Текст книги "Из воспоминаний"

Ростропович в Париже. Солженицын в Цюрихе

В самом конце 1974 года мы с женой оказались в Париже на конференции в институте геронтологии. По обычаю я зашел и в редакцию газеты «Русская мысль», где иногда печатался. Главный редактор газеты, княгиня Зинаида Шаховская, сразу спросила меня, знаю ли я Ростроповича? Я ответил утвердительно. «Поезжайте к нему обязательно, у него большие проблемы с визой в Англию, может быть, можно помочь. Он в гостинице “Кинг Джордж”». Я хотел сначала позвонить, но Шаховская отговорила. «Поезжайте сразу, он не выходит из номера, он все время в гостинице!» Я взял такси, заехал за женой, и мы примчались в гостиницу. Это был пятизвездный отель недалеко от Булонского леса. Мстислав Ростропович, которого почти все после первой встречи называли просто Славой, был необычайно рад, увидев нас. Последовали объятья, поцелуи, и первый вопрос Славы был: «Жорес, что случилось с Саней?» «Саней» Ростропович и многие близкие называли Солженицына.

«А в чем дело?» – спросил я.

«Да вот звоню им в Цюрих. Подходит Аля. Позови Саню, я в Париже… “Он занят, – говорит она, работает, подойти к телефону не может”. Вчера звоню снова, опять он занят, к телефону не подходит.

Сегодня утром то же самое. “Звони, – говорит, – Слава, звони, всегда рада слышать твой голос…”» Я дал ей мой телефон в Париже, думал, позвонят, но пока никаких звонков».

Время было уже вечернее.

«В чем дело? – спросил я. – Солженицын к телефону обычно не подходит, так было и раньше».

«Но мне срочно, у меня большая проблема, а главное – нет денег, я хотел у него занять».

Я, конечно, сразу руку в карман, вынимаю бумажник. Из Лондона я всегда выезжал с некоторым резервом.

«Спасибо Жорес, – остановил меня Ростропович, – мне нужно много, у вас столько нет!»

«Увы, действительно нет», – подтвердил я, услышав названную цифру.

Ростропович немного успокоился, сел на диван, и к нему подошел огромный пес породы сенбернар – это крупные собаки с коричнево-белой длинной шерстью, имя я не помню. Ростропович его очень любил. Номер в гостинице состоял из двух или трех комнат. Постепенно он рассказал свою историю. Ростропович и его жена Галина Вишневская и раньше часто ездили за границу, и иногда надолго. Но после 1970 года, когда Растропович поселил на своей даче в Жуковке Солженицына, его поездки за границу почти прекратились, «не пускали» – контракты на концерты за границей даже музыканты этого калибра должны были заключать через какое-то советское государственное агентство.

Теперь, когда Солженицын жил за границей, Ростропович смог снова заключить несколько контрактов, и первые концерты у него были в Лондоне и в других британских городах, обычно с сопровождением местных оркестров. Ростропович и Вишневская решили на этот раз уехать надолго, по крайней мере на два года. Поэтому Ростропович поехал первый, жена с двумя дочерьми должна была приехать недели через две, после того как Слава нашел бы в Лондоне подходящий дом для семьи. В Англии у Ростроповича было много друзей среди музыкантов и композиторов, и он прилично говорил по-английски. Поэтому своей главной базой он выбрал Лондон. Из Ленинграда он отправил по морю свой микроавтобус «Мерседес», – он и сам часто водил машину при поездках из города в город. В автобус загрузили виолончели, ноты и многое другое, и он прибывал на днях в один из портов в Англии. В Лондоне Ростроповича ждали. Сам же он полетел из Москвы самолетом, вместе с собакой. Ее держали в каком-то особом отсеке, пассажирам первого класса это разрешалось.

В Лондоне, в аэропорту Хитроу Ростроповича пропускают через таможенный контроль, а собаку не пропускают. В Англии, мол, собаки должны пройти сначала карантин, – это Слава рассказывал с возмущением. «Но я Ростропович! У меня на днях концерт в Лондоне», – объяснял Ростропович таможенникам. – «Мы вас не задерживаем, но собаки у нас проходят карантин». – «Как долго?» – спросил Ростропович. – «Шесть месяцев», – был ответ. – Но вы можете посещать вашу собаку», – объяснили ему. – «В клетке?» – «Не обязательно, – опять объяснили музыканту, – условия будут зависеть от оплаты. Содержание собак в карантине оплачивает хозяин». Это правило, вернее, даже закон, распространялся на всех домашних животных и был введен более ста лет назад для предотвращения собачьего бешенства. С тех пор этой болезни в Великобритании не было.

