Текст книги "Ночь эльфов"

Когда до него внезапно дошел смысл слов герцога Соргалля, он повернулся к нему с таким разъяренным видом, что Белинант и его жена Хеллед одновременно попятились. Лео де Гран с трудом сдержал уже готовое вырваться ругательство и попытался изобразить на лице любезность, вопреки охватившей его ярости. Герцог Белинант, судя по всему, тоже был поражен происходящим; возможно, удастся найти в нем союзника, когда придет время…

– Простите меня, – с трудом произнес он наконец, – Мне тоже было неизвестно об этом балагане.

Тем временем коленопреклоненная королевская чета принимала благословение епископа.

– Герцог Горлуа, клянешься ли ты взять в жены Игрейну, если святая Церковь даст на то соизволение?

– Клянусь, – отвечал Горлуа.

Затем Бедвин задал тот же вопрос королеве – и снова ответ Игрейны был едва слышен. Епископ, однако, удовлетворился им и осенил новобрачных крестным знамением.

– Благословляю вас во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Ego alterutrum despondeo in nomine Patri, Filii et Spiritus S'ancti, amen.

Брат Игрейны злобно взглянул на них и пробормотал проклятие. Потом снова повернулся к Белинанту де Соргаллю.

– Это просто помолвка, – сказал он так громко, что его услышали даже те, кто стоял далеко впереди, – даже сам Горлуа покосился на него.

Лео де Гран заметил это и заговорил чуть тише:

– Остается сорок дней, пока еще можно передумать, – сказал он. – А за сорок дней много чего может случиться.

Он попытался изобразить заговорщическую улыбку, но Белинант не обратил на нее никакого внимания он неотрывно следил за церемонией, разворачивавшейся на верхних ступеньках церкви. Против всякого ожидания, Бедвин еще не закончил с нареченными. В толпе возникло движение – все хотели подойти под благословение епископа, а потом войти в церковь и послушать мессу, но это волнение моментально улеглось при появлении большой группы пажей, нагруженных гирляндами белых цветов, которые, словно почетный эскорт, встали вокруг королевы и сенешаля.

Дальнейшее Лео де Гран, как и большинство собравшихся, запомнил смутно. Двое из двенадцати рыцарей, входивших в королевскую свиту, отделились от остальных и встали позади новобрачных, заслонив их сверкающей массой своего вооружения – так что, хотя церемония продолжала сохранять видимость публичной, остальные почти ничего не видели. Когда королева поднялась, на голове у нее вместо короны был венок из белых цветов. Рыцари, бывшие свидетелями, отошли и, как того требовал обычай, с силой ударили друг друга по плечу – чтобы накрепко сохранить воспоминание о свершившемся. Только тогда епископ Бедвин укрыл новобрачных широким белым венчальным покровом – и только тогда многие, наконец, поняли, что происходит. Остальным достаточно было увидеть удрученное лицо аббата Илльтуда и волнение собравшихся вокруг него монахов, чтобы догадаться о неожиданном обороте, который приняла церемония.

Горлуа и Игрейна уже поднялись со ступенек паперти и вошли в прохладную тень церкви в сопровождении рыцарского эскорта, когда новый хор – на сей раз детский – затянул «Те Deum». Среди остальных возникло легкое замешательство, но простой жест одного из священников, приглашающий участников процессии также войти внутрь, подействовал на них словно удар кнута. От той степенной важности, с которой они двигались через весь город, не осталось и следа: кортеж хлынул в растворенные двери, отчего на паперти возникли давка и суматоха. Войдя в неф, каждый стремился пробраться как можно дальше вперед, расталкивая остальных, невзирая на ранги, столь тщательно установленные в начале церемонии,– так что многие знатные гости оказались оттесненными в боковой придел, а то и обратно на паперть. Что случилось и с Лео де Граном. Герцог Кармелид застыл на месте, задыхаясь от возмущения и гнева при виде этой свадьбы, устроенной вопреки всем обычаям, благодаря которой, однако, герцог Горлуа стал регентом королевства. Его собственные мечты развеялись в прах, но, однако, было еще рано хоронить последнюю надежду. Больше всего его задевало то, что Игрейна решилась повторно выйти замуж, даже не посоветовавшись с ним – старшим братом, главой семьи после смерти родителей! Он продолжал стоять возле церкви, кипя от гнева под жарким полуденным солнцем, пока паперть не опустела. Солдаты, раньше стоявшие вдоль пути следования кортежа, теперь собрались вокруг церкви, предоставив горожанам толпиться на улицах и обсуждать события, о которых каждый толковал на свой лад, судя по тому, что увидел сам или услышал от других. И среди всего этого шума и толчеи Кармелид остался один среди солдат, одетых в белые туники с красным крестом, которые не давали простому люду приблизиться к церкви. На какое-то мгновение он почувствовал угрозу и даже невольно потянулся к рукоятке меча. Однако никто из солдат не обращал на него внимания.

