Текст книги "Большое Сердце"

По вечерам я ложился не раздеваясь, как монах, который в любой момент должен откликнуться на высший зов. Я вслушивался в шаги, доносившиеся с улицы, в звуки дома. Март выдался дождливый и пасмурный. По утрам, спозаранок, поливал ледяной дождь.

Долгожданная весть пришла в субботу на рассвете. Перед домом появились трое, забарабанили в дверь. Они явились будто бы для того, чтобы взять меня под стражу. Между тем никогда еще приговоренный не дожидался с таким нетерпением, когда же за ним придут. Миг – и я очутился внизу.

Я следовал за ними под дождем. Холодные капли стекали по моей спине, мне было приятнее думать, что именно поэтому меня трясет. Было около пяти утра. На пустынных улицах нам попался лишь ночной дозор. Однако в герцогском дворце несколько окон ярко светились. Было непонятно, то ли свечи в канделябрах горели всю ночь, то ли их зажгли только что. Я гадал, отведена ли мне первая утренняя аудиенция или же я последний и больше король никого не примет. В первом случае это означало, что он, должно быть, проснулся не в лучшем расположении духа, во втором – что у него бессонница. Я отгонял мысль, что это дурной знак.

Сначала мы попали в комнаты, где я уже бывал в детстве вместе с отцом, во времена правления герцога Иоанна. Потом меня провели дальше. Моему взору предстали лестницы, коридоры и бесчисленные приемные. Королевский караван в диком беспорядке распространился по всему дворцу. В коридорах громоздились сундуки, откуда в спешке достали драпировки и посуду. По углам спали слуги. На подносах, оставленных прямо на полу, валялись остатки ужина, наспех поданного в опочивальнях господам придворным. Мы поднялись на второй этаж и через узкий проход дошли до небольшой двери, которую охраняли двое молодых солдат. Мои сопровождающие вступили с ними в переговоры. Один из стражей вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Спустя некоторое время он вернулся и знаком велел мне приготовиться. Другой предложил снять промокшую накидку, я, поблагодарив его, согласился. Наконец дверь отворилась. Слегка пригнув голову, я вошел.

* * *

Сперва мне показалось, что меня забросило в небесные сферы. В комнате, где я очутился, царила темнота: не было видно ни стен, ни каких-либо ориентиров, ничего, кроме стоящего в центре стола, на котором горела единственная свеча. Слабый свет этой обыкновенной свечки таял во тьме. По тому, как в странной тишине отдавался звук моих шагов, я понял, что нахожусь в громадных размеров комнате, судя по всему пустой. Отец мой часто рассказывал о роскошной зале, способной вместить всех представителей Генеральных штатов графства Берри. Зала вызвала в крае восторженные толки уже в момент строительства: так, для потолочных балок пришлось подбирать стволы деревьев исключительной высоты. Я вгляделся в темноту, но так ничего и не увидел; в помещении было по-прежнему тихо. Тогда я подошел к столу и оказался в отбрасываемом свечой круге света. Я застыл в ожидании. На столе лежали какие-то бумаги. Я подавил желание взглянуть на них. Если оказанный мне прием преследовал цель выбить меня из седла, то следует признать, что это удалось. Мне казалось, будто я, безоружный, пробираюсь по темному лесу, не зная, с какой стороны меня подстерегает опасность. Ожидание в непроницаемой тьме затягивалось. Вдруг сзади я различил легкий шум. Чуть погодя шум повторился. Это был вздох, точнее, чье-то дыхание. Мне почудилось, что в густой тьме скрывается собака. Шум приблизился. Внезапно я вспомнил слова Равана: «Он принюхивается к тебе». Повернувшись на звук, я в удивлении отступил. На границе тьмы и света стоял человек. Отблески пламени свечи, терявшиеся в пространстве, падали на него, очерчивая на темном фоне силуэт, напоминавший каминный барельеф. Человек стоял неподвижно и смотрел на меня, именно он порывисто втягивал носом воздух, издавая настороживший меня шум. Он шагнул вперед и выступил на свет. Судя по описаниям, это и был король. Удивление мое было так велико, что я не сразу осознал, кто передо мной. Меня смутило вовсе не то, что Карл был одет крайне просто, не его некрасивая внешность и робкое выражение лица. Просто я не ожидал, что встречусь со своим сверстником.