Так и не договорились. Ростропович не захотел расстаться даже временно с собакой и возмущенный улетел в Париж. Теперь он был во Франции с собакой, но без денег и без инструментов. Но особую боль и разочарование у него вызывала прежде всего невозможность поговорить с Солженицыным.

Мы пробыли в гостинице с Ростроповичем около двух часов, объяснив ему некоторые проблемы эмиграции. Выход с финансами был вскоре найден – заключен контракт со студией записи музыки и с выплатой большого аванса, причем наличными. Во Франции тогда кредитные карточки и чеки не были еще популярны, расчеты велись наличными деньгами. В последующем, уже по телефону, я узнал, что «Мерседес» с инструментами был доставлен в Париж. В Лондон Ростропович приехал, наверное, только через год. Свою основную квартиру Вишневская и Растропович купили в Париже. Смогли они, в конце концов, посетить и Солженицыных в Цюрихе. Но близкого общения между «Славой» и «Саней» после Жуковки уже не было, так как Солженицын ни в Цюрихе, ни впоследствии в Вермонте по телефону ни с кем не разговаривал. За двадцать лет ссылки, по его собственным словам, он подходил к телефону только пять раз. Один раз такого разговора удостоился Борис Ельцин во время одного из своих приездов в США.

Заочные встречи с Солженицыным

Заочных «встреч» с Солженицыным, то есть контактов, а иногда и споров в западной прессе, было у меня несколько, некоторые из них растягивались надолго. Эмигрантская жизнь русских богата конфликтами, и почти все они между писателями, обычно на страницах русских эмигрантских газет и журналов. Обо всех писать было бы длинно и скучно. Упомяну только два случая, которые касались лично мне хорошо известных людей, незаурядных, может быть, даже исторических, если говорить о России: Владимира Яковлевича Лакшина и Михаила Петровича Якубовича. В литературные работы Солженицына они попали в разное время и в разном контексте.

Михаил Якубович, до 1918 года крупный деятель меньшевистской фракции РСДРП, арестованный в 1930 году и находившийся в разных лагерях НКВД до 1956 года, является одной из жертв террора, которому посвящено около десяти страниц»

Архипелага». Владимир Лакшин, блестящий литературный критик и фактический заместитель Александра Твардовского в «Новом мире», стал одним из «героев» книги воспоминаний Солженицына «Бодался теленок с дубом», изданной в Париже в 1975 году. Лакшин и Якубович были также друзьями Солженицына. Среди множества добровольных помощников Солженицына, которые помогали ему создавать «Архипелаг ГУЛаг» своими устными и письменными рассказами, воспоминаниями и письмами, большинство из которых не были названы, «не настала та пора, когда я посмею их назвать», – писал Солженицын, начиная книгу, оставив чистое место для перечисления двухсот двадцати семи имен.

Михаил Якубович был назван с его собственного согласия. С ним Солженицын встречался много раз и записывал его рассказы. Уже в 1967 году Якубович передал Солженицыну собственную обширную «Записку» в Прокуратуру СССР о «Процессе Союзного Бюро меньшевиков» в 1931 году. С Якубовичем в то время были знакомы уже и мой брат Рой, и я. Он передал эту же «Записку» и моему брату. Она была поэтому полностью воспроизведена как документ в книге Роя «К суду истории», первое английское издание которой появилось в США в конце 1971 года и в Лондоне в начале 1972 года, почти за два года до «Архипелага», изданного в декабре 1973 года на русском языке.[55]55
  Medvedev Roy. Let History Judge. New York and London, A. A. Knopf and Macmillan, 1971, 1972, pp. 125–131. На русском языке это заявление Якубовича Генеральному Прокурору СССР было впервые опубликовано в книге Роя Медведева «О Сталине и сталинизме», М.: Прогресс, 1990, с. 243–249.