Горлуа и королева, укрытые венчальным покровом, стояли на коленях напротив алтаря. А позади них, словно для того, чтобы вызвать еще большее негодование собравшихся, встали рыцари, облаченные в сверкающие доспехи, с мечами на поясе, создав прочную преграду между новобрачными и знатными приглашенными.

Большинство из них впервые присутствовали на мессе и поэтому не замечали, как сильно Бедвин сокращает обряд, словно торопится побыстрее отделаться от происходящего. Латынь понимали и вовсе немногие, но даже если бы было иначе – епископ довольствовался лишь тем, что быстро что-то бормотал, опустив глаза, в то время как вокруг него теснилась целая толпа монахов и послушников – певчие из хора держали сосуды с елеем или дароносицы, служки медленно раскачивали кадильницы, откуда поднимались клубы синеватого дыма с дурманящим запахом ладана, или стояли на коленях, держа в руках огромные восковые свечи, образующие яркую корону света в полумраке абсиды… Это была месса во славу Святой Троицы, не имевшая отношения к венчальному обряду, который завершился еще на паперти. Она проводилась без особого рвения, даже как-то стыдливо-поспешно, и была настолько лишена смысла, что это почувствовали даже наименее набожные из присутствующих. Мало-помалу среди них начались разговоры, иногда сопровождаемые приглушенным смехом или урчанием голодных желудков. Горлуа, у которого в висках стучала кровь, смотрел невидящими глазами на епископа, механически произносящего положенные слова, и думал о короне Пеллегуна. Его старый друг… Сам он сможет взойти на трон, если только будет избран равными себе, герцогами и графами королевства Логр, но это будет позже – всему свое время… Сейчас нужно их улестить, вознаградить за заслуги или купить их преданность. В соответствии с их титулами и доходами. Может быть, даже отменить налоги, чтобы снискать всеобщую любовь подданных… Золота гномов надолго хватит на то, чтобы покрывать государственные расходы… А когда в королевстве вновь воцарятся мир и покой и каждый барон, каждый наемный рыцарь получат свою долю от его щедрот – вот тогда можно будет подумать и о выборах…

Кто-то из священников ударил в пол железным посохом, прервав его мысли. Все встали, чтобы прочесть «Отче наш». Горлуа сдержал улыбку и забормотал себе под нос, стараясь попадать в ритм с остальными – слов молитвы он не знал.

Возможно, из всех собравшихся одна лишь королева молилась на самом деле. Трепеща, как пламя свечи на ветру, и обливаясь слезами, она поверяла свою душу Богу. Поведение брата Илльтуда повергло ее в смятение. Она напрасно искала его глазами с самого начала литургии. Был ли он еще здесь, присутствовал ли при этой позорной свадебной церемонии, на которой, однако, сам так настаивал? Усмешка епископа Бедвина еще раньше, чем пылающий от гнева взгляд аббата, заронила в ее сердце сомнение. Теперь, в этой церкви, переполненной, словно хлев, и столь далекой от Бога, перед этим жалким подобием мессы, она понимала, что Илльтуд был обманут, как и она сама: никогда Горлуа не станет христианским королем, на что она так надеялась. Самое большое, на что он согласился, – внешнее смирение и несколько дней изучения катехизиса, ради того чтобы устроить эту свадьбу на глазах у первых вельмож королевства. Ей хотелось сбросить ненавистный венчальный покров, словно отъединявший их обоих от всех остальных и представлявший пред осуждающий взор Бога; сбросить его и остаться одной, погруженной в молитвы до конца своих дней. Но ей мешали остатки сомнения и благостное спокойствие ее нового супруга, который, сложив руки и опустив глаза, молился рядом с ней.

