Текст книги "У фламандцев"

Глава 8
Посещение монахинь ордена Святой Урсулы

Возле того места, где выловили фуражку, собралась группа людей, но комиссар, увлекая за собой Машера, направился в сторону моста.

– Вы мне ничего не сказали об этом молотке… Иначе было бы очевидно…

– Что ты делал весь день?

У инспектора был вид нашалившего школьника.

– Ездил в Намюр… Хотел удостовериться в том, что Мария Питерс и в самом деле вывихнула…

– Ну и что же?

– Меня туда не пустили… Я оказался в женском монастыре, где монахини смотрели на меня, как на таракана, попавшего в суп…

– А ты настаивал?

– Даже угрожал им.

Мегрэ скрыл улыбку, он забавлялся. Возле моста он вошел в гараж, где можно было взять напрокат автомобиль, и попросил машину с шофером, чтобы съездить в Намюр.

– Пятьдесят километров туда и пятьдесят обратно вдоль Мёзы.

– Поедешь со мной?

– А вы хотите?.. Ведь я вам объяснил, что вас туда не пустят. Не говоря уже о том, что теперь, когда нашли молоток…

– Ладно! Займись чем-нибудь другим. Возьми и ты машину. Объезди все маленькие вокзалы на двадцать километров вокруг. Убедись в том, что речник не уехал на поезде…

И машина Мегрэ тронулась в путь. Удобно раскинувшись на сиденье, комиссар с блаженством покуривал трубку; снаружи ничего не было видно, кроме огней, горевших, как звезды, по обе стороны пути. Он знал, что Мария Питере была учительницей в школе, которую содержали монахини ордена Святой Урсулы.

Он знал также, что в церковной иерархии эти монахини занимают такое же место, как иезуиты, то есть образуют в некотором роде аристократию, занимающуюся преподаванием. Школу в Намюре посещали дети из высшего общества этой провинции.

Поэтому и было так забавно представить себе, как Машер спорит с монахинями, требует, чтобы его впустили, а главное, еще угрожает.

«Я забыл спросить его, как он их величал, – подумал Мегрэ. – Наверное, он говорил „мадам“ или „сестрица“.

Мегрэ был высокий, тяжелый, широкоплечий, с крупными чертами лица. Однако же, когда он позвонил у входа в монастырь на маленькой провинциальной улице, где между булыжниками росла трава, сестра-привратница, открывшая ему дверь, ничуть не испугалась.

– Я хотел бы поговорить с настоятельницей, – сказал он.

– Она в часовне… Но как только служба кончится…

И его провели в приемную, по сравнению с которой в столовой Питерсов царили беспорядок и неопрятность. Здесь вы, словно в зеркале, могли видеть в паркете свое отражение. Чувствовалось, что даже самые мелкие предметы никогда не переставлялись с места на место, что стулья уже долгие годы стояли в том же порядке, что часы на камине никогда не останавливались, не спешили, не отставали…

В коридорах, выложенных роскошными плитками, слышались скользящие шаги, порой шепот. А издали доносилась нежная органная музыка.

Коллеги с набережной Орфевр, конечно, удивились бы, увидя, как свободно чувствовал себя здесь Мегрэ.

Когда вошла настоятельница, он скромно поклонился, назван ее так, как полагается называть монахинь ордена Снятой Урсулы: «матушка».

Она ждала, спрятав руки в рукава.

– Извините, что я побеспокоил вас, но я хотел бы попросить у вас разрешения посетить одну из ваших учительниц… Я знаю, что по правилам это не положено… Но поскольку дело идет о жизни или, во всяком случае, о свободе человека…

– Вы тоже из полиции?

– Кажется, к вам приходил инспектор?

– Был какой-то господин, который сказал, что он из полиции, нашумел здесь и ушел, крича, что мы еще о нем услышим…

Мегрэ извинился за него, оставаясь спокойным, вежливым. Он произнес несколько любезных фраз, и немного погодя привратнице было поручено предупредить Марию Питере, что ее хотят видеть.

– Это очень достойная девушка, не правда ли, матушка?

