Текст книги "Из воспоминаний"

С Солженицыным полностью согласен и проживающий в СССР видный математик И. Шафаревич. Он утверждает: «Мы (т. е. Россия) первыми пришли к этой точке, откуда видна единственность этого пути, от нас зависит вступить на него и показать его другим. Прошедшие полвека обогатили нас опытом, которого нет ни у одной страны мира… Таково сейчас положение России: она прошла через смерть и может услышать голос Бога».[126]126
  «Из-под глыб», Париж: ИМКА-Пресс, 1974, с. 275–276.


[Закрыть]

Не слишком ли шаткое основание подводят Солженицын и Шафаревич под свои пророчества? А что если скоро появятся на Западе сотни и тысячи изгнанников из Китая? Разве эта страна не накопила за пять тысяч лет своей истории еще большего опыта страданий и смерти, чем Россия? И, может быть, у китайцев окажутся еще более мощные руки и менее расслабленные благополучием сердца?

Шафаревич все же уверен, что Бог испытывает предпочтение именно к России. Имея в виду русских, Шафаревич высказывает надежду: «Бог творит историю руками людей, и это мы, каждый из нас может услышать Его голос».[127]127
  Там же.


[Закрыть]

Но тут же и Солженицын, и Шафаревич твердо заявляют, что ни при каких условиях голос Бога не смогут услышать такие социалисты и атеисты, как Жорес и Рой Медведевы. На специальной пресс-конференции, одновременно созванной в Москве и Цюрихе по случаю выхода в свет сборника «Из-под глыб», его составители обрушились с грубой критикой в адрес «допотопных коммунистов» Роя и Жореса Медведевых. По свидетельству Солженицына, у братьев Медведевых в СССР почти нет сторонников – ну, может быть, несколько человек из числа таких же «допотопных коммунистов». Это те люди, которые, по словам Солженицына, «ничему не научились от всей истории нашей страны, которые считают величайшим преступлением Сталина только то, что он опорочил социализм и разгромил свою партию, больше ничего… Они искусственно создают видимость какой-то массовости коммунистического движения у нас. Я могу сказать, что нигде в мире коммунистическая идеология не потерпела такого страшного поражения в глазах людей, как у нас в стране».[128]128
  Брошюра «Две пресс-конференции». Париж: ИМКА-Пресс, 1974, с. 67.


[Закрыть]

Совершенно иной вывод из чтения моих и Жореса книг сделал рецензент «Нового журнала» Ю. Среченский. Он писал: «Некоторые почему-то, вопреки очевидности, хотят верить, что коммунизм, как идея, как учение, как система человеческого общежития, после бесчисленных и бессмысленных жертв, после полного духовного и материального краха, себя изжил и больше никого не вдохновляет в Советском Союзе, где идейных коммунистов уже нет и быть не может. На этом строится теория “эволюции” или, вернее, перерождения режима, то есть постепенного ослабления партии, эрозии коммунистических идей и перехода к какому-то нормальному строю.

Но книги братьев Медведевых, по-моему, разбивают эту иллюзию. Они свидетельствуют о том, что стоящее сейчас у власти поколение сталинских выдвиженцев, которое мы считали обанкротившимся и последним, имеет смену – умную, убежденную, напористую, готовую не только защищать коммунизм и советский строй в СССР, но и длить его бесконечно».[129]129
  «Новый журнал», № 109.


[Закрыть]

Вот и разберись во всем этом! Можно лишь заключить, что власти в СССР глубоко заблуждаются, отказываясь публиковать мои и Жореса книги. Если прав Солженицын, то у этих книг совсем не будет читателей в Советском Союзе. И весь этот «допотопный»

или, напротив, «модернизированный» марксизм лишний раз покажет свою полную беспомощность. Если же прав Ю. Среченский, то публикация наших книг лишь укрепит и упрочит навечно коммунистический режим в СССР.

