Текст книги "История завоевания Константинополя"

Глава 10. Соглашение с императором (июль–ноябрь 1203 года)

С рассветом наши люди начали облачаться в доспехи и готовить оружие, потому что они не слишком доверяли грекам. Из города один за другим выходили вестники, и все они рассказывали одно и то же. Предводители крестоносцев в согласии с дожем Венеции решили, что направят послов в город, чтобы разузнать, как там обстоят дела. Коль скоро то, что им поведали, окажется правдой, они потребуют от отца, чтобы тот подтвердил условия, которые взял на себя его сын, а иначе они не позволят цесаревичу вступить в город. Послами, избранными для этой миссии, стали Матье де Монморанси, Жоффруа, маршал Шампани, и еще два венецианца, назначенные дожем Венеции.

Послов проводили до Влахернского дворца, и, когда им отворили ворота, они спешились. Греки расставили англичан и датчан с их секирами у ворот и дальше до главного входа во дворец. Войдя в здание, послы увидели императора Исаака II, облаченного в столь богатое одеяние, что напрасно было бы искать человека, одетого более роскошно. Рядом с ним сидела его жена. Императрица, очень красивая дама, была сестрой короля Венгрии. И там было столько других знатных мужей и дам, что нельзя было и шагу ступить. Особенно богато были разодеты дамы – так, что казалось, пышнее и быть не может. И все те, кто за день до того выступал против императора, сегодня были готовы отдать себя в его распоряжение.

Послы подошли и встали перед императором Исааком; и он, и все остальные отнеслись к ним с великим почтением. Послы сказали, что хотели бы поговорить с ним с глазу на глаз от лица его сына и вождей крестоносцев. Он встал и перешел в другие покои, никого не взяв с собой, кроме императрицы, своего канцлера, толмача и четырех послов.

Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, взял слово от имени всех послов и сказал императору Исааку: «Ваше императорское величество, вы видите, какую службу мы оказали вашему сыну, и знаете, как выполнили свои обязательства по отношению к нему. Тем не менее мы не позволим ему войти сюда, пока он не даст нам подтверждения тех обязательств, которые взял по отношению к нам. И, будучи вашим сыном, он просит вас подтвердить их в том виде и таким образом, как он их принял». – «Каковы же эти обязательства?» – спросил император. «Я расскажу вам, – ответил посол. – Условия следующие. Прежде всего поставить всю империю в повиновение Риму, от которого она некогда отпала; потом, выдать двести тысяч марок серебром тем, кто находится в войске, и обеспечить малых и великих провизией на год. Доставить в Египет десять тысяч человек на своих кораблях и содержать их за свой счет в течение года; кроме того, до конца своей жизни содержать за свой счет в заморской земле пятьсот рыцарей, которые будут охранять эту землю. Таково соглашение, которое сын ваш заключил с нами. Он скрепил его клятвой и грамотами с печатями, причем дал гарантию и от имени вашего зятя короля Германии Филиппа. И теперь мы желаем, чтобы вы тоже подтвердили это соглашение».

«Разумеется, – сказал император, – обязательства очень велики, и я не вижу, как они могут быть исполнены. И тем не менее вы оказали моему сыну и мне такую великую службу, что, если даже отдать вам всю империю, вы этого вполне заслуживаете». В ходе разговора было высказано много всяких слов и мнений, но в конце его император подтвердил обязательства в том виде, как их принял сын, скрепив клятвой и грамотами с золотой печатью. Одна из грамот была вручена послам, которые, покинув императора Исаака II, возвратились обратно в войско и сказали графам и другим сеньорам, что выполнили их поручение.

Тогда бароны дружно уселись на коней и с превеликой радостью привели молодого человека в Константинополь к его отцу. При его появлении греки широко открыли перед ним ворота и радостными торжествами отпраздновали его возвращение. Взаимная радость отца и сына была еще больше, ибо они очень давно не виделись, а еще потому, что с Божьей помощью и при поддержке крестоносцев они были спасены от бедности и невзгод и вознеслись к самым вершинам власти. Весьма велика была радость также и в Константинополе и вне его, в лагере крестоносцев, по причине успеха и победы, которую даровал им Господь.

