Текст книги "Порт туманов"

13. Дом напротив

Господин Гранмэзон был мертв. Вытянувшееся на ковре тело казалось огромным – голова около ножек стола, ноги – у окна. Крови всего несколько капель. Пуля прошла между ребрами и попала в сердце. В нескольких сантиметрах от него лежал револьвер, выпавший из рук мэра в момент падения.

Госпожа Гранмэзон не плакала. Она стояла, опираясь на массивный камин, и смотрела на мужа, как будто еще не осознала случившегося.

– Кончено! – просто сказал Мегрэ, выпрямляясь. Строгий и грустный салон. Темные шторы на окнах, сквозь которые проникал сизоватый свет дня.

– Он с вами говорил?

Она отрицательно покачала головой. Затем с трудом прошептала:

– Когда мы вернулись, он все ходил взад и вперед. Два-три раза повернулся ко мне, и я подумала, что он собирается мне что-то сказать. А потом он вдруг выстрелил, но я даже не видела револьвера…

Она говорила так, как говорят очень взволнованные женщины, когда им трудно следить за ходом своих мыслей. Но глаза ее оставались сухими. Было очевидно, что она никогда не любила Гранмэзона, во всяком случае, настоящей любви здесь не было. Он был ее мужем, и она исполняла свой долг перед ним. Привычка совместной жизни породила своего рода чувство привязанности. Но перед телом этого человека она была далека от того душераздирающего горя, которое свидетельствует о страстном чувстве. Госпожа Гранмэзон, неподвижно глядя в пустоту и чувствуя себя совершенно разбитой, спросила только:

– Это он?

– Он… – подтвердил Мегрэ.

Вокруг распростертого тела, на которое падал беспощадный свет, воцарилось молчание. Комиссар наблюдал за госпожой Гранмэзон. Он видел, как ее взгляд обратился к окну, отыскивая что-то напротив. Тень грустя легла на ее лицо.

– Позвольте задать вам несколько вопросов до того, как сюда придут? Она согласилась.

– Вы знали Раймона до знакомства с мужем?

– Я жила в доме напротив.

Серый дом, довольно похожий на этот. Над дверью позолоченный герб нотариуса.

– Я любила Раймона. И он любил меня. Его кузен ухаживал за мной, но по-своему.

– Они – очень разные, не правда ли?

– Эрнест уже был таким, каким вы его знали. Человеком холодным, без возраста. А у Раймона была дурная репутация, потому что он вел жизнь слишком беспорядочную для маленького городка. По этой причине, а также потому, что у него не было состояния, отец не соглашался на мой брак с ним.

Странными были эти признания, сделанные шепотом, рядом с телом мужа. Казалось, что это итог жизни, грустный итог.

– Вы были любовницей Раймона? Она утвердительно опустила веки.

– И он уехал?

– Никого не предупредив. Ночью. Об этом мне сказал его кузен. Уехал, захватив с собой часть суммы из кассы компании.

– И Эрнест женился на вас. Ваш сын – не его, не правда ли?

– Это сын Раймона. Представьте себе, когда он уехал и оставил меня одну, я знала, что скоро стану матерью. А Эрнест просил моей руки. Вы только посмотрите на эти дома, улицу, город, где все друг друга знают.

– Вы сказали правду Эрнесту?

– Да. И все-таки он женился на мне. Ребенок родился в Италии, где я провела почти год, чтобы избежать кривотолков. Поведение мужа мне представлялось неким героизмом.

– А потом?

Она отвернулась, потому что ее взгляд упал на труп мужа. Вздохнув, она едва слышно продолжала:

– Не знаю. Думаю, что он любил меня по-своему. Он домогался меня и получил свое. Вы это можете понять? Человек, не способный к порыву. Женившись, он жил, как и раньше, для самого себя. Я была частью его дома. В общем, как доверенное лицо в конторе. Не знаю, получал ли он в дальнейшем известия о кузене, но когда ребенок, увидев фотографию Раймона, спросил о нем, Эрнест ответил:

– Это кузен, который плохо кончил.

Мегрэ был серьезен и слегка взволнован: перед его глазами предстала целая жизнь. И не одна, а жизнь дома, семьи. Ведь так продолжалось пятнадцать лет! Покупались новые пароходы. Устраивались приемы в этом же салоне, партии в бридж и званые вечера. Были и крестины. Лето проводили в Вистреаме или в горах.

