Текст книги "Признания Мегрэ"

Глава 5
Упорное молчание доктора Лиорана

Кое-какие подробности этого дела глубже других запечатлелись в памяти Мегрэ, и несколько лет спустя он с такой же остротой, как если бы это было воспоминание детства, ощущал вкус и аромат ливня, под который он попал на улице Коленкур.

Наступал вечер, и когда в половине седьмого начался дождь, ярко-красное солнце, уже садившееся за крыши домов, не спряталось за облака, небо по-прежнему пылало, словно охваченное пожаром, окна пламенели, и только одно жемчужно-серое облако со светящимися краями, слегка лишь потемнее в середине, с легкостью воздушного шара проносилось над кварталом.

Дождя не хватило на весь Париж, и мадам Мегрэ вечером сообщила мужу, что на бульваре Ришар-Ленуар тротуары остались совершенно сухими.

Дождевые капли были прозрачнее, легче, чем обычно, и вначале, разбиваясь на пыльной мостовой, оставляли на ней большие черные круги.

Подняв голову, Мегрэ увидел на подоконнике открытого окна четыре горшка с геранью, и тут в глаз ему попала такая крупная капля дождя, что комиссару даже стало больно.

Окно было открыто, значит, Аннет уже вернулась. Он вошел в дом, миновал привратницкую, напрасно поискал лифт и начал уже было подниматься по лестнице, когда позади отворилась дверь. Кто-то не очень любезно окликнул его:

– Куда вы идете?

Он оказался лицом к лицу с консьержкой, которую по рассказу Жоссе представлял себе совсем иной. Он вообразил, что она уже пожилая, неопрятная. На самом же деле это была привлекательная женщина лет тридцати, с округлыми формами.

Только голос ее, вульгарный и резкий, нарушал приятное впечатление от ее внешности.

– К мадемуазель Дюше, – вежливо ответил он.

– Она еще не вернулась.

В тот момент он подумал, почему это некоторые люди сразу, без видимой причины, начинают вести себя агрессивно. Потом он еще вспомнит об этом.

– Кажется, она возвращается в это время, не так ли?

– Она приходит и уходит, когда ей вздумается.

– Это вы звонили в редакцию?

Консьержка стояла в проеме застекленной двери, не приглашая его войти.

– Ну и что с того? – с вызовом произнесла она.

– Я из полиции.

– Понятно. Я вас узнала. И не испугалась.

– Когда мсье Дюше пришел вчера навестить дочь, он назвал вам свою фамилию?

– Он даже минут пятнадцать беседовал со мной в привратницкой.

– Значит, когда он пришел в первый раз, он не застал дочери дома? Это, наверное, было днем, после двенадцати?

– Около пяти часов.

– Это вы написали ему в Фонтенэ?

– Если бы я это и сделала, я только выполнила бы свой долг, и это никого бы не касалось. Но я тут ни при чем. Написала ему тетка этой девицы.

– Вы знаете ее тетку?

– Мы покупаем продукты в одних и тех же лавках.

– Это вы ей все рассказали?

– Она и сама догадывалась о том, что тут происходит.

– Она сказала вам, что напишет отцу?

– Мы просто с ней болтали.

– Когда приехал отец мадемуазель Дюше, вы рассказали ему о мсье Жоссе?

– Я ответила на его вопросы и посоветовала прийти попозже, после семи часов.

– Вы не предупредили его, когда мадемуазель Дюше вернулась?

– Мне за это деньги не платят.

– Мсье Дюше очень рассердился?

– Бедняга с трудом этому поверил.

– Вы поднялись вскоре вслед за ним, чтобы узнать, что там происходит?

– Мне надо было отнести письмо на шестой этаж.

– Но вы остановились на площадке пятого?

– Может быть, я и передохнула там минутку. Чего «вы от меня допытываетесь?

– Вы говорили, что там был скандал.

– Кому?

– Репортеру.

– Мало ли что печатают в газетах! Смотрите! Вот она, ваша девица!

В дом вошла не одна девушка, а две. Они направились к лестнице, не взглянув на консьержку и на Мегрэ. Первая, блондинка, казалась совсем молоденькой. На ней были ярко-синий костюм и светлая шляпка. Вторая, более сухощавая, угловатая, выглядела лет на тридцать пять. В походке ее было что-то мужеподобное.

