Текст книги "Из воспоминаний"

Эпизод из жизни Лена Карпинского

Лен Вячеславович Карпинский, известный советский публицист и общественный деятель – сын одного из старейших деятелей КПСС Вячеслава Карпинского, который был хорошо знаком и с Лениным, и со Сталиным и сумел избежать репрессий 1937–1938 годов. И отец, и сын в разное время работали в редакции газеты «Правда» и считались знатоками как теории, так и истории марксизма и ленинизма. Я познакомился с Леном Карпинским в 1969 году, и меня поразили необъятность его эрудиции и громадные размеры и содержимое семейной библиотеки. Если пользоваться определением Евгения Примакова, можно сказать, что Лен Карпинский был типичным «диссидентом в системе»; он относился явно критически к той советской системе, в которой сам работал на ответственных постах. Он удивлял собеседников неожиданным и оригинальным ходом суждений и способностью почти на всякий вопрос посмотреть с новой и неожиданной стороны. Из всех жанров Лен предпочитал жанр беседы, и это было понятно для 60—70-х годов.

Публиковать свои рассуждения в советской печати Лен не мог, а работать «в стол» не хотел. Поэтому он избегал больших систематических записей, ограничиваясь отдельными рецензиями, эссе, короткими заметками. Однако и это его не уберегло. За одну из заметок в «Правде», которую он написал вместе с Федором Бурлацким («На пути к премьере»), Лен был изгнан из редакции партийной газеты: в заметке критиковались методы и практика театральной цензуры. Некоторое время Л. Карпинский работал в Институте конкретных социологических исследований, но в начале 1969 года ему поручили руководство одной из редакций влиятельного партийно-государственного издательства «Прогресс».

В 1969 году в СССР почти открыто велась подготовка к реабилитации Сталина – в связи с его 90-летием. Это побудило многих, в том числе и Лена Карпинского, к более радикальной критике. В самом начале 1970 года он дал мне не только для чтения, но и для распространения среди друзей большой очерк или эссе «Слово – тоже дело». Все же Лен не хотел слишком рисковать и взял для себя псевдоним Окунев – другую «рыбную» фамилию. Это был блестящий и по изложению, и по содержанию текст, написанный с позиций «социализма с человеческим лицом».

Очерк «Слово – тоже дело» получил распространение в Самиздате и, конечно же, попал в поле зрения Пятого управления КГБ. Для экспертов из этого управления по борьбе с «идеологическими диверсиями» было очевидно, что в ряды критиков сталинизма и текущей партийной политики вступил новый, очень осведомленный и талантливый человек, аргументы которого звучали очень и очень убедительно. Одна из главных идей автора состояла в том, что в новое время, когда не все потоки информации можно держать под контролем, именно слово может изменить обстановку в стране. Умелое, верное и ярко высказанное слово, которое можно будет запустить в каналы массовой информации, – это уже дело, способное повлиять на поведение людей.

Но обнаружить автора этого очерка долго не удавалось. Анализ текста показывал хорошую теоретическую подготовку автора, его ум и способности, оригинальный стиль и язык, но также приверженность марксизму и социализму. Среди известных КГБ диссидентов такого человека не обнаруживалось. Среди разного рода консультантов и советников из аппарата КПСС умных и талантливых людей было много, да и пером владели многие. Но кто из них мог решиться на такой шаг? Работа по анализу текста очерка «Слово – тоже дело» зашла в тупик. Пришлось закидывать на поиски автора с рыбной фамилией самый широкий невод.

В тексте Окунева было много ярких, афористических выражений, интересных и запоминающихся примеров. Как можно судить по дальнейшим событиям, из этого текста была сделана обширная выжимка из наиболее запоминающихся выражений и разослана по всей системе Главлита – под таким «затуманенным» (А. И. Солженицын) названием скрывалась в Союзе огромная и разветвленная система цензуры. Во всех цензорских кабинетах в московских издательствах и в редакциях газет и журналов были образцы литературного и публицистического почерка Окунева. Организаторы этого поиска были уверены, что новый автор Самиздата не новичок в политической публицистике, и что он вряд ли откажется навсегда от работы в советской печати. И Лен Карпинский все-таки попал в расставленные на него сети.