– Добрый вечер, Кёр, – тихо произнес он.

– Добрый вечер, сир.

Король опустился на деревянный стул, стоявший с той стороны стола, и знаком велел мне сесть напротив. Он намеренно сел чуть поодаль, чтобы я видел его полностью. Он сделал паузу, будто для того, чтобы я прочно запечатлел это видение в мозгу и сделал некоторые выводы.

Вспоминая ныне эту манеру поведения, я прекрасно понимаю, с чем она связана. Карл Седьмой, как никто, умел пользоваться своей внешностью. Лучше, чем словами. Представая перед собеседниками в полный рост, он сразу оказывал воздействие особого характера. За свою жизнь мне довелось повидать немало людей, облеченных властью; по-моему, их можно разделить на две большие группы. В первой – те, чья власть основывается на излучаемой ими энергии, такие чаще всего становятся военачальниками или предводителями каких-то сообществ, среди них немало и деятелей Церкви. Присущие этим людям энергия, энтузиазм и дерзость рождают у окружающих желание следовать за ними вопреки всем препятствиям. Их власть – это сила. Но есть и другая порода людей – гораздо более редкая и к тому же более устрашающая, – чья власть основана на слабости. Такие особи кажутся безоружными, уязвимыми, оскорбленными. Поставленные волею судьбы во главе нации, армии или какого-нибудь начинания, такие люди самой своей наружностью признают, что не в силах соответствовать своему предназначению, но не могут и отказаться от него. Жертвенное начало в них проявляется так ярко, что рождает восхищение и искреннее желание служить им. Чем они слабее, тем большая сила концентрируется вокруг них. Ради таких людей совершаются чудеса храбрости, и они принимают эту дань, сохраняя жалкий вид. Самыми опасными среди них являются усталые короли. В ту пору я не знал об этом, мне никогда не приходилось встречать таких людей, как тот, что был передо мной. Ловушка отлично сработала, и я тотчас проникся к нему жалостью. Меня поразила и расположила к нему потрясающая простота. Мне доводилось встречать во дворцах менее знатных людей, которые намеренно злоупотребляли превосходством своего рождения. Карл же, казалось, воспринимал свои титулы принца крови, дофина, а затем и короля как проклятие. Конечно, титулы влекли за собой определенные почести, но при этом сколько зависти, ненависти и жестокости! Он воспринимал королевский пост как фатальную неизбежность, почти что недуг, избавиться от которого можно, лишь расставшись с жизнью. И ожидание исхода отрезало его от самой жизни.

То, что мне о нем было известно, бросало на это проклятие болезненный отсвет. Карл видел правление своего безумного отца, мать его сдалась на милость жестоких врагов и в итоге прониклась их интересами и отреклась от собственного сына. В его столице король другой державы оспаривал его корону. Словом, трудно было сыскать более трагическую судьбу. Этот кривобокий низкорослый человек, чьим главным оружием был чрезмерно длинный нос, с помощью которого он буквально обнюхивал посетителей, стремясь учуять среди них своих врагов, возбудил во мне всплеск беспредельной преданности. Легкая улыбка, затаившаяся в уголке рта, могла бы насторожить меня. Засевший в засаде охотник, жаждущий добычи, невольно всегда улыбается при виде новой жертвы, угодившей в его силки.

Меж тем король, также хранивший молчание, изучал мою персону. Меня смутило его безмолвное спокойствие. В критические моменты я сам привык подавлять других, чуть отстранясь и противопоставив их возбуждению намеренную холодность. При встрече с выдающейся личностью, подобной тому, кто был сейчас передо мной, такой прием не срабатывал. Я мог бы попробовать поменяться с Карлом ролями и притвориться увлеченным и говорливым. Но это не соответствовало глубинной сути моей натуры: прибегнув к такому преображению, я рисковал с треском провалиться, произведя впечатление докучливого лицемера.