А сейчас госпожа Гранмэзон чувствовала лишь усталость. Она опустилась в кресло, провела рукой по лицу.

– Не понимаю, – прошептала она. – Этот капитан… Я его никогда не видела. Вы правда думаете, что?..

Мегрэ прислушался и пошел открывать дверь. На пороге стоял старый служащий. Он был встревожен, но не осмеливался войти в комнату. Он вопросительно смотрел на комиссара.

– Господин Гранмэзон умер. Сообщите домашнему врачу, а служащим и слугам немного погодя.

Он закрыл дверь, сунул было руку в карман за трубкой, передумал. Он испытывал странное чувство симпатии, уважения к этой женщине, которая при первой встрече показалась ему весьма банальной.

– Это муж послал вас вчера в Париж?

– Я не знала, что Раймон во Франции. Муж меня просто попросил забрать сына в коллеже и провести с ним несколько дней на юге. Я сделала, как он хотел, хотя не понимала, зачем это нужно. Но когда я приехала в гостиницу «Лютеция», Эрнест мне позвонил и сказал, чтобы я не шла в коллеж, а немедленно возвращалась.

– А сегодня утром это Раймон звонил вам?

– Да, позвонил и умолял срочно привезти ему немного денег. Он мне клялся, что от этого зависит наше общее благополучие.

– Он не обвинял вашего мужа?

– Нет, там, в деревянной лачуге, Раймон о нем даже не говорил. Он говорил про своих моряков, друзей, которым он должен заплатить, чтобы уехать отсюда. Говорил о каком-то кораблекрушении.

Пришел врач, друг семьи. Он был потрясен.

– Господин Гранмэзон покончил с собой! – решительно объявил Мегрэ. – Вам же еще надлежит определить болезнь, от которой он скончался. Вы меня понимаете? Полицию я беру на себя…

Он подошел к креслу, поклонился госпоже Гранмэзон, которая после некоторого колебания спросила:

– Вы мне не сказали, почему…

– Раймон вам когда-нибудь все расскажет… И последний вопрос. Шестнадцатого сентября ваш сын был в Вистреаме с вашим мужем, не так ли?

– Да, он оставался там до двадцатого…

Пятясь спиной к двери, Мегрэ вышел из комнаты. Тяжело ступая, он спустился по лестнице на первый этаж, прошел по коридору, ощущая груз на своих плечах и какое-то отвращение в душе. На улице он глубоко вдохнул свежий воздух и постоял некоторое время с непокрытой головой, под дождем, как если бы хотел освежиться, стряхнуть с себя страшную атмосферу этого дома. Взглянув последний раз на окна, Мегрэ посмотрел на дом напротив, где госпожа Гранмэзон провела свою юность. И глубоко вздохнул.

– Выходите!..

Мегрэ открыл дверь камеры, в которой был заперт Раймон, и знаком велел арестованному следовать за ним. Он шел впереди, сначала по улице, потом по дороге, ведущей в порт. Мартино удивлялся, не понимая причины этого странного освобождения.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – бросил Мегрэ нарочито недовольным тоном.

– Ничего!

– Вы дадите себя осудить?

– Я повторю перед судьями, что не убивал!

– Но правды вы не скажете?

Раймон опустил голову. Вдали уже виднелось море, слышались гудки буксира, который шел по направлению к пирсу, ведя за собой на стальном тросе «Сен-Мишеля». Тогда небрежно, как о самом обыденном случае, Мегрэ сказал:

– Гранмэзон умер.

– А? Что вы сказали?..

Мартино схватил его за руку и лихорадочно сжал ее.

– Он?..

– Покончил с собой час тому назад, у себя дома.

– Он все рассказал?

– Нет! Он ходил четверть часа взад и вперед по салону, потом выстрелил… Вот и все!..

Они сделали еще несколько шагов. Вдали на стенках шлюза виднелась толпа людей, наблюдавших за спасательными работами.

– Так вот теперь вы можете сказать мне всю правду, Раймон-Гранмэзон… Кроме того, я уже знаю ее в самых общих чертах… Вы хотели забрать с собой вашего сына?

Молчание в ответ.

– За помощью, помимо других людей, вы обратились к капитану Жорису… Но, к несчастью…

– Замолчите! Если бы вы знали…

– Пройдем сюда. Здесь меньше народу… Дорога вела к пустынному берегу, на который накатывались волны.