Бедвин отошел от алтаря и с торжественным видом подошел к лепному аналою, где лежала Библия в роскошном переплете с золотыми застежками – настоящее сокровище, которое епископ всюду возил с собой. Он воздел руки, призывая собравшихся к тишине, и заговорил необыкновенно сильным голосом, слышным даже в боковых приделах:

– Бог сказал: сотворим человека по образу и подобию Нашему, и пусть владычествует он над рыбами морскими, над птицами небесными, и над всеми тварями земными…

Епископ прервался и заботливо поправил свое облачение. Он говорил обычным языком, чтобы все его понимали, хотя его Библия была написана на латыни,– и теперь, сделав паузу, он со значением взглянул на нее, чтобы никто не сомневался, что он произносит слово Божие.

– Бог создал человека по образу и подобию Своему, – повторил он. – Сотворил мужчину и женщину, благословил их и сказал им: плодитесь и размножайтесь, населите эту землю и правьте ею, владычествуйте над рыбами морскими, и птицами небесными, и всякой тварью земной… Надо всеми живыми существами, вы понимаете?.. Ибо сказано: Бог сокрушит их силу и сотрет их с лица земли, и их боги не помогут им… Но мы, Его слуги, сокрушим их как одного человека, и они не устоят перед мощью наших колесниц. Мы сожжем их дома; их горы напитаются их кровью, их долины заполнятся мертвецами, и следа их не останется на этой земле, но все они погибнут навеки![13]13
  Здесь и далее – цитаты из Ветхого Завета, иногда неточные.


[Закрыть]

Горлуа невольно приподнял голову и выпятил грудь; глаза его возбужденно сверкнули. Не только на него подействовали эти слова. Игрейна различила лязг оружия и доспехов рыцарей из королевской стражи и горделивые перешептывания баронов.

– Вы ведете священную войну, братья мои во Христе! Справедливую войну, благодаря которой слово Божие наконец укоренится на этой земле! Земле, которая принадлежит вам и которую никакие другие народы не смогут у вас оспорить во веки веков – ибо вы, только вы одни созданы по образу и подобию Божию!

Под конец Бедвин еще возвысил голос. Затем, остановившись, придал своему лицу елейное выражение и продолжал, указывая на пару, стоявшую на коленях перед ним:

– Герцог Горлуа привел вас к победе над язычниками, поклонявшимися золотому мечу, который, однако, не смог спасти их от бесславного поражения. Именно этого человека королева Игрейна сегодня избрала себе в мужья перед Богом. Помолимся о том, чтобы они продолжили святое дело короля Пеллегуна, и чтобы вера Господа нашего установилась на этой земле! Братья мои! Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею!» Итак, повинуйтесь воле Божией!

Игрейна больше не слушала. Эта проповедь, по сути, подтверждала основной смысл сегодняшней церемонии: договор между сенешалем и епископом о союзе и взаимной поддержке, чтобы еще больше усилить свое могущество… Объединение людей под властью единого Бога и единственного короля было бы достойным деянием, благородным и святым – если бы при этом совершалось с честными намерениями…

Юная королева вздрогнула, ощутив на себе настойчивый взгляд епископа Бедвина. Горлуа тоже смотрел на нее, стоя так близко к ней под укрывающим их обоих покровом, обернув к ней суровое лицо с ужасным шрамом… Он улыбнулся ей, но она отстранилась и вновь стала слушать проповедь епископа.

– Плодитесь и размножайтесь, – повторил Бедвин, на сей раз обращаясь прямо к ней. – Пусть дети ваши во множестве населят эту землю, ибо в этом священная миссия женщины. «Умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей, – говорится в Писании, – в болезни будешь рождать детей, и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою».