Внутри меня разверзлась пустота. Я сделал глубокий вдох и стал ждать. Карл был не более речист, чем я, так что начало нашей беседы было отмечено долгим молчанием. Наконец очень осторожно он сделал первый ход:

– Итак, вы вернулись с Востока?

Я понял, что Раван выставил мое путешествие как приманку.

Тот, кто говорит «Восток», подразумевает прежде всего «золото». Во многих рассказах утверждалось, что земли Леванта изобилуют этим драгоценным металлом и золото там дешевле, чем у нас серебро.

– Да, сир.

Эта краткая, но внушительная контратака, похоже, выбила государя из седла. Он наморщил нос и провел по нему согнутым указательным пальцем, будто хотел разгладить его. Вскоре я понял, что это движение всего лишь одна из его многочисленных маний.

– Кажется, мой дядя герцог Бургундский затевает Крестовый поход?

Ему не хватило дыхания для такой длинной фразы. Он закончил ее почти шепотом, потом сделал глубокий вдох, как будто с трудом вынырнул на поверхность.

– Действительно, в Дамаске я встретил его первого стольника, он не исключал такой возможности. Он вырядился турком.

– Вырядился турком?!

Карл расхохотался. Этот смех был вымученным, как и его речь. На самом деле могло показаться, что он корчится от боли: звук, исходивший из его чуть приоткрытого рта, напоминал клекот куропатки, когда та, спасаясь бегством, несется по выкошенному полю. На глазах у него выступили слезы. На короля было больно смотреть. И все же я был рад, что вынудил его отреагировать.

– И вы полагаете, что затея ему удастся?

– Сир, я бы никому этого не пожелал.

– Что вы хотите сказать?

– На Востоке можно столько всего предпринять, помимо Крестовых походов, в них отпала необходимость.

Карл прищурил глаза. Похоже, моя дерзость напугала его. Он покосился по сторонам. Я гадал, есть ли в комнате еще кто-то, кроме нас. Глаза мои немного привыкли к темноте, и я никого не различал. Но могло статься, что из темного угла за нами кто-то наблюдал.

– Но разве вы не считаете, что в Святой земле следует восстановить истинную веру?.. Чтобы внушать благоговейный страх… мусульманам, которые навязывают свою религию…

Он развертывал фразу с трудом, по частям. И одышка была не единственной причиной этой медлительности. Он подыскивал слова, будто отвечал урок. Поэтому я решил, что это не его мысли и он подбивает меня выдвинуть свои возражения. Вместе с тем возражать королю было рискованно. Я, хоть и не мог оценить степень извращенности своего собеседника, пытался понять, таит ли прямой разговор с ним смертельную опасность.

– Мне кажется, – начал я, – что ныне нам следует сосредоточить внимание прежде на тех землях, где исповедуют христианство. Два века назад мы строили соборы, наши деревни богатели, а города процветали. У нас были средства, чтобы организовать походы на Восток с целью утвердить там истинную веру. Но в настоящий момент наш первейший христианский долг – восстановить процветание собственных народов. Быть может, наступит день, когда мы достаточно окрепнем, чтобы возобновить победоносные завоевания.

Король застыл в неподвижности, и я на миг решил, что зашел слишком далеко. Он внимательно вглядывался в меня, отбросив все причуды. Ни улыбки, ни возмущения. Только алчный ледяной взгляд. Много времени спустя я научился прекрасно распознавать это выражение. Оно появлялось на лице короля, стоило ему почуять нечто, возбудившее его вожделение. Это могла быть идея, которую он хотел украсть, женщина, которую он вдруг возжелал, враг, которому вынес приговор, талант, который, по его мнению, было необходимо привлечь к себе на службу. Я сидел не шелохнувшись, пытаясь скрыть охватившее меня сомнение. В конце концов напряжение разрядилось довольно неожиданным образом: король громко зевнул.