На следующий день император и его сын попросили вождей крестоносцев Бога ради разместиться по другую сторону гавани, близ Эстанора, ибо если они расположатся в городе, то может возникнуть опасность распри с греками, в результате которой пострадает город. Сеньоры сказали, что они уже столько и всячески послужили цесаревичу и его отцу, что не могут отказать им в любой просьбе. Так что они разбили лагерь по другую сторону гавани, где и пребывали в мире и спокойствии, пользуясь изобилием всяческой провизии.

Могу сказать, что многие наши люди отправлялись побывать в Константинополе, посмотреть на множество прекрасных дворцов и высоких церквей и подивиться на преуспеяние города, богаче которого не было с начала времен. Что же касается реликвий, то о них и говорить нечего, ибо в то время в городе их было столько же, сколько имелось во всем мире. Греки и французы установили дружеские отношения и вели между собой торг всякой всячиной.

По общему согласию французов, венецианцев и греков было решено, что новый император будет коронован в начале августа, в праздник святого Петра. Так и было сделано. Коронация сына императора Исаака, Алексея IV, была отпразднована торжественно и с большими почестями, как в то время и полагалось по обычаям греческих (восточноримских. – Ред.) императоров. Вскоре новый император начал выплачивать нашему войску часть денег, которые был должен. Они поделили деньги между собой так, что каждый получил столько, сколько он уплатил за перевоз из Венеции.

Новый император часто навещал графов и других сеньоров в лагере и оказывал им большие почести. Конечно, он и должен был так себя вести, ибо они сослужили ему великую службу. Как-то он явился повидаться с сеньорами с глазу на глаз в шатре Балдуина, графа Фландрского. Туда частным же образом пригласили дожа Венеции и знатных баронов. Император выдвинул предложение: «Сеньоры, я стал императором милостью Божьей и благодаря вам; вы сослужили мне величайшую службу, какую когда-либо предоставляли христианину. Так знайте, что многие из моих приближенных лишь делают вид, что благоволят ко мне, а на самом деле вовсе меня не любят. И более того, все греки весьма раздражены тем, что я вашими силами обрел обратно свою империю.

Близится срок вашего отбытия, и ваш уговор с венецианцами продлится лишь до Михайлова дня. Я не могу надеяться, что в такой короткий срок исполню все свои обязательства по отношению к вам. Должен сказать, что греки ненавидят меня из-за вас; если вы меня оставите, я потеряю свою империю, и меня предадут смерти. Сделайте то, о чем я вас прошу: если вы останетесь до марта, я обеспечу ваш флот еще на год, начиная с Михайлова дня, и не только оплачу пребывание здесь венецианцев, но и выдам все, что будет вам надобно вплоть до Пасхи. А за это время я сумею так укрепить положение дел в империи, что уже не потеряю ее. И тогда мои обязательства вам тоже будут исполнены, ибо я получу деньги, которые должны прийти ко мне со всех концов империи. Кроме того, у меня тогда будут корабли, чтобы плыть с вами или чтобы послать их с вашей армией, как я и обещал. И тогда у вас будет целое лето, чтобы воевать с сарацинами».

Сеньоры сказали, что должны поговорить об этом без него. Они хорошо понимали, что император обрисовал им подлинную картину ситуации и что он глубоко убежден, что предложенный им курс является наилучшим и для него, и для них самих. Все же они ответили, что могут принять эти условия только с согласия всей армии, так что, выяснив ее мнение, они известят императора, как обстоят дела. Итак, император Алексей IV покинул их и возвратился обратно в Константинополь, а вожди крестоносцев остались в лагере и на следующий день собрали совет всех сеньоров, всех командиров войска и большей части рыцарей. Здесь и были им в точности переданы слова императора.

И тут в войске возникло великое несогласие, как случалось не единожды. Вызвали его те, кто хотел, чтобы войско распалось, ибо им казалось, что все это дело тянется слишком долго. И та часть, которая вносила раздоры еще на Корфу, напомнила остальным об их клятвах и сказала: «Дайте нам корабли, как вы поклялись сделать, ибо мы намерены двинуться на них в Сирию».

