Текст книги "Поворот судьбы"

Глава тридцать первая
Дневник Гейба

Накануне Дня благодарения я получил от Лео письмо, в котором он приглашал меня к себе. Он хотел, чтобы я провел с ними праздники, обещая выслать мне билет на самолет. Поскольку у меня оставалось время до занятий с репетитором, которая оказалась очень милой леди, деловой и практичной, я решил ответить незамедлительно.

Я написал: «Дорогой Леон, мне придется отклонить твое приглашение по причинам личного характера, а именно: я тебя не переношу. Не хочу обидеть тебя, Леон, так как, по идее, нужно восхищаться своим отцом. Мамин психотерапевт предложила мне составить список твоих положительных качеств. Мне нравилось, как ты разговариваешь. Мне нравилось, как ты относился к своим родителям. Мне нравилось, что ты знаешь все о бейсболе. Все. Я так полагаю, что если тебя восхищают всего три качества отца против тридцати положительных качеств воспитателя твоей младшей сестры, то это повод для серьезных размышлений. Наверное, мы спишем мое решение на то, что я все еще сержусь, но, боюсь, нам придется списывать и мое нежелание тебя видеть в ближайшую… жизнь».

Я подписался «Гейб Джиллис» и сделал приписку: «Нашу семью, кажется, охватила мода менять имена. Я решил не отставать. Я долго размышлял и пришел к выводу, что должен принять имя Штейнеров, как вторую фамилию, иначе я оскорблю чувства дедушки, а он такой классный парень. Великолепный. Как странно срабатывает генетика, правда?»

Я отправил письмо по дороге к дому Донны, моего репетитора, решив, что если не сделаю этого немедленно, то либо забуду, либо передумаю.

Парень, который приезжал к моей матери, снова приехал после Хэллоуина. Они поужинали, и мама выглядела такой довольной, цветущей, в платье, которое дала ей Кейси. Она почти всю работу теперь делала сама, лишь изредка обращаясь ко мне за помощью: сверить какие-то данные или позвонить кому-нибудь. За это она платила мне десять долларов в час. У меня не было времени посмотреть ее бумаги, но однажды, когда Рори спала, я все же, сделал это. Я нашел еще одно стихотворение. Оно было вложено в конверт, вернее, в два конверта, потому что мама собиралась отослать его и в «Перо», и в журнал «Городская жизнь» (я подумал, что шанс невелик). Я переписал это стихотворение, которое называлось «Страдания маленькой мамы».

 
Божья коровка, улети с небес,
Здесь твоих деток не похитит бес.
Божья коровка послушалась меня,
И детки ее сгорели от огня.
Божья коровка радости не знала
И с тех пор на небе только и летала.
Божья коровка, не мучай ты себя,
Деток твоих ведь спас я от огня.
Божья коровка взглянула на меня
И, грустно сказала: «Жестокий мотылек,
Ты сам не понимаешь: Суров был твой урок».
 

Я решил, что стихотворение довольно приличное и забавное, но меня ужасно поразило то, какого, должно быть, моя мама низкого мнения о мужском поле. Мне было интересно, включала ли она и меня в число бездушных особей? Или только отца? Скажу точно, что к Мэтью это не относилось, потому что после ужина он снова появился в нашем доме и вывез всех нас в Милуоки, где он остановился в шикарном отеле. Я подумал: «Ага, старый трюк. Путь к сердцу женщины лежит через задабривание ее детей». Но он почти не обращал на меня внимания, только рассказал, почему решил выбрать своей основной специальностью пластическую хирургию. История потрясла меня своим драматизмом. Мэтью не отрывал взгляда от мамы, словно она была какой-то редкой картиной. Должно быть, ей было приятно, что есть человек, который смотрит на нее с таким восхищением. Мэтью вел себя безупречно. Он показал Рори фотографии своей дочери на лошади по кличке Дива. Девочку звали Келли. Она училась в одном из колледжей в Нью-Йорке, хотела стать журналисткой или ветеринаром. Или профессионально объезжать лошадей. Девочка выглядела удивительно. У нее были самые длинные светлые волосы, которые мне только доводилось видеть. У Мэтта была большая ферма неподалеку от Бостона. Двенадцать акров. Он много путешествовал, выступал на многочисленных конференциях и проводил мастер-классы, так как изобрел новый способ исправления волчьей пасти у детей.