– Я могу сказать о ней только одно хорошее. Вначале мы, настоятель и я, сомневались, принимать ли ее, потому что ее родители коммерсанты… Дело не в их мелочной лавке… Но тот факт, что там продают вино на разлив…

Однако же мы не посчитались с этим и нисколько не жалеем… Вчера, спускаясь с лестницы, она вывихнула Щиколотку и с тех пор лежит в постели очень подавленная – она считает, что подвела нас…

Вернулась сестра-привратница. Мегрэ пошел за ней по бесконечным коридорам. По дороге он встретил несколько групп учениц. Все они были одинаково одеты: черное платье в мелкую складку и вокруг шеи голубая лента.

Наконец на третьем этаже отворилась дверь. Привратница не знала, оставаться ли ей здесь или уходить.

– Оставьте нас, сестрица…

Совсем простая комнатка. На стенах, выкрашенных масляной краской, религиозные литографии в черных рамках и большое распятие.

Железная кровать. Тщедушная фигурка, едва заметная под одеялом.

Мегрэ не видел ее лица. Закрыв дверь, он несколько секунд стоял неподвижно, не зная, куда деть свою мокрую шляпу, свое толстое пальто.

Наконец он услышал подавленный плач. Но Мария Питере все еще прятала голову под одеяло и лежала лицом к стене.

– Успокойтесь! – машинально прошептал он. – Ваша сестра Анна, наверное, сказала вам, что я скорее ваш друг…

Но это не успокоило девушку. Напротив! Ее тело сотрясалось теперь в настоящих рыданиях.

– Что сказал доктор? Долго ли вам придется пролежать в постели?

Было неловко разговаривать с невидимой собеседницей. Тем более что Мегрэ даже не был с нею знаком!

Рыдания утихали. К ней, должно быть, вернулось самообладание. Она всхлипывала, и рука ее искала под подушкой носовой платок.

– Почему вы такая нервная? Мать настоятельница сейчас говорила мне столько хорошего о вас!

– Оставьте меня! – умоляюще прошептала она.

В эту минуту постучали в дверь и вошла настоятельница, которая словно ждала подходящего момента, чтобы вмешаться.

– Простите меня! Но я знаю, что наша бедная Мария такая чувствительная…

– Она всегда была такой?

– Это на редкость деликатная натура. Когда она узнала, что ей нельзя будет двигаться из-за этого вывиха и что она целую неделю не сможет преподавать, у нее начался приступ отчаяния… Но покажите нам ваше лицо, Мария…

Девушка решительно покачала головой в знак отрицания.

– Мы, конечно, знаем, – продолжала настоятельница, – в чем люди обвиняют ее семью. Я велела отслужить три обедни, чтобы правда поскорее обнаружилась… Я и сейчас только что молилась за вас, Мария…

Наконец-то она повернулась к ним лицом. Маленькое, худое, бледное личико с красными пятнами от лихорадки и слез.

Она совсем не походила на Анну, скорее – на свою мать, от которой унаследовала тонкие черты, но, к сожалению, такие неправильные, что ее нельзя было назвать хорошенькой. Нос был слишком длинный и острый, рот большой, с тонкими губами.

– Простите меня, – сказала она, вытирая глаза носовым платком. – Я слишком нервная… И мысль о том, что я лежу здесь, в то время как… Вы комиссар Мегрэ?

Вы видели моего брата?

– Я оставил его меньше часа назад у вас дома. В обществе Анны и вашей кузины Маргариты…

– Ну, как он держится?

– Очень спокойно. Верит, что все уладится…

Что это, она опять сейчас примется плакать? Настоятельница подбадривала Марию взглядом. Она была счастлива, что комиссар говорит так спокойно, авторитетно – это могло только благоприятно воздействовать на больную.

– Анна сказала мне, что вы решили постричься в монахини…

Мария снова заплакала. Даже не пыталась скрыть слезы. Она была лишена какого-либо кокетства и не стеснялась показывать им свое мокрое, распухшее от слез лицо.

– Этого решения мы ждали уже давно, – прошептала настоятельница. – Мария больше принадлежит религии, чем миру…

Снова начался приступ отчаяния, раздались рыдания, сотрясавшие ее тощую грудь. Тело по-прежнему металось, руки вцепились в одеяло.

– Видите, ведь я правильно поступила, не пустив сюда того господина, – тихонько сказала настоятельница.

Мегрэ все еще стоял в своем пальто, от которого он казался еще более плотным. Он смотрел на маленькую кровать, на эту несчастную девушку.