Он снова замолчал, словно ожидая ответа. Но что тут можно было ответить?

Глава 11
Турнир

Занимался хмурый день. Небо заволокли тяжелые тучи, грозившие вот-вот пролиться обильным дождем. Гроза, несомненно, должна была разразиться еще до полудня. Сильные порывы ветра трепали шелковые и бархатные полотнища, которыми были обтянуты трибуны вокруг поля для рыцарских состязаний, развевали знамена и хоругви. Лошади нервно ржали, когда ветер швырял в них горсти пыли и уносил пучки соломы, а заодно и тучи мошкары. Этим утром было почти холодно, но такая погода была к лучшему – у многих баронов и знатных дам болела голова после чрезмерных возлияний на вчерашнем пиру. Он продолжался целый день, с окончания мессы до наступления ночи, – некоторые гости, рухнув головой на стол, захрапели прямо у своих тарелок, вызвав веселье и насмешки соседей. Еще один день, похожий на вчерашний, с его палящим зноем, стал бы для них настоящим бедствием.

Лео де Гран де Кармелид не задержался на пиру. Он ушел очень скоро, еще до вечера, но не вернулся в отведенные ему покои, а провел ночь в своем походном шатре, разбитом недалеко от турнирного поля очень удобным образом: в небольшом перелеске, рядом с которым протекал ручеек, где можно было напоить лошадей. Наутро он проснулся первым, в дурном расположении духа и с тяжестью на сердце, оставшейся со вчерашнего дня. Его слуги и охранники еще спали, завернувшись в плащи, прямо на земле. На ночь герцог снял куртку и теперь вздрагивал от холода этого пасмурного дня, обводя мрачным взглядом огромный палаточный лагерь, расположившийся у подножия крепостных стен Лота.

Равнина была усеяна шатрами и палатками всех форм и цветов – начиная от остроконечных полотняных башен, расшитых золотом, принадлежащих знатным сеньорам, до простых тентов, под которыми укрывались дворяне победнее, которые иногда спали, тесно прижавшись к своим оруженосцам, чтобы не так сильно мерзнуть, и привязав коня к собственной щиколотке. Лео де Гран поднял глаза на центральный конический купол своего шатра (по бокам было два других), укрепленный на высокой мачте и казавшийся парусом корабля. Он был украшен гербом Кармелидов, и герцог слегка улыбнулся. Все-таки лев, чье имя он носил, был готов сражаться: он обнажил клыки и выпустил когти, а рев ветра казался его рычанием.

От внезапного приступа тошноты во рту появился отвратительный привкус, и герцог сплюнул на землю, нечаянно угодив в одного из своих слуг, который проснулся и ошалело заморгал, потом вытер щеку.

– Вставай, – велел Кармелид, после того как пробормотал что-то, похожее на извинение. – Завтракать пора!

И направился к ручью, расположенному совсем близко, яростно почесывая шею и спину.

– Разбуди остальных, – добавил он, обернувшись.

Но в этом не было необходимости – полотняные двери шатра так сильно захлопали на ветру, что от этого звука, похожего на щелканье кнута, проснулись и другие слуги. Впрочем, и остальной лагерь понемногу пробуждался – тут и там люди выходили из палаток, мрачно поглядывая на затянутое тучами небо.

Герцог Лео де Гран прошел мимо нескольких шатров на пути к ручью, рассеянно улыбаясь и иногда приветствуя знакомых – с тем снисходительно-благодушным видом, с которым человек, уже давно пробудившийся ото сна, смотрит на тех, кто едва открыл глаза. По летнему времени свежая вода была бы настоящим удовольствием, но оказалась слишком холодной, чтобы окунуться, – даже несмотря на одолевающих герцога блох. Он ограничился тем, что вылил на себя несколько пригоршней воды, отряхнулся, словно вылезший из воды пес, и ополоснул лицо, заросшее пятидневной щетиной. Затем расстегнул штаны и помочился в ручей, потешаясь про себя над молчаливым возмущением тех бедолаг, кто расположился ниже но течению, но был недостаточно знатен или храбр, чтобы упрекнуть его.