В начале 70-х годов Лен Вячеславович получил предложение, от которого не мог отказаться. Одна из московских литературных редакций предложила ему составить сборник его рецензий, статей и эссе из газет «Правда» и «Комсомольская правда», из журнала «Молодой коммунист» и некоторых других изданий. Редактируя и дополняя некоторые статьи для этого сборника, Лен Карпинский не смог удержаться от того, чтобы не вставить в одну из прежних статей три страницы из очерка «Слово – тоже дело».

Сначала все было хорошо, и сборник пошел в набор. Но перед сдачей в печать любой издаваемый материал шел к цензору. И этот безымянный цензор сличил почерки, обнаружил вероятного автора самиздатского очерка и доложил начальству. Карпинского вызвали в КГБ, где у него было много знакомых – еще по работе в ЦК ВЛКСМ; они пришли сюда вместе с Шелепиным и Семичастным. Еще в 50-е годы Лен Карпинский был активным комсомольским функционером. Однако когда Н. С. Хрущев призвал комсомольских лидеров идти на работу в КГБ, Лен от этого уклонился. Рядовым следователям на Лубянке было трудно разговаривать с таким человеком, как Карпинский, и его пригласил к себе один из заместителей Юрия Андропова, начальник Пятого управления КГБ генерал Филипп Бобков.

В своей книге «КГБ и власть» Ф. Бобков так писал об этой встрече: «В начале семидесятых годов к нам поступила информация о том, что известный публицист, бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Л. В. Карпинский задумал создать некоторое подобие нелегальной библиотеки для распространения запрещенной литературы. Я был хорошо знаком с Карпинским, знал о его неординарных оценках событий, происходящих в стране, ценил высокую эрудицию и рассудительность, его широкий взгляд на политические события и свободомыслие. Наши встречи еще в ЦК ВЛКСМ всегда давали почву для размышлений. Политические взгляды Карпинского никакого беспокойства у органов госбезопасности не вызывали. Когда же речь зашла о создании некой нелегальной структуры, это настораживало. Не хотелось видеть Лена Карпинского, ставшего к тому времени руководителем одной из идеологических редакций в издательстве “Прогресс”, среди так называемых диссидентов. После размышлений я пригласил Карпинского к себе, и мы обстоятельно поговорили. Я преследовал только одну цель – уберечь его от нелегальщины. И Лен Вячеславович понял это. Об этой беседе я доложил Андропову. Помню, Юрий Владимирович встал из-за стола и долго ходил взад-вперед по кабинету. Потом остановился и внимательно посмотрел на меня.

– Плохо, что такие, как Карпинский, уходят от нас. Это свидетельствует, что в нашем доме не все ладно. Не знаю, поймут ли его в ЦК…»[81]81
  Бобков Ф. КГБ и власть. М., 1995, с. 268–269.


[Закрыть]

Это интересное, но не слишком точное свидетельство. В очерке «Слово – тоже дело» Карпинский не предлагал создавать никакой нелегальной структуры «для распространения нелегальной литературы». Он обращался к творчески мыслящим коллегам с предложением о создании «современной марксистской библиотеки» из десяти-пятнадцати новых исследовательских работ. Да, конечно, Карпинский понял пожелания Ф. Бобкова. Но он уже не мог остановиться в своей теоретической работе. Бросить начатые размышления и планы и обратиться к издательской рутине значило для него потерять лицо и уважение к самому себе. Лен Карпинский начал готовить издание независимого марксистского альманаха и привлек к этой работе несколько человек, в числе которых был и Отто Лацис, автор интересного исследования о природе и истоках сталинизма – эта работа не появлялась в Самиздате.

Карпинский не учел лишь одно обстоятельство – после беседы с Бобковым за ним было установлено плотное наблюдение. Прослушивались не только все его телефонные разговоры из дома, но и из служебного кабинета. И когда уже готовая рукопись альманаха была передана машинистке, у нее провели обыск, и все бумаги вместе с машинкой опять попали на Лубянку. Сам Карпинский доложил об этом в ЦК КПСС, где ему готовили повышение по службе.

