Текст книги "Из воспоминаний"

Разногласия

Мои и Сахарова взгляды не совпадали по многим вопросам и в 1968 году но это не мешало нашим добрым отношениям. Однако в 1973 году наши разногласия усилились и обострились. Именно в тот год диссидентское движение стало раскалываться, и этому было несколько причин. Проблема борьбы против реабилитации Сталина отошла в это время на второй план, и даже общая борьба против политических репрессий и за свободу мнений не могла объединить диссидентов. Многих деморализовала капитуляция Петра Якира и Виктора Красина, которые немало лет являлись центром притяжения для большой группы диссидентов. Позорное поведение Якира и Красина на судебном процессе над ними и на специально собранной пресс-конференции привело даже к самоубийству одного из активных правозащитников – Ильи Габая. Много проблем появилось в наших рядах в связи с возросшими возможностями эмиграции. Это было время разрядки, однако некоторые послабления в сфере эмиграции сопровождались усилением давления и репрессий против многих диссидентских групп.

Особенно мощная пропагандистская кампания велась в 1973 году против Сахарова и Солженицына. Эта кампания сопровождалась мелочным, но болезненным давлением на их семьи. В сложившихся условиях высказывания и заявления Сахарова становились все более и более радикальными, и он обращался теперь не к руководителям СССР и КПСС, а к Конгрессу и Президенту США. При этом на первый план Сахаров выдвигал право на эмиграцию, считая право покинуть свою страну самым главным демократическим правом ее граждан. Против такого рода акцентов в борьбе за демократизацию возражал не только Солженицын.

Неожиданный отклик в среде диссидентов получил и военный переворот в Чили, в результате которого часть коммунистов и социалистов в этой стране были физически уничтожены, а к власти пришел Аугусто Пиночет. Некоторые из наиболее радикально настроенных правозащитников-западников говорили между собой, что только так, как в Чили, и надо поступать с коммунистами. А. Сахаров не испытывал симпатий к Пиночету, но после ареста в Чили Нобелевского лауреата поэта и коммуниста Пабло Неруды Сахаров вместе с несколькими другими диссидентами направил Пиночету телеграмму, текст которой я считал ошибочным. В телеграмме была фраза о том, что расправа над Пабло Нерудой неизбежно бросит тень на «объявленную Вами (т. е. Пиночетом) эпоху возрождения и консолидации Чили». Вырванная из контекста, эта фраза создавала впечатление симпатий к пиночетовскому режиму. В советской печати эта телеграмма спровоцировала резкую кампанию против А. Д. Сахарова и других диссидентов.

Разногласия среди диссидентов широко освещались в западной прессе. Осенью 1973 года немецкая социал-демократическая газета «Цайт» обратилась ко мне с просьбой изложить мое мнение на эту полемику. Статья «Демократизация и разрядка» была опубликована, кажется, в октябре в «Цайт», но затем переводилась и перепечатывалась и в других западных странах. В этой статье я критиковал как некоторые высказывания Солженицына, так и некоторые высказывания Сахарова, но очень осторожно и корректно, так как против них велась кампания в советской печати, которую я осуждал. Перед тем как отправить свою статью в немецкую газету, я дал прочитать ее текст А. Д. Сахарову. Никаких возражений моя критика у него не вызвала.

Однако после того как статья была опубликована и стала широко комментироваться, отношение Сахарова и особенно Е. Г. Боннэр к этой статье неожиданно переменилось, о чем я получил уведомление от общих друзей. Валерий Чалидзе в это время уже был в эмиграции, и наиболее активным «советчиком» Андрея Дмитриевича стал писатель Владимир Максимов, взгляды которого несколько раз менялись, но были всегда крайне радикальными. Из кружка Максимова вышло тогда и Открытое письмо «братьям Медведевым», кончавшееся вопросами «на кого вы работаете?» и «с кем вы?» – вполне в духе советской пропаганды. А. Д. Сахарову такой стиль мышления был чужд, но его убедили поставить свою подпись. Ни я, ни Жорес не стали, конечно, отвечать на это письмо, но мои встречи и беседы с А. Д. Сахаровым с ноября 1973 года прекратились. В своих «Воспоминаниях» А. Д. Сахаров также писал об этом, применяя какую-то странную и, на мой взгляд, не совсем мужскую лексику. «Спасая Жореса, я показал верность диссидентской солидарности. Однако позднее и личные, и идейные отношения с братьями Медведевыми стали неприязненными. Они мне определенно разонравились».[79]79
  Сахаров А. Воспоминания. М., 1996, т. 1, с. 422.