На столе стоял графин с водой и бокал. Он налил воды, сделал пару глотков и потом – странное дело – протянул бокал мне. В тот миг мне всюду мерещились ловушки, так что я колебался чуть дольше, чем следовало. Что хуже: выпить из королевского бокала или же отвергнуть этот дар? Приметив, что губы Карла тронула улыбка, я склонился к мысли, что он делится со мной по-братски.

В сущности, король был мой ровесник, он предложил мне воды, а мне хотелось пить. Королю, похоже, доставило удовольствие то, что я взял бокал из его рук. С течением времени я убедился, насколько естественно Карл ведет себя в повседневной жизни. Эта простота поведения была следствием трудного детства, когда ему порой недоставало самого необходимого. Вместе с тем я не раз видел, как он подвергает жестоким наказаниям людей, позволивших по отношению к нему куда меньшие вольности.

– И что же нам следует предпринять, – продолжил он, – чтобы, как вы говорите, обеспечить процветание нашего народа?

В этих словах сквозила бесконечная печаль, и она казалась вполне искренней. Незримая боль побудила его перевести дыхание, чтобы продолжить окрепшим голосом:

– Вы ездили по моему королевству?.. Всюду разруха… Сожженные деревни, война… Смерть. Англичане просто грабят нас. Бургундец отхватил лучшие земли… Те, кто служит мне, повсеместно убивают и насилуют. Ладно, я согласен с вами… Вы сотню раз правы. Нам нечего делать на Востоке. Но как быть здесь? Именно здесь. Как вернуть сюда богатство?.. Да что я говорю, богатство! Как накормить всех? Просто накормить. Как?!

Он размяк, сидя на стуле, истощив силы этой сбивчивой речью. У меня снова мелькнул вопрос: спал ли он этой ночью или же принимает меня перед тем, как наконец погрузиться в сон? Видя, как он ссутулился, держась за подлокотники, я подумал, что выношенный мною план может воспринять лишь тот, кто ведет нормальный образ жизни. А король, похоже, не знает ни сна ни отдыха. Вся его жизнь проходит в той неотступной тревоге, когда перемешаны сон и бодрствование. По крайней мере, в этом я не ошибся.

Карл вновь взял со стола графин, плеснул воды на ладонь и отер лицо. Кажется, он совершенно стряхнул с себя оцепенение и, взглянув на меня, нетерпеливо спросил:

– Итак, каков ваш ответ?

– Сир, только вы способны принести процветание в это королевство.

Я хотел прежде всего высказать очевидное. С самого начала аудиенции меня не покидала мысль о Жанне д’Арк. Этот самый человек задавал ей вопросы, как сейчас мне. У нее было куда меньше титулов и званий, чем у меня, чтобы внушить ему доверие, и все же он выслушал ее. Почему? Потому что она затронула в нем струну гордости и слабости, эту скрытую пружину, и убедила этого странного человека, который был всемогущ и совершенно бессилен, в том, что именно он является королем Франции. И эта единственная очевидная истина привела их в Реймс, на коронацию.

– Да, сир, – повторил я, – только вы принесете процветание этому королевству.

Я выдержал паузу. Король шумно сглотнул, как бы впитывая бальзам моих слов и ожидая, когда он подействует. Я увидел, что он выпрямился, бросил взгляд в темноту перед собой и, словно уже устремившись к мечте, спросил:

– Как?!

И тогда я выложил все. Даже то, что скрыл от своих компаньонов, поскольку те были бессильны что-либо изменить в этих делах. Я говорил ему о Франции, рассеченной на три части, о землях Англичанина, которому достался Париж, о землях герцога Бургундского и о королевских землях от Берри до Лангедока. Каждая часть отгораживалась от остальных, движение людей и товаров было нарушено. Король был единственным, кто, заключив мир, был в состоянии восстановить связь между этими тремя частями Франции. Страна, таким образом, должна была вновь стать местом, куда стекались бы товары со всего света – из Шотландии и Флоренции, из Испании и с Востока.