Раз уж зашел разговор о религии, могу повторить то, что говорил не раз. Я отношусь с уважением к русской православной Церкви и уверен – она может принести немало добра нашему народу. Но не религия определит будущее современной России. Недалеко от меня, в таком же «убогом доме без лифта» живет известный священник отец Дмитрий Дудко. Мы часто беседуем. Добрый и мудрый человек, Дм. Дудко не раз говорил, что ему приятнее побеседовать с честным марксистом, чем с нечестным христианином. Но и я могу сказать то же самое. Для меня были поучительны и полезны беседы с Дм. Дудко, Глебом Якуниным, с католическим теологом Иоганном М. – людьми, обладающими подлинно христианской терпимостью. Но у меня нет никаких контактов ни с воинствующими неофитами христианства, ни с агрессивными «либералами» типа Е. Г. Боннэр, ни с крайними националистами любого толка. Мне бывает трудно найти общий язык даже с такими «демократическими коммунистами», как П. Егидес, ибо все эти люди заранее уверены в своей правоте и не желают прислушиваться к каким либо возражениям.

Общаясь с людьми самых различных взглядов, религий и национальностей, я вынес твердое убеждение, что доброта и злобность, терпимость и нетерпимость, скромность и претенциозность, завистливость и благожелательность, правдивость и лживость, искренность и лицемерие, отзывчивость и жадность, простота и тщеславие – все это зависит не от идеологии или мировоззрения, а от природных качеств и воспитания человека.

Свои книги и статьи я пишу главным образом для советских людей, но, за редким исключением, они не читают моих работ. В лучшем случае, можно слышать краткое их изложение в передачах западных радиостанций. Поэтому я отказываюсь отвечать на вопросы западных корреспондентов или ученых о том, как советские люди (или молодые люди в СССР) относятся к моим взглядам. Разумеется, я лишен возможности выступать на рабочих или студенческих собраниях. Приглашения такого рода я перестал получать с 1966–1967 годов. (Тогда даже Солженицын сумел выступить на вечерах в двух научно-исследовательских институтах.)

Почти все мои книги и статьи опубликованы в последние десять лет в Западной Европе, США и Японии. Как я могу судить, у этих книг было немало читателей. Естественно возникает вопрос: какие люди по преимуществу являются покупателями и читателями моих книг за границей?

Оказывается, все та же «образованщина», т. е. гуманитарная интеллигенция и часть студенчества. Мои книги популярны и среди части коммунистов и социалистов Запада, и среди советологов.

Но почему я называю западную интеллигенцию «образованщиной»? Что общего между западной интеллигенцией, на которую многие идеологи Запада (например, Гэлбрайт) возлагают столь большие надежды, и советской интеллигенцией? Оказывается, многие советские эмигранты не только сравнивают западную интеллигенцию с советской, но полагают даже, что западная интеллигенция гораздо хуже советской. Ибо советская интеллигенция живет в условиях всеобъемлющего тоталитарного давления, а западная интеллигенция пользуется всеми благами интеллектуальной свободы. И тем не менее – «западная интеллигенция в своем большинстве – испуганное стадо».[130]130
  Вейдле В. // «Вестник РХД», № 114, с. 241.


[Закрыть]

Известно, что интеллигенция и молодежь почти любой западной страны отнюдь не склонна, в своем большинстве, служить интересам консервативного истэблишмента. Эти люди настроены обычно оппозиционно, хотя спектр их оппозиционности довольно широк – от традиционного западного либерализма к поддержке социализма и коммунизма, и далее – к некоторым крайне левым анархиствующим группировкам. Эта оппозиционность и делает западную интеллигенцию таким слоем общества, который вызывает неприязнь к «яйцеголовым интеллектуалам» как правых кругов Запада, так и большинства советской эмиграции.