[Закрыть]

В середине и в конце 70-х годов мне приходилось не раз писать о положении в СССР и о полемике среди диссидентов. В 1980 году на Западе была издана моя книга «О советских диссидентах» (диалоги с П. Остелино), она вышла в свет на итальянском, английском, французском и японском языках. В этой книге я воздавал должное А. Д. Сахарову, но не скрывал и своих с ним разногласий. Я встречался с Сахаровым только случайно, дело ограничивалось лишь вежливыми поклонами. В 1980–1986 годах А. Д. Сахаров находился в ссылке в г. Горьком. Его положение, его письма, его голодовки были в эти годы предметом разговоров и споров в сильно поредевших кружках московских диссидентов. Я узнавал о делах и положении Сахарова главным образом от писателя Георгия Владимова, который поддерживал дружеские связи с Е. Г. Боннэр.

Я снова увидел А. Д. Сахарова только в конце мая 1989 года на Первом Съезде Народных депутатов СССР, а также на первых заседаниях Межрегиональной депутатской группы (МДГ), на которые меня приглашал Гавриил Попов. Политические и идеологические процессы в Советском Союзе еще с весны 1989 года начали выходить из-под какого-либо контроля и развивались почти стихийно. Это вызывало тревогу, и предложения и призывы А. Д. Сахарова передать всю власть в стране из рук КПСС в руки Советов казались мне чрезмерно радикальными. Ни Съезд Народных депутатов, ни Верховный Совет СССР не были приспособлены к отправлению высшей власти в стране; даже как органы законодательной власти они еще были крайне несовершенны.

Дискуссии, которые происходили летом и осенью 1989 года на официальных заседаниях Съезда и Верховного Совета, были очень острыми. Не менее острыми были и дискуссии на собраниях МДГ. А. Д. Сахаров фактически возглавил в эти месяцы оппозицию Политбюро ЦК КПСС и М. С. Горбачеву, и нагрузка, которую Андрей Дмитриевич принял на себя, оказалась слишком большой. Сахаров очень беспокоился о диссидентах из своего окружения и о своей второй семье, но о нем самом мало кто заботился. А. Д. Сахаров умер поздно вечером 14 декабря 1989 года от инфаркта после одного из самых утомительных заседаний МДГ. Безусловным лидером как парламентской, так и непарламентской оппозиции стал после смерти Сахарова Борис Николаевич Ельцин.

1990, 2002

Рой Медведев
Поиски автора

Из истории диссидентской литературы

Иногда приходилось слышать, что советские диссиденты 60–70-х годов в силу моральных соображений выступали с критикой режима всегда открыто, невзирая на опасность репрессий. Но это было не так. Никто из диссидентов не спешил оказаться в тюрьме или в лагере, а мысль о возможности принудительной психиатрической госпитализации вызывала не только негодование, но и страх. Поэтому многие из нас, выпуская из рук свою работу, должны были принимать различные меры предосторожности. Неудивительно, что и в Самиздате, и при публикациях за границей (в Тамиздате) многие тексты выходили в свет под разного рода псевдонимами или просто анонимно. Если тексты были интересными и поднимали важную тему, они широко распространялись среди заинтересованной публики.

Еще в пятидесятые годы, после ХХ съезда КПСС, стали распространяться весьма острые по тем временам и хорошо написанные стихотворения, но без имени сочинителя. Многие из них посвящены послесъездовским реабилитациям; вероятно, недавние зэка и были их главными авторами.

 
Без траурных флагов на башнях казенных,
Без поминальных свечей и речей
Россия простила невинно казненных,
Казненных простила и их палачей.
 

Или другое:

 
В забое, в торфянике зыбком
Шел месяц за месяцем вслед…
И вот объявили ошибкой
Семнадцать украденных лет.
Он вышел нелепый, безвестный,
Свое получивши сполна.
Узнал он, что в царстве небесном
Свой срок отбывает жена.
Что в этом рассчетливом мире
Холодных лакейских сердец,
Он нужен, как нужен в квартире
Давно позабытый жилец.
 