– Сир, необходимо закончить войну, которая длится уже более ста лет. И это не должно быть очередным перемирием. Мир – это не временное прекращение войны. Мир – это процветание ремесел, движение товаров, это рост городов и рынков.

– Вы говорите как торговец, коим и являетесь, – презрительно оборвал меня король.

Первый и единственный раз я ощутил прилив эмоций.

– Сир, я ненавижу торговцев! – воскликнул я. – При любых обстоятельствах они думают лишь о собственной выгоде и радуются нехваткам, которые позволяют им поднимать цены. Я же пекусь об изобилии. Я хочу создать богатства за счет товарооборота, за счет обмена. Хочу, чтобы к нам стекались караваны, которые доставят лучшие изделия со всех уголков мира.

Карл с мрачным видом откинулся на спинку стула, будто школяр, получивший выговор. Потер переносицу и почесал пальцем кончик носа.

– В настоящий момент, – продолжил я, – все караванные пути ведут на Восток. Я видел это. Стечение всех этих богатств создало там изысканную культуру. Более изысканную, чем наша, но рыцари, которые прогнили от грязи под своими доспехами, так и не поняли этого.

– «Прогнили от грязи…» Ха-ха! Отлично сказано!

Однако я перестал обращать внимание на реакцию короля. Мне нужно было высказать все до конца.

– Они отправлялись туда, чтобы присваивать богатства, тогда как им скорее надлежало их усваивать. Восток богат знаниями. Мы можем обогатиться, подражая ему. Речь идет не только о том, чтобы сравняться с ним: мы сумеем превзойти его. Я убежден, что страны Востока уже клонятся к закату. Восток застыл в своем процветании. Если мы изучим их методы, применим у себя их технику и науку и у нас при этом воцарится мир, то, не сомневаюсь, мы сможем превзойти Восток.

Я невольно слегка возбудился, и король почувствовал, что нужно перехватить инициативу.

– Мессир Кёр, в чем суть вашего предложения?

Упершись ладонями в колени, я сделал глубокий вдох и сказал:

– Я создал компанию для торговли с Востоком. У нас есть деловые связи в разных частях Франции – до самого Руана, а также в Бургундии и во Фландрии. После заключения мира с сообщением станет легче.

– Просто великолепно! Но какое отношение это имеет ко мне, кроме вопроса о мире, важность которого я понимаю?

– Сир, этот торговый дом – ваш. Даруйте ему ваше покровительство, и он охватит все королевство. Тому, что мы делаем в малом масштабе, вы дадите возможность развернуться во всю ширь.

Король чихнул и отер нос рукавом. Глаза его посверкивали, но я не понимал, связано ли это с мыслью о грядущих прибылях или же он зло насмехается надо мной.

– В общем и целом вы предлагаете мне стать вашим компаньоном?

– Нет, сир, я стремлюсь лишь к тому, чтобы вы, ваше величество, могли обойтись без войны.

Довод сработал. Я понял это по тени, что заволокла на какое-то мгновение его взгляд. Король лучше, чем кто-либо, понимал, что несет с собой война. Ведь налог, которым Карл обложил феодалов и города, входившие в королевский домен, и который те выплачивали крайне неохотно, шел именно на ведение войны. Но король понимал и то, во что ему обойдется мир. Без этих исключительных финансовых вливаний в его распоряжении оставались немногие ресурсы, тем более что, провозгласив себя королем, он – дабы угодить принцам крови и обязать их сражаться на его стороне – решил упразднить налоги. Король столкнулся с ужасающей дилеммой: или бесконечная война, или бедность. И тут вдруг я открываю ему, что существует иной источник наживы: прибыль, которую даст коммерция. До сих пор торговля приносила прибыль лишь в виде пошлин, что погоды не делало. Я же предлагал задействовать в этом процессе государство, контролировать коммерцию, расширить ее и даже самому в нее включиться. Тот механизм, который смастерили мы с Жаном и Гильомом, не должен был оставаться нашей собственностью. Я видел в нем зародыш организации, подвластной королю, организации, которую он наделит могуществом. Принципы моего предложения были ясны, но оставалось еще много такого, что требовало уточнения. Как обеспечить связь между государем и этим механизмом? Кто будет управлять этой коммерческой сетью? Как будет распределяться прибыль между привлеченными к делу посредниками?