Но почему советские эмигранты столь враждебно относятся к западной интеллигенции? Ведь именно эта интеллигенция создавала «Комитеты защиты» Григоренко, Буковского, Амальрика, Юрия Орлова и многих других. Ведь именно эти комитеты собирали обращения в защиту советских диссидентов с сотнями и тысячами подписей, организовывали митинги и манифестации. Ведь именно эта интеллигенция так горячо приветствовала первых советских диссидентов, вырвавшихся наконец на «свободу».

Ведь именно у Генриха Бёлля, социалиста и демократа, нашел первый приют на Западе Александр Солженицын. Отчего же возникла такая враждебность между западными интеллектуалами и большинством советских эмигрантов? Почему при посещении США А. И. Солженицын не только не выразил солидарность американскому диссиденту № 1 Даниилу Эллсбергу но, напротив, высказал удивление: как это человек, обнародовавший во время американо-вьетнамской войны секретные документы Пентагона, продолжает жить на свободе, а не сидит на электрическом стуле?

Все дело здесь именно в левых настроениях западных интеллигентов, которые защищают человеческие и политические права советских диссидентов, но отнюдь не хотят принимать все их призывы и пророчества. Имея в виду «мудрецов и либеральных мыслителей Запада, забывших значение слова “Свобода”», Солженицын вопрошал: «Почему люди, беспрепятственно реющие на вершинах свободы, вдруг теряют вкус ее, волю ее защищать и в роковой потерянности начинают почти жаждать рабства? Почему общества, коим открыты все виды информации, вдруг впадают в летаргическое массовое ослепление, в добровольный самообман?.. Откуда происходит боязливость профессоров оказаться не в модном течении века, безответственность журналистов за метаемые слова, всеобщая симпатия к революционерам; немота людей, имеющих веские возражения, пассивная обреченность большинства?».[131]131
  Из выступления по британскому радио. Опубликовано в журнале «Листер» 25 марта 1976 г.


[Закрыть]

Особую ненависть к западной либеральной интеллигенции высказывает постоянно Владимир Максимов, которого приветствовали на Западе как человека, способного отвратить западную молодежь и интеллигенцию от «модных» левых идей. Эта задача оказалась не под силу максимовскому «Континенту», и Максимов теперь негодует против «полчищ полуобразованной духовной саранчи с услужливыми перьями наперевес», которые расчищают будто бы восточному тоталитаризму путь для агрессии.

Имея в виду именно западную интеллигенцию и западную либеральную печать, Максимов пишет: «При помощи самых модных средств массовой информации, многотиражной печати, радио, телевидения – они, эти мелкие бесы бездуховности, с наглым цинизмом выдают белое за черное, убийц за потерпевших, грабителей за ограбленных. В надежде на свои тридцать сребреников они готовы с пеной у рта доказывать, что ГУЛАГ – только досадная издержка на пути к социальной гармонии, что иноземные танки на улицах суверенных государств – это естественный акт предосторожности в собственной „сфере влияния“, и что трупы беглецов у Берлинской стены и в водах Гонконга – всего лишь ничтожный моральный взнос демократии в счет „всеобщей разрядки напряженности“.[132]132
  «Русская мысль», 25 мая 1975 г.


[Закрыть]

Не намного же изменился и стиль, и пафос, и даже направление этих гневных филиппик Максимова с тех лет, когда он работал одним из редакторов советского журнала «Октябрь»!

Разумеется, Максимов совершенно не прав, когда обвиняет западную интеллигенцию в цинизме, бездуховности и продажности. Основная часть этой интеллигенции поддержала разоблачение сталинских преступлений, осудила оккупацию Чехословакии, эксцессы «культурной революции» в Китае, репрессии против советских диссидентов в 60–70-е годы. Одновременно эта же интеллигенция выступает против беззаконий и злоупотреблений властью в самом западном мире, да и в странах «третьего мира», проявляя при этом немалое мужество и энергию. Но надо иметь в виду, что возможности этих людей ограничены, и они никак не могут (а часто и не желают) делать многое из того, что требуют от них советские диссиденты. Ибо западная интеллигенция действительно располагает большей информацией не только о том, что происходит сейчас в СССР, но и о том, что происходит в других странах нашей многострадальной планеты.

