Текст книги "У фламандцев"

– В кино «Скала» с одной фабричной работницей.

– Бьюсь об заклад, что они взяли ложу!

И Мегрэ с беззвучным смехом подтолкнул своего коллегу к столовой, где контуры предметов начали уже расплываться в сумерках. От кресла Ван де Веерта медленно поднималась струйка дыма. Мадам Питере убирала в кухне посуду, Маргарита сидела за роялем и меланхолично перебирала пальцами клавиши.

– Вы и в самом деле хотите, чтобы я играла?

– Да, я очень хотел бы… Сядь сюда, Машер…

Жозеф стоял, облокотившись на камин, устремив взгляд на затуманенное окно.

 
Зима пройдет,
И весна промелькнет,
И весна промелькнет.
Увянут цветы,
Снегом их занесет,
Снегом их занесет…
 

Маргарита пела нетвердым голосом. Больших усилий ей стоило дойти до конца. Два раза она ошибалась в аккордах.

 
Но ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених,
И будешь ты со мной.
 

Анны уже не было в комнате. Ее не было и в кухне, где мадам Питере ходила взад и вперед, стараясь поменьше шуметь, чтобы не помешать пению.

Я сердце тебе отдала…

Маргарите не виден был мрачный силуэт Жозефа, который погасил свою сигарету.

Теперь, когда уже совсем стемнело, огонь горящих брикетов отбрасывал пурпурные отблески на все окружающее, в особенности на полированные ножки стола.

К великому удивлению Машера, который не смел двинуться с места, Мегрэ вышел так тихо, что этого никто не заметил. Он поднялся по лестнице, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, и очутился перед двумя закрытыми дверями.

На площадке была почти полная темнота. Только фарфоровые ручки дверей образовали два пятна молочного цвета.

Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь.

Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине.

Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала?

Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами.

Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более «скульптурной», чем когда-либо.

А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте.

Одна дощечка паркета, одна-единственная, заскрипела, когда Мегрэ был уже на расстоянии одного шага от девушки, но она не вздрогнула.

Тогда он с удивительной мягкостью положил ей руку на плечо и вздохнул, как человек, который может наконец говорить откровенно.

– Ну вот!

Она повернулась к нему всем телом. Она была спокойна. Ни одна морщинка не нарушала строгой гармонии ее лица.

Только на шее медленно, под действием какого-то таинственного внутреннего давления, чуть-чуть вздулась жилка.

Звуки рояля явственно доносились сюда, и можно было различить все слова «Песни Сольвейг»:

 
И ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених,
И будешь ты со мной…
 

И два светлых глаза искали глаза Мегрэ, в то время как губы, чуть было не раскрывшись в рыдании, застыли и окаменели, как и все ее существо.

Глава 10
«Песня Сольвейг»

– Что вы здесь делаете?

Странная вещь, ее тон не был агрессивным. Анна смотрела на Мегрэ со страхом, может быть, даже с ужасом, но не с ненавистью.

– Вы слышали, что я сейчас сказал? Сегодня вечером я уезжаю. Мы с вами прожили несколько дней в Довольно тесной близости…

И он смотрел вокруг, на кровати двух девушек, на шкуру белого медведя, служившую им ковром, на обои в розовых цветочках, на зеркальный шкаф, в котором теперь отражались только ночные тени.

– Я не хотел уезжать, не поговорив с вами в последний раз…

Четырехугольник окна обрисовал как бы экран, на котором силуэт Анны вырисовывался все менее четко по мере того, как протекали минуты. И Мегрэ обратил внимание на одну деталь, которой он прежде не заметил. Еще час назад он не смог бы сказать, как она причесана. Теперь он это знал. Ее длинные волосы, туго заплетенные в косы, образовали тяжелый узел на затылке.

– Анна! – донесся голос мадам Питере из коридора первого этажа.

Рояль замолк. В гостиной заметили их исчезновение.

– Да!.. Я здесь.

– Ты не видела комиссара?

– Он тоже здесь… Мы спускаемся…

Чтобы ответить матери, Анна подошла к двери. Теперь она вернулась к своему собеседнику, очень серьезная, устремив «а него пристальный, трагический взгляд.

– Что вы хотите мне сказать?

– Вы это прекрасно знаете!

Она не отвернулась. По-прежнему впивалась в него взглядом, сложив руки на животе; в позе ее было уже что-то от старой женщины.