– Я думала, вы хотели поговорить с ней.

Мегрэ сдерживал гнев, хотя эта беспричинная злоба глубоко задевала его.

– Не бойтесь, я поговорю с ней. Возможно, мне придется встретиться еще и с вами.

Он злился на самого себя за эту угрозу, в которой было что-то детское. Прежде чем подняться, он подождал, пока там, наверху, не отворилась и вновь не закрылась дверь.

На четвертом этаже он на минуту остановился, чтобы перевести дух, и немного погодя постучал. Послышался шепот, потом шаги. Дверь приотворила не Аннет, а ее подруга.

– Кто там?

– Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции.

– Аннет, это полиция!

Аннет, очевидно, была в спальне, должно быть, снимала промокший от дождя костюм.

– Иду.

Мегрэ был разочарован. Горшки с геранью, правда, стояли на своем месте, но только эта подробность и соответствовала тому представлению, которое создалось у комиссара. Квартира была самая обычная, и ничто в ней не говорило о вкусах и характере ее владелицы. Стены знаменитой кухни-столовой, где происходили их пирушки, были тускло-серого цвета, обстановка, как в дешевых меблированных комнатах.

Аннет не переоделась, а только слегка причесалась. Увидев ее, Мегрэ тоже разочаровался. Конечно, она была свеженькая, какой и должна быть двадцатилетняя девушка, но лицо у нее было самое обыкновенное, с большими выпуклыми голубыми глазами. Она напоминала Мегрэ те снимки, которые видишь в витринах у провинциальных фотографов, и он мог поручиться, что в сорок лет она превратится в толстуху с жесткими складками у рта.

– Прошу прощения, мадемуазель… Подруга нехотя направилась к двери.

– Я тебя оставляю…

– Почему? Ты совсем не мешаешь… И, обращаясь к Мегрэ, она объяснила:

– Это Жаннин, она тоже работает на авеню Марсо. Она была так мила, что проводила меня. Садитесь, господин комиссар…

Ему трудно было сказать, чем он, собственно говоря, недоволен. Его немного сердило то, что Жоссе идеализировал эту девчонку, которая совсем не казалась взволнованной, хотя глаза ее слегка покраснели.

– Его арестовали? – спросила она, машинально наводя порядок в комнате.

– Следователь подписал сегодня мандат на арест.

– Как он к этому отнесся?

– Ты бы лучше не мешала говорить комиссару, – посоветовала Жаннин.

Это был неофициальный допрос, и Комелио, конечно, взбесился бы, если бы узнал, что Мегра самовольно пришел сюда.

– В котором часу вас поставили в известность об этом трагическом событии?

– Мы как раз собирались выйти из управления, чтобы позавтракать. У одного нашего кладовщика есть транзистор Он сказал другим о том, что произошло, а Жаннин сообщила мне.

– Вы все-таки пошли завтракать, как обычно?

– А что я могла сделать?

– Ей не хотелось есть, господин комиссар. Мне пришлось подбадривать ее. Она все время принималась плакать.

– Ваш отец все еще в Париже?

– Он уехал сегодня утром в девять часов. Он хотел быть в Фонтенэ сегодня, потому что взял отпуск только на два дня и должен завтра приступить к работе в префектуре.

– Он остановился в гостинице.

– Да. Возле вокзала. Не знаю в какой.

– А вчера вечером он еще долго был здесь?

– Около часа. Он очень устал.

– Жоссе обещал ему развестись со своей супругой и жениться на вас?

Она покраснела, посмотрела на свою подругу, словно спрашивая у нее совета.

– Это Адриен вам сказал?

– Обещал он или нет?

– Они говорили об этом

– И он действительно дал обещание?

– Кажется, да.

– А до этого вы надеялись, что он на вас когда-нибудь женится?

– Я об этом не думала.

– Он говорил с вами о будущем?

– Нет… Не говорил ничего определенного.

– Вы были счастливы?

– Он был очень мил ко мне, очень внимателен.

Мегрэ не решился спросить, любила ли она его, так как боялся еще больше разочароваться.

– Вы думаете, он будет осужден? – спросила Аннет.