[Закрыть]

Эта же «Записка» ходила в Самиздате и стала известной и Солженицыну именно как документ. «…Я имею свежее свидетельство одного из главных подсудимых на том процессе – Михаила Петровича Якубовича, а сейчас его ходатайство о реабилитации, с изложением подтасовок просочилось в наш спаситель – Самиздат, и уже люди читают, как это было».[56]56
  Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг. В 2 ч. Париж: ИМКА-Пресс, 1973, с. 402.


[Закрыть]

Дело это формировалось, по документальному свидетельству Якубовича, по готовому сценарию, и показания арестованных добывались пытками. Это называлось «извлечением признаний». Тех, кто сопротивлялся, «вразумляли физическими методами, избивали, били по лицу, по половым органам, топтали ногами, держали без сна на “конвейере”, сажали в карцер…» «Больше всех упорствовали в сопротивлении А. М. Гинзбург и я».[57]57
  Из Заявления Якубовича Генеральному Прокурору СССР. См.: Медведев Р. А., 1990, с. 244.


[Закрыть] Якубович пытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв вены. Однако он не умер. После этого его в основном держали без сна. «Я дошел до такого состояния мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно, какой угодно позор, лишь бы уснуть». В этом состоянии Якубович начал давать ложные показания, оговаривая и себя и других, – это неизбежный финал следствия с применением длительных пыток.

Именно такого, сломленного пытками и бессонницей, Якубовича привели в кабинет прокурора Н. В. Крыленко, который стал вводить его в «сценарий» процесса. Крыленко хотел определенных показаний. «Договорились? – спросил Крыленко. Я что-то невнятно пробормотал, но в том смысле, что обещаю ему выполнить свой долг. Кажется, что на глазах у меня были слезы».[58]58
  Там же, с. 244–245.


[Закрыть]

В «Архипелаге», изданном в Париже в 1973 году, это же зверское начало процесса меньшевиков изложено несколько иначе:

«Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революцию, самым искренним и вполне бескорыстным… Когда же в 1930 году таких вот именно “пролезших” меньшевиков надо было набирать по плану ГПУ – его и арестовали. И тут его вызвал на допрос Крыленко. И вот что сказал теперь Крыленко:

– Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) Я не сомневаюсь в вашей невинности. Но наш с нами партийный долг – провести этот процесс. (Крыленке Сталин приказал, а Якубович трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам спешит сунуть голову в хомут.) Прошу вас всячески помогать, идти навстречу следствию. А на суде в случае непредвиденного затруднения, в самую сложную минуту я попрошу председателя дать вам слово.

И Якубович – обещал. С сознанием долга – обещал. Пожалуй, такого ответственного задания еще не давала ему Советская власть!

И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем! Но это было бы для ГПУ слишком тонко. Как и все, достался Якубович мясникам-следователям, и применили они к нему всю гамму– и морозный карцер, и жаркий закупоренный, и битьё по половым органам. Мучили так, что Якубович и его подельник Абрам Гинзбург в отчаянии вскрыли себе вены. После поправки их уже не пытали и не били, только была двухнедельная бессонница. (Якубович говорит: “Только бы заснуть! Уже ни совести, ни чести…”)».[59]59
  Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг, с. 404–405.


[Закрыть]

Меня это грубое искажение документа самого Якубовича сильно поразило. Оно было не просто ошибкой, а издевательством. Я уже знал, что один экземпляр «Архипелага» из тех, которые я отправил по дипломатическим каналам в СССР, будет послан Якубовичу, в Караганду, где он, еще как формально не реабилитированный ссыльный, жил в доме для престарелых в сильной нужде. Рой также заметил это искажение, но не стал говорить о нем в своей рецензии на «Архипелаг», написанной в январе 1974 года – Солженицын находился тогда под угрозой ареста, и мой брат в рецензии стремился прежде всего отметить правдивость книги в целом. Но в 1976 году, когда я в Лондоне начал издавать составляемый моим братом в Москве альманах «XX век», в состав которого были включены некоторые воспоминания Михаила Якубовича, в частности, его очерки о Зиновьеве и Каменеве,[60]60
  Двадцатый век. Общественно-политический и литературный альманах / Редактор Рой А. Медведев, вып. I и вып. 2. Лондон: ТСД Пабл., 1976 и 1977. Однако очерки Якубовича вошли только в английское, более позднее издание этого альманаха: Yakubovich M. P. L. B. Kamenev and G. Zinoviev. Samizdat Register. Vol. 2 / Edited by Roy Medvedev. Merlin Press, London, W. W. Norton, New York, 1981, pp. 51–96.