Я провел его к машине, которую он нанял, потому что мама старалась не ходить на большие расстояния, особенно с другими людьми. Она очень волновалась, что может упасть и поставить всех в неловкое положение, хотя сейчас у нее была более или менее хорошая координация.

– Чем ты занимаешься, Гейб? – спросил меня Мэтт.

– Я на домашнем обучении. У меня проблемы с восприятием.

– Тяжелые?

– Как они говорят, не все так плохо, но и не радужно.

– В разговоре с тобой этого не замечаешь.

– Я и не хочу, чтобы меня считали тупым.

– Ты хочешь в школу?

– Если от нее будет, хоть какой-то толк.

– К важным решениям в своей жизни люди приходят в разное время. Возможно, ты надумаешь продолжать образование только после того, как тебе исполнится двадцать.

– Наверное, – ответил я. Нам предстоял долгий путь. Надо было пройти не меньше двух кварталов. – А какой была моя мама, когда училась в школе?

– Как и сейчас, умной, красивой…

– Заносчивой, – добавил я.

– Точно.

– Хотя сейчас ей пора бы остепениться.

– Дело не в этом. Гейб, я не знаю, какая она сейчас. Но раньше, когда твоя мама была школьницей, она умела вести себя с достоинством. Это было для нее важно.

– Я понимаю. Мои бабушка и дедушка были знаменитыми, они немного выпивали, и маме это не нравилось. Поэтому она всегда старалась контролировать себя. Она сама мне рассказывала об этом.

– И именно потому эта болезнь для нее настоящее наказание, – задумчиво произнес Мэтт.

– Поверь мне, – сказал я, – такое заболевание кого угодно сразит наповал. Сейчас мама в гораздо лучшей форме, чем раньше.

– Ты не возражаешь против того, что мы с ней встречаемся?

– Вы действительно это делаете?

– Нет, но я бы этого хотел. Не знаю, хочет ли она.

– Ты знаешь что-нибудь о рассеянном склерозе?

– Только из книг. Но у меня есть пациентка с деформациями лица, которая страдает еще и рассеянным склерозом.

– Ничего себе. Удары со всех сторон.

– Да, но она умница. Не сдается. Даже научилась танцевать с костылями.

– Боже мой, хотя бы этого не произошло с моей мамой!

– Тебе приходится трудно.

– Я волнуюсь не из-за этого, честно. Мама такой человек, что, случись с ней подобное, она ни за что не выйдет из дому.

– Она мне очень нравится. Я всегда любил ее. Но чтобы завоевать ее сердце, сердце Джулианы Джиллис, нужно очень постараться.

Я попробовал представить свою маму популярной девчонкой, за благосклонность которой дрались ребята.

У нее был известный отец. Она жила в шикарном месте. Но у меня все равно не получилось представить маму маленькой школьницей.

– Я всегда знал, что тоже ей нравлюсь, но понимал, что я ей не ровня. Я не был похож на ее отца.

– Но надо отталкиваться от того, что есть в настоящем.

– Не знаю. Возможно.

– Рассеянный склероз уравнивает всех. Он остановил машину.

– Нет. Ты еще ребенок. Ты не понимаешь. Я ведь взрослый. К тому же врач. Тогда в детстве я был просто бедным парнем, ходил в обычную школу, потому, что другого не мог себе позволить. Твоя мама посещала нашу школу, потому что ее родители были либералами. Они не боялись, что их дети наберутся дурного от общения с простым людом.

– Я не это имел в виду, – пробормотал я.

– Но она была заносчивой, да. Немного, – со смехом добавил он. – Однажды я отправился к ним на вечеринку.

– Ты был в доме бабушки и дедушки Джиллис?

Я вдруг ощутил щемящую грусть, зная, что больше никогда их не увижу. Я уже забыл их лица, помнил только голос бабушки, которая говорила: «Амброуз, нам пора».

– Это было, когда она посещала школу… не помню ее названия. У них в доме ходили служанки и разносили…

– Сандвичи с огурцами, – закончил я за него.

– Да! И это для детей.

– В этом были мои бабушка и дедушка!

– Но как она засмущалась! Она хотела, чтобы мы отправились запускать воздушных змеев в Центральный Парк, что мы и сделали. Я до сих пор вижу Джулию. Она карабкалась первая по скале, чтобы запустить змея. Твоя мама была спортивная, сильная девочка.

– Балет.

– Да, – сказал Мэтт, снова заводя машину. – Я думал, что она уйдет в профессиональный балет.