– Что вы собираетесь сделать?

– Я уже сказал вам: вернуться в Париж.

И тогда ее голос все же дрогнул:

– А я?

Впервые она проявила волнение. Она сама это заметила. И конечно, чтобы превозмочь его, подошла к выключателю и зажгла свет.

Лампа с желтым шелковым абажуром освещала на полу только круг диаметром примерно в два метра.

– Я должен сначала задать вам один вопрос! – сказал Мегрэ. – Кто дал деньги? Нужно было действовать быстро, собрать эту сумму в несколько минут. Банк был закрыт. Вряд ли вы держите большие деньги дома. У вас нет телефона…

Минуты текли медленно. Над ними нависло тяжелое молчание.

И Мегрэ продолжал вдыхать эту спокойную атмосферу мещанской среды. Внизу угадывались тихие голоса. Доктор Ван де Веерт протянул к камину свои короткие ножки. Жозеф и Маргарита молча смотрели друг на друга, Машер, вероятно, терял терпение, а мадам Питере взялась за какое-нибудь шитье или подливала в рюмки можжевеловую водку.

А комиссар все еще смотрел в светлые глаза Анны, которая наконец проговорила:

– Маргарита…

– У нее были деньги дома?

– Деньги и ценные бумаги. Она сама распоряжается той частью состояния, которая досталась ей от матери.

И Анна повторила:

– Что вы собираетесь делать?

В тот момент, когда она произносила эти слова, ее глаза увлажнились, но только на мгновение, так что Мегрэ мог подумать, что ошибся.

– А вы?

Этот вопрос беспрестанно звучал в их устах, и было ясно, что и тот и другой боялись перейти к главной теме разговора.

– Как вы завели Жермену Пьедбёф к себе в комнату?.. Подождите, не отвечайте сразу!.. В тот вечер она сама пришла к вам, чтобы справиться о Жозефе и потребовать деньги на содержание ребенка… Ее приняла ваша мать… Вы тоже вошли в лавку… Вы уже знали, что сейчас убьете ее?

– Да!

Теперь в ней не заметно было ни волнения, ни паники. Ясный голос.

– С каких пор вы это знали?

– Приблизительно месяц.

И Мегрэ сел на край кровати, кровати одной из двух девушек, Анны и Марии, провел рукой по лбу, глядя на обои, на фоне которых выделялась фигура его собеседницы.

Теперь можно было подумать, что она гордится своим поступком. Она принимала на себя всю ответственность за него. Она заявила, что действовала преднамеренно.

– Вы так сильно любите своего брата?

Он знал это. И не только Анна его любила. Не потому ли, что старый Питере давно уже ничего не значил для своих близких? Три женщины, мать и две сестры, одинаково обожали этого молодого человека.

Он не был красив. Худой, черты лица неправильные.

Его длинная фигура, большой нос, глаза, выражавшие усталость, внушали скуку.

И все-таки это было божество! И Маргарита также поклонялась ему, как божеству! Их всех словно охватила одна навязчивая идея, и можно было представить себе, как обе сестры, мать и кузина проводили послеполуденные часы в разговорах о нем.

– Я не хотела, чтобы он покончил с собой!

Тут Мегрэ чуть не обозлился. Он резко вскочил и стал шагать взад и вперед по комнате.

– Он это говорил?

– Если бы ему пришлось жениться на Жермене, он покончил бы с собой в день свадьбы…

Мегрэ не засмеялся, но резко пожал плечами. Он помнил о признаниях Жозефа, высказанных вчера вечером! Жозеф даже не знал, кого он собственно любит.

Жозеф, который почти так же боялся Маргариты, как и Жермены Пьедбёф.

Но чтобы подольститься к своим сестрам, чтобы сохранить их восхищение, он старался принять романтический вид.

– Его жизнь была разбита.

Черт побери! Все это очень хорошо укладывалось в рамки «Песни Сольвейг»:

 
Но ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених…
 

И они все поддались этому. Они одурманили себя музыкой, поэзией и признаниями.

Хорош он был, этот жених, со своими плохо сшитыми пиджаками и близорукими глазами!

Вы говорили с кем-нибудь о вашем намерении?

– Ни с кем!

– Даже ему не говорили!

– Ему тем более!

– И вы целый месяц держали у себя в комнате молоток? Постойте! Я начинаю понимать!