– Вы действительно когда-то сбежали с кассой?

– Это Элен вам сказала?.. Его голос стал колючим:

– Ну конечно… Эрнест ей по-своему изложил события… Что ж, я не претендую на то, что был ангелом… Жил, как говорится, весело… И одно время особенно увлекался игрой… Выигрывал, проигрывал… Правда, однажды я воспользовался деньгами компании и мой кузен это заметил… Я обещал постепенно все возместить и умолял его не доводить дело до скандала. Он решительно хотел обратиться в суд, но согласился при одном условии: чтобы я уехал за границу и никогда больше на возвращался во Францию! Понимаете теперь! Он добивался Элен! И достиг своего!

Горько улыбнувшись, Раймон замолчал. Затем продолжил:

– Обычно люди отправляются на юг или в восточные страны. Меня же привлекал Север, и я обосновался в Норвегии. Жил без всяких новостей с родины. Письма, которые я писал Элен, оставались без ответа, а вчера я узнал, что она их и не получала. Я писал своему кузену, но тоже безрезультатно… Я не хочу показаться лучше, чем есть на самом деле, или разжалобить вас историей несчастной любви. Нет! Вначале я не так много об этом думал. Была работа и всякого рода трудности. Вот разве что по вечерам на меня находила такая тоска! Были и неприятности. Одно время в компании, которую я организовал, дела шли неважно. И так год за годом, то лучше, то хуже, в чужой для меня стране. Там я изменил фамилию. Принял норвежское подданство, чтобы вести работу в наиболее благоприятных условиях. Время от времени моими гостями были офицеры с французских судов, и от них я однажды узнал, что у меня есть сын. Я еще сомневался, но сопоставил даты и был потрясен. Написал Эрнесту. Умолял его сказать правду, позволить мне вернуться во Францию, хотя бы на несколько дней. Он ответил мне телеграммой: «Арест при пересечении границы». Прошло время. Я принялся вовсю зарабатывать деньги. Это скучно рассказывать… Только вот на душе была пустота. В Тромсое – три месяца полярная ночь. И тогда тоска особенно гложет. Чтобы обмануть самого себя, я поставил цель: стать таким же богатым, как мой кузен. Я достиг цели. Разбогател на торговле тресковой икрой. А когда мне это удалось, я почувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Тогда я внезапно вернулся и твердо решил действовать. Да, после пятнадцати лет. Я все бродил здесь… видел сына на пляже, Элен издалека. Никак не понимал, как я до сих пор мог жить без сына. Понятно ли вам это? Купил судно. Если бы я действовал открыто, мой кузен не задумываясь отправил бы меня в тюрьму. Ведь он сохранил доказательства. Вы видели мой экипаж – хорошие люди, несмотря на внешность. Все было рассчитано. В тот вечер Эрнест Гранмэзон был дома один с мальчиком. Для большей надежности и чтобы уж использовать все шансы, я попросил помощи у капитана Жориса, с которым познакомился в Норвегии, когда он еще плавал. Поскольку Жорис знал мэра, мы договорились, что он его посетит, придумав предлог, и отвлечет его внимание в тот момент, когда мы с Большим Луи будем забирать моего сына.