– А как вы считаете, это он убил свою жену?

Она покраснела, снова взглянула на подругу, как бы желая посоветоваться с ней.

– Не знаю… Так говорили по радио и в газетах…

– Но ведь вы его хорошо знаете. Считаете ли вы, что он способен убить свою жену?

Вместо того, чтобы ответить прямо, она прошептала:

– Подозревают еще кого-нибудь?

– Ваш отец был с ним резок?

– Папа был грустный, даже подавленный. Он не представлял себе, что со мной это может случиться… Для него я все еще девочка…

– Он угрожал Жоссе?

– Нет. Это не такой человек, чтобы кому-нибудь угрожать. Он только спросил его, что он думает делать дальше, и Адриен сразу же заговорил о разводе.

– Они не ссорились, не кричали друг на друга?

– Конечно, нет. Не знаю, как уж это вышло, но в конце концов мы все трое распили бутылку шампанского. Отец как будто успокоился. Даже глаза у него повеселели, а это с ним редко бывает.

– А после ухода Адриена?

– Мы говорили о моей свадьбе. Отец жалел, что мне нельзя обвенчаться в Фонтенэ в белом платье, потому что многие люди станут болтать.

– Он продолжал пить?

– Допил бутылку, которую мы не закончили до ухода Адриена.

Ее подруга следила за ней, чтобы она не сказала лишнего.

– Вы проводили его до гостиницы?

– Я ему предложила. Он не захотел.

– Вам не показалось, что ваш отец возбужден, что он не такой, каким бывает обычно?

– Нет.

– Ведь, если я не ошибаюсь, он трезвенник. А в Фонтенэ вы видели, чтобы он пил?

– Никогда. Только за едой, немного разбавленного вина. Когда ему приходилось бывать в кафе, чтобы встретиться с кем-нибудь, он заказывал минеральную воду.

– Однако же вчера он выпил перед тем, как пришел сюда и застал вас с Адриеном?

– Подумай, прежде чем отвечать, – посоветовала Жаннин с понимающим видом.

– Что мне сказать?

– Правду, – ответил Мегрэ.

– По-моему, он выпил рюмку-другую, пока ждал меня.

– Вам не показалось, что он с трудом выговаривает слова?

– Язык у него заплетался… Это меня поразило… Но все-таки он понимал, что говорит и что делает…

– А вы не позвонили ему, чтобы узнать, как он добрался?

– Нет. А зачем?

– Он тоже не позвонил вам утром, чтобы попрощаться с вами?

– Нет. Мы никогда друг другу не звонили. Не привыкли. В Фонтенэ у нас дома нет телефона…

Мегрэ предпочел не настаивать.

– Благодарю вас, мадемуазель.

– А он что говорит? – снова забеспокоилась она.

– Жоссе?

– Да.

– Он утверждает, что не убивал своей жены.

– Вы ему верите?

– Трудно сказать.

– Как он выглядит? Ему ничего не нужно? Он не слишком расстроен?

Каждое ее слово было неудачным, слишком бесцветным, не соответствовало тому, что произошло.

– Он сильно подавлен. Он много говорил мне о вас.

– Не просил свидания со мной?

– Это теперь зависит не от меня, а от судебного следователя.

– Ничего не хотел мне передать?

– Он не знал, что я зайду к вам.

– Меня, наверно, вызовут на допрос?

– Вероятно. Это тоже зависит от следователя.

– Мне можно по-прежнему ходить на работу?

– Я не вижу к этому никаких препятствий.

Лучше было уйти отсюда. Проходя под аркой, Мегрэ заметил, что консьержка завтракает, сидя за столом в обществе какого-то мужчины без пиджака. Она проводила комиссара ироническим взглядом.

А Мегрэ было так тяжело на душе, что, возможно, поэтому все люди и их поведение представлялись ему в невыгодном свете. Он пересек улицу, вошел в маленький бар, который посещали всегда одни и те же клиенты, где четыре завсегдатая играли в карты, а двое других, облокотившись на прилавок, болтали с хозяином.

Не зная, чего бы ему выпить, он заказал рюмку аперитива, бутылка которого бросилась ему в глаза, сел, вероятно, на то же место, где накануне сидел отец Аннет, и долго молчал, насупившись.