Вернувшись к своему шатру, он подумал о вчерашнем пиршестве и снова нахмурился. Золото гномов позволило герцогу-сенешалю устроить праздник с размахом. Было подано не меньше дюжины перемен блюд, в перерывах между которыми устраивались различные увеселения, брошено немало вызовов на предстоящий турнир, а также произнесено ложных клятв в верности. Ни один зал не был достаточно большим, чтобы вместить всех приглашенных, и часть столов вынесли на широкую каменную площадку, к которой вела наружная лестница замка. Над ней были натянуты широкие балдахины, защищавшие гостей от солнца. Кармелид, сидевший за столом для почетных гостей, наконец-то оказался рядом с сестрой и новоиспеченным шурином, но теперь это лишило его остатков хорошего настроения. Поскольку он сидел справа от королевы, лицом к остальным гостям, все могли заметить его радость, когда наступил вечер и можно было уйти, не нарушая приличий.

Это было не единственной фальшивой нотой посреди всеобщего веселья. Уже когда внесли соль – с этого по обычаю начинались все пиры,– пришлось силой наводить порядок за одним из отдаленных столов, где один барон, оруженосец герцога Мелодиаса де Лионесса, подрался с каким-то неизвестным, богато одетым на чужеземный манер и увешанным драгоценностями. После короткого расследования выяснилось, что этот человек – бывший интендант, некогда признанный виновным в мошенничестве и воровстве и разыскиваемый во всем герцогстве, чтобы незамедлительно быть казненным. Этот случай вызвал больше насмешек, чем недоуменных перешептываний, в отличие от неподобающего и омерзительного присутствия на пиру Маольт – наиболее известной скупщицы краденого в королевстве гномов. Толстая, дряблая и бледная, облаченная в шелка, с пальцами, унизанными множеством колец, она сидела в окружении своих приближенных, и вокруг них образовалась пустота. Никто не желал компрометировать себя, садясь за ее стол, а те, кто не знал, кто она, искоса посматривали на нее и жадно слушали ужасающие истории о ней, которые им рассказывали на ухо соседи. На первый взгляд она почти ничем не отличалась от разбогатевших и разжиревших торговок, мелькавших то здесь, то там среди приглашенных, но она не делала никакой тайны из своей принадлежности к Гильдии, и тот факт, что ее пригласили на праздник, вместо того чтобы отправить на виселицу, казался по меньшей мере странным.

Между тем как слуги, одетые в цвета королевской четы, вносили широко нарезанные ломти хлеба, казавшиеся желтыми, красными и зелеными оттого, что были усыпаны шафраном, розовыми лепестками или петрушкой[14]14
  такие ломти служили тарелками: каждый накладывал на них яства с больших блюд собственным ножом или просто руками


[Закрыть], епископ Бедвин попытался произнести «Benedicite». Но слова благодарственной молитвы быстро потонули в шуме разговоров – то ли потому, что сотрапезники не имели ни малейшего представления о ее смысле, то ли потому, что они с большей охотой обсуждали утренние события. Или, скорее всего, потому, что они испытывали сильную жажду, а на каждом столе возвышался ряд кувшинов, полных свежего кларета, – словно животворный источник. А вскоре трубы и лютни менестрелей заглушили все остальные звуки – сплетни, пересуды, ругательства и смех.

Лео де Гран, как и все присутствующие, воздал должное хорошему вину, трюкам жонглеров, искусству танцоров, исполнявших павану и гайар, дрессировщикам медведей и собак, шустрым служаночкам с развязанной шнуровкой на корсажах и испытал невольное восхищение при виде разнообразия блюд: жаркое из оленины, курица в меду, луковый суп, слоеные пирожки с мясом и рыбой, жареные павлины, паштеты, тушеные бобы, жареный картофель, пирожные, бланманже – и вдоволь пива, эля и красного вина с корицей. Наблюдая за манерами гостей, он вспомнил старинный текст, в котором очень хорошо описывалась обстановка на подобном пиру: «Прожорливость и опьянение не подобают женщине, ибо она становится развязной, крикливой и бесстыдной… Речь ее сумбурна, изобилует хвастовством, тщеславием, бессмыслицей, злословием и проклятьями…» Сам он, как и многие другие, поднялся и ушел блевать после нескольких перемен блюд, но в отличие от них больше не вернулся за стол.