Он говорил так, словно Американская балетная школа была самым доступным местом.

– Она была слишком высокой и слишком толстой для балерины, – заметил я. – Она не хотела окончательно оголодать и заболеть анорексией. Мама говорила, что танцовщицы живут на водке, сигаретах и шоколаде.

– Она лучше всех, – заключил он.

– Пожил бы ты с ней, когда она выпадает из нормального графика, – ответил я.

– Что ж, Гейб, я собираюсь это сделать, – произнес он.

Глава тридцать вторая
Псалом 37

Излишек багажа

От Джей А. Джиллис

«медиа-панорама»

«Дорогая Джей,

Я не могу никому рассказать, что мой муж бьет меня. На прошлой неделе у меня были такие синяки, что я вынуждена была отпроситься с работы. Я медсестра. Вы скажете, что я-то должна знать, как быть в такой ситуации, ведь я вижу сотни подобных случаев каждый день. Но я боюсь уходить от мужа. Он найдет меня и у бьет, к тому же он великолепный отец. Мой муж известный человек, уважаемый и с репутацией. Мне никто не поверит. А дети возненавидят меня, если им придется пережить публичный скандал. Как мне поступить? Он каждый раз клянется, что больше не будет, говорит, что раскаивается. Муж объясняет, что срывается на мне от напряжения в семье, от постоянных стрессов на работе.

Несчастная из Манхэттена».

«Дорогая Несчастная,

Я вам верю. Поверят и другие. Могу это гарантировать. Если вы расскажете о своем семейном горе кому-то, кто поставит вашу историю под сомнение, расскажите ее другим. Вы должны действовать по плану. Соберите минимум вещей, которые понадобятся вам и детям, и ничего не бойтесь. Хорошая медсестра никогда не останется без работы. Измените имя и дату рождения. Очень часто людей оказывается легко найти, потому что они не потрудились изменить дату рождения. Вы можете познакомиться с деталями оформления новых документов в письме, которое я прилагаю к своему ответу. Да, дети могут рассердиться на вас, но дети всегда болезненно реагируют, когда что-то угрожает их привычному образу жизни. Однако будет гораздо хуже, если вы позволите себе остаться и терпеть побои. Дети примут это как норму. Неужели вы думаете, что это никак не скажется на их дальнейшей судьбе? Пока у вас есть силы, не раздумывайте. Установите на мобильном экстренный вызов службы спасения на тот случай, если муж вдруг найдет вас. Если надо, купите себе оружие. Просто бегите, выбирайтесь из этого кошмара. Не пытайтесь помочь ему. У него безнадежный случай, а у вас дети и свет в конце тоннеля.

Джей».

* * *

Начало второго старта моей жизни произошло неожиданно, как и многие другие вещи. Я не то чтобы бросила планировать свою жизнь, но смирилась со многими неизбежными неудобствами. Я поняла, что мне пора прекратить роптать на судьбу, а принять ее такой, какая она есть. Человек в моем положении просто обязан не сгущать краски, не сосредотачиваться на темном будущем, а пользоваться тем хорошим, что есть в настоящем.

Я начала видеться с парнем, которого встретила на репетициях Кейси. Он был очень приятным человеком, но я ощутила, как у меня краска отливает от лица, когда он сообщил, что является юристом. Он работал в большой компании, которая занималась продажей спортивной одежды и оборудования. Я решила смело двигаться на первой скорости. После того как мы впервые выбрались вместе поужинать, я спросила:

– Правильно ли я поняла, что ты тот самый человек, который пытается доказать, что компания не виновата, если на ее скейтборде упал ребенок, получив сотрясение мозга?

– Ты сформулировала это слишком прямолинейно, – ответил он. – В подобной ситуации я пытаюсь добиться компенсации для жертвы происшествия, но так, чтобы это не стало причиной банкротства компании. Ты знаешь, в каком мире мы живем. Я не думаю о том, что может случиться что-то плохое. Но если это происходит, то кто-то обязан за это платить.

Спустя несколько месяцев, в течение которых я виделась с Деннисом каждую неделю (а с Мэттом только дважды), я решила мягко разорвать эти отношения.

Милый и хороший для меня не были синонимами.

Я-то верила, что буду рада любому знаку внимания, но оказалось, что я поторопилась с выводами. Когда «Городская жизнь» приняла мое стихотворение, заплатив мне тысячу долларов, я поймала себя на мысли, что очень хочу поделиться радостью в первую очередь с Мэттом, а потом уже с Кейси и Гейбом.