Но тут в сознании некоторых советских эмигрантов опять начинает действовать порочная (а порой и просто аморальная) логика мессианства. Раз уж «Россия – ключевая страна ХХ-го века», которая «может спасти весь мир и услышать голос Бога», то в первую очередь и любыми средствами надо «спасти» Россию. Пусть в Индонезии томятся в лагерях без суда и следствия сотни тысяч заключенных, пусть льется кровь в Чили, Аргентине и Никарагуа, пусть свирепствует тайная полиция иранского шаха, пусть даже в Китае невинно страдают миллионы человек – все это печально, но все это не должно отвлекать внимания от преследований диссидентов в России, ибо то, что происходит в России, важнее для судеб человечества, чем все то, что происходит в других странах мира. И если Запад не будет «спасать» Россию, а будет продолжать сотрудничать с современным режимом СССР, то скоро все либеральные политики Запада будут сидеть как «военные преступники» на скамье подсудимых в Нюрнберге.

Об этом не раз говорил Вл. Максимов еще до отъезда на Запад. Он продолжает кликушествовать об этом же в Париже и Лондоне: «Нас, многих прибывших на Запад интеллигентов России и Восточной Европы, часто называют прямолинейными идеалистами. Может быть, это действительно так. Может быть, мы и вправду выглядим здесь этакими мастодонтами морального романтизма. Но, наверное, именно в силу этого, мы твердо верим в торжество второго Нюрнберга. Мы верим, что все эти вольные или невольные помощники наших палачей будут сидеть с ними на одной скамье. Мы не забывали и никогда не забудем каждого из них поименно. Как говорится, человечество должно знать своих негодяев!»[133]133
  «Русская мысль», 25 мая 1975 г.


[Закрыть]

Не думаю, что, читая подобные речи Максимова или Солженицына, западные интеллектуалы называли бы их «прямолинейными идеалистами» или «моральными романтиками». В одной из статей, которая распространяется в русских кругах на Западе (но написана, возможно, в России) можно прочесть: «…За познание добра и зла человек заплатил изгнанием из рая. Плата за него и поныне остается непомерно высока. Многие поэтому отворачиваются, многие закрывают глаза, не желают слышать, видеть и тем более говорить. К чести Максимова должно сказать: он не отвернулся, он постарался увидеть и сказать. Однако страдания, видимо, столь ожесточили его, что он перестал отличать Добро от Зла, не знает, где Добро и в чем Зло. Это самая безысходная и безнадежная потеря для человека, тем более – писателя. Самый мучительный итог и бесплодность горького поражения» (из эссе Серг. Елагина «Кровожадное христианство Владимира Максимова», рукопись).

Разумеется, я не разделяю взглядов Солженицына и Максимова на западную интеллигенцию, со многими из представителей которой я познакомился в последние годы лично во время их поездок в СССР. Мне приходилось много раз беседовать в Москве с учеными-советологами, весьма далекими от идей социализма и коммунизма. Это новое поколение советологов вызывает уважение объективностью и независимостью своих суждений. Они могут вносить и уже вносят большой вклад в изучение советской истории, ибо для них не существует «запретных тем». Я с большим уважением отношусь к усилиям западных левых интеллектуалов, а также социалистов и коммунистов, хотя и не разделяю всех их концепций. Я стараюсь рассказать им, как умею, о трагическом опыте нашей страны, о злодеяниях и преступлениях прошлого. Но я делаю это не для того, чтобы они перестали верить в социализм, а чтобы они не повторяли наших трагических, но отнюдь не фатальных ошибок.