И тут у него захватило дух: его потрясла эта драма, в которой было столько трагического и в то же время мелкого.

Он едва осмеливался посмотреть на Анну, которая стояла неподвижно.

– Вам нельзя было попадаться, не так ли? Потому что тогда Жозеф не посмел бы жениться на Маргарите! Вы долго выбирали оружие. Револьвер производит слишком много шума! А так как Жермена никогда у вас ничего не ела, вы не могли воспользоваться ядом…

Если бы вы не боялись оставить следы, вы бы ее задушили…

– Я об этом думала…

– Замолчите, ради Бога!.. Вы пошли за молотком на какую-нибудь стройку. Ведь вы не так глупы, чтобы использовать молоток, который был у вас в доме…

Под каким предлогом вы уговорили Жермену пойти с вами наверх?

И она равнодушно сказала, словно отвечая заученный урок:

– Она плакала в лавке… Эта женщина всегда плакала… Мать дала ей пятьдесят франков в счет месячного содержания ребенка… Я вышла вместе с ней…

Обещала отдать ей остальное…

– И вы обе обошли дом в темноте… Вы вернулись в него через заднюю дверь и поднялись на второй этаж…

Он посмотрел на дверь и проговорил голосом, которому хотел придать твердость:

– Вы открыли дверь… Вы пропустили ее вперед…

Молоток был наготове…

– Нет!

– Как нет?

– Я не сразу ударила ее… Может быть, у меня не хватило бы смелости ударить… Не знаю… Но только эта девка сказала, глядя на кровать: «Это сюда к вам ходит мой брат?.. Вам везет: вы-то умеете делать так, чтобы не было детей».

Еще одна подробность, и тоже глупо, грязно обыденная!

– Сколько ударов вы ей нанесли?

– Два… Она сразу упала. Я затолкала ее под кровать…

– А потом вы спустились вниз, где сидела ваша мать, ваша сестра Мария и Маргарита, которая только что пришла.

– Мать была в кухне с отцом, молола кофе на завтрашнее утро…

– Ну так что же, Анна! – снова раздался голос мадам Питере. – Инспектор собирается уходить.

На этот раз Мегрэ, перегнувшись через перила, ответил:

– Пусть подождет!

И снова закрыл дверь.

– Вы сказали обо всем вашей сестре и Маргарите?

– Нет! Но я знала, что должен приехать Жозеф…

Мне не под силу было сделать то, что я должна была сделать. И я не хотела, чтобы брата видели в доме. Я по велела Марии подождать его на набережной и предупредить, чтобы он не показывался и оставил свой мотоцикл как можно дальше…

– Мария удивилась?

– Она испугалась. Она ничего не понимала. Но почувствовала, что должна повиноваться… Маргарита сидела за роялем… Я попросила ее играть и петь…

Потому что я знала – здесь, наверху, может быть шум…

– Это вам пришла в голову мысль о чане на крыше?

Он зажег трубку, которую перед тем машинально набил.

– Жозеф пришел к вам в комнату… Что он сказал, когда увидел?..

– Ничего! Он не понимал. Он с ужасом смотрел на меня. Он был почти не способен помочь мне…

– Поднять тело, втащить его в слуховое окно и дотащить по карнизу до оцинкованного чана? – По лбу комиссара текли крупные капли пота. «Потрясающе!» – воскликнул он про себя.

– Если бы я не убила эту женщину, Жозефа теперь уже не было бы в живых.

– Когда вы сказали правду Марии?

– Никогда!.. Оба не посмели меня расспрашивать…

Когда стало известно об исчезновении Жермены, она что-то заподозрила… С тех пор она и больна…

– А Маргарита?

– Если у нее и есть подозрения, она не хочет знать…

Понимаете?

Понимал ли он! А мадам Питере все ходила взад и вперед по дому, ничего не подозревая, и еще возмущалась обвинениями жителей Живе!

Что касается отца, то он только и делал, что курил трубку в своем плетеном кресле, в котором засыпал по Два, а то и по три раза в день.

Жозеф показывался здесь как можно реже, уезжал в Нанси, предоставив сестре защищаться, как она сумеет.

А Мария мучилась, проводила дни в монастыре Святой Урсулы и со страхом ждала, что вечером, вернувшись домой, она узнает, что все открылось.

– Почему вы вытащили тело из чана?