Лен Вячеславович не каялся во время партийного следствия. Напротив, он привел множество высказываний Ленина начала двадцатых годов о том, что партия не должна допускать пропаганду и агитацию оппозиционных взглядов в листовках тиражом в 250 тысяч экземпляров, но она должна разрешить для любой оппозиции выпуск «специально изданных сборников». «Есть теоретики и среди оппозиции, – говорил на Х съезде РКП(б) Ленин, – которые всегда дадут партии полезный совет. Это необходимо. Это не надо смешивать с пропагандой, с борьбой платформ». Но в ЦК и в КПК при ЦК КПСС, как и предполагал Ю. Андропов, не поняли Л. В. Карпинского. В результате он потерял и работу, и партийный билет. Новые возможности для Карпинского открылись только в годы перестройки, когда уже не нужно было прибегать ни к каким псевдонимам.

В конце восьмидесятых годов Лен Карпинский стал ведущим политическим обозревателем, а с августа 1991 года – главным редактором газеты «Московские новости». Сохранить независимость суждений в условиях нового демократического режима оказалось тоже нелегко, но Лен Карпинский справился с этой задачей.

О книге «Д» «Стремя “Тихого Дона"»

В сентябре 1974 года эмигрантское русское издательство «ИМКА-Пресс» в Париже опубликовало небольшую книгу «Стремя “Тихого Дона”: Загадки романа» с предисловием Александра Солженицына. Вместо имени автора на обложке и на титульном листе была проставлена всего одна буква «Д». Можно было подумать, что это намек на Дон.

В 1974 году интерес к тому, что говорил и делал Солженицын, недавно лишенный советского гражданства и высланный за границу, был очень велик. Но и интерес к Михаилу Шолохову и его роману «Тихий Дон» в Советском Союзе также был очень велик. Поэтому книга «Д» не могла не вызвать интереса и в нашей стране, и за границей.

Как было видно из предисловия, Солженицын хорошо знал «Д» и ценил его как «литературоведа высокого класса», который между других своих работ взялся и за изучение проблемы авторства «Тихого Дона». Можно было понять, что «Д» начал эту работу по просьбе Солженицына и делал ее не только бескорыстно, но и тайно. Однако автор смог только начать большое исследование, написав несколько разделов, а также много разрозненных заметок, которые и вошли теперь в книгу. Из письма «Д» к Солженицыну, которое приводилось в предисловии, было видно, что «Д» намеревался значительно продвинуться в своем исследовании летом и осенью 1973 года, а в дальнейшем написать еще одну книгу на ту же тему, но уже как детектив. «Однако “Д” был болен, – свидетельствовал Солженицын. – Он не смог выполнить задуманного, а умер среди чужих людей, и нет уверенности, что не пропали его заготовки и труды последних месяцев. Я сожалею, что еще сегодня не смею огласить имя “Д” и тем почтить его память. Однако придет время».[82]82
  Книга «Д» переиздана в России в 1996 году в Самаре в общем большом сборнике «Загадки и тайны “Тихого Дона”». Издание Самарского фонда независимых исследований в области литературы.


[Закрыть]

Как известно, сомнения в авторстве Михаила Шолохова высказывались еще в 1928–1929 годах, после выхода в свет первых частей романа «Тихий Дон» в журнале «Октябрь» и в «Роман-газете». Однако то были разного рода слухи и домыслы, а теперь это была попытка исследования. Неудивительно, что книга «Д» быстро распространилась в конце 1974 года в московских литературных кругах. Я хорошо помню, как бурно обсуждали книгу «Д» в разных писательских квартирах. В квартире Владимира Солоухина почти все собравшиеся здесь несколько писателей склонны были принять доводы «Д» и Солженицына. В доме Владимира Тендрякова были решительно против этого. Юрий Трифонов был полон сомнений. Взволнованы были Владимир Лакшин, Юрий Черниченко и Лев Копелев.