[Закрыть] то Якубович, которому в то время было уже восемьдесят восемь лет, обратился к Рою и через него ко мне дать в предисловии к его воспоминаниям объяснение того, что его «дело» в изложении Солженицына было существенно искажено.

Я смог выполнить эту просьбу только в 1980 году в предисловии ко второму тому английского издания альманаха, изданного в Англии и США. «Солженицын, к сожалению, не дал правдивой картины “дела меньшевиков” и исказил рассказ Якубовича, написанный как заявление для реабилитации».[61]61
  Samizdat Register. Vol. 2, pp. X–XI.


[Закрыть] Я привел отрывок из документа самого Якубовича и цитату из «Архипелага» для сравнения. При подготовке этих изданий альманаха я также написал издателям «Архипелага» в Англии о том, что опубликованный в этой книге рассказ о «деле» Якубовича серьезно исказил реальную действительность и о том, что Якубович, который был тогда еще жив, но уже реабилитирован, требует сделать необходимые поправки.

Солженицын в «Зернышке» сообщает, что его издатели смогли защитить именно его правоту… «И Жорес – пока притих. Суд против “Архипелага” не возник».[62]62
  Солженицын А. Угодило зернышко меж двух жерновов. Ч. 1. гл. 4 // Новый Мир, № 2, 1999, с. 93.


[Закрыть] Суд действительно не возник, так как Якубович умер. Однако Солженицын, несомненно, по совету адвокатов издательства, решил изменить свой текст и удалить неправильное и нелепое по сути утверждение о том, что Якубовича пытали и держали без сна не до дачи им ложных показаний, а после, по инерции, без всякой нужды. В первом издании «Архипелага», осуществленном в СССР в 1989 году в «Новом мире», параграф о «мясниках-следователях», пытавших Якубовича, поставлен сразу за его арестом. Допрос у Крыленко передвинут ниже, в конец следствия. Но издевательские выражения о том, что допрос у Крыленко был «вдохновительным моментом» для Якубовича и что он «как рьяный конь» спешил сунуть голову в хомут, все же сохранены и в этом варианте «Архипелага». Явной клеветы уже не было, остались лишь «художественные» преувеличения.[63]63
  Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг. Ч. 1 // Новый мир, № 9, 1989, с. 124–125.


[Закрыть]

Следует отметить, что Якубович к 1920 году вышел из партии меньшевиков, но не примкнул к большевикам. Он оставался до ареста беспартийным и находился в основном на хозяйственной работе. Солженицын в первых произведениях своих героев писал «с натуры», по людям, которых он знал. В среде реабилитированных в Москве ходил упорный слух, что «старик высокий Ю-81» из повести «Один день Ивана Денисовича» был срисован Солженицыным с Якубовича. «Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям, да по тюрьмам сидит несчетно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не прикоснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали… Теперь рассмотрел его Шухов вблизи. На голове его голой стричь было давно нечего – волоса все вылезли от хорошей жизни. Зубов у него не было ни сверху, ни снизу ни одного: окостеневшие десны жевали хлеб за зубы. Лицо его все вымотано было, но не до слабости фитиля-инвалида, а до камня тесаного, темного. И по рукам, большим в трещинах и черноте видать было, что немного выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем, не примириться…».[64]64
  Солженицын А. Один день Ивана Денисовича. Париж: ИМКА-Пресс, 1968, с. 104.


[Закрыть] Таких, как Якубович, выживших по разным лагерям двадцать шесть лет и еще пятнадцать лет казахстанской ссылки, были в СССР лишь единицы. Старик с «каменным лицом» «Ю-81» похож на любого из них.