– Оно бы в конце концов запахло… Я ждала три дня… В субботу, когда вернулся Жозеф, мы вдвоем перетащили его к Мёзе…

У Анны тоже проступили капельки пота, но не на лбу, а над верхней губой, где у нее пробивался пушок.

– Когда я поняла, что инспектор подозревает нас и с бешеным усердием ведет следствие, я подумала, что лучшее средство заставить замолчать людей – это самой обратиться в полицию… Если бы тело не нашли…

– …дело положили бы под сукно! – продолжил он.

Мегрэ снова принялся шагать по комнате и добавил:

– Но только существовал речник, который видел, как вы бросали тело в воду, и выудил молоток и плащ…

Жерару Пьедбёфу он заявил, что может засвидетельствовать такие вещи, из-за которых Питерсов осудят, и в качестве награды за эти свидетельства получил две тысячи франков.

Однако он ничего не заявил, а обратился к Анне. И с ней он также стал торговаться.

Он заявил ей, что, если она ему ничего не даст, он донесет на нее. Если же она ему выплатит крупную сумму, он уедет из города. Таким образом, подозрения падут на него, и Питерсы от них очистятся.

Заплатила Маргарита! Надо было сделать это быстро! Мегрэ уже нашел молоток. Анна не могла выйти из лавки, не привлекая к себе внимания. Она передала речнику записку для Маргариты.

И немного позже та прибежала.

– Что случилось?.. Почему ты…

– Молчи!.. Сейчас приедет Жозеф… Вы скоро поженитесь… – сказала ей Анна.

А воздушная Маргарита ни о чем другом и не мечтала.

В субботу вечером в доме царила атмосфера разрядки. Опасность была предотвращена! Речник сбежал! Теперь важно было только, чтобы он не попался полиции!

– А так как вы боялись состояния вашей сестры Марии, – продолжал вслух Мегрэ, – вы посоветовали ей остаться в Намюре, притвориться больной или сказать, что она подвернула ногу…

Снова послышались звуки рояля, но на этот раз играли «Графа Люксембургского».

Отдавала ли себе Анна отчет в чудовищности своего поступка? Она оставалась совершенно спокойной. Она ждала. Ее взгляд был все так же прозрачен.

– Они там внизу будут беспокоиться! – сказала она.

– Правда! Пойдемте вниз!

Но она не двинулась с места. Она все стояла посреди комнаты, жестом останавливая своего собеседника.

– Что вы собираетесь делать?

– Я уже три раза сказал вам, – устало вздохнул Мегрэ. – Сегодня вечером возвращаюсь в Париж.

– Но… как же…

– Остальное меня не касается! У меня здесь нет полномочий. Поговорите с инспектором Машером…

– А вы ему скажете?

Он не ответил. Он был уже на лестничной площадке.

Он вдыхал сладкий, сдобный запах, стоявший во всем доме, и господствующий в нем аромат корицы вызвал у Мегрэ старые воспоминания.

Под дверью столовой виднелась полоска света. Здесь ясно слышалась музыка.

Мегрэ толкнул дверь и удивился, что Анна, шагов которой он не слышал, вошла одновременно с ним.

– Что у вас там за заговор вдвоем? – спросил доктор Ван де Веерт, который только что закурил огромную сигару и сосал ее, как ребенок соску.

– Простите нас… Мадемуазель Анна справлялась у меня относительно одного путешествия, которое она, кажется, хочет на днях совершить…

Маргарита сразу перестала играть.

– Это правда, Анна?

– О! Не сейчас…

А мадам Питере, которая не отрывалась от своего вязания, смотрела на них обоих с легкой тревогой.

– Я налила вам рюмку, господин комиссар… Я теперь знаю, что вы любите.

Машер с озабоченным видом наблюдал за своим коллегой, пытаясь угадать, что произошло.

Лицо Жозефа горело, так как он выпил подряд несколько рюмок можжевеловой. Глаза его блестели, руки беспокойно двигались.

– Хотите доставить мне удовольствие, мадемуазель Маргарита? Сыграйте в последний раз «Песню Сольвейг»…

И, обращаясь к Жозефу, добавил:

– Почему вы не переворачиваете ей страницы?

Это уже был садизм, как если бы он надавил языком на больной зуб.

С того места, где он стоял, облокотившись на камин, с рюмкой вина в руке, Мегрэ мог оглядеть всю гостиную, мадам Питере, склонившуюся над столом и освещенную светом лампы, доктора Ван де Веерта, который курил, вытянув свои короткие ножки, Анну, стоявшую возле стены.