В воцарившемся молчании Карл, как мне показалось, мысленно оценивал все эти трудности и, вероятно, продумывал перечень вопросов, которые предстояло решить. На лице короля появилось несчастное выражение – как всегда, когда проблема представлялась ему сложной или когда для достижения цели нужна была чья-то помощь. Черты его обмякли, а глаза, казалось, начали слегка косить. Он ссутулился, сложил ладони кончиками пальцев, и его костлявые руки уподобились двум паукам. Эта маска слабости, неуверенности и страдания неминуемо смущала собеседника. Вот и я, простофиля, ринулся ему на помощь.

– Знайте, сир, что я отдам все силы этому предприятию, если ваше величество сочтет возможным принять в нем участие! – пылко заверил я.

Король опустил веки в знак понимания, а может, его просто сморила усталость. Внезапно он сменил тему:

– Судя по тому, что мне говорили, вы желаете опять стать моим монетчиком?

Должно быть, Раван упомянул об этом, испрашивая для меня аудиенцию. Само по себе это было недурно, но по сравнению с открывавшимися грандиозными перспективами не имело большого значения. Мне хотелось уйти от ответа на этот вопрос, но я почувствовал, что король не станет продолжать разговор о торговом доме. В таком случае нужно было хоть чего-нибудь добиться.

– Именно так, сир!

– Этот пост сопряжен с немалыми доходами, особенно если исполнять ваши обязанности так, как это имело место прежде.

– Сир, поверьте, я сожалею…

Он устало махнул рукой со скрюченными пальцами:

– Важно то, как именно распорядиться прибылью, не правда ли? Не сомневаюсь, что на сей раз вы будете осмотрительнее.

Формально это был намек, но намек предельно ясный.

– Ваше величество, вы можете положиться на меня.

В знак подтверждения своих слов я склонил голову. В этот момент король встал.

– Спокойной ночи, мессир Кёр, – молвил он, бросив на меня последний взгляд перед тем, как скользнуть во тьму.

Король выглядел опустошенным. В громадной темной зале его силуэт казался крошечным, он будто съежился.

Мне стало грустно, словно я расстался с другом. Когда я вернулся домой, в грязно-серой мгле прорезался луч рассвета.

* * *

Эта встреча оставила меня в недоумении. Когда Масэ спросила, как все прошло, я не знал, что ответить. Я без конца перебирал в уме все то, что было сказано, и сотни раз упрекал себя. Было ясно, что я говорил слишком отвлеченно, слишком страстно и, главное, слишком прямолинейно. Король явно ощутил досаду, выслушивая мои поучения. Но больше всего меня огорчало то, что в итоге мы ни к чему не пришли: государь внезапно почувствовал усталость и так и не сказал, что он думает о моих проектах.