Конечно, я не одобряю всех аспектов советской внешней политики, но у меня вызывают протест и многие аспекты внешней политики западных стран. И если я, в отличие от некоторых советских диссидентов и эмигрантов, неизменно выступал за развитие разрядки и сотрудничества между Востоком и Западом, – то следовательно, я уверен – такая разрядка уменьшит масштабы возможных ошибок с обеих сторон и, таким образом, увеличит шансы человечества выжить в этом мире, который действительно начинает, порой, катиться в пропасть.

В свете сказанного можно понять, какое негодование вызывает у людей вроде Максимова и Солженицына моя позиция. Ведь многие западные деятели смогут подумать, что Солженицына и Максимова поддерживают отнюдь не все и даже не большинство советских диссидентов. Вот, например, западногерманский журналист Матиас Шрайбер так и написал, что хотя по своему нравственно-религиозному пафосу Солженицын чем-то похож на Льва Толстого, однако «не следует забывать, что в Советском Союзе меньше радикальных и больше приемлющих систему коммунизма диссидентов, как Рой Медведев. Солженицын говорит от своего, а не от их имени».[134]134
  «Русская мысль», 14 августа 1975 г.


[Закрыть]

Еще более определенно поддержал мою позицию известный английский общественный деятель Кен Коут: «В то время, как Россия Солженицына, как и весь его мир, заполнены темными, безрассудными фигурами, жестокими и алчными людьми, бессмысленными институтами, Россия Медведева составляет часть его собственного мира, где признают доводы разума, где прислушиваются, хотя бы и с трудом, к свидетельствам мира – мира, доступного для анализа и объяснения и, что важнее всего, мира изменяющегося. Солженицын предлагает своим соотечественникам давно изъеденные червями предписания воздержания, покорности и благочестия. Медведев же призывает их спорить, думать и содействовать реформам. Опираясь на рационализм Маркса, он беспощадно применяет его к социальной действительности собственной страны».[135]135
  «Геральд Трибюн»,7 сентября 1976 г.


[Закрыть]

Ясно, что после подобного рода отзывов западных интеллигентов и меня ждет в будущем только скамья Второго Нюрнберга. Однако я буду находиться там не в столь уж плохом обществе, если список подсудимых будут составлять Солженицын, Максимов или Григоренко.

И все же есть надежда, что ни мне, ни близким мне западным интеллигентам, ученым и журналистам не придется сидеть за решеткой по приговору «Второго Нюрнберга». По свидетельству Солженицына, у нас объявился весьма могущественный союзник, который также выступает за прекращение холодной войны с СССР. Это крупная американская, да и большая часть японской и западноевропейской буржуазии. Выступая 30 июня 1975 года по приглашению Американской федерации труда на большом собрании в Вашингтоне, Солженицын сказал: «Но подобно тому, как мы ощущаем себя с вами союзниками, существует и другой союз… На первый взгляд странный, удивительный, а если вдуматься, то очень обоснованный и понятный. Это союз наших коммунистических вождей и ваших капиталистов… Это союз не новый…».[136]136
  «Новости свободных профсоюзов», 1975, № 7–8, с. 30, Нью-Йорк. Спец. вып. на рус. яз.


[Закрыть]

Яростный противник всех видов и форм сотрудничества и торговли между Западом и Востоком, Солженицын почти дословно повторил в этой своей речи слова Маркса, когда с негодованием говорил о «той сжигающей капиталистов жажде наживы, которая теряет всякие границы, всякие самоограничения, всякую совесть, только бы получить деньги».[137]137
  Там же.


[Закрыть]

В порыве возмущения Солженицын призвал своих слушателей вспомнить лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Аудитория в Вашингтоне, состоявшая из тех же капиталистов, политиков и профсоюзных боссов-миллионеров, аплодировала оратору, который вместо традиционного обращения «Дамы и господа» начал свою речь словами «Братья по труду!» Но ведь и американские рабочие, которые не были представлены на этом приеме, также хотят, чтобы их товары имели надежный сбыт, и чтобы США выбрались наконец из трясины перманентного кризиса. Кто же будет создавать и охранять те концлагеря и иные застенки, которые планирует создать для западных либералов Владимир Максимов?

