. Польша (до объявления военного положения) и Венгрия извлекала выгоду из дифференцированной политики вследствие внутренних реформ, а Румыния и подлинно независимая Югославия – вследствие их внешней политики. Все они стали объектами особого политического поощрения со стороны США и более привилегированных экономических отношений с ними.

Тем не менее общий подход США состоял в том, чтобы не выступать открыто против советского главенства в регионе и даже не вызывать растущего беспокойства Советского Союза. По крайней мере для части политических деятелей США регион представлял второстепенный и преимущественно утилитарный интерес. Кое-кто предпочитал не слишком раздражать Советский Союз и придавал гораздо большее значение возможному американо-советскому примирению. Другие, подчеркивая первостепенное значение Германии, пошли ради нее еще дальше, даже допуская действия, которые подтолкнули бы Восточную Европу в советские объятия. Свое крайнее проявление эта точка зрения нашла в начале 50-х гг. в посвященном перспективным проблемам секретном американском меморандуме. В нем говорилось об урегулировании отношений после третьей мировой войны. В меморандуме, допускавшем возникновение непредвиденных обстоятельств, возрожденной, воссоединенной и перевооруженной Германии придавалось первостепенное значение с точки зрения интересов США.

Если бы это соображение стало тогда известно, оно в значительной мере облегчило бы советское господство над Польшей и Чехословакией. Но в большинстве случаев американские руководители рассматривали Восточную Европу как регион периферийного геополитического интереса, имеющий значение лишь в связи с основной (причем оборонительной) борьбой против советского господства над Западной Европой.

В противоположность этому советская политика в Центральной Америке и Карибском бассейне была тактически более смелой, хотя в широком плане она оставалась также стратегически осторожной. Советский Союз не создавал коммунистического режима на Кубе, но, как только он возник, Москва не колеблясь поддержала его. События в бухте Кочинос стали водоразделом. Столь большая робость, характеризовавшая действия американского президента и его советников в районе непосредственной близости от континентальной части Соединенных Штатов, могла вызвать единственную, но крайне важную в стратегическом отношении мысль: если не провоцировать Соединенные Штаты на поспешное и чрезмерно активное противодействие, то Москва может с малым для себя риском постепенно расширять связи со все более коммунистической Кубой. Пределы этих расширявшихся связей обозначились гораздо яснее спустя полтора года – во время кубинского ракетного кризиса 1962 г. На сей раз отступить пришлось Москве, что воспринималось как триумф США. Однако ценой ему была гарантия того, что просоветский режим на Кубе не будет свергнут. Таким образом, Соединенные Штаты дали молчаливое согласие на существование советского опорного пункта в Западном полушарии при условии, что Москва не будет искать ему большого военного применения.

Поэтому в конечном итоге долговременным результатом кубинского ракетного кризиса явились тактическая победа Соединенных Штатов и стратегический успех Советского Союза. С Кубы убрали советские ракеты, но просоветский режим сохранился. Менее чем за десять лет советские МБР по своему военному значению более чем компенсировали ракеты средней дальности, которые Москва попыталась тайком ввезти на Кубу, в то время как Куба стала приобретением Советского Союза как регионального, так и международного значения. Кубинские вооруженные силы действовали в качестве советских марионеток в Африке, позднее Куба способствовала возникновению революционных беспорядков в Центральной Америке. Постепенно росла советская уверенность в том, что Куба надежно защищена от американской интервенции, и Москва начала все более открыто расширять свое военное присутствие на острове, одновременно определяя Кубу как «составную часть мировой системы социализма», если воспользоваться высказыванием Брежнева, сделанным в июне 1972 г. И все же Кремль продолжает воздерживаться от максимальных обязательств в деле обеспечения безопасности Кубы. Хотя Восточная Германия и Вьетнам, действуя, вероятно, с благословения и от имени Москвы, заключили в начале 80-х гг. военно-политические договоры с Кубой, никакого официального договора по вопросам безопасности между Москвой и Гаваной подписано не было.

Кремлевские руководители, по-видимому, будут и впредь осмотрительны в Центральной Америке, особенно в свете итогов американских президентских выборов 1984 г. В начале 1985 г. советские опасения, что Вашингтон усилит давление на Никарагуа, были очевидными. Во время первой администрации Рейгана военное вторжение США на Гренаду в 1983 г. наглядно продемонстрировало возродившееся стремление США применять силу в регионе. За это время Советский Союз расширил связи с Никарагуа: поставки военного снаряжения восточным блоком возросли (по стоимости) с 6 до 112 млн. долларов в год, а число кубинских военных советников достигло 3 тыс. Однако после выборов в 1984 г. Москва умышленно понизила идеологический статус никарагуанского режима, характеризуя его лишь как «прогрессивное» государство, а не государство «социалистической ориентации».