Сегодня, вспоминая обо всем, он не испытывал ничего, кроме отвращения.

Закрывая глаза, он снова видел угодливые поклоны и слышал льстивый шепот, повсюду сопровождавшие нового регента королевства, в то время как сам Горлуа с благодушно-удовлетворенным видом расточал свои милости. Эта унизительна суета продолжалась в течение всего праздника, по мере того как среди гостей распространялись слухи о его щедротах. И вскоре – хотя об этом не было произнесено ни слова, а догадаться можно было лишь по тем презрительным или стыдливым взглядам, которыми обменивались гости, – образовалось два лагеря: те, кто урвал свою долю, и те, кто остался не у дел. Возможно, подумал Лео, среди этих последних многие заметили его ранний уход…

Вокруг его шатра столпились слуги, которые уже успели привести себя в божеский вид и варили в котле пшеничную похлебку с пряностями – от котла шел приятный медовый запах. Он заметил также (трудно было не заметить!) группу всадников в белых ливреях с красным крестом, судя по всему, ждавших его. Один из них, здоровенный верзила в шляпе, длинный острый конец которой свешивался ему на плечо, при появлении герцога слез с коня и приблизился к нему.

– Ах, монсеньор! Желаю вам доброго утра!

– Что тебе надо? – проворчал Кармелид.

Если Посланника и удивила такая неприветливая манера, он ничем этого не показал.

– Монсеньор, сир Горлуа соблаговолил назначить меня распорядителем сегодняшнего турнира. Он предлагает вам быть вызывающим, а сам определит тех, кто выступит ответчиками.

Лео де Гран посмотрел на рыцаря с высоты своего гигантского роста, и на его медвежьем лице мало-помалу проступила улыбка, чуть смягчив впечатление от нахмуренного лба и заросших синеватой щетиной щек. Как ни странно, его шурин действительно оказывал ему большую честь – хотя, по правде говоря, мог бы и сам предупредить об этом заранее. На турнире предстояло сразиться двум лагерям противников – и если ряды ответчиков всегда возглавлял сам хозяин, то чести быть вызывающим и возглавлять лагерь соперников удостаивался наиболее знатный из гостей. По крайней мере, хоть на этот раз Горлуа воздал должное его рангу…

– Хорошо, – сказал он, хлопнув распорядителя по плечу. – Скажи монсеньору Горлуа, что я с удовольствием принимаю эту честь, и что львы Кармелида заставят его проглотить свой крест!

Свита позади него расхохоталась, и Лео де Гран, почти удивленный тем успехом, который имела его шутка, присоединил свой раскатистый смех к веселью остальных.

Посланец Горлуа лишь вежливо улыбнулся, потом сделал своему спутнику знак приблизиться и обратился к Кармелиду:

– Пожалуйста, дайте нам ваш шлем, сеньор, чтобы вывесить его на турнирном поле.

Лео де Гран с блестящими от смеха глазами снова обернулся к своим людям и прочел в их глазах гордость (а еще и соблазн заработка, ибо денежная награда, полученная знатным сеньором за победу в турнире, в основном разделялась между его приближенными). Потом кивнул начальнику стражи, который скрылся в шатре и почти сразу же вышел, с почтением неся шлем из черненой стали, похожий на высокую башню, с простым забралом и гребнем из папье-маше и лилового меха, изображающим львиную голову с открытой пастью. Распорядитель турнира произнес несколько дежурных комплиментов о красоте и благородстве подобной эмблемы, потом передал шлем своему спутнику, снова забрался в седло и пришпорил коня, помахав на прощанье рукой.