Советская печать, к счастью, полностью игнорирует мое существование и мои книги. За последние десять лет я лишь дважды видел упоминание о себе в печати. В первый раз это было в 1971 году в газете «Вечерняя Москва». В статье о краже книг в Ленинской библиотеке содержался намек, что Рой Медведев если и не крадет сам книги из библиотек, то охотно принимает их в подарок. По этому случаю у меня был даже устроен тщательный обыск. Правда, во всей моей библиотеке была обнаружена только одна книга с каким-то библиотечным штампом, стоимостью в 90 копеек. Заодно с этой книгой был «изъят» и увезен весь мой научный архив.

Второй раз совсем недавно я обнаружил свое имя в книге чехословацкого журналиста Томаша Ржезача «Спираль измен Солженицына». В этой книге, полной всякого рода сознательных искажений и ошибок, автор называет меня «ближайшим другом Солженицына», хотя я виделся и беседовал с Солженицыным всего три раза в жизни. К тому же мне приписывается такой отзыв об одном из произведений Солженицына, который я никогда не высказывал ни устно, ни письменно.

Иное дело устная пропаганда. Здесь, как я могу судить, мне и моему брату уделяется немало внимания. Еще в 1970 году на семинаре в Черемушкинском райкоме партии лектор Г. Н. Чистяков утверждал, что я размножал рукопись «К суду истории» в десятках экземпляров в машинописном бюро своего института. Эта рукопись готовится к печати издательством «Посев» в ФРГ с антисоветским предисловием. Мне будто бы показали это предисловие, но я ответил, что не передавал «Посеву» свою рукопись, но буду рад, если ее там опубликуют. Среди слушателей Чистякова была и моя жена, но он этого не знал.

Между тем ложь, преподносимая Чистяковым, была весьма знаменательна. Конечно, я не размножал своей рукописи, да в моем институте не было вообще машинописного бюро. Еще осенью 1969 года я переслал рукопись в США и заключил через друзей формальный договор с издательством «Кнопф». Возможно, что издательство «Посев», не зная об этом, готовило к изданию какой-то первоначальный вариант книги. Именно так было с книгой моего брата «Подъем и падение Лысенко». За несколько месяцев до одобренного им американского издания книги, ее ранняя версия была опубликована «Посевом». Однако в моем случае издательство «Кнопф» опередило непрошеных конкурентов.

Позднее на семинаре международников в Москве некто Власов призывал вести решительную борьбу с такими авторами, как Солженицын и Медведев, которые явно «не в своем уме». На вопрос, почему нас не арестуют, Власов с сожалением ответил, что для этого нет еще веских юридических оснований.

Совсем недавно в одном из установочных идеологических докладов было сказано, что за границей часто выступает в печати «некий советский историк Медведев, которого западная пропаганда цитирует так же охотно, как и Солженицына, Амальрика и Буковского». Докладчик пояснил, что этот московский историк является на самом деле бывшим белорусским полицаем, еще в 1944 году бежавшим на Запад и лишенный затем советского гражданства. Его подлинное имя Роман Медведев, хотя он переделал свое имя на английский лад. Докладчик все же не сказал, какое английское имя присвоил себе этот бывший немецко-белорусский полицай.

Я привожу здесь лишь отдельные известные мне примеры. Чаще всего говорят, что я эмигрировал в Израиль или в Англию. В последнем случае меня путают с братом, который, впрочем, также не эмигрировал, а был лишен советского гражданства во время годичной научной командировки. Некоторые из лекторов говорят, что я был уволен из Академии педагогических наук за злоупотребления. Кое-где вновь выплывает вопрос о «воровстве книг». Между тем я ушел с работы по собственному желанию и с наилучшей характеристикой. Возможно, докладчики путают меня с вице-президентом Академии педагогических наук А. Маркушевичем, который, действительно, был наказан и отправлен на пенсию за скупку краденых книг и архивных документов.