– У нее был врач?

– Да… Он сказал, что вывих не опасный. Самое главное – это нервный припадок, начавшийся уже после. Может быть, оставим ее?.. Успокойтесь, Мария… Я пошлю к вам мать Жюльену, она посидит с вами.

В коридоре настоятельница говорила тихо, скользя по натертому паркету.

– Она всегда была не очень здоровой… Этот скандал окончательно расшатал ей нервы, и, конечно, из-за возбуждения она и упала на лестнице… Ей стыдно за брата, за родных… Она несколько раз говорила мне, что после этого наш орден не примет ее в свое лоно… Целыми часами она лежит распростертая, устремив взгляд в потолок, отказываясь от пищи. Потом, без видимой причины, начинается приступ… Ей делают уколы, чтобы подбодрить ее…

Они уже спустились на первый этаж.

– Могу я спросить у вас, что вы думаете об этом деле, господин комиссар?

– Можете, но мне очень трудно будет вам ответить…

По чистой совести могу утверждать, что сам ничего не знаю. Только завтра…

– Вы думаете, завтра?..

– Мне остается, матушка, лишь поблагодарить вас и извиниться за свой визит… Может быть, вы мне позволите позвонить вам, чтобы узнать, как себя чувствует больная?

Наконец он оказался на улице. Вдохнул свежего воздуха, напоенного влагой. Нашел свое такси, стоявшее у тротуара.

– В Живе! – И с наслаждением набил свою трубку, потом улегся в глубине машины.

На повороте, недалеко от Динана, он заметил столб с указателем: «Рошфорские пещеры».

Но не успел прочесть, сколько до них километров.

Только бросил взгляд в темноту поперечной дороги. И представил себе прекрасный воскресный день, набитый туристами поезд, две пары: Жозеф Питере с Жерменой Пьедбёф и Анна с Жераром…

Наверное, было жарко… На обратном пути пассажиры везли, конечно, букеты полевых цветов…

Анна сидела на скамье взволнованная, растерянная.

Быть может, она ловила взгляд человека, изменившего сегодня все ее существо?

А Жерар, очень веселый, разговаривал, отпускал шутки и не способен был понять, что событие, произошедшее в тот день, было важное, почти решающее.

Пытался ли он вновь увидеть ее? Продолжалась ли их связь?

«Нет! – ответил самому себе Мегрэ. – Анна поняла!

Она не строила иллюзий относительно своего приятеля! Уже на следующий день она, должно быть, стала его избегать».

И он воображал, как она хранила свою тайну, как в продолжение нескольких месяцев боялась последствий этих объятий и возненавидела лютой ненавистью мужчин, всех мужчин.

– Свезти вас в гостиницу?

Вот и Живе, бельгийская граница и дежурный таможенник в форме цвета хаки, французская граница, баржи, дом фламандцев, набережная в непролазной грязи.

Мегрэ удивился, нащупав у себя в кармане тяжелый предмет. Он сунул туда руку и обнаружил молоток, про который совсем забыл.

Инспектор Машер, услышав, что подъехала машина, вышел на порог кафе и смотрел, как Мегрэ расплачивается с шофером.

– Вас туда впустили?

– Конечно, черт побери!

– Удивительно! Если говорить начистоту, я был убежден, что ее там нет.

– А где же она должна быть?

– Не знаю… Не понимаю… В особенности после того, как нашли молоток… Знаете, кто ко мне приходил?

– Речник?

Мегрэ вошел в зал, заказал кружку пива и уселся в углу у окна.

– Почти! В конце концов, это приблизительно то же самое… Приходил Жерар Пьедбёф… Я объездил на машине все вокзалы… Ничего не нашел…

– И он открыл вам, где прячется речник?

– Во всяком случае, он сказал, что видели, как тот садился в поезд, отходивший в четыре пятнадцать с вокзала в Живе… Этот поезд идет в Брюссель…

– Кто его видел?

– Приятель Жерара… Он предложил привести его ко мне…

– Я накрою на двоих? – спросил хозяин кафе.

– Да… Нет… Все равно…

Мегрэ жадно пил пиво.

– Это все?

– Думаете, этого недостаточно?.. Если его действительно видели на вокзале, значит, он жив… Главное, сбежал… А если сбежал…

– Очевидно!