Ему предстоял долгий тяжелый день. Все утро его писцы составляли списки участников турнира, следя за тем, чтобы силы двух лагерей были примерно равными. В турнире могли принять участие все желающие, при том условии, что они были рыцарями – независимо от титула и (по крайней мере, раньше) от расы,– хотя редко можно было увидеть эльфов, участвующих в подобных развлечениях. Гномы, напротив, были серьезными соперниками: они ничто так не любили, как массовые сражения на турнирах, где их топоры, даже затупленные для большей безопасности, все же могли нанести противникам немалый ущерб. Однако это осталось в прошлом. Отныне людям предстояло драться лишь между собой… Но сейчас, среди всеобщего радостного возбуждения, об этом мало кто задумывался.

Рыцари и их оруженосцы толпились на турнирном поле, чтобы повесить свой щит под шлемом будущего противника, вызывающего или ответчика – для этой цели вокруг всего поля и центрального помоста были врыты в землю парные деревянные колья, – и таким образом выбрать лагерь, в котором им предстояло сражаться. Никто не был обязан примкнуть к той или иной партии, а кроме того, всегда находились бахвалы, которые выходили сражаться в одиночку с двумя противниками сразу – от безрассудной удали, граничащей с чистым безумием. День еще только начинался, но на поле уже собралось множество народу – среди разодетой деревенщины удобно разместились на коврах и на стульях зажиточные горожане, повсюду стояли лотки торговцев жареным мясом или свежей водой, нарядные палатки фальшивых цыганок и настоящих шлюх. Те рыцари, кто уже повесил свое вооружение на деревянный барьер, не расходились, чтобы не упустить ничего из приготовлений к турниру. Множество молодых задир, мечтающих обратить на себя внимание, стремились выбрать противника с известной репутацией – если этого никто не сделал еще накануне. Достаточно было подъехать к его щиту и ударить по нему кулаком – это считалось вызовом, и писцы прилежно вносили имя вызывающего в свои списки. Новички, едва вышедшие из отроческого возраста, охваченные воинственным пылом, часто забывали всякую меру, и многим из них, желающим блеснуть в глазах своей возлюбленной или произвести впечатление на отца, предстояло закончить этот день с переломанными костями, в крови и в слезах, а возможно, и умереть от ран, нанесенных суровыми воинами, которым они так глупо бросили вызов.

Всеобщее возбуждение захлестнуло палаточный лагерь, словно морской прилив, и никто не смог его избежать. Лео де Гран де Кармелид ходил кругами по своему шатру, словно хищник в клетке. Чувство собственного достоинства повелевало ему сохранять внешнее спокойствие и невозмутимость, но на самом деле он был далек от этого. Если бы дело было только за ним, он бы тут же облачился в доспехи, вскочил на коня и помчался на турнирное поле в сопровождении своего знаменосца, одетого в его цвета, чтобы примкнуть к своим благородным соратникам. Но для него этот день тоже тянулся долго…

Гроза разразилась около полудня, погасив костры, на которых жарились огромные бычьи туши. От грома и вспышек молний лошади обезумели. Конюшие с трудом удерживали их под уздцы, уклоняясь от ударов копыт. Вооруженные рыцари спешили укрыться в своих палатках, защищая от дождя гребни из бумаги или картона, украшавшие их шлемы. Гребни были самыми разными, от устрашающих до нелепых: в виде сжатого кулака, крыльев, рыбьей головы, башни, женского бюста, солнца или даже пары ягодиц – их владельцы всеми силами старались сделать их позаметнее. Эти хрупкие сооружения разлетались на куски при первых же ударах меча, но все равно было бы немыслимо выйти на поле с покореженным от воды гребнем, на котором растеклась краска. Забравшись в отсыревшие палатки, рыцари наскоро глотали похлебку или жевали недожаренное мясо, что, однако, ничуть не убавляло их боевого настроения.

Затем сквозь черные тучи пробился первый луч солнца, и гроза кончилась так же внезапно, как началась. Палаточный лагерь снова ожил, повсюду слышались крики и смех. Лошади тонко ржали, и от них поднимались облака пара. Влажные от дождя стальные доспехи ослепительно сияли под солнцем.