По рукам ходила в конце 50-х годов и большая поэма-очерк о Трофиме Денисовиче Лысенко, автор которой так и остался неизвестным. У меня собралась в конце 60-х годов большая коллекция таких анонимных стихотворений и поэм. Многие из этих стихотворений позднее обрели авторов – это были вещи Бориса Слуцкого, Юза Алешковского, Бориса Чичибабина. Но авторы большинства анонимных стихов и поэм так и не объявились. К сожалению, большая часть подобных коллекций была изъята при обысках 70-х годов. Самой полной коллекцией художественных произведений Самиздата, насколько я знаю, была коллекция известного московского литературоведа Леонида Ефимовича Пинского. Люди, явившиеся к нему с ордером на обыск, даже не стали просматривать всю его огромную библиотеку, а сразу же направились к большому закрытому шкафу.

Во второй половине 60-х годов, когда в стране наметился курс на реабилитацию Сталина, но также возросло и движение протеста, стихи и поэмы отошли в литературе Самиздата на третий план, а на первый вышли статьи и очерки, рассказы и повести, многие из которых также распространялись под разного рода псевдонимами, а то и анонимно.

Первой анонимной рукописью, которая попала ко мне в руки в 1965 году было «Письмо к Федору», или «Открытое письмо моему сверстнику и другу», в котором давался анализ ошибок и извращений времен первой пятилетки. Было очевидно, что автор письма – человек, прошедший долгие годы лагерей и ссылок, и что он обращается к своему другу, работавшему все это время в каких-то официальных идеологических структурах. Под большим письмом к премьеру А. Н. Косыгину о недостатках экономической политики 60-х годов стояла подпись «доцент В. К-ов». Анонимно распространялись записи с разного рода идеологических совещаний, заседаний Секретариата Союза писателей, даже заметки с юбилеев, выставок и похорон. Не было подписей под большим «Письмом эстонской интеллигенции академику А. Д. Сахарову» и под многими критическими текстами о советской интервенции в ЧССР.

Иногда я получал рукописи для чтения и хранения, но без титульного листа или под псевдонимом. Большая и интересная рукопись «Сталин (мысли и факты)» была посвящена разбору внутрипартийных дискуссий 20-х годов и содержала яркие портреты участников этих дискуссий. Автор, скрывшийся под псевдонимом «В. Громов», писал о том, что он сам видел и слышал. Однако последние тридцать-сорок страниц рукописи были сумбурны и не совсем понятны, вероятно, автор был уже болен и писал или диктовал что-то наспех и бессвязно. Даже первый вариант знаменитой повести Георгия Владимова «Верный Руслан» распространялся вначале как анонимный рассказ, и многие приписывали авторство А. И. Солженицыну.

У диссидентов не было принято искать авторов анонимных текстов или раскрывать псевдонимы. Мы не знали, кто такой А. Антипов, любопытные заметки которого распространялись в Самиздате. Никто не знал некоего Льва Венцова, автора яркого политического эссе «Думать!». Мы не знали, кто такие «инженер Н. Алексеев и преподаватель С. Зорин», большая аналитическая статья которых о противоречиях во внутренней политике и о пороках внешней политики СССР также ходила по рукам. Только в годы перестройки стало известно, что авторы этого интересного текста – физики Борис Альтшулер и Павел Вашлев. Автор одной из лучших книг о сталинских репрессиях и политических событиях тридцатых-сороковых годов «Тетради для внуков» Михаил Байтальский несколько лет писал под псевдонимом А. Красиков. Только после смерти Байтальского главная его книга и сборник статей и очерков изданы в США и в Израиле под его собственным именем. К английскому изданию «Тетрадей для внуков» я смог написать небольшое предисловие, чтобы сообщить читателям главные сведения об авторе.