Многие стали выписывать и читать в библиотеке дореволюционные повести и рассказы Федора Крюкова, известного в свое время донского писателя и общественного деятеля, которому «Д» и приписывал главную роль в создании романа «Тихий Дон». Литературовед, биограф и земляк Ф. Крюкова Владимир Проскурин, с которым я тогда познакомился, был рад всеобщему вниманию к творчеству Крюкова, но возражал против приписывания Крюкову авторства «Тихого Дона». Естественно, что в писательской среде строилось множество догадок и о том, кто такой сам «Д». Кое-кто высказывал предположение, что за этим псевдонимом скрылся сам Солженицын, но у этой версии оказалось мало сторонников. Опубликованные материалы свидетельствовали о «Д» как о способном литературоведе. Литературное окружение А. Солженицына было невелико, но оно было, как это принято говорить сейчас, не слишком «прозрачно».

Книга «Д» вызвала не только большой интерес сама по себе, но и положила начало многим новым исследованиям и публичным обсуждениям. Были предприняты попытки сравнить словарный запас, стиль и идейную направленность «Донских рассказов», сочиненных и опубликованных в 1924–1926 годах, и первых пяти частей «Тихого Дона», которые создавались в 1927 и в начале 1928 года.

Норвежский исследователь-славист Гейр Хетсо провел компьютерное исследование, в основу которого положено сравнение длины предложений и расположение частей речи в «Донских рассказах, в первых двух частях „Тихого Дона“ и в „Поднятой целине“. Полученные данные сравнивались потом с теми же параметрами в сборниках рассказов и повестей Федора Крюкова, особенно за период 1909–1917 годов. Ряд авторов испробовали еще один путь поиска – создание облика автора „Тихого Дона“ не по его официальной биографии, а по тексту самого романа. Каждый литературовед знает, что автор любого крупного и оригинального произведения рисует в нем не только образы героев, но и свой собственный облик.

Можно было бы выделить несколько десятков наиболее ясных и очевидных признаков, черт и качеств автора «Тихого Дона», без которых создание романа было бы невозможно. Было очевидно, например, что автор замечательно знает и рисует природу Донского края: степь и лес, все травы и всех зверей, птиц и рыб, сам Дон и небо над ним при любой погоде и в любое время года. Он применяет необычно яркие краски, показывая нам не просто пейзажи, а жизнь природы во всех ее проявлениях.

Автор выказывает замечательное знание всего уклада казачьего сословия, быта, службы, поведения и психологии казака – воина и земледельца. Он знает все детали и особенности казачьего хозяйства, военной формы, конного дела, истории казачьего Дона. Он не просто знает, но любит казачество, его старинные песни, пляски, игры, традиции. Он дает нам необычные и сильные образы и казаков-мужчин, и особенно женщин-казачек: Аксиньи, Натальи, Дарьи, Ильиничны.

Поражало не только литературное мастерство автора, но и талант, даже гениальность создателя лучшего русского романа ХХ века. Особенно необычным казался тот факт, что автор романа относился с явной неприязнью к маленьким группам донских большевиков и пришлых комиссаров, которые вольно или невольно разрушали вековые уклады этого богатого и красивого края.

Было просто непонятно, каким образом могло появиться в печати это большое произведение, в котором изображалось первое в нашей истории мощное народное восстание против власти большевиков и против тех новых порядков, которые они хотели установить путем расстрелов и террора на Дону. И главный герой романа Григорий Мелехов становится командиром повстанческой дивизии, успешно воюющей против отрядов Красной Армии. Ни Федор Крюков, ни Михаил Шолохов, каким его изображали тогда все литературоведы и авторы школьных учебников, не подходили под признаки автора столь необычного и сильного романа-трагедии. Тот Шолохов, которого знали и писатели, и диссиденты 60—70-х годов, не вызывал ни у кого не только восхищения, но и простого уважения.

Именно это обстоятельство и привлекло внимание к книге «Д», который пошел в своей работе по иному пути, далекому от простых арифметических подсчетов или сравнения особенностей романа с особенностями биографии писателей. «Д» попытался провести исследование художественных особенностей разных частей и глав «Тихого Дона».