Наклонив голову, он мог видеть фасад дома напротив, четыре горшка с геранью на окне. Жаннин, притаившись в полумраке, проследила за тем, как он пересекал улицу, и теперь разговаривала со своей невидимой для Мегрэ подругой.

– Вчера один клиент долго у вас просидел, не так ли?

Хозяин взял газету, похлопал по той странице, где красовалась заметка о деле Жоссе.

– Вы имеете в виду ее отца?

И, повернувшись к другим посетителям, добавил:

– Странно, я сразу почуял что-то неладное. Во-первых, он не из тех людей, которые могут целый час простоять, облокотившись на прилавок. Он заказал минеральную воду, и я уже взял в руки бутылку, как вдруг он передумал… «Пожалуй, дайте мне лучше… – он нерешительно разглядывал бутылки, – …рюмку спиртного… Все равно что…» Редко кто заказывает спиртное в час, когда все пьют аперитивы. «Виноградную-водку?.. Кальвадос?..» – спросил я… – «Кальвадос, пожалуй…» От кальвадоса он закашлялся. Ясно было, что он не привык к спиртному. Он все время то смотрел на дверь напротив, то переводил взгляд немного ниже, на вход в метро. Два-три раза я заметил, как шевельнулись его губы, словно он говорил сам с собой.

Вдруг, нахмурив брови, хозяин бара запнулся:

– А вы не комиссар Мегрэ?

И поскольку тот не возражал, он воскликнул, обращаясь к своим клиентам:

– Послушайте, да ведь это знаменитый комиссар Мегрэ… Ну как, этот аптекарь, или кто он там, он признался?.. Его-то я тоже приметил, и уже давно… Из-за его машины… В нашем квартале не так уж много спортивных автомобилей… Чаще всего я его видел по утрам, когда он заезжал за малюткой… Он ставил машину у тротуара, как раз против двери, и смотрел вверх… Девица махала ему рукой из окна и через несколько секунд спускалась…

– Сколько рюмок кальвадоса выпил ваш клиент?

– Четыре… Каждый раз, как он заказывал еще, у него был такой вид, как будто ему стыдно и он боится, что его примут за пьяницу…

– А потом он не возвращался?

– Нет, больше не приходил… Сегодня утром я заметил, как эта девица, прождав довольно долго на тротуаре, одна направилась к метро…

Мегрэ заплатил и спустился к площади Клиши. Он хотел взять такси и поймал свободное в тот момент, когда проходил над Монмартрским кладбищем.

– На бульвар Ришар-Ленуар.

В тот вечер больше ничего не произошло. Он пообедал вдвоем с женой и ни о чем ей не рассказывал, а мадам Мегрэ, зная, в каком он иногда бывает настроении, постаралась не задавать вопросов.

Тем временем расследование шло своим чередом, полицейская машина вертелась, и на следующий день на столе комиссара уже должно было лежать несколько докладных записок.

Против своего обыкновения, сам точно не зная, зачем, Мегрэ собирался составить себе по этому делу нечто вроде собственного досье.

В частности, вопросы времени должны были играть здесь важную роль, и он всячески старался восстановить ход событий час за часом.

Так как преступление было обнаружено утром, точнее, в конце ночи, ежедневные утренние газеты не могли сообщить о нем, и первым о драме на улице Лопер объявило радио.

Во время этой передачи журналисты уже дежурили перед домом Жоссе в Отейе, куда еще раньше прибыли представители прокуратуры.

Послеполуденные газеты, вышедшие первыми, между двенадцатью и часом дня, дали только краткие сообщения о событии.

И лишь одна из ежедневных газет, та, куда позвонила консьержка с улицы Коленкур, рассказала в своем вечернем выпуске о том, как Дюше посетил свою дочь и как он встретился с ее любовником.

В это время начальник отдела префектуры ехал в поезде по направлению к Фонтенэ-ле-Конт и потому не мог получить этих свежих новостей.

В дальнейшем удалось разыскать одного из его спутников, торговца зерном, живущего в окрестностях Ниора. Он и Дюше не были знакомы. При выезде из Парижа купе было заполнено, но уже в Пуатье они оказались вдвоем.