А также Маргариту, которая играла и пела, сидя за роялем, и Жозефа, переворачивавшего ей страницы нот…

Рояль был покрыт вышитой скатертью, на которой стояло много фотографий: Жозеф, Мария и Анна, снятые детьми разного возраста…

 
И ты ко мне вернешься…
 

Но пристальнее всего комиссар наблюдал за Анной.

Он еще не считал себя побежденным. На что-то надеялся, сам не зная, на что.

Если бы она хоть по-настоящему взволновалась!

Может быть, он заметит, что губы ее подергиваются?

Увидит слезы на ее глазах? Может быть, она вдруг порывисто выйдет из комнаты?..

Первый куплет закончился, но ничего подобного не произошло. Машер прошептал на ухо комиссару:

– Мы еще долго пробудем здесь?

– Несколько минут.

Во время этого краткого разговора Анна смотрела на них через стол, как бы желая удостовериться, что ей не грозит опасность.

 
Со мною будешь жить…
 

И пока еще звучал последний аккорд, мадам Питере шептала, склонившись седой головой над вязаньем:

– Я никогда никому не желала зла, но повторяю: Бог ведает, что творит… Разве не ужасно было бы, если бы эти дети…

Она не закончила фразы, так как была очень взволнована, и смахнула слезу со щеки чулком, который вязала.

Анна, все такая же бесстрастная, стояла, устремив взгляд на комиссара; Машер начал терять терпение.

– Ну что ж!.. Извините меня, что я так сразу покину вас, но мой поезд уходит в семь часов и…

Все встали. Жозеф не знал, куда смотреть. Машер, запинаясь, нашел наконец ту фразу, которую должен был сказать, или нечто похожее.

– Мне очень жаль, что я подозревал вас… Но согласитесь, что, по всей видимости… И если бы тот речник не удрал…

– Ты проводишь наших гостей, Анна?

– Да, мама.

Таким образом, через лавку они прошли только втроем. Дверь ее была заперта на ключ по случаю воскресенья. Но там горела лампа, бросая отсветы на медные чаши весов.

Машер горячо пожал руку девушки.

– Еще раз прошу у вас прощения…

Мегрэ и Анна несколько секунд стояли друг против друга; наконец Анна пробормотала:

– Будьте спокойны… Я здесь не останусь…

В темноте, на набережной, Машер говорил без умолку, но Мегрэ слышал лишь обрывки его речи.

– …поскольку имя виновного известно, я завтра возвращаюсь в Нанси…

«Что она этим хотела сказать? – думал комиссар. – „Я здесь не останусь…“ Неужели у нее и в самом деле хватит мужества?..»

Он посмотрел на Мёзу, с берегов которой фонари бросали отсветы, искаженные волнами. Более яркий свет горел с другой стороны реки, во дворе завода, куда той ночью, как и всегда, старик Пьедбёф принес картошку, которую будет печь в золе.

Они прошли мимо переулка. Света в доме не было.

Глава 11
И снова Анна

– Ты удачно провел дело?

Мадам Мегрэ удивилась, увидя своего мужа в таком плохом настроении. Она ощупывала пальто, которое только что помогла ему снять.

– Ты опять бродил под дождем!.. Когда-нибудь наживешь ревматизм, и хорош ты тогда будешь!.. Что это была за история? Преступление?

– Семейное дело!

– А девушка, которая к тебе приходила?

– Ну и девушка! Дай мне, пожалуйста, комнатные туфли.

– Ладно! Больше не буду задавать тебе вопросов. Во всяком случае, на эту тему. Ты хоть ел там прилично, в Живе?

– Не знаю…

Это была правда. Он почти не помнил, что он там ел.

– Угадай, что я тебе приготовила?

– Тартельки с ветчиной и яйцами.

Это нетрудно было угадать, учитывая, что весь дом был наполнен их ароматом.

– Ты хочешь есть?

– Да, милочка… Во всяком случае, сейчас захочу… Расскажи, как здесь дела… Кстати, с мебелью уладилось?

Почему, оглядывая свою столовую, он смотрел все время в один угол, где ничего не было? Он сам не отдавал себе в этом отчета, пока жена не сказала ему:

– Ты, кажется, что-то ищешь?

Тогда он громко воскликнул:

– Черт побери! Рояль…

– Какой рояль?