В последние часы перед выходом на турнирное поле всеми овладели подавленность и раздражение. Страх также проникал в сердца, укрытые прочной броней. Помощникам смотрителя вооружения приходилось то и дело разнимать излишне необузданных противников, готовых выхватить мечи из ножен еще до начала турнира. Ибо уже звучали оскорбительные вызовы и унизительные отказы, когда на знатного сеньора набрасывался какой-нибудь неотесанный мужлан, и порой приходилось нанести серьезное оскорбление, чтобы вызов был принят. Многие участники турнира были уже вооружены и коротали время ожидания, осушая кубки с вином. Королевский помост тем временем заполнялся благородной публикой: знатными сеньорами и прекрасными дамами, тогда как простонародье снова столпилось вокруг турнирного поля. Запоздавшие рыцари бранили и торопили своих оруженосцев, занимавшихся последними приготовлениями и тщательно закреплявшими на них каждую деталь вооружения. Поверх рубашки надевались кожаные латы, чтобы стальные доспехи не натирали тело, на них – кольчуга, поверх штанов и сапог – поножи, на руки – наручии железные перчатки. Самые богатые облачались еще в кирасу и стальные наплечники, другие довольствовались железным подобием воротника, защищающим шею и плечи, а поверх всего надевалась полотняная туника геральдических цветов. Только после этого рыцари выходили из шатров, взбирались на лошадей – сами или с помощью слуг – и в сопровождении свиты, также вооруженной до зубов, направлялись к турнирному полю.

От дождя земля сильно размокла, да и топтанье множества ног сделало свое дело: повсюду была грязь, а, кроме того, дождь грозил вот-вот начаться снова.

Сидя на охапке соломы, покрытой тканью, под тентом, достаточно широким, чтобы вместить всех рыцарей из его лагеря, и невольно думая о том, что меньше чем через час здесь будут лежать изуродованные тела тех, кому не хватило умения или везения, Лео де Гран ждал прибытия Горлуа и королевы. Почти все участники турнира укрылись здесь, чтобы не перепачкаться в грязи до начала всеобщего смотра, и вокруг стоял глухой гул. Тут же кузнец раскладывал свои инструменты – молоты, щипцы и клещи, с помощью которых иногда только и можно было извлечь куски разбитых доспехов, вдавленные в тело. Лекари готовили свои бальзамы и повязки – на все это участники турнира старались не смотреть. Иногда слышался женский смех – какая-нибудь дама повязывала на руку своему герою шарф, словно почетное знамя. Герольды в красно-белых туниках и шапочках с перьями держали под мышками пергаментные свитки, и за несколько мелких монет можно было заказать хвалебную речь в свою честь, которую герольд должен был произнести в момент выхода рыцаря на турнирное поле.

Вся эта назойливая лихорадка и непрекращающаяся бравада действовали Лео на нервы, но приходилось оставаться на месте и изображать спокойствие, встречая все новых участников и распоряжаясь, чтобы им налили вина. Впрочем, подобная суета была в таких случаях обычным явлением. Как он и надеялся, герцог Белинант де Соргалль пришел под его знамена с изображением льва. Облаченный в тяжелые доспехи, держа в руках шлем с гребнем из перьев, он вполголоса разговаривал со своей женой Хеллед на некотором расстоянии от остальных. Лионесс и его бароны тоже присоединились к лагерю Кармелида, и, хотя герцог Мелодиас не проронил ни слова по поводу вчерашнего инцидента, Лео приятно было думать, что тому не понравилось присутствие на празднике его вора-интенданта и что его сегодняшний выбор лагеря был не случайным. Собралось и множество других знатных графов и баронов, которых буквально распирало от гордости, и мелкой сошки из безвестных дворянчиков – многие были еще так юны, что их кольчуги доходили им до пят. Это был их первый турнир, и им предстояло сражаться пешими, позади всадников. Всего участников турнира было около сорока, не считая ихсолдат, и распорядитель турнира разделил их на восемь групп, которые должны были поочередно сменять друг друга на протяжении всего дня.