Владимир Яковлевич Лакшин, умерший в 1993 году в возрасте шестидесяти лет, был очень близким другом и моего брата, и моим. Я познакомился с ним в 1964 году не через «Новый мир», где он заведовал отделом литературной критики, а в группе обнинских физиков, центральной фигурой которой был профессор Валентин Турчин. Лакшин стал одним из наиболее горячих поклонников Солженицына и в течение 1963–1967 годов публиковал глубокие и очень яркие критические разборы его произведений.

Большинство западных литературных критиков обычно рассматривало Солженицына как советского писателя и ставило его творчество в ряд с такими выдающимися писателями советского периода, как Платонов, Пильняк, Бабель, Булгаков, Пастернак. Лакшин в своих критических статьях поднимал литературный уровень Солженицына значительно выше и ставил его творчество в ряд великих русских писателей: Гоголя, Достоевского, Тургенева, Толстого.

Некоторое разочарование Лакшина вызвал «Август 1914». «Это не лучшее произведение Солженицына», – обычно говорил он друзьям. Однако следующие «узлы» «Красного колеса» разочаровывали Лакшина все больше и больше.

Публикация в 1975 году в Париже книги литературных воспоминаний Солженицына «Бодался теленок с дубом», в которой Солженицын посвятил очень много страниц «Новому миру», его редактору Александру Твардовскому и другим сотрудникам журнала, причем в искаженном, часто фальшивом, а иногда и враждебном стиле, не могло оставить Лакшина равнодушным. Лакшин написал много очерков и книг, но все они готовились для издания и публикаций в СССР. Для Самиздата Лакшин не писал, да и не было у него в этом необходимости, он не был «диссидентом», как и Твардовский. Сферой его литературной критики была русская классика и лучшие произведения советской литературы. Но «Теленок» не мог оставить Лакшина в покое, и, пожалуй, только он мог дать достойный ответ Солженицыну, защищая Твардовского и других своих коллег.

Поэтому уже в конце 1965 года Лакшин написал большой, исключительно яркий и глубокий очерк «Солженицын, Твардовский и “Новый мир”», который как полемика с «Теленком» Солженицына не мог, конечно, быть опубликован в СССР. Этот очерк имел ограниченное хождение в Самиздате. Рой включил его, с согласия автора, в один из номеров русской версии самиздатного журнала «XX век», кажется, в шестой или седьмой номер. (Всего в Москве вышло одиннадцать номеров этого журнала, а не один, как написал Солженицын в «Зернышке».[65]65
  Солженицын А. Угодило зернышко…, с. 93.


[Закрыть] В 1976 году я получил микрофильмы очередных двух или трех номеров «XX века», и очерк Лакшина был среди них. Я включил его во второй и последний номер лондонского издания альманаха, напечатанного в 1977 году.

Свой ответ на очерк Лакшина Солженицын дает лишь в 1999 году, после смерти автора. Разбирает он именно тот вариант очерка, который был опубликован мною в 1977 году и с моим предисловием.

«Году в 1975 Рой надумал и взаправду выпускать самиздатский журнал “XX век”, но после первого же номера его вызвали в ЦК и запретили. Жалко! Но братцы затеяли новую мистификацию: “XX век” стал выпускать в Лондоне Жорес и утверждать, что этот журнал широко ходит в Самиздате, чего никто из Москвы нам не подтверждал.

И вот в № 2, с выходной пометкой “Лондон 1977”, напечатана была статья близкого братьям Медведевым В. Лакшина против меня – предлинная, как он всегда пишет, семьдесят страниц. “Замечательный очерк», предваряет редакция, «одного из лучших литературных критиков русской литературы, блестящего публициста и историка литературы”. Захвалено высоко, однако по нынешнему безлюдью Лакшин – критик, конечно, заметный, хотя с годами всё более зауряднеет и после “Нового мира” мало чем отличился от казённого приспособленца, стал в фаворе у властей.

Но какая смелость! – до сих пор столь лояльный, Лакшин решился печататься прямо на Западе?»[66]66
  Выехавший на Запад Б. Г. Закс, бывший ответственный секретарь «Нового мира», в письме ко мне от 30.7.84 передаёт историю этой публикации «со слов Лакшина»: вскоре после выхода «Телёнка» его дважды вызывал секретарь Союза писателей Верченко, дал ему книгу надолго и требовал написать публичный на Западе ответ, а «мы ведь не только в коммунистической печати поместить можем, но и в буржуазной».