А другие убеждали их проявить терпение и говорили: «Сеньоры, Бога ради, да не омрачим честь, которую оказал нам Господь. Если мы сейчас двинемся в Сирию, то прибудем туда уже с наступлением зимы, когда воевать невозможно: таким образом, дело нашего Господа останется неисполненным. А вот если мы обождем до марта, то оставим этого императора в надежном положении и отправимся, имея вдосталь денег и провизии; мы сможем, попав в Сирию, двинуться оттуда в Египет. В любом случае флот наш останется с нами до самого Михайлова дня, а потом до Пасхи, потому что венецианцы не смогут зимой покинуть нас. И, таким образом, заморская земля может быть завоевана».

Тех, кто хотел расколоть войско, не волновало, хороши или плохи их помыслы, лишь бы армия распалась. А те, кто хотел сохранить ее в целости, трудились, чтобы с Божьей помощью дело разрешилось следующим образом: венецианцы заключили новое соглашение, пообещав оставить на год, начиная с Михайлова дня, свой флот. Должен добавить, что и император Алексей IV дал им, сколько требовалось. Крестоносцы же, со своей стороны, торжественно поклялись венецианцам сохранить на тот же срок союз с ними, как уже было однажды сделано. И таким-то манером в войске были восстановлены мир и согласие.

Но вскоре нас постигла великая беда. Матье де Монморанси, один из лучших рыцарей королевства Франция, один из самых почитаемых и любимых, заболел и скончался. Был глубокий траур и великая скорбь, причиненные войску кончиной одного лишь человека. Он был похоронен в церкви Святого Иоанна Иерусалимского госпиталя.

Затем по совету греков и французов император Алексей IV с большим сопровождением отправился из Константинополя, чтобы установить мир в своей империи и привести ее всю под свою руку. С ним двинулась большая часть сеньоров, а другая осталась охранять лагерь. Среди тех, кто сопутствовал императору, были маркиз де Монферрат, граф Гуго де Сен-Поль, Анри, брат графа Фландрии и Эно Балдуина, Жак д’Авень, Гийом де Шамплитт, Гуго де Колиньи и много других. В лагере же остались граф Фландрии и Эно Балдуин, граф Луи Блуаский и Шартрский и большая часть крестоносцев.

Во время похода императора по своим владениям все греки по обе стороны проливов подчинились его власти, принесли ему ленную присягу и уплатили дань, как своему государю – все, кроме одного (болгарского царя. – Ред.). В конце он захватил у них столько земель, что стал весьма могущественным царем. К северо-западу от проливов он захватил такую территорию, что теперь ему принадлежала едва ли не половина ее. Он не перешел под руку императора и не подчинился его власти.

Пока император Алексей был в этом походе, в Константинополе приключилось событие, которое имело весьма печальные последствия. Случилась распря между греками и латинянами, которые проживали в Константинополе, – и последних было в городе довольно много. Какие-то люди – не могу сказать, кто они были, – по злобе учинили пожар. Огонь распространился и стал столь велик и ужасен, что никто не мог ни потушить, ни сбить пламя. И когда сеньоры войска, которые располагались по другую сторону гавани, узрели, как пылает город, они были весьма огорчены и охвачены великой жалостью, видя, как рушатся объятые пламенем высокие церкви и величественные дворцы и пламя пожирает широкие торговые улицы. Но они ничего не могли поделать.

Огонь дошел таким образом до гавани и перекинулся за нее, в самую густонаселенную часть города, а с другой стороны он дошел до самого моря, совсем близко к базилике Святой Софии. Пожар свирепствовал целую неделю, и никто не мог потушить его. Ширина полыхавшего пламени простиралась чуть ли не на пол-лиги. Никто не мог бы точно подсчитать, каков был ущерб, причиненный пожаром, сколько ценностей и богатства сгорело, сколько погибло мужчин, женщин и детей.