Мэтт был счастлив за меня. Он сказал, что намерен купить по экземпляру журнала себе, всему своему персоналу и всем друзьям, а у него их было очень много. В один из уикендов я предложила встретиться в Бостоне, но у Мэтта были планы, которые никак нельзя было изменить. Следующие две недели, когда я слышала его голос на автоответчике, то не брала трубку, потому что чувствовала себя обиженной. Мне было неприятно, что мной пренебрегли. Наконец Мэтт прислал мне две дюжины белых роз в серебристом кубке, заработанном его командой в тот злополучный уикенд, который, как оказалось, он провел на футболе. На открытке было надписано: «Ты не любишь меня или футбол?» Я перезвонила ему и на следующей неделе получила именное приглашение на великолепной бумаге, в котором церемонно сообщалось, что в выходные меня с надеждой ожидают в доме Мэтью Макдугала.

Я не хотела ехать. Вернее, мне очень хотелось ехать, однако я боялась, что на глазах у этого собрания докторских жен со мной может произойти что-то ужасное и мне придется до конца жизни объезжать стороной штат Массачусетс. Но я подумала, что это всего лишь вечеринка. Что сложного в том, чтобы посидеть на диване и поболтать, как это делают обычные люди? В свое время я ведь тоже была обычным человеком.

И я решила, что это будет хорошим поводом увидеться потом с Кэт. Прошло уже много месяцев, а от нее не было ни одной весточки. Она прислала Рори тряпичных кукол на Рождество, но они страшно испугали мою малышку: у этих кукол были только глаза, а рот и нос отсутствовали.

Я могла бы нанять машину и отправиться в Счастливую Долину, как мы с Гейбом окрестили новое местожительство Лео. Я могла бы попросить Кейси присмотреть за Рори, а Гейб уже был достаточно самостоятельным. Кроме того, Кейси всегда находилась рядом. Когда я сообщила Гейбу о своих планах, он сказал, что хотел с дедушкой и бабушкой Штейнерами поехать в их коттедж, где они собирались навести порядок накануне весны. Ему хотелось порыбачить, пока стоит холодная погода, так как «летом любой это умеет», а он желал ощутить себя «настоящим рыбаком».

Я готовилась медленно и тщательно. В дорожную сумку я уложила черное платье с пышной юбкой из ткани, которая шуршала во время ходьбы, надеясь, что этот звук отвлечет от других звуков, которые я могла бы непроизвольно издать. Я остановила также выбор на широких брюках и сатиновой блузе. Смешные бусы из искусственного жемчуга, джинсы и два свитера. Сапоги и туфли. Гейб спросил, не собираюсь ли я переезжать.

За несколько дней до моего отъезда мне позвонила главный редактор «Городской жизни». Она спросила, можно ли дать мой электронный адрес издателю, который заинтересовался моими «стихами гнева». Я и не знала, что их можно так характеризовать, но согласилась. Деньги не бывают лишними, даже если мне заплатят немного. Я сочиняла стихи, чтобы избавиться от боли, и то, что их опубликовали, было для меня полной неожиданностью. Я и предположить не могла, что у этих произведений могут найтись поклонники или, что они найдут отклик в чужой душе. Даже Гейб называл их «так называемые стихи».

Мне написала женщина по имени Аманда Сентер, которое показалось мне очень знакомым. Она спрашивала, можно ли со мной связаться лично.

– Джулиана Джиллис, – проговорила она, когда я подняла трубку.

– Да?

– Последний раз, когда мы встречались, вы прятались под пианино.

Значит, мое чутье меня не подвело. Человек из мира моего отца.

– Я была агентом вашего отца очень давно, и очень недолго. Потом я сменила профессиональные ориентиры. Вы видели меня, наверное, раза два в жизни, но, прочитав ваши стихи, я решила, что Амброузу было бы приятно знать, что его талант унаследован дочерью.

– Спасибо. Такова ирония судьбы.

– Что у вас есть в запасе?

– В запасе?

– Я хотела спросить, достаточно ли у вас стихотворений для выпуска сборника? Пусть ваши произведения будут объединены одной идеей: отказ от прошлого, торжество женщины, сумевшей преодолеть боль расставания с любимым. Это найдет своего читателя, уверяю вас.