Увы! Это и привело к драме. Жорис разговаривал с моим кузеном в кабинете. Мы вошли с заднего хода, но, к несчастью, в коридоре уронили швабру, которая стояла у стены. Гранмэзон услышал шум, подумал, что это грабители, и выхватил из ящика револьвер. Что дальше? Какая-то беспорядочная сцена. Жорис выбежал за Гранмэзоном в коридор. Там не было света. Выстрел… И надо же так случиться, чтобы пуля угодила в Жориса! Я с ума сходил от отчаяния, боялся скандала, особенно боялся за Элен. Ну мог ли я рассказать всю эту историю полиции? Жориса мы с Большим Луи перенесли на борт «Сен-Мишеля»… Ему нужна была медицинская помощь, и мы пошли в Англию, куда добрались через несколько часов. Увы, без паспортов на берег не выпускали, полиция была начеку. Строгий контроль по всей набережной. Когда-то я немного занимался медициной, Оказал Жорису кое-какую помощь, но этого было мадр. Тогда мы взяли курс на Голландию. Там раненого трепанировали, но не могли держать его в клинике дольше без ведома властей. Жуткие воспоминания. Представьте себе нас с умирающим Жорисом на борту! Требовались месяцы лечения, отдыха. Я хотел было вести шхуну в Норвегию, но этого не понадобилось, поскольку случай нас свел с капитаном одного судна, которое шло на Лофотенские острова. Я взял Жориса с собой на борт. На море мы были в большей безопасности, чем на суше. Он провел в моем доме восемь суток. Но и там соседи стали интересоваться таинственным гостем. Надо было снова менять место. Копенгаген… Гамбург… Жорис чувствовал себя лучше. Рана затянулась, но при этом он потерял и память, и дар речи. Ну что я мог поделать, скажите на милость? Мне казалось, что дома, в привычной обстановке, он вновь обретет память, скорее, чем так – бродя по свету… Я решил, по крайней мере, обеспечить Жориса материально и послал триста тысяч франков в банк на его имя. Но как доставить его обратно? Я рисковал очень многим, возвращаясь сюда вместе с ним. А если его оставить в Париже, решил я, то он неизбежно попадет в полицию, где в конце концов его опознают и отвезут домой, Так и произошло. Только одного я не мог предвидеть, что мой кузен, трепеща от страха при мысли о том, что Жорис может его выдать, подло прикончит капитана. Ведь это он положил стрихнин в стакан с водой. Ему достаточно было войти в дом с черного хода, по пути на охоту.

– И вы продолжили борьбу! – медленно произнес Мегрэ.

– Иначе я не мог поступить! Я хотел забрать сына! Только кузен был начеку. Мальчик вернулся в свой коллеж, откуда мне бы его не отдали.

Все это Мегрэ знал, но, глядя теперь на ставшую привычной обстановку, он лучше понимал значение незримой борьбы, которая развернулась между этими двумя людьми. Борьба не только между ними двумя! Но и борьба против него, Мегрэ! Нельзя было допустить, чтобы вмешалась полиция! Ни тот, ни другой не могли сказать правду!

– Я пришел сюда на «Сен-Мишеле»…

– Знаю! И вы послали к мэру Большого Луи…

Раймон невольно улыбнулся, а комиссар продолжал:

– Рассвирепевшего Луи, который выместил на мэра все горести своей жизни! И он мог бить безнаказанно, зная, что его жертва не осмелится звать на помощь! Ну и потешил он душу! При помощи угроз он получил письмо, позволяющее вам забрать ребенка из коллежа.

– Да. Я прятался за виллой, а ваш коллега преследовал меня по пятам. Большой Луи оставил письмо в условном месте, а я отделался от своего преследователя. Взял велосипед, В Кане купил машину. Надо было спешить. Пока я ехал за сыном, Большой Луи оставался у мэра, чтобы помешать ему отменить его распоряжение. Напрасный труд, поскольку кузен успел уже послать Элен за ребенком. Вы приказали меня задержать. Борьба была закончена, когда вы так упорно добивались раскрытия преступления. Оставалось только бежать. Если бы мы остались, вы неизбежно открыли бы правду. Отсюда и события прошлой ночи. Но неудачи преследовали нас. Шхуна села на мель. Мы едва добрались вплавь до берега, и при этом я, к несчастью, потерял бумажник. Без денег! И жандармы на хвосте! Мне оставалось одно: позвонить Элен, попросить у нее несколько тысяч франков, чтобы нам вчетвером добраться до границы. В Норвегии я мог бы возместить убытки моим друзьям. Элен сразу же приехала. Но и вы тоже! Вы все время стояли у нас на пути! Упорно добивались правды, а мы вам ничего не могли сказать. Ведь не мог я вам крикнуть, что вы рискуете вызвать новые беды!

Внезапно в его глазах промелькнула тревога и изменившимся голосом он спросил:

– Кузен действительно покончил с собой?

Вдруг ему солгали, чтобы заставить его говорить?

– Да, он покончил с собой, когда понял, что правды не скрыть. А понял он это, когда я вас арестовал. Догадался, что я это сделал только для того, чтобы дать ему время поразмыслить.

Они продолжали идти, потом внезапно оба остановились. Они уже стояли на пирсе. Перед ними медленно проходил «Сен-Мишель». Лихо крутя штурвалом, шхуну вел какой-то старый рыбак. Кто-то подбежал, растолкал зевак и первым прыгнул на палубу шхуны. Большой Луи! Он убежал от жандармов, сорвал наручники! Оттолкнув рыбака, он схватил штурвал в свои руки.