В более общем плане Советский Союз начал пропагандистскую кампанию с целью предотвратить американские военные действия против Никарагуа, умерив в то же время революционную риторику о развитии революции в Центральной Америке. Из позиции, занятой Москвой, стало очевидно, что американское вторжение в Никарагуа вызовет яростную советскую пропагандистскую кампанию, но не более того. Советские руководители, должно быть, поняли, что материально-технические и географические факторы предопределяют успех любой решительной военной акции Соединенных Штатов и что из-за Никарагуа пока не следует идти на прямое американо-советское столкновение.

Москва и Гавана явно разошлись во мнениях о подходе к этой проблеме, что явилось выражением противоречия между акцентированным идеологическим подходом Кубы к стимулированию марксистской революции в Латинской Америке и перспективными геостратегическими планами Советского Союза. Куба не только была инициатором консолидации и радикализации нового никарагуанского режима, но и всячески стремилась к полному отождествлению Манагуа с просоветским лагерем. Больше того, кубинские заявления в отличие от заявлений Советского Союза были проникнуты исключительно высоким революционным оптимизмом. Гавана выступала за активизацию революционной деятельности и, естественно, отводила большую роль Западному полушарию. Москва подчеркивала важность закрепления революционных завоеваний в Никарагуа, как она делала это ранее в отношении Кубы, и доказывала, что в лобовом столкновении с Соединенными Штатами революционные завоевания могут быть утрачены.

Будучи сдержаннее своего союзника в перспективных оценках, Москва, вероятно, поняла, что в географическом, материально-техническом и экономическом отношениях возникновение пожара даже по всей Центральной Америке не станет для Соединенных Штатов вторым Вьетнамом. При необходимости Соединенные Штаты могут блокировать Центральную Америку, сразу же пустив в ход огромные вооруженные силы. Кроме того, 25-миллионное население региона (не считая гораздо большего числа мексиканцев) отнюдь не едино в противодействии Соединенным Штатам, причем местные чувства неприязни и даже растущие антикоммунистические настроения ведут ко все большей изоляции Никарагуа. Поэтому кремлевские руководители пришли к выводу, что благоразумнее расширять базу революционного движения постепенно, делая ставку на его поступательное распространение в соседние страны, по мере того как в них будут назревать, углубляться и в конце концов вырываться наружу внутренние кризисы.

Более того, рассматривая Латинскую Америку в целом, советские руководители полагали, что США начинают вступать там в стадию общего кризиса. Советский Союз может содействовать этому процессу, пользуясь экономической и социальной напряженностью для разжигания антиамериканских националистических настроений и поставок оружия Кубе и Никарагуа. Однако на нынешнем этапе Советский Союз не может прямо оспаривать главенствующее положение Соединенных Штатов и Западном полушарии. Советские руководители, проповедуя, что настоящие революционеры ни в коей море не должны позволять запугивать себя «географическим фатализмом», в то же время очень хорошо представляют реальные географические рамки, за которые не может выходить политика. Вследствие этого она считают революционные потрясения в Латинской Америке и окончательное устранение главенства США в регионе одним из заключительных этапов исторического соперничества.

Таким образом, для Москвы Латинская Америка вообще и конкретно Центральная Америка являются в результате исторически определенного времени и географического расположения театром второстепенных действий. Конечно, советские тактические успехи в Центральной Америке могут иметь такое важное последствие, как отвлечение американского внимания от трех главных стратегических фронтов. Советская тактическая смелость может способствовать подрыву решимости США, необходимой для их постоянного участия в делах всего мира. Тактические выгоды, воплощенные в стратегические аванпосты, могут подкрепить утверждение, что глобальный баланс смещается от одной сверхдержавы к другой. Однако в конечном счете данный регион не представляется ареной стратегического испытания Советским Союзом американской воли.

Искушение Советского Союза пойти на это возрастет, если внутренние проблемы Центральной Америки сольются с намного превосходящим их внутренним взрывом в Мексике, который в свою очередь может воспламенить американо-мексиканские взаимоотношения. Если Москва будет располагать стратегическими аванпостами в Карибском бассейне и/или Центральной Америке, то Советский Союз получит в распоряжение базы для оказания материально-технической и иной поддержки, что позволит ему наиболее полно использовать в своих интересах любые конфликты между США и Мексикой, извлекать выгоду из неминуемо бурных волнений, которые будут порождать возникающие разногласия.