Все эти тревоги тем не менее уравновешивались несколькими обнадеживающими фактами. Прежде всего, король принял меня с глазу на глаз, что случалось крайне редко. На нашей встрече не было придворных, которые обычно сопровождали короля и отвечали вместо него. Появляясь на публике вместе с ними, государь, по обыкновению, держался незаметно, почти робко. Странные манеры выставляли его в дурном свете. Он редко выдвигал какие-то идеи, соглашаясь с тем, что высказывали его советники. Поскольку их советы зачастую бывали противоречивыми, за Карлом закрепилась досадная репутация человека нерешительного. Его считали подверженным чужим влияниям, слабым, и если говорить начистоту, то мало кто считал, что он правит сам. Мне же открылось совсем иное лицо – его собственное, он говорил о своих сомнениях, о волновавших его вопросах, о внутренних колебаниях по поводу различных событий. Я запомнил этот урок и впоследствии никогда не позволял себе рассматривать Карла как марионетку. Благоприятные сведения, хоть их и непросто было истолковать, пришли от Равана. Несколько недель спустя он рассказал мне, что король долго расспрашивал его обо мне, прежде чем назначить аудиенцию. Ныне, зная государя, я прекрасно понимаю, что было у него на уме. Подчинение окружавшим его придворным кланам могло сравниться разве что с той решимостью, с какой он подвергал опале фаворитов и лишал доверия тех, кто злоупотреблял его расположением. Готовя полную перемену курса, Карл наблюдал. Ему были любопытны новые люди, и он, в глубокой тайне, подвергал их испытанию. Откровенность Равана позволила мне надеяться, что и со мной все обстоит так же. Но шли дни, потом месяцы, а ничего не менялось. Я решил, что не прошел испытание. Вспоминая ту ночную встречу, я осыпал себя упреками, будучи уверен, что несу полную ответственность за этот провал.

К счастью, необходимость разворачивать наше дело требовала сосредоточения всех моих сил, и у меня не оставалось времени снова и снова переживать свои ошибки. Жан слал мне донесения с людьми из своей шайки, а Гильом организовал настоящую частную почту между Монпелье и Буржем. Не пренебрегая дополнительной выгодой, он сделал ее действительно доходной, согласившись доставлять пакеты для богатых клиентов из Лангедока.

Наша коммерция быстро обретала форму. После пережитых лишений потребности были огромны. Первые же грузы, посланные с целью запустить создаваемую нами сеть, принесли изрядную прибыль. Гильом сумел зафрахтовать место на судне, шедшем в Александрию, и взял хороший куш.

Перспективы были тем более радужными, что король в конце концов подписал в Аррасе мирный договор со своим дядей герцогом Бургундским. Эта новость вновь напомнила мне о надеждах, которые я возлагал на короля. Как ни странно, но я скучал по нему, хоть виделись мы какой-то час. Я чувствовал, что искренне привязался к этому несчастному младшему брату.

Мир с Бургундией значительно облегчил товарообмен с владениями герцога. В отличие от районов, которыми вынужден был довольствоваться Карл, земли Филиппа Доброго, которым не так досаждали разбойничьи шайки, процветали. В части подвластных герцогу провинций – во Фландрии и графстве Эно – интенсивно работали разные производства. Лишенные из-за войны удобных рынков сбыта, эти земли для таких людей, как я и мои компаньоны, служили идеальным местом, чтобы налаживать там торговлю.

В ту пору я с головой окунулся в работу и даже не замечал, как прирастает мое богатство. Надо сказать, что в ход шло все. Любая продажа влекла за собой новую покупку, новый обмен, новую выгоду, а прибыль, тотчас же пущенная в оборот, включалась в цикл непрерывного движения, которое мы запустили. Нехватка оборотных средств и расширение нашей деятельности не позволяли нам такой бесполезной роскоши, как денежные накопления. Порой, когда торговые обозы проходили через наш город, я откладывал несколько рулонов шелка или изделия из золота и серебра для Масэ. Мне казалось тогда, что я едва ли не краду у нашего дела и этим товарам можно было найти лучшее применение. Позднее, когда богатство позволило мне владеть куда большим количеством роскошных вещей, чем я когда-либо мог желать, я иногда с сожалением вспоминал о той ранней поре процветания, когда покупки сопровождались своего рода недоверием, почти что чувством вины, отчего приобретение вещей было более сладостным, чем обладание ими.

Я много разъезжал, и на ту пору пришлись мои первые длительные отлучки. Приближалось – и быстро – время, когда пребывание дома сделалось скорее исключением, чем правилом. Мне нередко случалось жалеть об этом, но поначалу поездки были сопряжены для меня с удовольствием, риском и открытием нового.