– Лицо его показалось мне знакомым. Я не мог вспомнить, где встречал его, и все-таки слегка ему поклонился. Он удивленно и как бы недоверчиво посмотрел на меня и забился в свой угол.

Ему, кажется, было не по себе. Веки у него покраснели, как будто он не спал ночь. В Пуатье он отправился в буфет за бутылкой Виши, которую жадно выпил.

– Он читал?

– Нет. Он бездумно смотрел на проносившийся мимо пейзаж. Время от времени он закрывал глаза и в какой-то момент уснул… Когда я вернулся домой, я вдруг вспомнил, где его видел: в супрефектуре в Фонтенэ, куда мне иногда случалось заходить, давать на подпись бумаги…

Мегрэ, который приехал специально для того, чтобы повидать торговца зерном – его фамилия была Лусто, – постарался вытянуть из него побольше. Комиссара как будто преследовала какая-то мысль, которую он не хотел высказать.

– Вы заметили, как он был одет?

– Не могу вам точно сказать, какого цвета у него был костюм, темный, не очень хорошего покроя…

– Он не был мятый, как бывает у людей, которые провели ночь на улице?

– Не обратил внимания… Я смотрел главным образом на его лицо… Постойте!.. У него на чемодане, в сетке, лежало габардиновое пальто…

Гостиницу, в которой останавливался отец Аннет, нашли не сразу: оказалось, что это гостиница «Рэн и Пуатье», возле Аустерлицкого вокзала.

Это было второразрядное заведение, темное и унылое, но приличное; останавливались там все больше одни и те же лица. Мартен Дюше приезжал сюда уже несколько раз. В предпоследний раз он был здесь два года тому назад, когда привез в Париж свою дочь.

– Он занимал пятьдесят третий номер… В гостинице он ничего не ел… Он приехал во вторник с поездом пятнадцать ноль пять и ушел почти сразу же после того, как заполнил свою карточку. И предупредил, что остановился только на одну ночь…

– А вечером когда он вернулся?

Выяснить это оказалось трудно. Ночной сторож, который раскладывал свою походную кровать в конторе, был чех и едва говорил по-французски. Фамилия Дюше ничего ему не напомнила, не помогло и описание этого постояльца. Когда его спрашивали о пятьдесят третьем номере, он смотрел на доску с ключами и почесывал голову.

– Уезжают… Приезжают… Возвращаются… Выходят… – бормотал он с растерянным видом.

– В котором часу вы легли спать?

– Не раньше двенадцати… Я всегда запираю дверь и ложусь в двенадцать… Так мне приказано…

– Вы не знаете, вернулся ли номер пятьдесят третий?

Бедняга старался, как мог, но толку от него было мало. Он еще не работал в этой гостинице, когда Дюше останавливался здесь два года тому назад.

Ему показали фотографию.

– Кто это? – спросил он, изо всех сил стараясь угодить тем, кто его допрашивал.

Упрямый Мегрэ решил даже разыскать обоих постояльцев из номеров. Один из них жил в Марселе, и с ним удалось связаться по телефону.

– Я ничего не знаю, – ответил он. – Я вернулся в одиннадцать часов и ничего не слышал.

– Вы были одни?

– Разумеется.

Это был женатый человек. В Париж он приехал без жены. И было точно известно, что он провел эту ночь не один.

Что касается номера пятьдесят первого, бельгийца, который был во Франции только проездом, то отыскать его следы оказалось невозможно.

Во всяком случае, в семь часов сорок пять минут Дюше был в своей комнате и позвонил, чтобы заказать завтрак. Служанка не заметила ничего особенного, разве только, что постоялец попросил тройной кофе.

– Он мне показался усталым…

Это было слишком неопределенно. Невозможно было выудить у нее еще что-нибудь. В половине девятого, не приняв ванны, Дюше спустился вниз и заплатил по счету кассирше, которая его знала.

– Он вел себя, как обычно. Я никогда не видела его веселым. Он производил впечатление больного человека. Иногда он застывал на месте, как будто слушая биение своего сердца. Я знала другого такого же, это был хороший клиент, приезжал каждый месяц. У него был такой же вид, такая же манера застывать на месте и однажды утром он упал на лестнице и тут же умер, не успев даже позвать на помощь…

Дюше сел в поезд. Он еще сидел в купе напротив торговца зерном в тот час, когда Мегрэ допрашивал Жоссе на набережной Орфевр.