Никто из латинян, которые поселились в Константинополе, из каких бы земель они ни были, не отважился более там оставаться. Со своими женами и детьми, со своими пожитками, которые им удалось спасти из огня, они пересекли гавань, чтобы найти убежище в лагере крестоносцев. Их было немало, чуть ли не пятнадцать тысяч, от мала до велика. Позже, после того, как эти люди перебрались, выяснилось, что они оказались весьма полезны нам. Так распалось согласие между франками (т. е. французами и другими) и греками, ибо они уже никогда больше не общались столь дружески, как это было раньше. Никто не ведал, кого винить в таком охлаждении; и это тяжко воспринималось обеими сторонами.

Примерно в это же время случилось событие, которое весьма опечалило баронов и остальную армию: умер монах цистерцианского (бернардинского) ордена аббат Лосский, который был святым и праведным человеком и всегда принимал интересы войска близко к сердцу.

Глава 11. Призыв к оружию (ноябрь 1203 – февраль 1204 года)

Император Алексей очень много времени провел в путешествии по империи; фактически его не было до Дня святого Мартина. Возвращение встретили с большой радостью. Длинная кавалькада знатных греков и дам выехала за город встречать друзей, да и наши люди тоже поехали навстречу своим крестоносцам, возвращению которых весьма возрадовались. В Константинополе император вернулся во Влахернский дворец; а маркиз Монферратский и другие бароны – в свой лагерь.

Очень скоро молодой император, который весьма успешно уладил все свои дела, преисполнился уверенности, что теперь ему во всем принадлежит главенство, возгордился и стал проявлять непочтительное отношение к графам и другим сеньорам и ко всем тем, кто сделал ему столько добра. Он даже не поехал повидаться с ними в лагерь, как имел обыкновение делать раньше. Они же постоянно обращались к нему, прося выплатить деньги, которые император был им должен. Алексей IV же, со своей стороны, все откладывал и откладывал уплату; время от времени он выделял им жалкие суммы и наконец вообще перестал выплачивать и их.

Маркиз Бонифаций Монферратский, который сделал для императора больше других и который был с ним в лучших отношениях, чем другие сеньоры, часто виделся с ним. При этих встречах он упрекал его за вину перед ними и не упускал возможности напомнить о той великой службе, что они ему сослужили. Но император всегда находил новые отговорки и не выполнял ни одно из своих обещаний. Наконец сеньорам пришлось признать, что, каковы бы ни были его намерения по отношению к ним, ничего хорошего в них нет.

И предводители крестоносного войска, а также дож Венеции собрались на совет, где сказали, что теперь-то поняли – император не собирается выполнять никаких обязательств, данных им, и что он никогда не говорил им правды. Они решили послать к нему уважаемых послов, чтобы напомнить ему о тех услугах, которые они ему оказали, и потребовать выполнения договора. Если он выразит согласие, то послы примут это согласие, а ежели нет, то они должны бросить ему от их имени вызов и твердо объявить – крестоносцы сделают все, что в их силах, дабы получить причитающиеся им деньги.

Послами, избранными для этой миссии, стали Конон де Бетюн, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Милон ле Бребан де Провенс, а также три главных советника дожа Венеции. Послы оседлали своих коней и, опоясавшись мечами, сообща поскакали ко Влахернскому дворцу. Нет необходимости говорить, что по причине вероломства греков их ждало весьма опасное и трудное дело.

У ворот они спешились и вошли во дворец, где увидели императора Алексея IV и императора Исаака II, его отца, восседавших бок о бок на двух тронах; а рядом с ними сидела императрица, которая была супругой отца и мачехой сына и к тому же сестрой короля Венгрии, дама прекрасная и добрая; и было с ними множество знатных мужей, и все это походило на двор могущественного властителя.

От имени остальных послов слово молвил Конон де Бетюн, который был мудр и красноречив. «Ваше императорское величество, – сказал он, – мы пришли от лица предводителей войска и от дожа Венеции. Они хотели бы напомнить о той великой службе, которую сослужили вам, как это ведомо всякому и всеми признано. Вы поклялись, вы и ваш отец, выполнить соглашение, которое заключили с ними, и у них имеются ваши грамоты об этом. Тем не менее вы не соблюли соглашения так, как должны были.