Я не могла понять, о чем она говорит. Стихотворения, которые я сочинила, пришли сами собой. В ящике моего стола не было черновиков, которые составили бы личный архив, чтобы его потом обнаружили мои потрясенные потомки.

– Я ведущая рубрики. Я не поэтесса.

– Позвольте мне самой судить об этом. У меня есть, на сей счет свое мнение.

После нашего разговора, вдохновленная мыслями о своем отце, я написала еще два стихотворения и отослала их Аманде. Одно из них мне удалось сочинить за двадцать пять минут.

 
Есть дни, что лучше этих.
Я знаю – будет все в порядке,
Пусть даже тело это не излечишь.
Пройду я через боль, и вряд ли
Судьба подарит радость встреч мне.
Я много не прошу: лишь эти руки
Пусть слушают меня,
Глаза пусть видят свет,
А уши слышат голоса детей.
Я знаю, что не ждать мне обещаний сладких,
Хотя надежда мне не повредит.
Я знаю – будет все в порядке,
Судьба меня отпустит и простит.
 

Аманда не замедлила с ответом. Она сказала, что плакала, когда читала мои сочинения. Я решила, что у нее тоже не лучший период в жизни. Она завела разговор о презентации и о способах продвижения книги на рынок.

– Мисс Сентер, – сказала я.

– Аманда, – поправила она меня.

– Аманда, о чем мы с вами говорим?

– Конечно, поэзия не продается так хорошо, как жанры больших форматов. Но я думаю, что аудитория у книги не будет малочисленной, ведь многие женщины прошли через те или иные испытания. Узнали, что такое измена. Поэтому мы представим книгу как знак дружеской поддержки, как символ женской солидарности.

– Книгу? Но у меня нет так много стихотворений! Сколько их надо, для того чтобы получилась книга?

– Двадцать четыре, я полагаю. Это должна быть маленькая книга, богато оформленная, похожая на толстую поздравительную открытку.

– Но у меня уйдет не меньше полугода на то, чтобы сочинить столько стихов.

– У нас есть время. Мы можем дать пять аванса и пять после завершения работы. – Она имела в виду «пять тысяч».

Хорошо, что я сидела. Год я смогу не беспокоиться о лекарствах! Даже больше года! Я не знала, что сказать, поэтому промолчала.

– Джулиана, извини, что не могу предложить тебе больше.

– Я думаю, как это здорово быть публичной.

– Я не поняла.

– Опубликованной. Я думаю, что это было бы здорово.

– Значит, договорились? Кто твой агент?

– Хм… Мне надо с ней связаться.

Я знала, что мне придется позвонить старой (и в прямом смысле тоже) подруге отца, которая могла бы порекомендовать мне какого-нибудь агента. Я не была знакома с этими людьми как с профессионалами. Они помнили меня девочкой в школьной форме. Я позвонила Кейси на работу. Меня охватило такое возбуждение, что я забыла имя своей лучшей подруги.

– Мне нужно поговорить с психологом.

– Она на сеансе.

– Можно, чтобы она мне перезвонила?

– У вас суицидальное настроение?

– Нет, – разразилась я смехом. – Это Джулиана Джиллис. Кейси Глисон моя соседка.

– О, простите меня, миссис Джиллис.

Кейси и я провели вечер, разглядывая корешки переплетов книг отца. В той части книг, где отец выражал признательность, мы нашли имя одного из агентов. По нашим расчетам, она была еще жива и социально активна. Когда я позвонила ей, эта женщина не просто вспомнила меня, а буквально приняла с распростертыми объятиями. Она согласилась посмотреть предлагаемый мне контракт и пригласила меня на ужин «в следующий раз, когда я буду в Нью-Йорке» (когда наступит этот «следующий раз»?). По ее словам, отец гордился бы мной. Когда она услышала о сумме гонорара, то была несколько разочарована, сказав, что будет настаивать на том, чтобы сюда не входило право продажи в другие страны.

– Думаю, что нам удастся разбогатеть, если мы отдельно оговорим этот пункт договора.

Она говорила со мной на иностранном языке. Агент сыпала словами, которые часто звучали в речи отца, но которые я тогда благополучно игнорировала.

Предстоящее издание моих произведений было лучом надежды. Я боялась, что ослепну от его нестерпимого сияния. Я боялась, что опорочу имя отца. Я боялась, что мои стихи будут восприняты как каракули Авроры (она могла объявить за ужином: «Я хочу зачитать вам свои ответы на прошения наших читателей», и Гейб со смехом исправлял ее: «Не прошения, а письма»). У меня голова пошла кругом, и поездка в Бостон больше не казалась уже такой устрашающей. Я думала о ней с облегчением.