Но я так и не узнал подлинного имени М. Богина, который лично передал мне весьма интересную, но очень большую – в восемьсот страниц – теоретическую работу по марксизму, не назвав при этом ни своего имени, ни адреса. «Когда будет нужно, я сам к вам приду», – сказал мой гость. Он хотел, чтобы его книга была опубликована за границей. Издателя для этой книги, однако, не нашлось. Я смог опубликовать только одну главу из рукописи М. Богина – «Компоненты социализма» – в журнале «ХХ век». Этот журнал начал издаваться в Лондоне под моей редакцией и при участии Жореса Медведева и Раисы Лерт. На русском языке вышли в свет только № 1 и 2 «Избранных материалов из самиздатского журнала “ХХ век”» (Лондон, 1976, 1977. T. C. D. Publication). Гораздо больше материалов из этого журнала вышло в переводе на английский, французский и японский языки. Там были интересные «Философские дневники» Владимира Лакшина, который выступал тогда под псевдонимом А. Бехметьев. Завуч одной из московских школ Герман Фейн публиковал свои очерки под псевдонимом Герман Андреев. Под псевдонимами М. Максудов и С. Елагин скрыли имена еще два автора из числа московских литераторов. Я знал этих людей, но у меня нет разрешения раскрыть их псевдонимы.

Но если диссиденты из принципиальных соображений не искали авторов анонимных рукописей и публикаций, то для органов КГБ поиски авторов и раскрытие псевдонимов были частью их профессиональной деятельности. Эта работа велась как при помощи осведомителей, так и путем тщательного анализа анонимных и псевдонимных текстов. Как можно судить по многим признакам, в КГБ был создан еще в шестидесятые годы какой-то специальный сектор, в задачу которого входил поиск авторов анонимных текстов и авторов, скрывших имя под каким-либо псевдонимом. Поскольку число анонимных текстов в семидесятые годы продолжало возрастать, то должна была расти и численность занятых этим работников КГБ.

Как известно, исследование и анализ текстов, автор которых неизвестен, является частью литературоведения и такой отрасли филологии, как текстология. В русской литературе одним из примеров такого поиска может служить изучение текста произведения древнерусской литературы «Слово о полку Игореве». Свои гипотезы об авторе этого эпоса высказывали многие ученые, в том числе академики Дмитрий Лихачев и Борис Рыбаков.

Специальная методика изучения текстов, или контент-анализ, применяется в социологии, психологии, психиатрии, этнографии и некоторых других науках. Эксперты и лаборатории по изучению почерков, подписей, письменных документов, а также текстов, напечатанных на пишущих машинках, существуют и в органах внутренних дел. Подобного рода экспертиза необходима при расследованиях многих криминальных дел.

Однако в КГБ специфика работы была иная, и здесь часто требовалась иная методика. Нередко поиски автора анонимных текстов кончались безрезультатно или занимали несколько лет. Пока еще никто из ветеранов КГБ не раскрыл деталей этой работы, хотя мемуары о работе «органов» насчитывают уже десятки названий. И тем не менее некоторые эпизоды этой охоты за неизвестными авторами получили огласку. Я хотел бы ниже привести на этот счет несколько поучительных примеров. Я опираюсь главным образом на свою память и на доступные мне источники.

Загадка Абрама Терца и Николая Аржака

Еще в 1958 году на Западе опубликован на русском, а затем и на английском языках весьма острый рассказ-пародия «Говорит Москва» – о «дне открытых убийств», объявленном якобы в СССР. Как вели себя в Москве граждане страны и писатели в этот день? Имя автора – Николай Аржак – было явно придумано, но по многим признакам можно было сделать вывод, что это литератор, который живет и работает в Москве. В 1959 году тот же автор опубликовал в Нью-Йорке еще один рассказ, «Руки», также с весьма гротескным сюжетом. В это же время во Франции стали появляться рассказы и повести некоего Абрама Терца. Некоторые из них публиковались и на французском языке. Абрам Терц был более плодовитым автором: в 1959 году опубликован сборник его рассказов и повестей, а также теоретический трактат «Что такое социалистический реализм?». В начале 60-х годов в Париже вышла в свет повесть Абрама Терца «Любимов» и рассказ «Квартиранты». Публикации А. Терца и Н. Аржака вызвали немалый интерес на Западе, но почти не комментировались в СССР. В начале 60-х годов движение диссидентов еще не начиналось. Всеобщее внимание привлекали публикации в журнале «Новый мир», а не в американских или французских изданиях.