– Потише, черт подери!… Угробите шхуну! – орал он матросам с буксира.

– А где двое других? – спросил Мегрэ у своего спутника.

– Сегодня утром вы были в одном метре от них. Они оба спрятались в дровяном сарае у старухи…

Люка, расталкивая толпу, пробирался к Мегрэ. Он казался удивленным.

– Вы знаете, мы их взяли!

– Кого?

– Ланнека и Селестена.

– Они здесь?

– Жандармы из Див их только что доставили.

– Так вот, скажи, чтобы их отпустили. И пусть они оба идут в порт.

Напротив виднелся дом капитана Жориса и сад, в котором от ночной бури облетели последние лепестки роз. За занавеской чей-то силуэт: это была Жюли. Она не верила своим глазам, заметив на палубе брата.

У шлюза портовики окружили капитана Делькура.

– Заставили же они меня попотеть своими уклончивыми ответами! – вздохнул Мегрэ. Раймон улыбнулся.

– Ведь это моряки!

– Я знаю! Они не любят, когда сухопутные крысы, вроде меня, суются в их дела!

Указательным пальцем он уминал табак в своей трубке. Закурив, он прошептал, озабоченно нахмурив лоб:

– Что же им сказать?

Эрнест Гранмэзон был мертв. Нужно ли объяснять, что убийцей был он?

– Можно было бы… – начал Раймон.

– Не знаю! Сказать, что речь идет о какой-то старой вражде! Один моряк-иностранец, который отомстил и скрылся.

Моряки с буксира тяжело шагали в бистро и знаками звали с собой шлюзовщиков. А Большой Луи сновал взад и вперед по палубе шхуны, трогал ее со всех сторон, как если бы он ощупывал вернувшуюся домой собаку, чтобы удостовериться, что она не ранена.

– Эй! – крикнул ему Мегрэ.

Матрос так и подскочил на месте. Он не решался подойти, вернее, снова оставить шхуну. Когда он увидел Раймона на свободе, он опешил так же, как и Люка.

– Как это?..

– Когда «Сен-Мишель» сможет выйти в море?

– Хоть сейчас! Никаких поломок! Чудо, а не корабль, точно вам говорю!

Он вопросительно смотрел на Раймона, и тот произнес:

– В таком случае, прогуляйся-ка на шхуне с Ланнеком и Селестеном…

– Они здесь?

– Сейчас придут. Несколько недель морской прогулки. Подальше отсюда. Чтобы о «Сен-Мишеле» здесь уже больше не говорили.

– Я мог бы, к примеру, захватить с нами сестрицу – занялась бы стряпней. Знаете, моя Жюли не струсит.

И все-таки ему было неловко перед Мегрэ. Он помнил о событиях прошлой ночи. И еще не знал, уместна ли улыбка по этому поводу.

– Вы не простыли, по крайней мере? Они стояли на краю шлюза, и Мекрэ одним толчком отправил его барахтаться в воду.

– Мой поезд отходит, кажется, в шесть, – сказал затем комиссар. Однако он не решался уйти. Он смотрел вокруг себя с каким-то чувством грусти, как будто этот маленький порт стал ему дорог. Разве не были ему теперь знакомы все его закоулки, при разной погоде, под еще неярким утренним солнцем и в бурю, залитые дождем или окутанные туманом?

– Вы едете в Кан? – спросил он у Раймона, который не отходил от него.

– Не сразу. Я думаю, так будет лучше… Надо, чтобы прошло какое-то…

– Да, время…

Когда через четверть часа вернулся Люка и спросил, где Мегрэ, ему показали на «Приют моряка». Там уже горел свет.

Через запотевшие окна он увидел комиссара. Мегрэ сидел, удобно устроившись на соломенном стуле, с трубкой в зубах и кружкой пива в руке. Он слушал истории, которые рассказывали вокруг него люди в морских фуражках и резиновых сапогах.

И тот же Мегрэ в поезде, около десяти часов вечера, вздохнул:

– Должно быть, сидят сейчас все трое в кубрике, в тепле…

– В каком кубрике?

– На борту «Сен-Мишеля». Сидят под Лампой у стола, изрезанного ножом, с тяжелыми стаканами и бутылкой голландского джина. Печка потрескивает… Дай-ка мне спички!