В то же самое время репортер одной из утренних газет примчался на улицу Коленкур и позвонил по телефону своему корреспонденту из Фонтенэ-ле-Конт.

Консьержка не сказала Мегрэ об этом посещении журналиста, которому она сообщила фамилию и адрес отца Аннет.

Эти мелкие факты переплетались между собой, и нужно было много времени и терпения, чтобы воссоздать из них более или менее логическую картину.

Когда после полудня поезд остановился на вокзале в Фонтенэ-ле-Конт, Мартен Дюше все еще ничего не знал. Жители Фонтенэ тоже ничего не знали, так как по радио еще не передавали фамилии их земляков, и только по наитию они могли бы установить какую-то связь между начальником отдела супрефектуры и драмой на улице Лопер.

Один лишь корреспондент газеты был в курсе дела. Он взял с собой фотографа. Оба они ждали на перроне, и когда Дюше вышел из вагона, он был поражен встретившей его фотовспышкой.

– Вы разрешите, мсье Дюше?

Тот моргал глазами, ошеломленный, растерянный.

– Вы, наверно, еще не слышали о событии?

Репортер утверждал с полной уверенностью: у начальника отдела был такой вид, как будто он совсем не понимал, что с ним происходит. С чемоданом в одной руке, с плащом, перекинутым через другую, он направился к выходу, протянул свой билет контролеру, который приветствовал его, приложив руку к козырьку фуражки. Фотограф сделал еще один снимок. Репортер не отставал от отца Аннет.

Оба они вышли на залитую солнцем Республиканскую улицу.

– Мадам Жоссе убита прошлой ночью…

…У журналиста, по фамилии Пекер, было кукольное личико, полные щеки и такие же выпуклые голубые глаза, как у Аннет. Рыжеволосый, небрежно одетый, он курил слишком толстую трубку, чтобы придать себе солидный вид.

Мегрэ допросил и его; это происходило в задней комнате «Почтового кафе», возле заброшенного бильярда.

– Как Дюше реагировал?

– Он остановился и пристально посмотрел мне в глаза, как будто подозревал, что я хочу поймать его в ловушку.

– Почему в ловушку?

– Никто в Фонтенэ еще не подозревал, что у его дочери есть любовник. Он, наверное, подумал, что я узнал об этом и хочу заставить его говорить.

– Что он сказал?

– Помолчал, а потом резко произнес: «Я не знаком с мадам Жоссе». Тогда я сообщил ему, что в нашей газете завтра напишут об этом деле с упоминанием всех подробностей. Я добавил и то, что узнал перед тем по телефону. В одной ежедневной вечерней газете уже говорилось о вашей встрече с дочерью и Адриеном Жоссе на улице Коленкур…

Мегрэ продолжал расспрашивать:

– Вы его хорошо знаете?

– Как и все в Фонтенэ… Видел его в префектуре и когда он проходил по улице…

– Ему случалось останавливаться на улице?

– Конечно, он иногда рассматривал витрины.

– Он был болен?

– Не знаю. Он жил один, не бывал в кафе и говорил мало.

– Значит, вы не получили от него интервью, как надеялись?

– Он продолжал шагать молча. Я задавал ему вопросы, которые приходили мне в голову: «Вы думаете, что Жоссе убил свою жену?», «Правда ли, что он собирался жениться на вашей дочери?» Он шел нахмурившись и не слушал меня. Два или три раза он проворчал: «Мне нечего сказать…» «Но ведь вы виделись с Адриеном Жоссе» «Мне нечего сказать…» Мы дошли до моста. Он повернул налево, на набережную, где живет в маленьком кирпичном доме, который содержит в порядке приходящая уборщица. Я сфотографировал этот дом, потому что газете всегда нужны фотоснимки.

– Уборщица ждала его?

– Нет. Она работала у него только по утрам.

– Кто готовил ему еду?

– В полдень он обычно завтракал в кафе «Трех голубей». А вечером сам готовил себе обед.

– Он никуда не ходил по вечерам?

– Редко. Только раз в неделю бывал в кино.

– Один?

– Всегда.

– Никто ничего не слышал в тот вечер или ночью?