В издательстве «Просвещение», где я работал несколько лет в главной редакции, один из докладчиков сказал, что Рой Медведев является членом московского сионистского комитета и нигде не работает, так как получил миллион долларов наследства. К сожалению, я не получал никакого наследства. Но я теперь очень внимательно просматриваю все сообщения «Инюрколлегии» о беспризорных наследствах и поиске наследников.

Решение посвятить жизнь общественным наукам и политике я принял еще в шестнадцать лет и никогда не менял. Я получил философское образование, но много лет работал учителем истории и директором школы. Эта работа дала мне многое для понимания людей и мотивов их поведения. Конечно, тридцать лет назад я не был диссидентом. Но и тогда я видел, что действительность вокруг меня содержит немало доброго и хорошего, но также много зла и неправды. Теперь я вижу мир в основном таким же. Я убедился лишь в том, что в мире оказалось больше неправды и зла, чем я видел в молодости. Но в нем оказалось также больше добра и правды, чем это я видел в юности. И это делает меня оптимистом.

В книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын писал: «Жизнь научила меня плохому. Плохому я верю больше». У меня другой опыт. Конечно, и я видел в жизни немало плохого, хотя и не провел, как Солженицын, многие годы в сталинских лагерях. Но я старался все же учиться у жизни не плохому, а хорошему. И хорошему в жизни и в людях я продолжаю верить больше, чем плохому.

Среди диссидентов есть люди, которые относятся ко мне и Жоресу с раздражением, порой даже с озлоблением. Многие из них, никогда не встречаясь со мной, видят во мне чуть ли не личного врага. Но у меня самого нет в нашем движении личных врагов. Есть, конечно, немало людей, с мнением которых я не согласен и методы которых вызывают у меня возражения. Однако нет в любом из направлений нашего демократического движения людей, несчастью которых я бы радовался и неудачи которых доставляли бы мне удовлетворение. Я не согласен с известным евангельским изречением насчет правой и левой щеки. Но мне глубоко чужда и библейская заповедь: «око за око».

Я пишу и печатаю только то, что думаю. Но не всегда все, что думаю. Надо ведь оставить кое-что и на будущее.

Чаще всего меня называют «социалистом», «марксистом», «еврокоммунистом» или «евромарксистом», реже «ленинцем» или большевиком. Иногда пишут обо мне как о каком-то «джефферсоновском ленинисте» или «сталинисте с человеческим лицом». Меня называли также «хрущевистом», «коммунистом брежневского толка». Без существенных оговорок я соглашаюсь лишь с первым определением. Я считаю, что персонификация идейных, научных и этических течений, вполне естественная на первых порах как признание заслуг основателя того или иного учения, не может продолжаться вечно. Учения, которые сохраняют имя своего создателя, постепенно превращаются в религию или в догматизированный свод моральных правил (конфуцианство, магометанство, христианство, гандизм). Научные направления или учения (дарвинизм, менделизм, марксизм, коперникианство) должны сливаться с соответствующими науками (биология, социология, астрономия, политэкономия, философия), и им незачем присваивать те или иные имена. Поэтому сам я называю себя социалистом, т. е. сторонником социализма, а не приверженцем социал-демократической партии. Я не буду вдаваться здесь в рассуждения о том, каким я представляю социализм.

Свою первую статью я опубликовал в 1957 году, хотя писал на разные темы и до этого. С тех пор сделано немало, хотя и меньше, чем я хотел бы сделать. Но мой брат геронтолог, а жена – врач, и потому я надеюсь поработать в исторической и политической науках еще пятнадцать-двадцать лет.