– Вы думаете то же, что и я!

– Я ровно ничего не думаю, Машер! Мне жарко!

Мне холодно! По-моему, я здорово простудился… Я ощупываю себя и думаю, не лечь ли мне спать без ужина… Еще кружку, гарсон!.. Или нет! Лучше грогу… И побольше рому туда…

– У нее и в самом деле вывихнута нога?

Мегрэ не ответил. Он был мрачен. По-видимому, его что-то тревожило.

– Итак, следователь, наверное, выдал тебе незаполненный ордер на арест?

– Да… Но он посоветовал мне быть очень осторожным: в маленьком городке могут быть всякие настроения. Он просил, чтобы я позвонил ему прежде, чем действовать решительно.

– А что ты собираешься делать?

– Я уже позвонил в уголовную полицию в Брюсселе, чтобы речника арестовали, когда он сойдет с поезда. Мне придется просить вас отдать мне молоток.

К большому удивлению нескольких посетителей кафе, комиссар вытащил молоток из кармана и положил его на стол.

– Это все?

– Надо, чтобы вы предъявили его. Ведь это вы его нашли.

– Да нет! Мы скажем всем, что это ты нашел молоток.

Глаза Машера заблестели от радости.

– Благодарю вас. Это очень ценно для моего продвижения по службе.

– Я накрыл на двоих, возле печки! – объявил хозяин.

– Спасибо!.. Я пойду спать!.. Не хочется есть…

И Мегрэ поднялся к себе в номер, пожав руку своему коллеге.

Должно быть, он простудился. Два дня расхаживал в промокшей одежде – ведь он не захватил с собой запасного костюма.

Он лег спать измученный. Добрые полчаса его одолевали неясные картины, проплывшие перед глазами в утомительном ритме.

Правда, в воскресенье утром Мегрэ первым был на ногах. В кафе он застал только гарсона, который включил кофейную машину и наполнял ее верхнюю часть молотым кофе.

Город еще спал. Заря только что сменила ночь, и еще горели фонари. А на реке слышно было, как люди на баржах перекликаются, бросают друг другу швартовы; подошел буксир и стал во главе вереницы баржей. Новый караван судов отправлялся в Бельгию и Голландию.

Дождя не было, но изморось капельками падала на плечи.

Где-то звонили колокола. В доме фламандцев загорелся огонь. Отворилась дверь. Мадам Питере тщательно закрыла ее и ушла торопливыми шагами, держа в руках молитвенник в суконном футляре.

Мегрэ все утро провел на улице, по временам только заходя в кафе, чтобы пропустить рюмку спиртного и согреться. Осведомленные люди предсказывали, что грянет мороз и что для районов, залитых половодьем, это будет катастрофой.

В половине восьмого мадам Питере, вернувшись с обедни, открыла ставни в лавке и зажгла плиту на кухне.

Только около девяти часов на пороге на секунду показался Жозеф, без воротничка, еще неумытый, с растрепанными волосами.

В 10 часов он пошел к обедне вместе с Анной, на которой было новое платье из бежевого сукна.

В кафе речников еще не было известно, согласится ли владелец буксира, прибытия которого ожидали, отправиться в тот же день с караваном судов, и потому хозяева баржей все время сидели там и только порой выходили посмотреть на реку вверх по течению.

Было около полудня, когда Жерар Пьедбёф вышел из дома в воскресном костюме, обутый в желтые ботинки, в светлой фетровой шляпе и перчатках. Он прошел совсем рядом с Мегрэ… Сначала он, кажется, не собирался заговорить и даже поздороваться с ним.

Но не мог удержаться, чтобы не бросить комиссару вызов или не высказать все то, что он думает.

– Я вас стесняю, правда? Потому, что вы, наверно, меня ненавидите!

У него были синяки под глазами. После его выходки в кафе возле мэрии он жил в постоянной тревоге.

Мегрэ пожал плечами, повернулся к нему спиной и увидел акушерку, которая, посадив в коляску ребенка и толкая ее перед собой, направлялась к центру города.

Машер не показывался. Мегрэ встретил его только около часа и как раз в «Кафе у мэрии». Жерар сидел за другим столиком с двумя приятелями и с тем самым товарищем, с которым он был в прошлый вечер.