[Закрыть]

Надо заметить, запрещение журнала «ХХ век» произошло не в связи с вызовом Роя Медведева в ЦК КПСС, а в КГБ после произведения обыска в квартире и конфискации всех материалов. Заодно были конфискованы все книги Солженицына и многие другие. После исключения Роя из КПСС в 1969 году он в партийные инстанции не вызывался.

Примечание Солженицына о письме Б. Г. Закса, помеченное 1986 годом, является чистой выдумкой. Вторая жена Закса Сара Юрьевна была матерью известного диссидента Андрея Твердохлебова. Вся семья эмигрировала из СССР в конце 70-х годов, однако Б. Г. Закс был вскоре помещен в США в дом для престарелых инвалидов. Поэтому подобного «свидетельства» Закса быть не могло, тем более что не было эпизода и с вызовом Лакшина секретарем СП Верченко. Этот вымысел не мог быть «со слов Лакшина». Несколько экземпляров «Теленка», сразу после выхода этой книги в Париже, выслал в Москву Рою именно я по дипломатической почте, через Роберта Кайзера, корреспондента «Вашингтон Пост». «Теленка» передал Лакшину мой брат, а не секретарь Союза писателей. От Роя я вскоре получил и очерк Лакшина в форме микрофильма, который подвергался превращению в рукопись уже в Лондоне. Лакшин предоставил мне право издавать этот очерк и на других языках.

В 1977 году по договору со мной издательство Альбин Мишель в Париже издало очерк Лакшина на французском языке.[67]67
  Lakshin Vladimir. Reponse a Soljenitsyne. Albin Michel. Paris, 1977.


[Закрыть] В этом же году я заключил договор на издание очерка Лакшина с издательством «Кембридж Юниверсити Пресс» в Кембридже. К книге Лакшина было добавлено еще два очерка британских литературоведов о «Новом мире» и его роли в развитии русской литературы. Вместе с этими очерками получалась уже небольшая книга на 180–200 страниц. Перевод очерка Лакшина сделал по договору с издательством в Кембридже Майкл Гленни, профессор русской литературы и в то время лучший переводчик с русского в Англии. Именно Майкл Гленни переводил на английский «Август 1914». В начале 1978 года перевод был закончен, и вскоре я получил верстку всей книги на прочтение. Финансовые затраты издательства на всю работу были скромными, так как университетские издательства не платят авансов. Но профессор Гленни получил, конечно, гонорар за перевод.

Неожиданно в июле 1978 года издательство сообщило о том, что оно расторгает контракт и не может издавать эту книгу. На мой запрос (по телефону) редактор издательства объяснил, что в случае издания им угрожают судом за клевету. Источник угрозы я не пытался выяснить у издателя, но в данном случае он мог исходить только от адвоката Солженицына.

Я позвонил в Цюрих д-ру Фрицу Хеебу Но он объяснил мне, что уже больше двух лет не является адвокатом Солженицына. Он был отстранен в 1976 году из-за споров по поводу налогов «Русского благотворительного фонда», созданного Солженицыным из гонораров, поступавших в этот фонд от продаж «Архипелага». Эти деньги предполагалось расходовать на помощь семьям политзаключенных в СССР. Судя по разговору, Хееб считал свое увольнение неоправданным и необоснованным. Он прилагал все усилия для избавления «фонда» от налогов, но и он не мог нарушать законов Швейцарии. По этим законам любой фонд мог регистрироваться как благотворительный лишь в том случае, если распорядителем банковских счетов фонда не является член семьи Солженицына. В данном случае распорядителем и директором фонда была жена Солженицына Наталья, и, таким образом, деньги «фонда» не были «отчуждены» от «семьи», и поэтому «фонд» не мог считаться независимым.

Однако Хееб не знал, кто именно в настоящий момент является адвокатом Солженицына. Хееб явно был сильно обижен распространением разных слухов о том, что он в делах Солженицына вел себя нечестно. Он повторил свою фразу, которая уже была произнесена в каком-то его интервью: «Solzhenitsyn is a great man, but not a good man» (Солженицын – великий человек, но не хороший человек).