Некоторые из вновь объявившихся диссидентов странным образом выражают по этому поводу свое недовольство. Так, например, известный историк М. Гефтер, проработавший много лет в Институте истории АН СССР и только теперь, выйдя на пенсию, решивший попробовать свои силы на трудной стезе диссидентства, писал недавно, имея ввиду содружество диссидентов: «А в этом доме братья Медведевы не последние. Напротив. Они из первых, и не только по времени. Нет, это уже давно не двое молодых людей, смело и деятельно вступивших на тернистую почву инакомыслия. Теперь это без малого учреждение, причем весьма заметное и как будто влиятельное. Оно пишет и свидетельствует. Оно на страницах прессы, на приемах в посольствах, оно раздает интервью и политические прогнозы. Из него систематически выходят реестры направлений с точным определением кто, где… С учреждения и спрос другой, чем с неоперившихся новичков. Тут уже мерка иная».[138]138
  «Поиски», № 5.


[Закрыть]

Имея в виду меня и Жореса, М. Гефтер пишет даже о «сплоченном семейном Олимпе» и даже о якобы «наивной и бесстыжей демонстрации самодельных эполет». Оставим на совести М. Гефтера эту весьма неожиданную для маститого историка демонстрацию столь ожесточенной озлобленности, которая сочетается у него с призывом сплотить воедино все демократические силы в нашей стране. Что собственно не нравится ему в деятельности нашего с Жоресом «семейного учреждения»? А прежде всего то, что наши политические прогнозы никак не совпадают с политическими прогнозами самого Гефтера и его единомышленников. Мы с Жоресом все же смотрим на будущее нашей страны с некоторым оптимизмом.

Мой постоянный оптимизм раздражает и многих других диссидентов. «Откуда ваш сегодняшний оптимизм?» – вопрошает П. Егидес. Он называет мой оптимизм «неискренним», «вымученным» и даже намекает, что это, видимо, только тактический прием для обмана властей. Американский журналист Р. Кайзер более доверчив. «Медведев, – пишет Кайзер, – со всей решимостью хочет быть оптимистом, а поскольку русские могут быть отчаянно решительными людьми, это ему удается».[139]139
  «Вашингтон пост», 16 января 1975 г.


[Закрыть] К сожалению, это удается далеко не всем. По мнению многих диссидентов, советский режим уже не способен ни к какой эволюции в сторону демократии, но будет становиться все более жестким. Поэтому после нескольких лет (или даже месяцев) «конфронтации» с режимом они торопятся покинуть Советский Союз. Я не осуждаю этих людей, хотя и считаю, что далеко не у всех из них имелись веские основания для эмиграции.

Уже давно кто-то высказал печальный афоризм о различии между оптимистом и пессимистом в СССР. «Пессимист – это тот, кто утверждает, что будет еще хуже. Оптимист это тот, кто говорит, что хуже быть уже не может». Но я не подхожу под эти афористические определения. Я считаю, что политическое и экономическое положение в нашей стране может как ухудшаться, так и улучшаться, и это зависит во многом не только от обстоятельств, но и от поведения людей, в том числе и диссидентов.

В конце 1977 года итальянская газета «Коррьера дела сера» устроила диспут между профессором А. Зиновьевым, автором книги «Зияющие высоты», и мной. А. Зиновьев сразу же назвал себя пессимистом. Он признал, правда, что сложившийся при Сталине «классический» коммунизм был несколько «размыт и смягчен» под влиянием Запада. Однако на будущее Зиновьев предсказывал лишь изменения к худшему. «Для нормального существования советского общества, – сказал Зиновьев, – такие явления западной цивилизации, как демократия и либерализм, вовсе не нужны. Большинство населения страны совсем в этом не нуждается, а привилегированные слои воспринимают его как покушение на их благополучие. Наше общество совсем иного типа, чем западное. Оно производит и совсем иной тип человека, который удовлетворяется совсем иными ценностями… Со временем люди здесь вообще перестанут понимать, что значит свобода личности в западном смысле… Для большей части общества эта реальность, т. е. современный “реальный” социализм, желанна. Поэтому они ее тщательно берегут и превозносят».[140]140
  См. литературное приложение к газете № 1 от 5 ноября 1977 г.


[Закрыть]