Машера окружали три человека, и комиссару показалось, что он их уже где-то видел.

– Помощник мэра… Полицейский комиссар… Его секретарь… – представил их инспектор.

Все они были в воскресных костюмах и пили анисовый аперитив. На столе уже стояло по три блюдца у каждого. Машер казался необыкновенно уверенным в себе.

– Я как раз говорил этим господам, что следствие уже почти закончено… Теперь это зависит, главным образом, от бельгийской полиции. Удивляюсь, почему я до сих пор не получил телеграммы из Брюсселя с сообщением о том, что речник арестован…

– В воскресенье после одиннадцати утра телеграммы не разносят! – заявил помощник мэра. – Хотя вы можете получить ее на почте… Что вам предложить, господин комиссар?.. Вы знаете, о вас много говорили здесь в округе!..

– Очень польщен!

– Я хочу сказать, что говорили отнюдь не в положительном смысле. Вашу позицию истолковывали как…

– Гарсон, кружку пива! Холодного!

– Вы пьете пиво в такое время дня?

По улице проходила Маргарита, и по тому, как она держалась, чувствовалось, что она самая элегантная женщина в городе и знает, что все взгляды устремлены на нее.

– Неприятно, что эти дела, связанные с нравами…

Послушайте! Вот уже десять лет, как в Живе не было таких дел… Последний раз один рабочий-поляк…

– Извините меня, господа…

И Мегрэ бросился к выходу, догнал на главной улице Анну Питере и ее брата, которые шли, высоко подняв голову, словно бросая вызов всем подозрениям.

– Я позволю себе зайти к вам днем, как я уже говорил вчера…

– В котором часу?

– В половине четвертого… Вам это удобно?

И он, нахмурившись, вернулся в гостиницу, где позавтракал, одиноко сидя за столом.

– Соедините меня с Парижем.

– По воскресеньям, после одиннадцати, телефон не работает.

– Очень жаль!

Во время завтрака он читал маленькую местную газету; его позабавил один заголовок:

«Мрак вокруг тайны Живе сгущается».

Для него это была уже не тайна.

Глава 9
Вокруг плетеного кресла

Из всех семейных церемоний, которые он наблюдал в то воскресенье в доме Питерсов, Мегрэ больше всего поразило, что плетеное кресло отца было перенесено из кухни в гостиную.

В течение недели место этого кресла, а следовательно и старика, было возле плиты. Даже если в столовой принимали гостей, Питере не показывался.

Но у него было воскресное место возле окна, выходившего во двор. Пенковая трубка с длинным чубуком из вишневого дерева лежала на подоконнике, возле банки с табаком.

В кожаном кресле поменьше, скрестив свои толстенькие ножки, лицом к горевшим брикетам сидел доктор Ван де Веерт.

Читая ответ судебного врача, он не переставая покачивал головой, одобрял, удивлялся, разводил руками.

Наконец он протянул отчет Мегрэ. Маргарита, сидевшая между ними, хотела взять его.

– Нет! Тебе не нужно, – сказал Ван де Веерт.

– Это, должно быть, больше заинтересует вас? – сказал Мегрэ, передавая листки Жозефу Питерсу.

Они все сидели вокруг стола: Жозеф и Маргарита, Анна и ее мать, которая время от времени вставала, чтобы последить за кофе.

По бельгийскому обычаю, доктор пил бургундское, покуривая сигарету, то и дело проводя ее зажженным концом у себя под подбородком.

Проходя мимо кухни, Мегрэ заметил на столе полдюжины испеченных пудингов.

– Конечно, это хороший отчет… Например, в нем не говорится о том… о том…

Он со смущенным видом посмотрел на дочь.

– Вы понимаете, что я хочу сказать… В нем не говорится…

– О том, была ли она изнасилована! – резко сказал Мегрэ.

И чуть не расхохотался, увидя, как шокирован доктор, – тот считал, что таких слов и произносить нельзя.

– Это было бы интересно знать, потому что в таких случаях… Вот, например, в тысяча девятьсот…

Он продолжал говорить, но комиссар его не слушал.

Он смотрел на Жозефа Питерса, который читал отчет.

Этот отчет содержал подробное описание трупа Жермены Пьедбёф, в том виде, в каком он был вытащен из Мёзы, описание точное, без всяких недомолвок.