После достопамятной встречи с королем прошло полтора года, а он все не давал о себе знать ни напрямую, ни через Равана, который с того времени виделся с королем уже несколько раз. Но наше предприятие захватило нас полностью, и в итоге я стал забывать о короле, хотя краешком сознания всегда надеялся на какой-то знак от него. И вот по возвращении из Анжера я встретил его посланцев.

Их было двое, и они специально прискакали из Компьени. Они представились как люди короля, но, кроме надменных манер, больше ничто на это не указывало. Я попытался было усомниться, что они те, за кого себя выдают, и тогда один из них со смехом сказал:

– Право, нынче вы не такой сонный, как в прошлый раз!

Это был один из тех, кто сопровождал меня на аудиенцию во дворец герцога.

У меня не осталось сомнений.

– Какое послание его величество соблаговолил мне отправить на этот раз?

– Никакого! – с вызывающей ухмылкой ответил королевский телохранитель. – Соберите дорожную сумку и следуйте за нами.

– У меня все готово, я только что вернулся из поездки.

– В таком случае выезжаем немедленно.

Я едва улучил момент, чтобы обнять Масэ и детей, вскочил на коня и последовал за этой парой. В пути они рассказали мне кое-что новое о положении дел. Король вернул себе Париж. Горожане, которые еще вчера клялись в верности герцогу Бургундскому, напали на английский гарнизон и открыли ворота города королю Франции. Сам он еще не въехал в Париж, но подготовка к этому уже началась. Я гадал, какая роль в этом спектакле достанется мне. За три дня, проведенных в пути, я чувствовал себя то принцем крови, следующим в сопровождении эскорта, то узником под охраной. Сказать по правде, мне всегда страшно нравились моменты, когда оказываешься на распутье, еще не зная, куда повлечет тебя судьба. И если бы я не любил балансировать на краю, падение мое было бы куда более сокрушительным и притом гораздо более скорым.

Осень медлила вступать в права, и, хотя был уже конец октября, листва с деревьев еще не начала опадать, а лишь слегка пожелтела. Подъезжая к Компьени, мы заметили, что людей на дорогах становится все больше. Чувствовалось, что война до сих пор близко, поскольку всюду сновали вооруженные отряды. В то же время по небрежной расслабленности их поведения, по ликованию штатских – мужчин, женщин, детей, радовавшихся, что впервые за долгий период можно разъезжать без боязни, – было понятно, что мир уже заключен.

Армия короля расположилась под стенами крепости, в том самом месте, где по опрометчивости или же благодаря предательству была захвачена Жанна. Король и его двор обосновались во дворце в самом городе. Мы въехали туда через распахнутые настежь ворота, возле которых не было никакой стражи, кроме благодушного старика. Мои сопровождающие новых указаний не получили и явно не знали, как им со мною быть. Вместе с моими ангелами-хранителями я побывал во многих местах. Каждый раз один из них оставался со мной снаружи, а другой заходил в здание, надеясь получить приказ. Стемнело. Они устроились на ночлег в частном доме. Его владельца, степенного обывателя, одолевали противоречивые чувства, что выражалось в напряженном выражении его лица: он радовался королевской победе и одновременно тревожился за сохранность своего добра. Он устроил нас на чердаке среди заготовленных на зиму дров. По шуршанию, шепоткам и подавленным смешкам, доносившимся снизу, мы поняли, что там он, опасаясь худшего, устроил укрытие для своей супруги, двух дочек и служанок. Утром следующего дня, умываясь во дворе, я сделал вид, что не замечаю розового личика, выглядывающего в узкое лестничное оконце. Наше присутствие явно возбуждало любопытство. Я, до сих пор хранивший верность Масэ, обнаружил, что неуверенность и страх, как лучшая подкормка, способствуют росту подавленных желаний. Если бы мы задержались подольше, вряд ли нашему хозяину удалось бы отстоять добродетели своего гинекея. Увы, а может и к счастью, на второй день мои стражи получили приказ препроводить меня во дворец.