По мнению «Д», стиль и характер самого художества в романе был различен в разных его частях. Разные страницы и главы романа написаны как бы разными руками и в разное время. Неизвестному нам «Д» казалось, что существует большая разница между основной частью романа и более поздними вставленными в него главами и разделами. Ему казалось, что образы Аксиньи и Анны Погудко, даже Мишки Кошевого и Бунчука создавались разными авторами. Таким образом, выдвигалась концепция о существовании у романа «Тихий Дон» как главного автора, так и менее способного и отличного по взглядам соавтора. Доводы и примеры «Д» были интересными, но не убедительными, не исчерпывающими, а порой и явно ошибочными. Это признавал и Солженицын, который писал в предисловии: «В который раз история цепко удержала свою излюбленную тайну». «Клад “Тихого Дона” заколдован», – писал Солженицын и много позже.

Но и тайна самого «Д» держалась еще много лет. Только в конце 1991 года в декабрьской книжке «Нового мира» А. И. Солженицын сообщил читателям драматическую предысторию книги «Стремя “Тихого Дона”». Только теперь мы смогли узнать имя автора этой книги. Это была Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, литературовед из Ленинграда. По свидетельству Солженицына, она умерла в Гурзуфе в Крыму, где лечилась осенью 1973 года. Ее сразил инфаркт, когда она узнала из передач западных радиостанций об обысках у друзей Солженицына в Ленинграде и об изъятии «Архипелага». Даже в разговорах с близкими ему людьми, а тем более в переписке А. Солженицын, склонный к тщательной конспирации, всегда называл И. Н. Медведеву-Томашевскую «Дамой». Отсюда и возник столь необычный псевдоним– «Д».

Вполне возможно, что в КГБ узнали о «Д» еще до издания ее книги. Изучение и выявление ленинградских друзей и знакомых Солженицына велось в 1972–1973 годах очень настойчиво. Едва появившись в Москве, книга «Д» сразу же попала в списки запрещенной к распространению литературы. Михаил Шолохов в эти годы был еще жив, и официальная литературная общественность готовилась широко отметить в мае 1975 года 70-летие Нобелевского лауреата из станицы Вешенской. Однако даже Институт мировой литературы в Москве должен был, к удивлению своих сотрудников, провести публичное обсуждение проблемы авторства «Тихого Дона» и заслушать по этому поводу доклад Гейра Хетсо. Это обсуждение было продолжено журналом «Вопросы литературы» в 1989 году Солженицын и Шолохов имели возможность познакомиться друг с другом на большой встрече деятелей культуры с лидерами КПСС в декабре 1962 года. Посредником в этой короткой встрече был А. Т. Твардовский. Два писателя пожали друг другу руки и обменялись обычными в таких случаях комплиментами.

Их взаимная неприязнь сменилась в семидесятые годы нескрываемой ненавистью. Однако под влиянием успеха Солженицына Шолохов попытался поднять в новой редакции романа «Они сражались за Родину» тему сталинских репрессий.

Издание книги «Д» круто изменило положение дел в советском шолоховедении. Существенно расширилось и углубилось изучение истории и источников романа «Тихий Дон», его текста, прототипов, особенностей языка и образов. Появились первые большие биографии Шолохова, которых в шестидесятые годы просто не было. Были изучены многие ранее закрытые архивы. Наконец, были найдены и рукописи первых частей романа, которые сам Шолохов считал навсегда утерянными. Очень много узнали мы и о донском писателе Федоре Крюкове, главные работы которого переизданы в 90-е годы. Книга «Д» стала таким образом частью нашей непростой литературной истории.

Псевдонимы и анонимные издания конца 70-х годов

К концу семидесятых годов многие сотни известных диссидентов, в том числе писателей и ученых, эмигрировали из СССР. Они могли публиковать свои произведения, уже не прибегая к конспирации. За границей, главным образом во Франции и США, стали издаваться новые эмигрантские журналы на русском языке: «Континент», «Время и мы», «22», «Синтаксис», «Обозрение», «Внутренние противоречия», «Проблемы Восточной Европы», «ХХ век», «Архив Самиздата», «Стрелец», «Третий путь», «Форум», «Вольное слово», «Русское возрождение» и некоторые другие. Новые эмигранты пополнили и редакции, а также авторский актив таких прежних эмигрантских изданий, как «Новый журнал», «Вестник РХСД», «Грани».