Вполне возможно, что и в органах КГБ никто не обратил бы особого внимания на публикации А. Терца и Н. Аржака, в которых не было элемента сенсации. Однако положение дел изменил начавшийся в советской печати скандал, связанный с присуждением Нобелевской премии по литературе за 1958 год Борису Пастернаку за роман «Доктор Живаго». Этот роман издан еще в 1957 году в Италии, но до конца 1958 года советская печать хранила о нем полное молчание. Успех «Доктора Живаго» на Западе привел к тому, что некоторые западные издатели стали искать в Советском Союзе новые и пока еще неизвестные публике литературные шедевры. Напротив, в СССР все литературные и не совсем литературные организации получили строгую директиву – пресечь возможную передачу на Запад «антисоветских материалов». В такой ситуации публикации А. Терца и Н. Аржака не могли не вызвать самого пристального внимания советских спецслужб. Однако усиленные поиски этих таинственных авторов не приносили в течение нескольких лет никакого результата.

Неудача поисков стала понятной много позже. Николай Аржак, или Юрий Маркович Даниэль, был в 1958 году мало кому известным переводчиком и поэтом, и опубликованные на Западе рассказы – его первые прозаические произведения. Даниэль не был и членом Союза писателей. Абрам Терц, или Андрей Донатович Синявский, принят в Союз писателей в 1961 году как литературовед. Его кандидатская диссертация посвящена поэзии первых лет революции, позднее он стал соавтором книги о Пикассо и автором вступительной статьи к сборнику стихов Бориса Пастернака. Опубликованные во Франции повести и рассказы также были его первыми прозаическими произведениями. Так что экспертам из КГБ не с чем было все это сравнивать.

О том, как все же были раскрыты псевдонимы Абрам Терц и Николай Аржак, существует несколько версий. Евгений Евтушенко рассказывал позднее в мемуарах, ссылаясь на покойного Роберта Кеннеди, что это была тайная операция двух спецслужб – американской и советской. Как писал Е. Евтушенко, в ноябре 1966 года в своей штаб-квартире в Нью-Йорке Роберт Кеннеди «повел меня в ванную и, включив душ, конфиденциально сообщил, что псевдонимы Синявского и Даниэля были раскрыты советскому КГБ американской разведкой. Это был, по мнению Кеннеди, весьма выгодный пропагандистский ход, так как у мировой общественности тема американских бомбардировок во Вьетнаме отодвигалась на второй план, а на первый план выходило преследование интеллигенции в Советском Союзе».

Евтушенко передал эти сведения представителю СССР в ООН Николаю Федоренко. Они вместе составили и отправили шифровку в Москву, не упоминая имени Р. Кеннеди. Это стало причиной шантажа со стороны двух агентов КГБ в Нью-Йорке, угрожавших убить поэта, если он не перестанет клеветать на органы и не сообщит источник своей информации. Спасло Евтушенко только хорошее знание русского мата. «Из меня, – писал он, – прорвался шквал великого, могучего русского языка, накопленного мной на сибирских перронах и толкучках, в переулках и забегаловках Марьиной Рощи, да такой шквал, что мои преследователи ошарашено замолчали и, переглянувшись, вышли».[80]80
  Евтушенко Е. «Волчий паспорт». М., 1998, с. 377–378.


[Закрыть] Этот рассказ не кажется мне достоверным.

По другой версии, один из экспертов КГБ обратил внимание на явное знакомство Абрама Терца или Николая Аржака с неопубликованными письмами Ленина к Инессе Арманд, которые хранились в секретном фонде Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Знакомиться с подобного рода текстами можно было лишь по особому разрешению, и все, кто мог в недрах «спецхрана» получить для просмотра тот или иной документ, проверялись и регистрировались. Таких читателей за пять лет набралось всего двадцать человек, и все они были тщательно допрошены, а их связи и знакомства изучены. Таким образом удалось выйти на А. Синявского, за которым, как позднее и за Ю. Даниэлем, было установлено самое плотное наблюдение.

И хотя речь шла о художественных произведениях, которые трудно было даже определить как «антисоветские» (Синявский говорил позднее, что у него с советской властью были только «стилистические разногласия»), работа, проведенная КГБ, была столь велика, что и Синявского, и Даниэля было решено арестовать и судить. О дальнейших событиях, превративших скромных советских литераторов во всемирно известных писателей и общественных деятелей, говорить нет необходимости. С протестов по поводу ареста, а потом и суда над Синявским и Даниэлем началось движение диссидентов 60-х годов.