Жозеф был бледен. Ноздри его запали, и он вдруг стал похож на свою сестру Марию.

Казалось, он сейчас бросит чтение, вернет бумаги Мегрэ. Когда он переворачивал страницу, Анна, читавшая через его плечо, остановила его:

– Подожди…

Ей оставалось прочесть еще три строки. Потом оба они принялись читать следующую страницу, которая начиналась так:

«…пролом в черепной коробке настолько велик, что в ней не осталось ни малейшей частицы мозга…»

– Возьмите, пожалуйста, ваш стакан, господин комиссар. Я сейчас накрою на стол.

И мадам Питере поставила пепельницу, сигары и графин с можжевеловой водкой на камин, потом разостлала на столе скатерть с ручной вышивкой.

Ее дети все еще читали. Маргарита с завистью смотрела на них. А доктор заметил, что его не слушают, и замолчал, продолжая курить.

Дойдя до конца второй страницы, Жозеф Питере смертельно побледнел, щеки его ввалились и потемнели, на висках выступила испарина. Он забыл перевернуть страницу, и это пришлось сделать Анне; она одна продолжала чтение до конца.

Маргарита встала и дотронулась до плеча молодого человека:

– Мой бедный Жозеф!.. Тебе не следовало… Послушай меня: выйди на минутку подышать свежим воздухом…

Мегрэ воспользовался этим:

– А это хорошая мысль! Мне тоже не мешает размять ноги…

Немного позже оба они с непокрытыми головами оказались на набережной. Дождь перестал. Несколько рыбаков с удочками опустили свои лески в узкие промежутки между баржами. С другой стороны моста слышался беспрерывный звонок, созывающий зрителей в кинотеатр.

Питере нервно зажег сигарету, устремив взгляд на убегающую поверхность воды.

– На вас это подействовало, правда? Извините меня за этот вопрос… Вы что, теперь собираетесь жениться на Маргарите?

Наступило долгое молчание. Жозеф не поворачивался лицом к Мегрэ, который видел только его профиль.

Наконец он посмотрел на дверь лавки, украшенную светящимися рекламами, потом на мост, потом опять на Мёзу.

– Не знаю…

– Но вы ведь любили ее…

– Почему вы заставили меня прочесть этот отчет?

И он провел ладонью по лбу. Когда отнял ее, она была влажной.

– А ведь Жермена была далеко не такая красивая?

– Замолчите… Я не знаю… Мне столько раз повторяли, что… Маргарита красива, изысканна, умна, хорошо воспитана…

– И теперь?

– Не знаю…

Ему не хотелось говорить. Он произносил слова против воли, потому что невозможно было молчать. Он порвал бумагу своей сигареты.

– И она согласна выйти за вас замуж, несмотря на то, что у вас сын?

– Она хочет усыновить его.

Черты лица Жозефа были неподвижны. Но чувствовалось, что он болен от отвращения, от усталости. Краем глаза он наблюдал за Мегрэ, боясь, что тот станет задавать ему новые вопросы.

– У вас в семье как будто все считают, что свадьба состоится скоро… А что, Маргарита ваша любовница?

Он неслышно проговорил:

– Нет…

– Она не захотела?

– Не она… Я сам… Я никогда об этом и не думал…

Вам не понять…

И вдруг проговорил с бешенством:

– Придется мне жениться на ней! Это необходимо!

Вот и все!

Двое мужчин по-прежнему не смотрели друг на друга. Мегрэ, который вышел без пальто, начал мерзнуть.

В эту минуту дверь лавочки открылась. Послышался звонок, уже знакомый комиссару. Потом голос Маргариты, слишком нежный, слишком вкрадчивый:

– Жозеф!.. Что ты там делаешь?..

Взгляд Питерса скрестился с взглядом Мегрэ. Жозеф, казалось, говорил: «Вот видите!»

А Маргарита продолжала:

– Ты простудишься… Все уже за столом… Что с тобой?.. Ты бледен…

Они на мгновение остановились, чтобы посмотреть на угол узкой улицы, где стоял дом Пьедбёфов, который не видно было со стороны лавочки.

Анна нарезала пудинг.