Мэтт встретил меня у камеры хранения. Он держал флаг с символикой футбольной команды. На нем были написаны два слова: «За Джиллис».

– Думаю, что шутка себя исчерпала, – серьезно сказала я. – Отсюда далеко до твоего дома?

– Минут двадцать, если движение не будет очень оживленным.

– Мне кажется, что другого я и не могла услышать.

– Почему?

– Я имею в виду, что всегда на память приходят двадцать минут.

– И все часы в магазинах показывают двадцать минут девятого.

– Может, потому что в это время не стало Авраама Линкольна?

– Нет, не думаю.

– Не спорь со мной. Лучше послушай, что я тебе расскажу.

Я репетировала заранее эту сцену, представляя, как он отреагирует. Будет шутить? Начнет флиртовать? Покажет, как гордится мной? Удивится, но в меру?

– У меня скоро выйдет книга. Моих стихов.

– Джулиана! – выдохнул он.

Мне не удалось предугадать его реакцию: он одобрял меня, и это было мне лучшей наградой. Наш путь лежал через маленький городок Брили, а затем мы выехали на шоссе. Когда мы остановились у дома с колоннами, я решила, что Мэтт собирается что-то купить.

– А вот и мое скромное жилище.

– Черт побери, это же дворец! Ничего себе особнячок, – присвистнула я. – О, прости меня, Мэтт, за то, что я так себя веду. Это издержки общения с шестнадцатилетним подростком.

Дом был покрашен в кремовый цвет. Он выглядел очень приветливо.

– А вот и лошадка моей девочки, Дива. У моей лошади кличка Скальпель. Кто придумал? Келли. Это такая шутка, черный юмор, как принято у медиков. Но Скальпель у меня очень смирный мальчик.

– Раньше я часто ездила верхом, – сказала я, вспомнив Центральный Парк и мою маму в костюме для верховой езды.

– Если хочешь, мы завтра можем освежить твои воспоминания, – с энтузиазмом подхватил Мэтт.

– Нет, пожалуй, сейчас я не рискну.

– Никогда не говори «никогда». Если ты возьмешь моего коня, то это не потребует от тебя никаких усилий.

– Мэтт, я полагаю, ты из тех парней, которые любят пустить пыль в глаза? Сделать все шикарно?

– Наверное, да, – согласился он, вытаскивая мой чемодан из багажника. – А разве это плохо? Я целый день стою у операционного стола, рассчитывая каждое свое движение с ювелирной точностью. Поэтому в нерабочее время мне нравится делать широкие жесты. Все правильно.

– Так зачем тебе иметь дело с леди, которая раньше умела подпрыгивать на три фута вверх, а теперь не сможет преодолеть и трех ступенек?

– Жизнь сложная штука, – проговорил он, открывая передо мной двери.

Когда я увидела убранство дома, на меня нахлынула волна воспоминаний о моем детстве, когда мне было лет девять-десять. Выкрашенные в золотистые тона стены, толстые зеленые ковры. Красная мебель, полосатые подушки и люстра, как в фильме о Клеопатре. Я опустилась на софу, с которой мне открывался вид на длинный стол, красивый в своей простоте. Он был начищен до блеска. На кухне я заметила разноцветную плитку и нанизанный на нить чеснок.

– Я должна поздравить тебя с выбором декоратора. Мэтт пожал плечами.

– Я сам все выбирал. Ориентировался по цвету. Люстру я купил у знакомого.

– Ты сам подбирал все для своего интерьера?

– Знаешь, больше всего я не хотел, чтобы у меня было так, как принято у холостяков: белые стены и темно-синяя обивка мягкой мебели.

– Тебе удалось избежать этого кошмара.

– У меня единственная дочь. Она учится. Хотя я много работаю, у меня все равно достаточно свободного времени. Его надо не проводить бездарно, а использовать. Украшать дом. Учиться играть на пианино. Мы с Сьюзи любили путешествовать. Я всегда хотел еще детей. Не надо смеяться. Я все еще не теряю надежды. Люди в моем возрасте на это вполне способны.

– Я и не смеялась. У меня ведь трехлетняя девочка. Все вокруг крутили пальцем у виска.

– Хочешь чаю? Я кивнула.