Многажды увещевали вас об этом, и перед всеми вашими сеньорами мы призываем вас соблюсти договор, который заключен между вами и ими. Ежели вы это сделаете, то они будут вполне удовлетворены; а ежели нет, то знайте, что с этого часа они не станут считать вас ни своим сеньором, ни своим другом и постараются добиться того, что им причитается, всеми способами, какими только сумеют. Они попросили нас сказать вам, что не причинили бы вам зла, ни вам, ни кому-либо другому, не бросив честного вызова. Они никогда не совершали предательства, и в их стране нет обычая поступать таким образом. Вы слышали то, что мы должны были вам сказать. И теперь вам решать, какие действия вы соблаговолите предпринять».

Греки были глубоко изумлены и потрясены таким открытым вызовом и сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей IV и все остальные греки, которые в прошлом так часто встречали крестоносцев улыбками, теперь смотрели на послов злобно.

Зал заполнился гневными голосами. Послы повернулись, чтобы уйти, подошли к воротам и вскочили на своих коней. Среди них не было никого, кто от всей души не возрадовался бы, что они оказались за пределами дворца. Это было не столь удивительно, ибо они с трудом избежали опасности быть убитыми или взятыми в плен. По возвращении в лагерь они рассказали сеньорам, как выполнили их поручение.

Так началась война; и каждая сторона старалась причинить другой наибольший вред. Два войска сражались друг с другом в самых разных местах, но, благодарением Божьим, они не встречались в бою без того, чтобы греки не теряли больше, чем французы. Война длилась таким образом очень долго, до глубокой зимы.

Наконец греки придумали ввести в действие некий ужасающий план. Они взяли семнадцать больших кораблей и наполнили их большими деревянными плахами, смолой, корой, деревянными бочками и стали ждать, пока с их стороны не подул сильный ветер. И в полночь они подожгли эти корабли, дали им разгореться и с развернутыми парусами пустили по течению. Пламя вздымалось так высоко, что казалось, будто вся земля пылает.

Эти корабли подошли к флоту крестоносцев; горны возвестили о тревоге. Венецианцы же и все остальные поторопились к своим кораблям и, приложив все силы, смогли спасти их от опасности. Жоффруа, маршал Шампани, который составил эту хронику и был очевидцем происшествия, заверяет, что никогда еще люди не защищали себя на море отважнее, чем той ночью вели себя венецианцы; ибо они кинулись на галеры и к кораблям. Они подцепляли суда крючьями, перед лицом врага вытаскивали пылающие суда из гавани. Взяв их на абордаж, они выводили на течение пролива и пускали плыть, объятых пламенем, в море. Греков столпилось на берегу столько, что не было им ни края, ни меры; от них исходил такой крик, что казалось, будто земля и море раскалываются. Они садились в лодки и в шлюпки и стреляли в наших людей, которые сражались с огнем, и многие получили ранения.

Рыцари в лагере, как только услышали призыв к оружию, сразу же вооружились, и боевые отряды выступили в поле, каждый в своем месте, сообразно тому, где был размещен. Они опасались, как бы греки не напали на них с равнины.

Этим тяготам и волнениям наши люди подвергались до рассвета; однако с Божьей помощью мы не понесли никаких потерь, кроме одного торгового корабля с товарами из Пизы, который был охвачен огнем и утонул. Все мы этой ночью были в великой опасности, ибо если бы наш флот сгорел, мы потеряли бы все и не смогли бы уйти оттуда ни по суше, ни по морю. Вот какую награду хотел дать нам император Алексей за ту помощь, которую мы ему оказали.

И теперь, когда греки так плохо поступили с французами, часть из них поняли, что не осталось никаких надежд на примирение, и они втайне собрали совет, чтобы предать своего государя. Был там некий грек, к которому император питал большее расположение, и он-то больше, чем кто-либо, втягивал его в распрю с французами. Звали этого грека Мурзуфлус (Мурзуфл – насупленный – из-за сурового взгляда из-под густых бровей).