Мадам Питере говорила мало, как будто чувствовала, что она здесь на втором плане. И напротив, когда говорил кто-нибудь из ее детей, она одобряла его улыбками или кивала головой.

– Вы меня простите, господин комиссар… Быть может, то, что я скажу, и глупо…

И она положила на тарелку Мегрэ большой ломоть рисового пудинга.

– Я слышала, что на борту «Полярной звезды» нашли какие-то предметы и что речник сбежал… Он несколько раз приходил сюда… Мне пришлось выставить его за дверь, во-первых, потому, что он хочет, чтобы ему все отпускали в кредит, а во-вторых, он пьян с утра до вечера… Но я не это хотела сказать… Если он сбежал, значит, он виноват… А в таком случае следствие закончено, не так ли?

Анна ела с равнодушным видом, не глядя на Мегрэ.

А Маргарита обратилась к Жозефу:

– Скушай хоть маленький кусочек… Прошу тебя!..

Сделай это для меня…

А Мегрэ с полным ртом обратился к мадам Питере:

– Я мог бы ответить на ваш вопрос, если бы я руководил следствием, но ведь это не так… Не забудьте, что это ваша дочь попросила меня приехать сюда и попытаться доказать вашу невиновность…

Ван де Веерт беспокойно вертелся на стуле, словно хотел что-то сказать, но ему не давали вставить ни слова.

– Но ведь, в конце концов…

– Инспектор Машер остается хозяином положения и…

– Но в конце концов, комиссар, существует же иерархия… Он ведь только инспектор, а вы…

– Здесь я никто… Послушайте! Если сейчас я захотел бы допросить кого-либо из вас, то вы даже имели бы право не отвечать мне… Я поднялся на баржу только потому, что речник ничего не имел против этого… Случайно я нашел там орудие, которым было совершено преступление, и плащ, который был на жертве…

– Но тогда…

– Пока что ничего!.. Попытаемся арестовать этого человека. Может быть, это уже и сделано! Но только он способен защищаться. Например, он может сказать, что нашел где-то этот молоток и этот плащ и хранил их, не зная, что они собой представляют. Он может также сказать, что сбежал из страха… У него уже были неприятности с правосудием… Он знает, что ему труднее поверить, чем кому-нибудь другому…

– Да ведь это совсем неубедительно!

– Обвинение почти никогда не бывает убедительным, так же, как и защита… Можно было бы обвинить и других… Знаете, что я выяснил сегодня днем?.. Что Жерар, брат Жермены, уже целый месяц не знает, как выпутаться из скверной истории, в которую он замешан… Он задолжал всем… Хуже того! Его уличили в том, что он взял деньги в кассе, и пока он не выплатит этой суммы, у него вычитают каждый месяц половину жалованья…

– Это правда?

– Значит, можно обвинить его в том, что он погубил свою сестру, чтобы получить за это вознаграждение…

– Это было бы ужасно, – вздохнула мадам Питере, которая, слушая этот разговор, не в силах была есть.

– Вы-то его довольно хорошо знали, – сказал Мегрэ, повернувшись к Жозефу.

– Я с ним иногда встречался, давно уже…

– До рождения ребенка, не так ли?.. Вы несколько раз вместе совершали экскурсии… Если не ошибаюсь, ваша сестра даже сопровождала вас в эти пещеры… как их?

– Это правда? – удивилась мадам Питере, повернувшись к дочери. – А я и не знала.

– Не помню! – сказала Анна, не переставая есть и не сводя глаз с комиссара.

– Впрочем, это не важно… Но о чем я говорил?..

Не дадите да вы мне кусочек пудинга, мадемуазель Анна? Нет, не фруктового… Я остаюсь верен вашему великолепному рисовому пудингу… Это вы его приготовили?

– Она! – торопливо подтвердила мать.

И вдруг наступила тишина, потому что Мегрэ замолчал и никто не осмеливался заговорить. Слышались звуки жующих челюстей. Комиссар уронил на пол вилку и наклонился, чтобы поднять ее. При этом он увидел, что Маргарита поставила свою ногу в изящной туфельке на ногу Жозефа.

– Инспектор Машер – предприимчивый молодой человек.

– У него не очень-то умный вид, – заметила Анна.

И Мегрэ понимающе улыбнулся ей.