Глава IV. Одномерный соперник: оценка угрозы

Эффективная долгосрочная политика США в отношении СССР должна основываться на реалистичной оценке как намерений Советского Союза, так и его возможностей. Намерения Советского Союза не определяются одними только субъективными наклонностями того или иного кремлевского руководителя, а имеют глубокие корни и являются продуктом историко-географического развития, усиленного доктринерскими воззрениями, укоренившимися в институтах политической власти и распространенными среди правящей политической элиты. Эти намерения не меняются радикально, а претерпевают лишь изменения поверхностного и в значительной мере тактического плана, которые часто рассчитаны на использование особенностей американских средств массовой информации, интерпретирующих внешние перемены как базовые сдвиги в стратегии.

Советские намерения берут начало в историческом стремлении России к достижению доминирующего положения в мире. Важнейшим стратегическим условием достижения этой цели является резкое ослабление связей Америки с Евразией. Но подобные намерения могут принести плоды только при наличии соответствующих возможностей. Таким образом, американские политические деятели должны внимательно следить за изменениями этих возможностей и тщательно взвешивать их совокупный потенциал. Это одновременно и тонкая, и очень важная работа. Недооценка советской мощи может оказаться роковой. Но и преувеличение возможностей Советского Союза может породить серьезные моральные проблемы и стимулировать проведение ненужных расточительных мероприятий, ослабляющих возможности участия Америки в затяжном соперничестве. Следовательно, необходимо учитывать несколько аспектов национальной мощи, в особенности социально-экономический, поскольку этот фактор является ключевым для успешного соперничества, если только оно на каком-либо этапе не перерастет в прямое вооруженное столкновение.

Советский военный потенциал

Но в любом случае отправным должно быть военное измерение. Если одна из сторон достигнет такого подавляющего военного превосходства, которое предопределит исход конфликта, или если вооруженный конфликт начнется из-за просчета, тогда все остальные невоенные аспекты национальной мощи потеряют свое значение. Это абсолютно неизбежная реальность международных отношений, и она превращает оценку военной силы в центральное звено политического анализа.

Первостепенное значение военной силы – это не просто вопрос соответствующих количественных подсчетов и оцени разрушительной мощи. Гораздо более важно ее воздействие на политическое поведение соперников, особенно учитывая их свободу в проведении односторонней политики под взаимно парализующей защитой ядерного сдерживания. Опасность, связанная с всесторонним военным усилением Советского Союза, была признана творцами политики США еще на относительно раннем этапе советско-американского ядерного соперничества, когда Соединенные Штаты все еще обладали заметным стратегическим превосходством и даже могли позволить себе основывать свою политику сдерживания на открытой угрозе массированного ядерного возмездия.

30 октября 1953 г. администрация президента Дуайта Эйзенхауэра завершила обширный, систематизированный 11 готовившийся шесть месяцев доклад «Основы политики в области национальной безопасности США». В этой работе приняли активное участие как президент, так и его главные консультанты в совете национальной безопасности (СНБ). В итоговом официальном политическом документе СНБ, котором) 1 в то время был присвоен гриф «совершенно секретно», обращалось внимание прежде всего на последствия роста военной мощи СССР для Соединенных Штатов. Некоторые основные положения заслуживают полного цитирования ввиду их прозорливости и сохраняющегося значения: «Когда СССР и Соединенные Штаты достигнут стадии, на которой они будут обладать огромным количеством атомного оружия и различных средств доставки, тогда каждая сторона будет иметь возможность причинить другой невосполнимый ущерб, но вряд ли сможет предотвратить мощное атомное возмездие. Это породит тупиковую ситуацию, в которой обе стороны будут воздерживаться от всеобщей войны, хотя, если бы Советы решили, что внезапное нападение приведет к уничтожению средств возмездия, у них мог бы возникнуть соблазн нанести удар.

Несмотря на то, что страх перед ответным атомным ударом пока еще не является тормозом для советской агрессии в том или ином регионе, растущий ядерный потенциал Советского Союза может уменьшить сдерживающий эффект американской атомной мощи в отношении периферийной агрессии. Это также может обострить реакцию СССР на то, что он посчитает провокацией со стороны Соединенных Штатов. Если одна из сторон ошибется в оценке реакции другой стороны, подобные локальные конфликты могут перерасти во в всеобщую войну, даже если к ней никто не стремится и ее не желает. Чтобы избежать этого, для Соединенных Штатов в целом было бы желательно дать понять СССР, какие акции почти наверняка приведут к такому исходу, признавая, однако, что по мере того как всеобщая война будет становиться все более разрушительной для обеих сторон, угроза прибегнуть к ней как к санкции против локальной агрессии станет менее вероятной.