– Нет. Только один человек проезжал на велосипеде в час ночи и заметил свет в окошке. Утром, когда пришла уборщица, лампа все еще горела.

Мартен Дюше не разделся, не стал ничего есть. В доме, по-видимому, все было в порядке.

Насколько возможно было установить последовательность фактов, дело произошло так: он пошел в столовую, достал из ящика буфета альбом с фотографиями. На первых страницах были приклеены пожелтевшие портреты его отца и матери и родителей его жены, он сам в форме артиллериста, фотография, снятая в день его свадьбы, Аннет, лежащая на медвежьей шкуре, когда ей было несколько месяцев, потом пятилетняя Аннет, десятилетняя, Аннет в белом платье, в день первого причастия, Аннет среди воспитанниц монастыря, где она училась.

Альбом, открытый на этой странице, лежал на круглом столике перед креслом.

Сколько времени Дюше сидел так, прежде чем принять решение? Ему пришлось подняться в спальню, на второй этаж, чтобы взять револьвер в ночном столике, ящик которого он оставил открытым.

Он снова сошел вниз, опять сел в кресло и выстрелил себе в голову.

Утром в газетах было объявлено жирным шрифтом:

«По делу Жоссе обнаружена еще одна жертва».

У читателей создалось такое представление, как будто Жоссе убил отца Аннет собственными руками.

Говорили о том, что начальник отдела был вдовцом, что он вел достойную и одинокую жизнь, о том, как он любил свою единственную дочь, и какой это был для него удар, когда он, придя в квартиру на улице Коленкур, узнал о связи Аннет с ее патроном.

Это означало, что Жоссе почти наверняка будет осужден. Сам Комелио, который должен был бы смотреть на факты с чисто профессиональной точки зрения, был очень возбужден, когда позвонил по телефону Мегрэ.

– Вы читали?

Это было утром в четверг. Комиссар, который только что пришел к себе в кабинет, уже успел прочесть газеты, пока ехал в автобусе.

– Надеюсь, Жоссе выбрал адвоката, потому что я хочу вызвать его к себе сегодня утром и быстро повести дело. Публика возмутится, если мы станем тянуть…

Мегрэ, следовательно, больше нечего было говорить.

Судебный следователь решил взять дело в свои руки, и теоретически комиссар мог отныне действовать только по его указаниям.

Может быть, он теперь и не увидит Жоссе до самого суда. А из его показаний на допросах он узнает только то, что следователь захочет ему сообщить.

В этот день он не поехал ни в Ниор, ни в Фонтенэ, потому что Комелио непременно узнал бы об этом и строго призвал бы его к порядку.

По правилам ему запрещалось даже самое невинное вмешательство в следствие за пределами Парижа.

Даже то, что он позвонил доктору Лиорану, который жил на улице Рабле в Фонтенэ-ле-Конт и которого он когда-то встречал в этом городе, было нарушением правил.

– Говорит Мегрэ. Вы меня помните, доктор? Ему ответили холодно, осторожно, и он сразу сильно встревожился.

– Я позволю себе, как частное лицо, попросить у вас одну справку.

– Слушаю вас.

– Мне хотелось бы знать, не был ли Мартен Дюше одним из ваших пациентов?

Молчание.

– Я думаю, вы не нарушите профессиональной тайны, если…

– Случалось, что он заходил ко мне.

– Он был серьезно болен?

– К сожалению, я не могу вам ответить.

– Минутку, доктор… Не сердитесь на меня за то, что я настаиваю… Дело, может быть, идет о жизни человека… Я узнал, что Дюше случалось внезапно останавливаться на улице или еще где-нибудь, как если бы он страдал грудной жабой.

– Вам говорил об этом какой-нибудь врач? Если да, то ему не следовало бы…

– Это был не врач.

– В таком случае это только праздные разговоры.

– Вы не можете мне сказать, была ли в опасности его жизнь?

– Мне совершенно нечего сказать. Я сожалею, комиссар, но меня ждут человек десять пациентов…

Потом Мегрэ говорил с ним еще раз, и так же безуспешно, иногда ездил в Ниор и в Фонтенэ, в промежутке от прибытия до ухода поезда, тайком от Комелио и даже от Уголовной полиции.