– У людей так редко бывает умный вид! Я, например, как только оказываюсь в присутствии возможного преступника, всегда стараюсь выглядеть идиотом.

Впервые Мегрэ позволил себе то, что можно было бы назвать откровенностью.

– Форма вашего лба не может измениться! – поторопился вежливо заявить доктор Ван де Веерт. – И для того, кто хоть немного занимался френологией… Послушайте! Я уверен, что вы ужасно вспыльчивый…

Трапеза наконец закончилась. Комиссар первый отодвинул свой стул, взял трубку и начал набивать ее.

– Знаете, что вам следовало бы сделать, мадемуазель Маргарита? Сесть за рояль и сыграть нам «Песню Сольвейг»…

Она колебалась, посмотрела на Жозефа, как бы спрашивая у него совета, в то время как мадам Питере прошептала:

– Она так хорошо играет!.. И поет!..

– Я жалею только об одном: мадемуазель Мария вывихнула себе ногу и потому не может быть с нами…

Сегодня я здесь последний день…

Анна живо повернула к нему голову:

– Вы скоро уезжаете?

– Сегодня вечером… Я ведь не рантье… Кроме того, я женат и моя жена уже теряет терпение.

– А инспектор Машер?

В лавке зазвенел звонок. Послышались торопливые шаги, затем стук в дверь.

Это был сам Машер, очень возбужденный.

– Комиссар здесь?

Он не сразу увидел Мегрэ, удивленный тем, что попал на семейное сборище.

– Что случилось?

– Мне нужно поговорить с вами.

– Вы позволите?

И Мегрэ, пройдя вместе с инспектором в магазин, облокотился о прилавок.

– Как мне отвратительны эти люди!

Машер, сморщившись, указал подбородком на дверь столовой.

– Один только запах их кофе и их пудинга…

– Ты это и хотел мне сказать?

– Нет. У меня есть новости из Брюсселя. Поезд пришел туда по расписанию.

– Но речника там не было?

– Вы это уже знали?

– Я это подозревал. Ты что, считаешь его идиотом?

А я нет. Он, должно быть, вышел на какой-нибудь маленькой станции, сел на другой поезд, потом опять пересел… Сегодня вечером он, может быть, будет в Дании. Или в другом месте… Может быть, даже в Париже.

Но Машер смотрел на комиссара, усмехаясь:

– Если бы у него были деньги!

– Ты что имеешь в виду?

– Да я все проверил. Этого человека зовут Кассен. Вчера утром он не мог заплатить по своему счету в бистро и ему отказались налить вина… Более того… Он всем был должен… Вплоть до того, что лавочники решили не допустить, чтобы его баржа ушла отсюда…

Мегрэ смотрел на своего коллегу с равнодушным видом.

– Ну и что?

– Я этим не ограничился. И мне было нелегко, потому что многих не оказалось дома… Я даже ходил в кино, чтобы кое-кого расспросить.

Мегрэ, покуривая трубку, забавлялся тем, что ставил гири на обе чаши весов, пытаясь добиться равновесия.

– Я выяснил, что Жерар Пьедбёф вчера занял две тысячи франков, поставив в виде гарантии подпись своего отца, потому что никто не соглашался дать ему денег, если подпишется он сам.

– И он встретился с речником?

– В том-то и дело! Один таможенник видел, как Жерар Пьедбёф и Кассен шли вдвоем по берегу, недалеко от большой таможни.

– В котором часу?

– Около двух…

– Отлично!

– Что отлично? Если Пьедбёф дал Кассену денег…

– Осторожнее с выводами, Машер! Ведь так опасно делать заключения…

– Во всяком случае, человек, у которого утром не было ни гроша, уехал с поездом, отошедшим после полудня, и с деньгами в кармане. Я был на вокзале. Он платил за свой билет тысячефранковой ассигнацией.

Видимо, у него были еще и другие.

– Или еще одна?

– Может быть, несколько, может быть, одна… Что бы вы сделали на моем месте?

– Я?

– Да.

Мегрэ вздохнул, постучал трубкой о каблук, показал на дверь столовой.

– Я пошел бы выпить рюмку можжевеловой… Тем более что нам поиграют на рояле!

– Это все, что…

– Ну пойдем… Тебе ведь нечего делать в городе в такое время. Где Жерар Пьедбёф?