У меня на руках, однако, оставался готовый перевод книги Лакшина «Солженицын, Твардовский и “Новый мир”» в форме макета книги. Это облегчало поиски издателя, но уже в США, – там законы другие, и по делам «о клевете» нужно судиться с автором, а не с издателем.

Вскоре, не без помощи профессора Гленни, мы нашли университетское издательство в США «The MIT Press» в штате Массачусетс, которое согласилось издать книгу. Это было издательство Массачусетского института технологии, частного университета, но с очень высокой репутацией, сравнимой с Гарвардом. В данном случае был выплачен и небольшой аванс в 500 долларов, разделенный между главным автором и соавторами. Книга Лакшина снова пошла в набор. Предполагалось, что она будет опубликована в конце 1979 года.

Неожиданно это американское издательство сообщило, что договор расторгнут и книга Лакшина издаваться не будет. Это решение было уже непонятно, так как в США у издательства никаких проблем с судом не могло быть. Если бы давление на запрет книги Лакшина исходило от адвоката Солженицына, то судиться он должен был бы с автором книги, а не с издательством. В книге Лакшина не было абсолютно никаких элементов, которые подходили под категорию «клеветы». В дело включился Майкл Гленни, который, как профессор литературы и переводчик, лучше знал издательский мир. 2 мая 1980 года он прислал мне письмо:

Дорогой Жорес!

Хорошие новости! МИТ Пресс отменил свое решение об отказе от публикации Лакшина. Они снова изменили свое мнение и согласились опубликовать книгу. Вся история загадочна и непонятна, и я, откровенно, не могу ее понять. Редактор, Барбара Анкени, женщина, которая отвергла книгу Лакшина, была вынуждена уйти из издательства. Новый редактор, принявший ее отдел, восстановил все исходные планы… Книга Лакшина будет опубликована скоро, лишь немного позже, чем английское издание «Теленка и Дуба»…

Всегда Ваш Михаил.

Новым редактором, который взялся за издание книги Лакшина, был Рене Оливери. В 1980 году я был в США и встретился с ним. Книга Лакшина была издана в конце 1980 года.[68]68
  Lakshin Vladimir. Solzhenitsyn, Tvardovsky and «Novy Mir». The MIT Press, Cambridge, Mass. USA, 1980.


[Закрыть] Но она продавалась только в США, но не в Англии. Книга «Бодался теленок с дубом» была издана в США под более коротким названием «The Oak and the Calf» на несколько месяцев раньше. Можно предполагать, что были приняты какие-то усилия для того, чтобы эти книги не появились одновременно, так как Лакшин слишком сильно подрывал репутацию книги Солженицына, которую издавало большое коммерческое издательство «Коллинз» (Collins). Одновременная публикация неизбежно сдваивала бы рецензии, и мнение Лакшина, безусловно, снизило бы ожидавшийся успех «Теленка» на английском. Однако «Теленок» и без книги Лакшина был принят рецензентами очень плохо и не имел успеха. Наиболее критическую рецензию, что можно было ожидать, опубликовал Джордж Фейфер:

«Солженицын в этой книге похож на Ленина. Он не доверяет никому. Он видит врагов там, где их нет, он обращается с помощниками и союзниками как с потенциальными предателями, он обманывает друзей… “Теленок” наносит главный удар против тех друзей и союзников, которые рисковали собственной судьбой, помогая ему… Его главной жертвой оказался “Новый мир”, который немедленно признал выдающейся его повесть “Один день…” и редакторы которого самоотверженно боролись за ее публикацию. …Если бы эта повесть оказалась в любом другом советском журнале в тот период, то она несомненно не была бы опубликована…. “Теленок” характеризует сотрудников “Нового мира” с таким же негодованием, с каким “ГУЛаг” обрушивается на правителей СССР…»[69]69
  Feifer George. Writer as government in exile. New Society, 1980, July 3, 1980, pp. 28–29.


[Закрыть]

У Джорджа Фейфера были, конечно, и личные мотивы для того, чтобы дать именно столь критическую оценку не только книге, но и ее автору. Но немалое число других критиков также были разочарованы «Теленком». Книга Лакшина получила меньшее число рецензий, но все они были положительными.

Лондон, 2003