– Ничего… Тебе не понять… Твои тартельки просто удивительные.

– Какая я была бы эльзаска, если бы не умела их приготовить. Но только, если ты будешь так много есть, ты не оставишь мне ни кусочка… Ну а что касается рояля, то жильцы с пятого этажа…

Год спустя Мегрэ зашел в одну фирму, занимавшуюся экспортом, в связи с делом о фальшивых ассигнациях.

Обширные склады были набиты товарами, но конторы оказались маленькими и тесными.

– Я сейчас попрошу принести фальшивую ассигнацию, которую я обнаружил в пачке, – сказал хозяин, нажимая на кнопку звонка.

Мегрэ смотрел в сторону. Он неясно видел серую юбку, приближающуюся к столу, ноги, обтянутые черными чулками. Потом он поднял голову и несколько секунд стоял неподвижно, глядя на лицо, склонившееся над письменным столом.

– Благодарю вас, мадемуазель Анна!

И так как комиссар проводил секретаршу взглядом, негоциант объяснил:

– Она немного похожа на драгуна… Но лучше секретарши не найти. Она выполняет работу за двоих служащих, это точно… Ведет всю корреспонденцию и еще находит время выполнять обязанности счетовода.

– Давно у вас служит?

– Около десяти месяцев.

– Она замужем?

– О нет! Это ее грех: равнодушие и даже неприязнь ко всем мужчинам… Однажды ко мне зашел один коллега: он попробовал в шутку ущипнуть ее за талию…

Если бы вы видели, каким она его смерила взглядом…

Она приходит в контору утром в восемь часов, иногда раньше… Вечером запирает двери…

– Вы мне позволите сказать ей несколько слов?

– Я сейчас позову ее.

– Нет, я хотел бы поговорить с ней в ее кабинете.

И Мегрэ прошел в застекленную дверь. Контора выходила во двор, заполненный грузовиками. И весь дом, казалось, дрожал от потока автобусов и машин, несущихся по улице Пуассоньер.

Анна была спокойна, как и только что, когда наклонилась над столом. Она была такая же, какую он ее знал год назад.

Года через два или три трудно будет определить ее возраст. Через десять лет она станет старой женщиной.

– Вы получаете известия от вашего брата?

Не отвечая, она повернула голову, машинально открывая и закрывая рукой крышку бювара.

– Он женат?

Она утвердительно кивнула.

– Счастлив?

И тут слезы, которых так долго ждал Мегрэ, брызнули из ее глаз, горло у нее сжалось, и она бросила ему, как будто возлагала на него ответственность за все случившееся:

– Он начал пить… Маргарита ждет ребенка…

– А как его дела?

– Его кабинет не приносит никаких доходов. Ему пришлось поступить на службу в Реймсе…

И она в бешенстве, мелкими толчками, стала прикладывать к глазам носовой платок, чтобы осушить глаза.

– А Мария?

– Она умерла за неделю до того, как должна была постричься в монахини.

Зазвонил телефон, и Анна, подойдя к нему с блокнотом в руке, ответила совсем другим голосом:

– Да, господин Бормс… Хорошо… Завтра вечером…

Я сейчас же пошлю телеграмму… По поводу груза шерсти я посылаю вам письмо с некоторыми замечаниями… Нет!.. У меня сейчас нет времени… Вы прочтете письмо…

Она положила трубку. Ее хозяин стоял на пороге, глядя поочередно то на нее, то на Мегрэ.

Комиссар вернулся в соседний кабинет.

Что вы о ней скажете?.. А я еще не говорил вам о ее честности!.. Она до того щепетильна, что это просто граничит с глупостью…

– Где она живет?

– Не знаю… Или, вернее, я не знаю ее адреса, но мне известно, что она живет в меблированных комнатах для одиноких женщин, которые содержит какое-то благотворительное общество. Но… Послушайте… Вы начинаете меня пугать… Вы познакомились с ней, по крайней мере, не при исполнении своих служебных обязанностей!.. Это было бы немного тревожно…

– Не при исполнении моих служебных обязанностей, – медленно ответил Мегрэ. – Так мы говорили о том, что вы обнаружили эту ассигнацию в пачке…

Он прислушался к звукам, доносившимся из соседнего кабинета, где женский голос говорил по телефону:

– Нет, месье, он занят! У телефона мадемуазель Анна… Да… Я в курсе дела…