СССР будет по-прежнему применять тактику раскола свободного мира и подрывной деятельности, с тем, чтобы ослабить его единство и волю к сопротивлению советской мощи. Используя и страх перед атомной войной, и надежду на мир, СССР будет пытаться эксплуатировать в этой политической войне различия между странами свободного мира, стремление к нейтрализму, антиколониальные и националистические настроения в слаборазвитых регионах. С этой целью, а также для манипулирования общественным мнением и установления контроля над правительствами, где это только возможно, будут использоваться коммунистические партии и прочие сотрудничающие с ними элементы. Этот аспект советской угрозы будет, вероятно, существовать и усиливаться неопределенно долго».

Можно выделить три важнейшие проблемы, отмеченные в документе СНБ от 1953 г. и сохранившие свое значение до нашего времени: 1) окажется ли военное равновесие между двумя странами и базирующееся на нем ядерное сдерживание под угрозой в результате появления возможности стратегического упреждения путем нанесения первого обезоруживающего удара; 2) могут ли локальные конфликты перерасти во всеобщую войну, если сверхдержавы будут с большей готовностью идти на эскалацию в ответ на очевидные провокации; 3) не создаст ли ядерный тупик условия, в которых обычные вооруженные силы Советского Союза будут играть большую роль на одном из трех главных стратегических фронтов. Другими словами, центральным вопросом является не то, какой относительной военной мощью обладает Советский Союз, а то, каким образом эту мощь можно использовать для достижения стратегически важных политических результатов. Соответственно важнейшей научной проблемой при проведении оценки угрозы в политическом плане служит не просто подсчет вооружений и определение на этой основе соотношения сил, а анализ возможных обстоятельств, при которых советская военная мощь может применяться наиболее эффективно (и опасно).

То, что советская военная мощь росла наиболее стремительно в последние два десятилетия, вряд ли нуждается в документальном подтверждении. Видно, что Советский Союз не только достиг стратегического паритета с Соединенным Штатами, но и обогнал Соединенные Штаты по темпам наращивания вооружений. Эти массированные усилия СССР создали ситуацию, в которой Соединенные Штаты и Советский Союз обладают примерно равными стратегическими силами, причем ни одна из сторон не может иметь никакой уверенности в конечном исходе обмена ядерными ударами независимо от того, начнется ли он с внезапного нападения или после приведения в полную боеготовность вооруженных сил. В этом отношении можно сказать, что сегодня существует положение спорного стратегического равновесия.

Этот вывод могут оспаривать те, кто считает, что Советский Союз уже обладает стратегическим превосходством. По количеству систем доставки ядерного оружия и по забрасываемому весу (потенциальной разрушительной мощи) Советский Союз действительно имеет преимущество. Но оно компенсируется американским превосходством по числу боезарядов, если учитывать ядерные бомбы и крылатые ракеты воздушного базирования, которыми оснащены бомбардировщики «B-52» и «B-1». В существующих условиях маловероятно, что какой-либо советский военный стратег может быть уверенным в том, что ядерный удар, нанесенный Советским Союзом, настолько обезоружит Соединенные Штаты, что предотвратит разрушительный ответный удар. За исключением ракет «СС-18» и, возможно, «СС-19», существующие советские стратегические системы не обладают достаточной точностью для нанесения действительно эффективного хирургического удара по современным стратегическим силам США.

Даже если в результате советского первого удара уцелеет лишь примерно 50 % БРПЛ на американских подводных лодках в открытом море и лишь очень небольшой процент американских межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и бомбардировщиков, то этот в остальных отношениях весьма успешный первый удар СССР не сделает его менее уязвимым для опустошающего контрудара США, хотя такой контрудар будет самоубийством для самих Соединенных Штатов.

Частичный контрудар в любом случае будет еще больше ослаблен советской стратегической обороной. Именно это сочетание значительного увеличения количества систем первого удара с постоянным наращиванием стратегической обороны и делает потенциальную советскую угрозу столь серьезной. Несмотря на начатую шумную кампанию против стратегической оборонной инициативы президента Рейгана, Москва тайно разрабатывает способы быстрого развертывания полномасштабной системы ПРО.