По совету и с согласия других однажды вечером, точнее, в полночь, когда император Алексей IV спал в своих покоях, Мурзуфлус и те, кто должен был его охранять, вытащили императора из постели и бросили в темницу. Сам же Мурзуфлус, получив одобрение прочих греков, по их совету обулся в алые котурны и объявил себя императором (Алексеем V Мурзуфлом). Потом его короновали в церкви Святой Софии. Доводилось ли вам слышать о таком ужасном предательстве!

Когда император Исаак II услышал, что сын стал пленником, а Мурзуфлус занял его место, им овладел такой великий страх, что он захворал и вскоре умер. Что же до его сына, которого Мурзуфлус держал в заключении, то два или три раза по приказу последнего Алексею давали яд, но Бог не захотел, чтобы он умер таким образом. После этого Алексей IV был задушен, после чего Мурзуфлус повелел повсюду говорить, что тот умер своей смертью. Мурзуфлус похоронил его с почестями, как императора, и прикинулся, будто весьма скорбит.

Но скрыть убийство было нельзя. Очень скоро и грекам, и французам стало известно об этом преступлении, которое было совершено так, как я вам рассказал.

Сеньоры и дож Венеции собрались на совет, где присутствовали и епископы и прочее духовенство. Все церковнослужители, особенно те, кто имел особые полномочия от папы, согласились с предводителями войска и другими крестоносцами – любой, кто виновен в таком убийстве, не имеет права владеть землею, а те, кто согласился с подобным, суть соучастники убийства, и, кроме того, греки уклонились от повиновения Риму. «Посему мы и говорим вам, – сказало духовенство, – что война эта является правой и справедливой; и если вы готовы завоевать эту землю, чтобы привести ее в подчинение Риму, то все из вас, которые погибнут, исповедавшись, получат от папы отпущение грехов». Слова эти послужили великой поддержкой и ободрением предводителям войска и прочим крестоносцам.

Между французами и греками разгорелась яростная война. Она шла без перерывов, становилась все более и более жестокой, не проходило и дня, чтобы не шли сражения на суше или на море. Однажды Анри, брат графа Балдуина Фландрского, предпринял конный рейд и повел с собой большую часть лучших воинов из лагеря. Среди них были Жак д’Авень, Балдуин де Бовуар, Эд де Шамплитт и его брат Гийом, а также другие люди из их страны. Они покинули лагерь примерно в шесть вечера и скакали всю ночь. Назавтра поздним утром они подъехали к некоему красивому городу, который назывался Филия, и захватили его. Им досталась богатая добыча в виде скота, одежды и многих пленников. Все это они отослали на лодках в лагерь, пустив их по течению пролива, потому что этот город лежал на берегу Эвксинского (т. е. Черного. – Ред.) моря.

В Филии они провели два дня, радуясь изобилию хорошей провизии, которой был полон город. На третий день они оставили Филию и вместе со скотом и другой добычей поскакали обратно к лагерю. Тем временем до императора Мурзуфлуса дошли вести об их рейде. Ночью вместе с большим отрядом своих войск он оставил Константинополь и устроил засаду на той дороге, по которой должны были возвращаться наши люди. Он видел, как они проходили мимо со скотом и со своей добычей, как отряды шли один за другим, пока наконец не появился арьергард. Его составляли Анри, брат графа Балдуина Фландрского, и его люди. И когда они вошли в лес, император Мурзуфлус выскочил из засады и помчался им навстречу. Французы немедленно развернулись фронтом к нему и схватились в жаркой сече.

С Божьей помощью император Мурзуфлус был разбит и едва сам не попал в плен. Он потерял свой императорский штандарт и икону, которую всегда приказывал носить перед собой. И он, и другие греки свято верили в нее, потому что на этой иконе была изображена Пресвятая Дева. Кроме того, были убиты почти двадцать его рыцарей (так автор называет сходных по вооружению восточноримских (византийских) конников. – Ред.).

Тем не менее, хотя император Мурзуфлус потерпел поражение, жестокая война между «франками» (французами) и его силами продолжалась. Миновала большая часть зимы. Близилось Сретенье, и приближался Великий пост.