Однако некоторые журналы составлялись и редактировались все еще в СССР и издавались на Западе анонимно. Это была в первую очередь знаменитая «Хроника текущих событий», в которой излагались подробности почти всех репрессий по политическим, национальным и религиозным мотивам в СССР. У истоков этого издания стояли такие правозащитники, как Павел Литвинов, Наталья Горбаневская, Валерий Павлинчук, Анатолий Якобсон. Из-за арестов редакция «Хроники» менялась почти каждые три года, но журнал продолжал выходить в свет, сохраняя внешнее оформление и стиль изложения. Это было предельно объективное издание, которое сообщало читателям главным образом факты, избегая толкований и оценок. В середине семидесятых годов в редакции «Хроники» работали анонимно Татьяна Ходорович, Татьяна Великанова, Сергей Ковалев и некоторые другие. Об этих редакторах мы узнавали только после их ареста или эмиграции – из новых выпусков той же «Хроники». Анонимно издавался в семидесятых годы интересный журнал «Память», публиковавший статьи и документы по советской истории. Анонимными, хотя и не слишком известными, были и некоторые другие журналы: «Левый поворот», «Варианты», «Хроника Литовской католической Церкви» и другие. Под псевдонимом «Алексей Алексеев» скрылся и редактор небольшого литературного журнала «А– Я». Только много позднее мы узнали, что журнал «Левый поворот» составлял в Москве Борис Кагарлицкий, а журнал «А—Я» Алик Сидоров.

В конце семидесятых годов репрессии среди диссидентов усиливались, и Самиздат стал сходить на нет. Но существенно увеличилось число книг и статей, которые публиковались теперь за границей под псевдонимами и анонимно. Несколько богословских сочинений пришло на Запад и опубликовано под псевдонимом «Ф. 'Уделов». Только в девяностые годы мы узнали, что под этим псевдонимом печатал свои труды Сергей Иосифович Фудель, который большую часть жизни провел в советских тюрьмах и ссылке. Под собственным именем работы С. И. Фуделя стали публиковаться только после его смерти.

В 1977 году я получил из США по своим каналам большую книгу Александра Зимина «Социализм или неосталинизм». Вероятно, только я один в Москве знал, что под именем Зимина скрывался Элькон Георгиевич Лейкин, известный экономист двадцатых годов, примыкавший к левой оппозиции и отсидевший почти двадцать лет в разного рода лагерях и ссылках. Его рукопись я читал раньше, но автор боялся пускать ее в Самиздат. В 1977 году его уже не было в живых.

Однако тема сталинизма уступила в конце семидесятых годов работам на текущие экономические темы. Несколько очерков и большая книга с разбором экономической и политической системы СССР опубликованы под псевдонимом «К. Буржуадемов». Только через много лет мы узнали, что автором этих работ был московский инженер и экономист Виктор Сокирко.

В 1978 году на Западе опубликована весьма интересная работа «Бедность народов», автор которой скрылся под псевдонимом «Адам Кузнецов». Это хорошо написанная, убедительная и содержательная книга, в которой не только остро, но и остроумно критиковалась теория и практика советской экономики. «Почему, – задавал вопрос Адам Кузнецов, – при столь мощной оборонной экономике, которая была создана за шестьдесят лет в СССР, народ страны остается все же поразительно бедным?» Автор призывал использовать механизмы рыночной экономики и частного предпринимательства. Но уже в 1979 году та же книга вышла в свет под другим названием – «Без буржуев» и под собственным именем ее автора – Игоря Ефимова, оказавшегося в эмиграции и не нуждавшегося теперь в псевдонимах. Это московский литератор и публицист, друг Сергея Довлатова. Позднее Игорь Ефимов издал за границей несколько романов: «Седьмая жена», «Суд да дело». Сторонник рыночной экономики, Игорь Ефимов выступал и в российской печати 90-х годов с самой резкой критикой «шоковой терапии» и гайдаровских либеральных реформ, а также чубайсовских ваучеров. Совсем недавно он опубликовал свою переписку с Довлатовым– «Эпистолярный роман». Эта книга издана в Москве издательством Захарова и вызвала большую полемику, в том числе и с родными С. Довлатова.