Мы выпили чаю, и свет за окном начал медленно таять, а потом повсюду во дворе, на ветках деревьев, зажглись лампочки, которые Мэтт, должно быть, запрограммировал на таймер.

– А когда приедут гости? Я хотела, если ты не возражаешь, принять душ и немного прилечь. Ты мог бы показать мне, где я буду спать?

Мэтт провел меня по короткому коридору. В комнате, которую он отвел для меня, стояла высоченная кровать. Я решила, что прилягу лишь на минутку, но когда проснулась, было темно. Неожиданно для себя я вдруг закричала: «Помогите!» Уже через мгновение рядом со мной возник Мэтт. Я ощутила его присутствие, уловив запах одеколона.

– Прости меня. Все вокруг погрузилось в какую-то черноту. Я думала, что у меня пропало зрение.

– Такое часто происходит?

– Раньше случалось часто.

– Но не сейчас?

– Нет.

– Ты ясно видишь?

Я заметила огонь свечей, скатерть на столе, а потом предметы начали проясняться один за другим. Я вдруг почувствовала запах жареного чеснока.

– Гости уже пришли? – прошептала я. – Мне надо одеться…

– Не торопись, – ответил он.

Мэтт, включил свет в ванной. Чтобы зайти в ванную, нужно было подняться по ступенькам! Я тщательно соблюдала весь ритуал, а потом пригладила свои короткие волосы (я уже полюбила свою новую прическу) и надела черное платье. Я нанесла тональный крем только на область носа и накрасила губы едва заметным блеском (как выразилась девушка в аптеке, «идеально для зрелых женщин»). Я выглядела отлично. А теперь туфли. Я открыла сумку. Кроссовки, сапоги… Я села на кровать, готовая разрыдаться. Я видела свои туфли именно там, где оставила их, – на письменном столе в пакете.

– Мэтт! – позвала я.

Я услышала, что играет музыка, – что-то старое, лирическое. До меня не донеслось ни звука извинений за прерванный разговор, однако Мэтт явился ко мне с бутылкой вина в руках.

– Я забыла туфли.

– Ты такая красивая, хрупкая, нежная.

– Прошу тебя, помолчи! Я не хочу, чтобы нас кто-нибудь услышал. Я ведь не могу выйти к гостям в чулках.

– Почему нет, если, конечно, ты не замерзнешь.

– А что скажут гости?

– Разве не все гости уже здесь?

– Бог ты мой, но ты же прислал мне такое церемонное приглашение!

– Ты и есть главная гостья.

Стол был накрыт на двоих. Макароны с перечным соусом. Он наполнил мой бокал. Ровно наполовину. Я стояла на плитке. Мне не хватало слов.

– Не сердись на меня, – сказал Мэтт.

– Я не сержусь и не напугана. Пойми меня правильно – я просто не знаю, что сказать.

– Шокирована?

– Нет.

– Считаешь меня тупицей?

– Нет, – засмеялась я. – Нет, конечно. Как я могу, после того что ты сделал? Ты супер, Мэтт.

– Я тридцать лет ждал, чтобы мне подвернулась возможность пригласить Джулиану Джиллис на ужин. У меня было время подготовиться.

– Не оправдывайся.

– У меня в мыслях не было.

– Все готово?

– Понимаешь, это единственное блюдо, которое я умею готовить. Мы можем сидеть и болтать хоть всю ночь, а оно будет все таким же вкусным. Хочешь, я подам сыру?

– Мне хотелось, чтобы ты показал свой дом.

– Хорошо! – добродушно ответил он, ставя свой бокал. Лестница наверх насчитывала семнадцать ступенек. Я посмотрела в сторону Мэтью.

– Джулиана, позволь мне помочь тебе.

– Я не какая-нибудь неженка.

– Любимая моя девочка, не надо так.

Его обращение добило меня. Я начала плакать.

– Что я сделал?

– Ты назвал меня «любимой».

– Я не хотел тебя обидеть…

– Понимаешь, я уже давно не чувствовала себя такой защищенной, такой обласканной.

Когда я произнесла это, то поняла, что, говоря «давно», имела в виду последние годы. Он пронес меня, семнадцать ступенек, не останавливаясь. Он нес меня бережно и мягко опустил на кровать.

– Я должна тебе сказать, Мэтт, что эта болезнь приносит такие разочарования… Мне требуется столько сил…

– Позволь мне разделить с тобой этот груз, – сказал он.