В прошедшем десятилетии Советский Союз осуществлял также большие капиталовложения в создание разветвленной системы противоатомных убежищ, предназначенных для защиты большей части правящей элиты даже в условиях ядерного нападения. В 800–1500 точках сооружаются огромные комплексы убежищ, до которых можно быстро добраться по специальной транспортной сети. (В некоторых местах даже построена специальная система метро.) По некоторым оценкам, в этих убежищах может укрыться примерно 175 тыс. высокопоставленных представителей правящей партии, КГБ и вооруженных сил. Такая оборона может оказаться особенно полезной в случае затянувшегося неполномасштабного ядерного конфликта.

Следовательно, не признавать возможности того, что советские военные стратеги ни при каких условиях не рассматривают вариант нанесения первого удара, было бы просто уходом от реальности. Они должны понимать, что Соединенные Штаты больше уязвимы для хирургического первого удара, потому что известно точное расположение ключевых объектов на территории США и нацеливание на них может быть осуществлено более просто, чем на советские объекты. Короче говоря, основной причиной для беспокойства является то, что растущее количество и точность ядерного оружия впервые делают для военных стратегов возможным планирование нападения, которое нанесет серьезный урон противнику, оставив ему лишь возможность ослабленного, дезорганизованного и стратегически бесполезного ответного удара, а может лишить его и этого выбора. По-прежнему это не делает первый удар привлекательным с моральной и даже политической точек зрения. Но реальность состоит в том, что растущий советский наступательный потенциал, предназначенный для стратегического упреждающего удара, и расширение оборонительных возможностей делают этот вариант – пусть и нежелательный с политической точки зрения – все более применимым с военной точки зрения.

Военная применимость не означает автоматически большую вероятность. Даже в условиях большей стратегической асимметрии есть веские основания предполагать, что советские руководители вряд ли решат нанести первый удар, хотя при этом никто не может исключить такой возможности. Нанесение первого удара является настолько сложной операцией, с таким большим числом непредсказуемых последствий и огромным риском, что маловероятно, что в ближайшем будущем какое-либо советское руководство хладнокровно решится на этот шаг. Даже ослабленное возмездие США может оказаться разрушительным.

Перед Соединенными Штатами стоит весьма сложная и в то же время угрожающая главная проблема. Примерно через десятилетие продолжающееся в Советском Союзе наращивание стратегических вооружений и скрытое создание стратегической обороны может породить еще более несбалансированную, в корне опасную ситуацию. Конечно, основная опасность связана не с самим первым ударом как таковым, а с тем, что возросшая уязвимость США для подобного удара придаст Советскому Союзу большую гибкость в использовании своей стратегической и обычной военной мощи, поскольку Соединенные Штаты окажутся парализованными в геостратегическом плане. Это чревато серьезным ослаблением стабильности в политических взаимоотношениях двух стран.

Подобное состояние повышенной стратегической нестабильности будет следствием фундаментальных различий в стратегическом положении США и СССР. Советский Союз развивает свой потенциал для ведения ядерной войны различной интенсивности и продолжительности, и благодаря новым вооружениям в последнее десятилетие он начинает приближаться к такой боеготовности. В противоположность этому Соединенные Штаты направляли свои усилия исключительно на свой потенциал сдерживания. Но хотя официальная доктрина США видоизменилась и предоставляет творцам решений большую гибкость в вопросах выбора целей удара и несмотря на то, что в последнее время здесь развернуты некоторые виды оружия первого удара, Соединенные Штаты по-прежнему в значительной степени полагаются на сохранение угрозы массированного ответного удара. Растущая асимметрия между советским и американским потенциалами и доктринами обязательно уменьшит безопасность США, а также поощрит Советский Союз на более уверенные действия с целью распространения своего влияния при помощи обычной или даже стратегической мощи.

Эта опасность может быть предотвращена только своевременной разработкой США программ стратегических вооружений или эффективным контролем над вооружениями. Сроки создания стратегических вооружений большие и часто превышают десять лет. Поэтому опасность, грозящая стать критической через такой небольшой срок, как десятилетие, требует не только своевременного осознания, но и соответствующего программного ответа. Следовательно, если угроза односторонней уязвимости не будет устранена всеобъемлющим соглашением по контролю над вооружениями, ключевыми вопросами на ближайшее будущее становятся следующие: в каких количествах и каком соотношении должны США развернуть свои стратегические наступательные силы, с тем чтобы уцелевший американский потенциал второго удара служил убедительным средством сдерживания первого советского удара; и/или какие виды стратегической обороны должны также развернуть США, чтобы сделать советский первый удар практически бесполезным с военной точки зрения.